Ариэль Шарон. Война и жизнь израильского премьер-министра

Автор проекта: Виталий Кабаков

Консультанты: Давид Шехтер, Алла Никитина

Часть первая. Солдат

Глава 1. Родом из России

Погожим апрельским днем 2004 года премьер-министр Ариэль Шарон в своем рабочем кабинете обсуждал с министром просвещения Лимор Ливнат подготовленную ее министерством реформу израильской системы образования. Основные принципы реформы уже были опубликованы во всех газетах, немедленно вызвав бурную дискуссию в обществе. Страна раскололась на два приблизительно равных лагеря: если одни горячо поддерживали предлагаемые минпросом нововведения, то другие были убеждены, что эта реформа лишь ухудшит и без того весьма проблематичное положение дел в израильской школе. Но окончательное решение о судьбе школьной реформы должно было принять правительство, и накануне заседания по этому вопросу Ариэль Шарон и захотел встретиться с Лимор Ливнат, чтобы еще раз, самым внимательным образом ознакомиться с ее планом.

Разговор между премьером и главой министерства просвещения был в самом разгаре, когда в кабинете появился секретарь правительства Исраэль Маймон.

– Президент Путин уже на линии, – сообщил Маймон. – Вы можете с ним говорить…

– Я уже выхожу, господин премьер! – сказала Лимор Ливнат, поспешно собирая разложенные на столе таблицы и диаграммы – она прекрасно понимала, что есть разговоры, которые не положено слышать даже министрам ее уровня.

– Сиди, сиди! – отмахнулся Шарон, подходя к столу. – Ты все равно не поймешь ни слова – мы будем говорить по-русски!..

В том, что Ариэль Шарон прекрасно понимал русскую речь, а при необходимости, хоть и с усилием, говорил на русском языке, не было ничего удивительного. На этом языке говорили его родители и их друзья. На нем проходили часто устраивавшиеся в его родительском доме литературные вечера. Сами корни его родословного древа, как, впрочем, и всех других премьер-министров Израиля, уходят в российскую землю, и Шарон не раз не без гордости говорил о своей неразрывной связи с великой русской культурой, а при случае любил блеснуть блестящим знанием русской истории.

Правда, следует помнить, что под "Россией" в Израиле до сих пор принято понимать всю территорию бывшей Российской империи, или, по меньшей мере, Советского Союза.

Дед Ариэля Шарона по отцовской линии Мордехай Шейнерман родился и большую часть своей жизни прожил в Брест-Литовске. Будучи убежденным сионистом, сторонником возвращения евреев на их историческую родину, в землю Израиля, Мордехай Шейнерман вместе со своим близким другом Зеэвом Бегиным (отцом будущего премьер-министра Израиля Менахема Бегина) участвовал в начале 1900-х годов в создании городского отделения сионистской организации. Затем вместе они стали депутатами первых сионистских конгрессов и. наконец, вместе сломали дверь в городской синагоге, когда ее раввин отказался прочесть поминальную молитву по основателю политического сионизма Теодору Герцлю.

В 1910 году Мордехай Шейнерман решил претворить свою мечту в действительность и вместе со своей семьей отправился в Палестину. Спустя несколько месяцев после приезда ему удалось устроиться учителем в Реховоте – тогда небольшом поселке, расположенном к югу от Яффо. Однако учительского жалования катастрофически не хватало, семья Шейнерманов голодала и, спустя два года, Мордехай решил вернуться в Россию – как он сам говорил, "на время", чтобы лучше подготовиться к суровым условиям жизни на земле предков и в следующий раз вернуться в Эрец-Исраэль¹ уже навсегда.

Самым большим ударом решение об отъезде из Палестины стало для юного сына Мордехая Шейнермана – Самуила. Стоя на отплывающем к российским берегам корабле, мальчик неотрывно смотрел на исчезающие вдали белые строения яффского порта и, когда они окончательно скрылись из глаз, дал себе клятву, что независимо от того, сдержит отец свое слово или нет, он рано или поздно снова ступит на ту единственную землю, которую он считал для себя родной.

В 1914 году разразилась Первая мировая война, фронт все ближе и ближе подходил к Брест-Литовску, и, следуя указу о выселении евреев из прифронтовой полосы, Мордехай Шейнерман покинул город и стал искать более спокойное место для жительства. В конце концов, после нескольких месяцев странствий семья Шейнерманов осела в Тифлисе. Будучи широко образованным человеком, Мордехай Шейнерман сумел привить любовь к учебе и дать хорошее образование и всем своим детям. Полученное дома образование позволило молодому Самуилу Шейнерману без труда поступить в Тифлисский университет.

То, что этот утонченный юноша "из хорошей еврейской семьи" выбрал сельскохозяйственный факультет, удивило многих его родственников, но сам Самуил Шейнерман ни на минуту не сомневался в правильности своего выбора: он был убежден, что обживающим заново свою родину евреям будут нужны хорошие агрономы, и сама жизнь впоследствии подтвердила справедливость этого его выбора.

В коридорах Тифлисского университета Самуил Шейнерман и столкнулся однажды со студенткой четвертого курса медицинского факультета, дочерью богатого купца из Могилева Верочкой (Дворой) Шнейеровой. В романах в таких случаях принято писать: "это была любовь с первого взгляда". Но что поделаешь, если это и в самом деле была любовь с первого взгляда – с того дня Шейнерман и Шнейерова стали неразлучны, о чем сразу же стали шептать и в университете, и в кругах еврейской молодежи Тифлиса.

У молодых людей и в самом деле было много общего – оба любили классическую русскую поэзию и могли часами читать другу другу стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока и находившегося на пике своей славы поэта-хулигана Сергея Есенина. Оба музицировали – Вера играла на рояли, а Самуил был душой созданного им студенческого струнного оркестра. Вдобавок ко всему, он увлекался живописью и писал совсем недурственные пейзажи с натуры.

Единственное, в чем они совершенно не сходились, были политические взгляды: если Самуил Шейнерман был убежденным сионистом, то Вера Шнейерова уже попала под влияние социалистов и откровенно симпатизировала большевикам и эсерам. Самуил Шейнерман отнюдь не видел в этом какого-то препятствия для их брака: он был уверен, что рано или поздно сумеет привить своей любимой "правильные" взгляды на жизнь. Ну, а Вера Шнейерова, слушая, как Самуил страстно расписывает ей будущие перспективы их жизни в Палестине, куда они уедут сразу после окончания университета, думала про себя, что со временем ее Шмулик успокоится, повзрослеет и поймет всю наивность своих юношеских идеалов.

Только одно омрачало их счастье: отец Веры был категорически против выбора дочери и даже не явился на их "хупу" – церемонию венчания – в синагоге.

В начале 1921 года, когда Красная армия вошла в Грузию, Самуил начал вновь убеждать жену как можно скорее покинуть Тифлис и уехать в Палестину. Вера, которой оставался всего год до получения диплома врача, никуда не хотела уезжать, поначалу категорически отказывалась понимать такую настойчивость мужа.

– Я не понимаю, зачем мы должны куда-то ехать, чтобы чувствовать себя дома? – говорила она. – И в конце концов почему ты так боишься коммунистов?! Если они придут к власти, то все – и евреи, и русские, и грузины – получат равные права и будут строить новое общество!

– Вот только мне в этом обществе места не будет! – с иронической усмешкой отвечал ей Самуил. – Если ты слышала, в Москве ЧК расстреляла всех сионистов…²

Конец этим бесконечным спорам между молодыми супругами был положен апрельским вечером 1921 года. Самуил Шейнерман намеревался пойти на собрание местных сионистов, проходившее обычно в одном из городских клубов. Так получилось, что в тот вечер он задержался на лекции в университете и опоздал к началу собрания. Шейнерман подошел к зданию клуба как раз в тот самый момент, когда красноармейцы выводили из дверей арестованных ими членов сионистского кружка³. Почти бегом Самуил вернулся домой, рассказал Вере о случившемся и велел собирать вещи. Сам он из всех своих личных вещей положил в чемодан только две – скрипку и булатный кинжал в резных ножнах работы кубачинских мастеров.

В ту же ночь Шейнерманы выехали на поезде в Баку, оттуда добрались до Турции, и в Стамбуле сели на пароход, который должен был их доставить к берегам Палестины.

Все время плавания Веру непрерывно тошнило, но причиной ее плохого настроения была отнюдь не морская болезнь – она лишь усугубляла его. Вера пребывала в самом мрачном расположении духа и непрестанно твердила о том, что она не понимает, зачем им стоило так поспешно покидать Россию, бросать учебу и налаженную жизнь. А Самуил, напротив, лучился оптимизмом.

– Вот увидишь, – горячо говорил он жене, – мы будем там по-настоящему счастливы – ведь мы будем жить на своей земле. Для начала я закончу учебу, затем мы обустроимся в каком-нибудь поселке, возьмем участок земли, чтобы построить дом. Потом я начну работать агрономом, помогать евреям правильно, по научному, обрабатывать землю, а ты закончишь учебу и станешь врачом. Я уверен, ты будешь самым лучшим врачом ишува!

При этом он и не подозревал, насколько несбыточны эти планы – в тогдашней Палестине еще не было ни одного университета и учиться на врача там было попросту негде.

Лишь в феврале 1922 года Самуил и Вера Шейнерман вместе с еще несколькими десятками новых репатриантов сошли на берег в яффском порту.

Вскоре Самуил, реализуя первую часть своего жизненного плана, продолжил учебу на агронома в сельскохозяйственной школе "Микве Исраэль". В течение года, который потребовался ему для получения диплома, молодая семья едва сводила концы с концами, нередко и попросту голодала. Если Самуила в такие дни одолевала хандра, и он ходил по дому мрачнее тучи, то Вера, напротив, неожиданно стоически переносила все испытания. Она не только ни разу в чем-либо не упрекнула мужа, но и, наоборот, пыталась всячески поддержать его, напоминая Самуилу его собственные слова о том, как здорово они заживут, как только он станет агрономом.

Наконец, пришел день, когда выпускникам школы "Микве Исраэль" 1923 года торжественно вручили дипломы и пожелали успехов на профессиональном поприще. Агрономы действительно были нужны во многих местах тогдашней Палестины, но когда Самуилу Шейнерману предложили работу в кибуце, он наотрез отказался. Он прекрасно сознавал, какую огромную роль играют кибуцы в освоении и закреплении евреев на их исконных землях, но жизнь в сельскохозяйственной коммуне с ее одержимыми коммунистическими идеями обитателями, с общей прачечной, столовой и баней, с равным распределением доходов и прочими прелестями коммунально-коммунистического быта была совсем не для него. Денег же для того, чтобы купить участок земли и построить дом, у Шейнерманов не было. Конечно, можно было бы написать унизительное письмо с просьбой о помощи отцу Веры, но эту мысль супруги отвергли почти сразу же, как только она у них появилась.

В результате у Шейнерманов не осталось никакого иного выхода, кроме как принять предложение руководства ишува и направиться в долину Шарон – в расположенный в 30 километрах от стремительно превращавшегося в большой, современный город Тель-Авива и в 4 километрах от нового поселения Кфар-Саба (что в переводе с иврита означает "деревня дедушки") поселок Кфар-Малал.

– Всего тридцать километров от Тель-Авива – это же ерунда! – убеждал Веру, и – может быть, прежде всего – самого себя Самуил Шейнерман. – Мы с тобой, как минимум, раз в месяц будем ездить в Тель-Авив. Будем регулярно посещать театр, до спектакля прогуляемся по городу, потом посидим в кафе… А там, глядишь, в новом университете в Иерусалиме откроется медицинский факультет и ты сможешь закончить образование!

Но чем дольше тащилась телега по бездорожью вдоль выжженной солнцем пустынной земли, тем больше Вера Шейнерман понимала, что ее муж тешит себя очередными иллюзиями: тридцать километров в этих краях были дистанцией поистине гигантского размера – выехав из Тель-Авива в полдень, Шейнерманы добрались до места только к вечеру.

Кфар-Малал оказался крошечным поселком, в котором жило всего несколько десятков семей, вдобавок ко всему окруженный со всех сторон арабскими деревнями. Назван он был так по инициалам одного из провозвестников сионистского движения Моше-Лейба Лиленблюма.

Рассказ секретаря поселка о том, что его жители однажды уже пережили погром, который устроили соседи арабы и в ходе которого было убито несколько человек, оптимизма не прибавил.

Но по-настоящему у Шейнерманов испортилось настроение, когда тот же секретарь секретарь показал выделенный им участок земли. Расположенный в ложбине между двумя холмами, он представлял собой несколько десятин высохшей, усеянной камнями почвы и вдобавок ко всему был расположен в нескольких километрах от ближайшего колодца. Любой опытный крестьянин, бросив взгляд на эту землю, сказал бы, что на ней не могут расти даже сорняки. Но Самуил Шейнерман был человеком упрямым. К тому же он верил, что Эрец Исраэль – древняя земля Израиля – лишь выглядит бесплодной, отказываясь что-либо рожать для тех, кто пришел на нее как завоеватель. Однако стоит только вернуться ее прежним хозяевам, и она снова превратиться в ту самую землю, текущую молоком и медом, о которой говорится в Библии. И на следующее утро Вера и Самуил Шейнерманы вышли на свой участок убирать лежащие на нем мириады мелких и крупных камней. После того, как земля была очищена от камней и проведены все необходимые ирригационные работы, Шейнерман посадил на своем участке невиданные прежде в Палестине мандарины и авокадо, семена которых он выписал из-за границы. Спустя еще несколько лет на месте каменистой пустыни стараниями Шейнерманов расцвел прекрасный сад, в котором, помимо мандаринов и авокадо, росли еще и апельсины с бананами.

Свой первый дом в Кфар-Малал Шейнерманы тоже построили своими собственными руками из собранных в округе досок. Строители они были, мягко говоря, неважные, и потому на самом деле это был, скорее, не дом, а обыкновенный сарай, разделенный дощатыми перегородками на две комнаты и кухню. Зимой это строение ходило ходуном от сильного ветра, и, подставляя ведра под текущую с потолка дождевую воду, Вера одновременно следила за тем, как качаются потолочные балки – чтобы вовремя выбежать наружу, если они вдруг рухнут…

В этом доме и родилась в 1926 году старшая дочь Шейнерманов Иегудит, которую все звали просто Дита. И именно из него 26 февраля 1928 года Самуил Шейнерман отвез жену в находившийся в Кфар-Сабе роддом.

– Поздравляю, у вас мальчик! – сказала акушерка, вынося к ожидавшему на крыльце роддома отцу новорожденного.

– Очень здоровый, упитанный мальчик! – добавила она. – И слышите, как он ревет?! На всю улицу! Настоящий лев! Так и назовите его: Арье – "лев"!

– Тогда уж не просто Арье, а Ариэль – "божественный лев"! – ответил Самуил принимая у нее ребенка.

Над всем округом ха-Шарон в этот час шел метеоритный дождь.

– Говорят, это хорошая примета, – заметила акушерка. – Таким звездопадом Бог сообщает о рождении царя или пророка…

– Я атеист, в приметы не верю, – несколько резко, с заметным вызовом в голосе ответил Самуил.

…Пройдет менее полувека, и танки с выведенной на них от руки белой краской надписью "Арик- мелех Исраэль!" ("Арик – царь Израиля!") будут рваться к Суэцкому каналу.

"Арик – мелех Исраэль!" – будут скандировать сотни тысяч людей на площадях и рынках Израиля спустя еще несколько лет сторонники партии "Шломцион", а затем и "Ликуда". Но Самуил Шейнерман, жизнь которого оборвется в 1956 году, ничего этого не узнает.

Спустя два дня он привезет жену и новорожденного сына в свою хибару в Кфар-Малале, еще через семь дней отпразднует в узком кругу друзей его обрезание, и жизнь Веры и Самуила Шейнерманов снова войдет в привычную колею, заполнившись с утра до вечера заботой о саде, дрязгами с соседями, постоянным ремонтом то и дело разваливающегося дома, в котором и предстояло вырасти будущему великому израильскому полководцу и политику.

Глава 2. Гадкий утенок

"Хорошо было за городом!"

Но вряд ли во всем Кфар-Малале был еще ребенок, который чувствовал бы себя в этой деревушке так же неуютно и одиноко, как маленький Арик Шейнерман. Еще не начав говорить, он знал, что его и его родителей со всех сторон окружают враги.

Врагами были прежде всего арабы из соседних деревень, то и дело нападавшие на проезжавшие по проходящей неподалеку от поселка дороге машины или на направлявшихся к своим полям и садам еврейских фермеров. Сидя на коленях у матери, Арик не раз слышал от нее рассказ о страшных событиях лета 1929 года, когда после того, как группа еврейских юношей попыталась подойти к Стене Плача и помолиться у нее, арабы начали кровавые погромы по всей стране. За неделю они убили 133 еврея. В Хевроне они отрубали евреям руки и ноги, вспарывали им животы и только затем убивали их. В Иерусалиме они пытались ворваться в Еврейский квартал…

А в пять лет на день рождения Самуил подарил сыну тот самый кубачинский кинжал, который он привез с собой из Тифлиса – чтобы мальчик с детства усвоил, что отстоять свою землю евреи могут только с помощью оружия.

Врагами, хотя, конечно, и не такими беспощадными, как арабы, были и их соседи по поселку. Отношения между Шейнерманами и соседями стали напряженными уже в первые годы их проживания в Кфар-Малале. Начало этому конфликту было положено в тот день, когда Самуил Шейнерман наотрез отказался продавать плоды своего первого урожая через кооператив "Тнува"⁴, как это делали все остальные семьи в поселке, а заявил, что повезет фрукты и овощи на частный рынок. При этом Самуил весьма недвусмысленно дал понять, что выступает против любых проявлений социализма, в том числе и против кооперативов. Он также попытался объяснить своим односельчанам, что продавать урожай на частном рынке гораздо выгоднее, чем торговать с предлагающей демпинговые цены "Тнувой", но его не захотели слушать: жителям Кфар-Малаля, убежденным сторонникам строительства социализма в Эрец-Исраэль, считающим, что выживать всем евреям на этой земле нужно сообща, отныне стало ясно, что Самуил Шейнерман относится к так называемым "ревизионистам", сторонникам Зеэва Жаботинского⁵, а, значит, является законченным "капиталистом", "кулаком" и жмотом.

Окончательно они укрепились в своем мнении после того, как на поселковом совете было принято решение поделиться землей с жителями начавшегося строиться неподалеку поселка. За это решение проголосвали на совете все, кроме Шейнерманов. На следующий день, в соответствии с принятым большинством решением, землемер сдвинул все ограждения вокруг земельных участков жителей Кфар-Малаля, включая и участок Шейнерманов. Самуила Шейнермана, который становился все более популярным в округе агрономом, и зарабатывал немалые деньги, консультируя близлежащие кибуцы и фермерские хозяйства, в тот день как раз не было дома. Не дождавшись мужа, поздно ночью Вера Шейнерман, оставив без присмотра двух маленьких детей, бегом направилась к их семейному участку, снесла новый забор, а наутро потребовала от землемера, чтобы тот установил его на прежнее место – Шейнерманы ни с кем землей делиться не собирались.

Наконец, в 1933 году, когда в Тель-Авиве был убит один из лидеров социалистического направления в сионизме Хаим Арлозоров, в его убийстве обвинили ревизионистов, и после этого Шейнерманов в Кфар-Малале начали открыто бойкотировать как "врагов народа". Сам Самуил Шейнерман, как и остальные сторонники ревизионистов, до конца жизни не верил в версию о том, что Арлозоров стал жертвой своих политических противников. Тайна этого убийства так и не была раскрыта, но в 90-х годах ХХ века, на основе архивных документов, возникла версия, согласно которой Арлозоров был, помимо прочего, любовником жены Геббельса и его убили по прямому указанию нациста-рогоносца.

Словом, семья Шейнерманов жила в состоянии постоянной войны со своими соседями, и Арик с раннего детства оказался втянутым в эту войну. Глубоко убежденный, как и положено ребенку, в правоте своих родителей, он рано усвоил мысль о том, что правда далеко не всегда бывает на стороне большинства, что следует, подобно его родителям, сохранять хладнокровие и делать то, что он считает нужным, даже если все вокруг его ненавидят.

Вряд ли стоит удивляться и тому, что Арик редко гулял по улицам поселка, и у него почти не было друзей среди тамошних детей.

Впрочем, дело было не только в том, что он был из "тех самых Шейнерманов" – дело было и в нем самом. Толстый, неуклюжий Шейнерман-младший попросту не мог играть на равных со сверстниками ни в футбол, ни в догонялки, ни в лапту – словом, ни в одну из тех игр, где надо было быстро бегать и хорошо прыгать.

И все-таки была одна игра, где Арику не было равных – она называлась "песочные бомбы". Заключалась игра в том, что дети сворачивали из листов старых газет кулечки, наполняли их песком и бросали их друг в друга. Вот тут было выгодно оказаться в одной команде с Ариком – никто не мог метнуть песочную бомбу так далеко и точно, как он. Поэтому те, кто оказывался в противоположной команде, знали: самое главное – вывести из игры этого противного толстого Шейнермана, а дальше будет легче. Но в том-то и дело, что вывести маленького толстяка из игры было почти невозможно: Арик продолжал метать свои "бомбы", не обращая внимания на то, что в него со всех сторон летят и больно бьют по телу кульки с песком, на режущую боль от попавших в глаза песчинок…

Но в "песочные бомбы" в Кфар-Малале играли редко, и большую часть времени Шейнерман-млаший проводил с родителями – весь день он, как мог, помогал отцу и матери ухаживать за деревьями или собирать урожай и вместе с ними под вечер возвращался домой.

Вернувшись с работ в саду, его родители волшебно преображались. Они снимали с себя пропахшую землей и потом одежду, мать обряжалась в терпеливо дожидавшееся ее в шкафу нарядное платье, отец надевал белую рубашку и черные брюки, и в стенах маленького домика начинали звучать стихи русских поэтов и мелодии великих композиторов, которые отец выводил на скрипке.

Не исключено, что именно отсюда берет свои истоки то отношение к одежде, которое резко выделяло Ариэля Шарона среди большинства израильтян. Если обычно израильтяне, включая крупных бизнесменов и политиков, не придают никакого значения тому, как они одеты, и могут появиться на банкете или официальном приеме в джинсах или шортах и сандалиях на босу ногу, то Шарон в зрелые годы своей жизни уделял большое внимание своему внешнему виду. И став премьер-министром, он потребовал, чтобы все мужчины его канцелярии являлись на работу в костюмах и – обязательно – при галстуке, а женщины носили строгие английские костюмы с юбкой чуть ниже колен и туфли-"лодочки", а никак не джинсы и сандалии. В то же время, когда он устраивал для тех же сотрудников вечеринки на своей ферме, форма одежды была совершенно свободной. Впрочем, Шарон довольно долго, следуя общепринятому в Израиле поведению, ходил, что называется, в чем бог на душу положит…

Два-три раза в месяц у Шейнерманов собирались работающие в близлежащих поселках и кибуцах агрономы, учителя, врачи, и тогда в их доме играл настоящий струнный оркестр.

– Вот расширим дом, купим фортепиано, и тогда вы услышите, как потрясающе играет моя жена! – хорохорился в такие вечера Самуил Шейнерман.

– Но это будет после того, как она закончит учиться медицине, – шепотом, так, чтобы никто не слышал, добавляла Вера.

Какое-то время Вера и Самуил Шейнерман были одержимы той же мечтой, что и многие другие родители: заметив, с каким удовольствием Арик слушает музыку, они решили сделать из сына великого музыканта. Однако нанятый специально для Диты и Арика Шейнерманов за огромные деньги учитель с грустной улыбкой констатировал, что у их мальчика, увы, нет не только никаких способностей к музыке, но и вообще музыкального слуха. По настоянию Веры, он еще несколько месяцев продолжил давать Арику уроки игры на скрипке, но затем они прекратились сами собой.

Несколько забегая вперед, скажем, что любовь к звучавшей в родительском доме русской поэзии и классической музыке Ариэль Шарон пронес через всю жизнь. В течение многих десятилетий у них с женой был постоянный абонемент на концерты Тель-авивского филармонического оркестра и, если в день концерта Арика и Лили Шарон не было в зале, завсегдатаи филармонии мгновенно понимали, что в стране что-то стряслось.

Вскоре воспитательницы детского сада, а затем и педагоги в школе сообщили Вере Шейнерман, что у ее увальня-сына нет способностей не только к музыке – у него вообще нет никаких способностей! "Окончательный диагноз" Арику местные ушинские и песталоцци поставили, когда ему пришло время идти в школу. Особого выбора у Шейнерманов не было, и они отдали сына в окружную школу имени Йосефа Ароновича, расположенную в его родном Кфар-Малале. Семилетний Арик с трудом, не без родительской помощи, научился читать и писать, но было понятно, что особыми успехами в учебе он блистать тоже не будет. Ну, а когда в школе проводился "Праздник букваря", с Ариком вообще произошел полный конфуз.

При распределении ролей в школьном спектакле, учительница, учитывая невеликие способности маленького Шейнермана, дала ему состоявшую всего из шести слов роль Школьного Мела. Но в тот самый момент, когда пришел черед Арика выступать, он вдруг обнаружил, что заученные наизусть слова… начисто вылетели из его головы. Несколько секунд он, стоя на сцене, пытался вспомнить эти самые заветные шесть слов, а затем, поняв, что ему это не удается, разрыдался и бросился к матери.

– Сегодня ты плакал в последний раз в жизни! – сказал ему вечером отец. – Запомни: ты уже не ребенок – ты мужчина. А мужчина не плачет! Или плачет так, чтобы этого никто не видел!

Арик запомнил – больше и в самом деле никто и никогда не видел его плачущим.

Бывшие соученики Ариэля Шарона по школе Ароновича потом вспоминали, что учился он не то, чтобы совсем плохо, а просто "средне". Обычной его оценкой в школе было 70 баллов по стобалльной шкале, то есть, если бы дело происходило в советской школе, то считался бы "троечником". Никаких любимых предметов у него не было, и учителя держали Арика Шейнермана за недотепу и посредственность.

Вернувшись домой из школы, Арик спешил в семейный сад – помогать родителям. Уже в семь лет он активно участвовал в сборе урожая, а с десяти отец стал доверять ему охрану сада от желающих нарвать дармовые фрукты – таких было немало как среди арабов, так и среди евреев.

Понимая, что он поручил ребенку совсем не безопасную роль, Самуил Шейнерман не раз тайно наблюдал за сыном со стороны, и каждый раз оставался доволен тем, что увидел. А для того, чтобы чувствовать себя увереннее, Арик брал в сад отцовский подарок – хорошо отточенный булатный кинжал…

Если бы кто-то из жителей Кфар-Малаля заглянул в сад Шейнерманов в те часы, когда его сторожил Арик, он бы, наверное, очень удивился тому, что увидел. А посмотреть, нужно сказать, было на что. Превратившийся из мальчика в подростка Арик Шейнерман с поразительной ловкостью, каждый раз все быстрее и быстрее лазал по деревьям, затем с совершенно противоречащей всей его фигуре стремительностью обегал родительские владения, после чего вдруг начинал делать одно сальто-мортале за другим, а заканчивал упражнения тем, что… садился в шпагат. Так, подальше от посторонних глаз, 12-летний Шарон пытался бороться с собственным телом и выработать в себе те качества, которых, как казалось, начисто лишила его природа. Стоило так же посмотреть и на то, с какой точностью метал Арик на несколько метров кинжал, научившись со временем с ходу, почти не целясь, поражать им любую цель…

Помимо этого в те годы Арик много читал: из каждой поездки в Тель-Авив отец привозил новые, только что переведенные на иврит книги классиков мировой литературы, и с 12 лет Ариэль Шарон жадно, взахлеб зачитывался ими; в первую очередь, разумеется, романами Дюма, Купера, Майн-Рида и Буссенара, воображая себя то д" Артаньяном, то графом Монте-Кристо, то капитаном Сорви-головой – тем, кем ему, по сути дела, и предстояло стать спустя десять с небольшим лет.

* * *

В 1941 году, когда ему исполнилось 13 лет, Арик Шейнерман закончил шесть классов начальной школы им. Ароновича, и родители записали его в престижную и безумно дорогую частную тель-авивскую школу "Геула", где к тому времени уже два года училась его старшая сестра Дита.

Записав детей в среднюю школу, да еще в такую, как "Геула", Шейнерманы в очередной раз бросили вызов своим соседям по поселку, убежденным, что лучшей школой для "нового", живущего на своей земле еврея, является сама жизнь. Шесть классов образования считалось вполне достаточным для мальчика, дальше он активно включался в работу на земле, либо, в крайнем случае, направлялся в ремесленное училище для получения какой-либо профессии. Продолжали учебу обычно лишь "вундеркинды" – дети, подававшие большие надежды, а Арик Шейнерман таковым явно не числился. Ну, а уж в частные школы своих отпрысков отдавали только "буржуи".

Впрочем, Вера и Самуил Шейнерман к тому времени и не скрывали, что живут гораздо зажиточнее всех своих соседей. В качестве агронома Самуил Шейнерман зарабатывал немалые деньги, да и семейное хозяйство приносило ему хороший доход – его средний заработок в год составлял около 200 палестинских лир, то есть, как минимум, в четыре раза превышал заработки остальных жителей Кфар-Малаля. О том, что Шейнерманы не жалуются на доходы, свидетельствовало и то, что они, наконец, расширили и обустроили дом, в котором были такие предметы роскоши как книги, патефон и даже радиоприемник. Стоило ли удивляться тому, что их дети учатся в частной школе?!

Но в школе "Геула", где учились, в основном, дети бизнесменов и высокопоставленных чиновников и которую в разные годы закончили Рафаэль Реканати, Тед Арисон, Ицхак Модаи, Шимон Перес и многие другие будущие израильские политики и бизнесмены, Арик и Дита Шейнерман снова оказались "белыми воронами". Несмотря на все усилия родителей, они были одеты куда скромнее, чем их одноклассники, да и сам мир, из которого они пришли в эту школу, предназначенную для тель-авивской золотой молодежи, их образ жизни был чужд и непонятен их соученикам.

В те дни Арик вставал каждый день в четыре часа утра. До шести часов он работал в родительском саду, окучивая деревья, собирая плоды и складывая их в ящики на продажу, а затем спешил на автобус, довозивший его до центральной автостанции Тель-Авива. Отсюда Арик шел в школу пешком, а на сэкономленные на автобусе деньги мог побаловать себя питой с фалафелем⁶ и газированной водой с сиропом.