003
ОтложитьЧитал
Стеф отлеживалась. Мы с Прю, накатавшись вдоволь, решили тихо, зигзагами съехать по склону, по-ужинать и отправиться спать. И вот тебе на, в ресторан входит подобие Эда в вязаной шапочке с помпоном – такого же роста, с таким же видом отверженного, обиженного и слегка потерянного, – на пороге тщательно оббивает снег с ботинок, обращая на себя внимание посетителей, потом срывает защитные очки и щурится на сидящих, как будто забыл обычные очки дома. Я даже поднял руку, чтобы приветственно ему помахать, да вовремя себя остановил.
Прю, быстрая на реакции, успела перехватить взглядом мой жест и, видя мое замешательство, мне самому непонятное, потребовала полного и честного объяснения. Я дал ей краткую версию: в Атлетическом клубе есть парень, который от меня не отстанет, пока я с ним не сыграю. Но Прю этого мало. Чем он успел меня зацепить? Почему я так спонтанно отреагировал на его двойника? Совсем не в моем стиле.
На что я дал сразу несколько ответов, и Прю, по обыкновению, запомнила их лучше, чем я: чудак… в нем чувствуется какая-то отвага… а когда эта шумная братия в баре попыталась его поднять на смех, он продолжил тупо меня долбить, пока не добился своего, и только тогда, дав им понять, как далеко он их посылает, ушел со сцены.
◾
Если вы любите горы так, как их люблю я, то прощание с ними вызовет у вас депрессию, но вид обшарпанного трехэтажного краснокирпичного здания на задворках Камден-тауна в девять утра, в дождливый понедельник, когда ты не знаешь, что тебя ждет внутри, – это, скажу я вам, ни с чем не сравнить.
Каким образом секретная подстанция заканчивает свои дни в такой дыре, можно только гадать. Как она получила ироническое прозвище Гавань – еще одна загадка. Существует теория, что здесь была конспиративная квартира для захваченных немецких шпионов во время Второй мировой войны; согласно другой теории, бывший шеф держал здесь свою любовницу; а третья утверждает, будто Контора, постоянно меняя правила игры, объявила, что из соображений безопасности лучше всего разбросать свои подстанции по всему Лондону, а когда от этой устаревшей доктрины отказались, про мало-значительную Гавань просто забыли.
Я поднимаюсь по трем растрескавшимся ступенькам. Обшарпанная дверь открывается передо мной раньше, чем я успеваю вставить старый ключ. На пороге стоит некогда грозный Джайлс Уокфорд, растолстевший, со слезящимися глазами, а ведь в свое время был одним из самых толковых кураторов в нашей конюшне и всего на три года старше меня.
– Дружище! – восклицает он сипловатым голосом, обдавая меня парами вчерашнего виски. – Всегда точен как часы. Салям, сэр. Какая честь! Лучшего кандидата мне на смену не придумаешь.
Он знакомит меня со своей командой, по два человека в комнатках над и под узкой деревянной лестницей.
Игорь, депрессивный шестидесятипятилетний литовец, во времена холодной войны контролировал лучшую за всю историю Конторы балканскую сеть, а сейчас на связи с наемными работниками иностранных посольств – уборщиками, швейцарами и машинистками.
Марика, эстонка и, по слухам, любовница Игоря, вдова вышедшего на пенсию агента, умершего в Петер-бурге, тогда еще Ленинграде.
Дениз, толстая и коренастая, вспыльчивая русскоговорящая шотландка с норвежскими корнями.
И наконец, юный Илья, востроглазый русскоговорящий англофинн, которого я лично завербовал как двойного агента в Хельсинки пять лет назад. Он продолжил работать с моим преемником под обещание британского гражданства. Поначалу Контора не желала с ним иметь никаких дел. Только после моих настойчивых обращений к Брину Джордану его согласились взять на низшую должность в разведслужбе: младший делопроизводитель с допуском класса С. Он встречает меня радостными финскими восклицаниями и русскими объятиями.
А на втором этаже, приговоренная к пожизненной безвестности, сидит совсем уже мелкая шушера, помощники делопроизводителей – билингвы с базовой оперативной подготовкой.
Большая экскурсия закончилась, и я уже начал сомневаться в существовании обещанного мне второго номера, когда Джайлс чинно постучался в дверь из матового стекла, соседствующую с его промозглым кабинетом, и вот, похоже, в бывшей комнате для прислуги я впервые вижу Флоренс: молодая, ладная, с открытым лицом, бойко говорящая по-русски, второй год стажерства, недавнее приобретение Гавани и, если верить Дому, ее главная надежда.
«Тогда почему ее не отправили непосредственно в Русский отдел?» – спросил я. «Мы посчитали ее еще немного зеленой, Нат, – ответил Дом высокомерно, переходя на свой особый язык и давая мне понять, что за этим решением стоял не кто иной, как он. – Талантливая, да, но еще годик ей не помешает».
Талантливая, но еще годик ей не помешает. Я попросил Мойру показать мне ее личное дело. Как и следовало ожидать, Дом украл этот афоризм.
◾
Отныне все, за что берется Гавань, дело рук Флоренс. По крайней мере, так отложилось в моей памяти. Возможно, были и другие достойные проекты, но после того, как мой взгляд упал на черновой вариант операции «Розовый бутон», она стала главным шоу в нашем захудалом городишке, а ее единственной звездой была Флоренс.
Это она по своей инициативе завербовала разочарованную любовницу живущего в Лондоне украинского олигарха под кодовым именем Орсон, который, если верить документам, имел связи как с Московским центром, так и с пропутинскими членами украинского правительства.
Ее амбициозный план в угрожающе сгущенных красках призывал к тому, чтобы тихушники проникли в дуплекс Орсона (75 миллионов фунтов стерлингов) на Парк-лейн, нашпиговали его жучками и подключились к компьютерам, установленным за стальной дверью посередине мраморной лестницы, ведущей в комнату отдыха с панорамным обзором. В настоящем виде шансы «Розового бутона» получить зеленый свет от Директората по оперативным вопросам, по моему мнению, были нулевыми. Незаконные вторжения – горячая тема, а тихушники на вес золота. На этом шумном рынке «Розовый бутон» будет гласом вопиющего в пустыне. Но чем глубже я вникал в презентацию, тем больше проникался мыслью, что жесткая правка и четкий хронометраж могут превратить «Розовый бутон» в нечто высококлассное и вполне действенное. А в самой Флоренс, как мне не-устанно заявлял Джайлс за полуночной бутылкой «Талискера» в кухоньке на задворках нашей Гавани, «Розовый бутон» обрел решительного, хотя и несколько зацикленного, поборника.
– Девушка своими ножками обошла все точки, своими руками перешерстила все документы. С тех пор как она вышла на Орсона, больше ни о чем не думает. Я ее спросил: «Это твоя личная вендетта?» Она даже не улыбнулась. Таких, как он, паразитов, говорит, надо уничтожать.
И плеснул себе еще виски.
– Девушка не только подыгрывает Астре, чтобы стать ее лучшей подругой (Астра – кодовое имя разочарованной любовницы Орсона), она еще обработала ночного портье в этом подозрительном доме, и он теперь с нами заодно. Навешала ему лапшу на уши, дескать, она тайно работает в «Дейли мейл» и собирает материал об образе жизни лондонских олигархов. Портье на нее губы раскатал, верит каждому ее слову. Когда она желает заглянуть в клетку льва, пять тысяч фунтов из спецфонда «Дейли мейл» – и всегда пожалуйста. Это она-то зеленая? Нам бы такие яйца.
◾
Я устраиваю тихий ланч с Перси Прайсом, могущественным главой наружки, которая сама по себе является империей. Протокол меня обязывает пригласить Дома. Быстро выясняется, что Перси и Дом плохо стыкуются, а вот у меня с Перси, худощавым и молчаливым экс-полицейским, которому хорошо за пятьдесят, давние отношения. Десять лет назад с помощью его команды тихушников и моего агента мы украли прототип ракеты с российского выставочного стенда на Международной ярмарке вооружений.
– Мои мальчики и девочки постоянно натыкаются на этого Орсона, – в задумчивости говорит Перси. – Стоит нам заняться очередным ловкачом-миллиардером, запустившим палец в русский пирог, как тут же выскакивает Орсон. Мы, конечно, не следователи, мы наблюдатели. Наблюдаем за кем прикажут. Но я очень рад, что кто-то наконец решил им заняться. Он и ему подобные давно мозолят мне глаза.
Перси готов приоткрыть для нас форточку. Но никакой гарантии. Если Директорат в последний момент решит, что какая-то операция будет поважнее этой, ни он, ни кто другой нам не поможет.
– Вся информация идет через меня, Перси, – вступает Дом, на что мы оба говорим: «Само собой, Дом».
Спустя три дня Перси звонит мне на служебный мобильник. У нас некоторое затишье, Нат. Стоит чуть-чуть поддать. Спасибо, Перси, говорю. Я передам Дому, как полагается. Читай: как можно позже или никогда.
Каморка Флоренс в шаге от моего кабинета. Отныне, говорю я ей, вы будете проводить с разочарованной любовницей Орсона по кличке Астра столько времени, сколько вам потребуется. Выезжать с ней за город, вместе заниматься шопингом, устраивать девичьи посиделки в «Фортнуме», который Астра обожает. Еще пусть разогреет ночного портье в целевом особняке. Игнорируя Дома, я приказываю выделить на это барашка в бумажке – пять сотенных. С моей подачи она подготовит вчерне официальный запрос на тайный шмон орсоновского дуплекса, который осуществит команда тихушников с одобрения Директората. Обращаясь к последнему на ранней стадии, мы подчеркиваем серьезность своих намерений.
◾
Поначалу чутье мне подсказывало не слишком доверять Флоренс, девице из высшего общества, в детстве катавшейся на пони, а сейчас неизвестно с какими тараканами в голове. У Стеф она сразу вызвала бы презрение, а Прю выразила бы озабоченность. У нее большие карие неулыбчивые глаза. Чтобы скрыть фигуру на рабочем месте, она носит мешковатые шерстяные юбки. Туфли без каблуков, никакой косметики. Согласно личному делу живет с родителями в Пимлико и не имеет постоянного партнера. Свою сексуальную ориентацию пожелала оставить неназванной. Мужское золотое кольцо с печаткой на безымянном пальце я воспринимаю как знак: держитесь от меня подальше. Она широко шагает, чуть подавшись вперед. Наклон чувствуется и в том, как она говорит: речь типичной выпускницы женского колледжа в Челтнеме, но сдобренная пролетарскими крепкими словечками. Первый раз я столкнулся со столь неожиданным сочетанием во время обсуждения операции «Розовый бутон». За столом сидели пятеро: Дом, Перси Прайс, я, стажер Флоренс и чванливый профессиональный взломщик Эрик. На повестке стоял вопрос, не использовать ли неожиданное отключение электричества в качестве отвлекающего маневра, чтобы дать возможность Эрику и его команде прочесать дуплекс. Флоренс, до той минуты помалкивавшая, вдруг ожила: «Послушайте, Эрик. А на чем, по-вашему, работают компьютеры Орсона? На карманных, б…, батарейках?»
Мне надо срочно вырезать нотки морального негодования, коими изобилует ее черновой вариант презентации для Директората. Хоть я и не являюсь негласным чемпионом среди конторских бумагомарателей, о чем свидетельствуют мои персональные доклады, но знаю, что выводит из себя наших уважаемых разработчиков. Когда я говорю это Флоренс открытым текстом, она вспыхивает. С кем я имею дело? Со Стеф или со вторым номером в моей команде?
– Госссподи, – вздыхает она. – Вас так напрягают наречия?
– Речь вовсе не об этом. Сама постановка вопроса, что Орсон самый отъявленный мерзавец на планете или, наоборот, олицетворение добродетелей, скажем так, напрягает Директорат. Следовательно, мы удаляем всякие упоминания о справедливости и неприличных суммах, сворованных у угнетенных масс. Мы говорим о намерениях, дивидендах, рисках и дезавуировании объекта, а еще мы внимательно следим за тем, чтобы водяной знак Гавани просматривался на каждой странице и чтобы его загадочным образом кто-нибудь не подменил.
– Например, Дом?
– Кто угодно.
Она уходит в свою каморку и хлопает дверью. Неудивительно, что Джайлс в нее влюбился, у него же нет дочери. Я звоню Перси и говорю, что проект операции «Розовый бутон» на подходе. Что касается Дома, то, исчерпав все отговорки по поводу задержек, я даю ему полный и честный отчет о проделанной работе… в том объеме, который должен его успокоить. В понедельник вечером, с простительным чувством удовлетворенности пожелав Гавани спокойной ночи, я отправляюсь в Атлетический клуб, где меня ждет давно откладываемый бадминтонный поединок с Эдвардом Стэнли Шэнноном, исследователем.
Глава 5
Если верить моему ежедневнику, никогда не содержавшему такой информации, чтобы его нельзя было забыть в автобусе или дома, всего мы с Эдом сыграли в Атлетическом клубе пятнадцать матчей, в основном по понедельникам, иногда два раза в неделю – четырнадцать до падения и разок после. Слово «падение» я употребляю довольно условно. Оно никак не связано ни с осенним листопадом, ни с Адамом и Евой. Не уверен, что эта метафора подходит к нашему случаю, но ничего лучше мне на ум не пришло.
Если идти к клубу северным путем, то последним отрезком будет бодрящая прогулка через парк Баттерси. А прямиком от дома всего пятьсот метров. Большую часть моей взрослой жизни я состоял в Атлетическом клубе, он служил мне убежищем от всего на свете. Прю называет его моим детским манежем. Живя за границей, я сохранял членство и использовал короткие отпуска, чтобы поддерживать спортивную форму. Всякий раз, когда Контора вытаскивала меня на оперативное совещание, я улучал минутку, чтобы сгонять матч. В клубе я для всех просто Нат, и никому нет дела до того, чем я или кто другой зарабатывает себе на жизнь, никто не задает лишних вопросов. Китайцев и прочих азиатов по отношению к белым у нас три к одному. С тех пор как Стеф научилась говорить «нет», она отказывалась выходить на корт, но я помню, как привозил ее сюда поплавать и поесть мороженого. Верная Прю откликалась на мои просьбы, но неохотно, а с тех пор, как она стала работать юристом pro bono и проводить инструктажи, я потерял ее как партнершу.
Барменом у нас служит Фред, уроженец Шаньтоу неопределенного возраста, страдающий бессонницей. У нас есть специальное членство для молодых, что экономически страшно невыгодно. Зато после двадцати двух надо платить двести пятьдесят фунтов в год плюс приличный вступительный взнос. И нам бы пришлось задрать цены еще выше, если бы наш китаец по имени Артур ни с того ни с сего не сделал анонимное пожертвование в размере ста тысяч евро. Это целая история. Я как почетный секретарь клуба был одним из немногих, кто смог поблагодарить Артура за щедрость. Однажды вечером мне сказали, что он в баре. Моего возраста, но уже совсем седой, он сидел за столиком в отличном костюме и галстуке. Никаких напитков.
– Артур, – сказал я, присаживаясь рядом. – Мы не знаем, как вас благодарить.
Я жду, что он ко мне повернется, но он продолжает смотреть перед собой.
– Это за моего мальчика, – откликается он после бесконечной паузы.
– Он сейчас здесь? – спрашиваю я, глядя на группу юных китайцев у бассейна.
– Больше нет, – отвечает он, по-прежнему не поворачивая головы.
Больше нет? В каком смысле?
Я затеваю осторожную проверку. С китайскими именами много путаницы. Членом клуба когда-то был юноша с той же фамилией, что у нашего донора. Его членство истекло полгода назад, а на напоминания об оплате – никакой реакции. Элис вспомнила, что его звали Ким. Такой энергичный худенький подросток. Милашка. Говорил, что ему шестнадцать, а на вид все шестьдесят. С ним приходила очень вежливая китаянка, не то мать, не то сиделка. Заплатила наличными за начальный курс обучения, шесть уроков. Вот только паренек вообще не попадал по волану. Тренер посоветовал ему поработать дома: на внимание, подбивать волан ракеткой. И через несколько недель вернуться. Не вернулся. Ни он, ни сиделка. Мы решили, что он махнул на это дело рукой. Или уехал в Китай. Или… даже страшно подумать. Господи, позаботься о бедном Киме.
Не знаю, зачем рассказываю об этом эпизоде в таких подробностях, просто я люблю клуб и все, чем он был для меня столько лет, включая наши пятнадцать матчей с Эдом, которые мне очень понравились, за исключением последнего.
◾
Наш первый понедельник прошел далеко не так гладко, как указано в журнале записей. Я педантичен – по мнению Стеф, до тошноты. Он же на встречу, назначенную еще три недели назад, примчался отдуваясь, за три минуты до начала, в помятом костюме, с прищепками на отворотах брючин после велосипедной гонки, с коричневым дипломатом из кожзаменителя в руке и явно не в духе.
До этого, напоминаю, я его видел всего один раз в спортивном снаряжении. А еще, хочу вам напомнить, он на двадцать лет моложе меня, и это он бросил мне вызов на глазах у моих товарищей, а я его вызов принял – не в последнюю очередь чтобы помочь ему сохранить лицо. Ко всему прочему, помимо того, что я чемпион клуба по бадминтону, утром я провел подряд две встречи с не самыми толковыми и не самыми продуктивными агентами Джайлса, поступившими в мое распоряжение (обе оказались женщинами и по понятным причинам не скрывали своего недовольства сменой начальника), обеденный перерыв потратил на утешение Прю – она получила обидный мейл от Стеф, требующей, чтобы забытый дома мобильник ей послали заказной бандеролью по неизвестному адресу на имя некоего Джуно (какой еще, к черту, Джуно?), – а потом выпалывал очередные ненужные выпады против порочного образа жизни Орсона, хотя уже дважды просил, чтобы это сделала Флоренс.
К тому времени, когда Эд влетает в раздевалку, напоминая бежавшего дезертира, я в полной амуниции уже десять минут пялюсь на настенные часы. Он бурчит что-то невнятное об «этой суке, водителе грузовика, ненавидящем велосипедистов», который мешал ему проехать на светофоре, и о своем начальстве, которое «задержало его на работе без всяких, растудыть, причин», на что я отвечаю односложным «бедняга» и, сев на скамейку, молча наблюдаю в зеркале за его хаотическим переодеванием.
Если я не такой расслабленный, как три недели назад, то и стоящий передо мной Эд сейчас мало похож на того смущенного парня, которому, чтобы мне представиться, потребовалась помощь Элис. Он срывает с себя пиджак и все остальное выше талии, с шумом распахивает шкафчик, достает коробочку с воланами и пару ракеток, а затем ворох одежды – футболка, шорты, носки, кроссовки.
Стопа у него большая. Возможно, не слишком шустрый на корте. Пока я об этом размышляю, он швыряет внутрь свой дипломат и запирает шкафчик. Зачем? Он же еще до конца не переоделся. Через полминуты ему предстоит убрать в шкафчик одежду, которую он срывает впопыхах. Еще раз, зачем запирать шкафчик, чтобы тут же снова отпирать? Боится, что кто-то умыкнет дипломат, стоит ему отвернуться?
Речь не столько об осознанном анализе, сколько о моей déformation professionelle[3]. Этому меня учили, этим я занимаюсь на протяжении всей карьеры, не важно, является ли объектом моего интереса Прю, прихорашивающаяся в Баттерси, или парочка средних лет, давно сидящая за угловым столиком в кафе и настолько увлеченная беседой, что даже не поглядывает в мою сторону.
Эд через голову стягивает рубашку, обнажая торс. В хорошей физической форме, чуть худощав, ни татуировок, ни шрамов, ни других отличительных знаков. И, как мне видится снизу, высоченного роста. Снимает очки, открывает шкафчик, забрасывает туда очки и снова запирает. Натягивает футболку, потом все те же длинные шорты, в которых подходил ко мне знакомиться, и некогда белые носки.
Его колени на уровне моих глаз. Без очков его лицо кажется каким-то беззащитным и еще моложе, чем при первой встрече. На вид лет двадцать пять, не больше. Он подается к зеркалу, частично закрывая мне обзор. Вставляет контактные линзы. Отмаргивается. Любопытно, что за все время своих метаний он ни разу не согнул колени. Пружинит у него только верхняя половина, завязывает ли он шнурки или вставляет линзы. А значит, несмотря на высокий рост, ему может быть непросто дотягиваться до низко летящего волана. Он еще раз отпирает шкафчик, запихивает внутрь костюм, рубашку и туфли, захлопывает и запирает дверцу, пару секунд разглядывает лежащий на ладони ключ, потом, пожав плечами, снимает ленточку, с помощью рычажка открывает ногой урну и выбрасывает ее туда, а ключ сует в правый карман шортов.
– Ну что, всё? – спрашивает он меня, как будто это я, а не он затягивал время.
Мы идем на корт. Эд шагает впереди, размахивая ракеткой и продолжая тихо кипеть, то ли по поводу водителя грузовика, ненавидящего велосипедистов, то ли из-за своего безмозглого начальства, а может, существует еще какой-то, пока мне неведомый раздражитель. Путь ему хорошо знаком. Готов поклясться, что он тайно тренировался – например, все время, что мы не виделись, не исключено. Моя профессия требует умения ладить даже с теми, кому в обычной жизни я бы руки не подал. Но сей молодой человек испытывает мое терпение, и на корте я положу этому конец.
◾
В тот день мы сыграли семь ожесточенных партий. Не припомню другого случая, включая игры за чемпионство, чтобы я так выкладывался или так жаждал поставить на место своего оппонента. Я выиграл четыре партии, но едва-едва. Он был хорош, но, по счастью, нестабилен, что дало мне маленькое преимущество. Несмотря на молодость, он был в превосходной форме, к тому же на голову выше меня. Но концентрация, слава богу, его порой подводила. За десять очков он мог бороться отчаянно – наседал, бил смэши, шел к сетке, давал свечки и укороченные, отбегал назад, срезал самые неожиданные углы, так что я за ним едва поспевал. А в следующих трех-четырех розыгрышах вдруг выключался, как будто победа ему до лампочки. Затем снова оживал, но было уже поздно.
За все это время мы не произнесли ни слова, кроме объявления счета (эту обязанность он с самого начала взял на себя и исправно выполнял) да эпизодического «черт!» после очередного промаха. К решающему моменту вокруг собралось около дюжины зрителей, которые проводили нас дружными аплодисментами. Да, он оказался тяжеловат на ноги. И да, он судорожно, в последний миг дотягивался до низко летящего волана, несмотря на свой высокий рост.
Но, должен признаться, он играл и проигрывал с неожиданным достоинством, не оспорил ни одного случая, когда волан падал на самой линии, не требовал переигровки, что в нашем Атлетическом клубе, да и во всех других, большая редкость. А когда матч закончился, он даже расплылся – это была первая улыбка, которую я увидел… огорченная, но абсолютно искренняя, неожиданная и оттого еще более симпатичная.
– Отличная игра, Нат, лучшая на моей памяти, ага, – искренне заверяет он меня, тряся мою руку. – Как насчет заправиться? За мой счет.
Заправиться? Вот что значит – давно не был в Англии. В смысле?.. В голове промелькнула абсурдная мысль, что сейчас он мне предложит нюхнуть кокаина, припрятанного в коричневом дипломате. Лишь потом соображаю, что он просто зовет меня цивилизованно пропустить по рюмочке в баре. Спасибо, Эд, отвечаю, но не сегодня, увы, у меня дела, и это чистая правда: поздним вечером у меня еще одно совещание, с последней агентшей Джайлса по кличке Звездная, жуткой бабой, вот кому я бы точно не стал доверять, но Джайлс уверен, что она под контролем.
– А как насчет матча-реванша на следующей неделе? – поджимает меня Эд, что, видимо, в его стиле. – Если придется отменить, не страшно. Я бронирую. Вы готовы?
Я так же честно отвечаю, что неделя мне предстоит немного напряженная, так что посмотрим. И в любом случае бронь корта за мной. Моя ответка. Далее следует все та же забавная тряска вместо обычного рукопожатия. Напоследок я вижу, как он в своих прищепках на брюках снимает цепь, которой прикован его допотопный велосипед. Кто-то делает ему замечание, мол, ваш велосипед мешает прохожим, на что следует отповедь: да пошли вы.
Мне и впрямь пришлось эсэмэской отменить следующий понедельник из-за «Розового бутона», который после неохотного согласия Флоренс смягчить свое моральное негодование и моего незаметного лоббирования постепенно обретал почву под ногами. Эд предложил среду, и пришлось ему объяснять, что у меня вся неделя без продыху. Но и следующий понедельник, поскольку мы находились в подвешенном состоянии, мне пришлось отменять с извинениями, как и всю неделю. Было неприятно, что я его вожу за нос, но всякий раз меня успокаивал вежливый ответ: «Без проблем». И вот уже третья пятница, а я по-прежнему не понимаю, получится ли у меня в следующий понедельник и дальше.
Рабочий день закончился. Дежурная смена уходит на выходные, и только юный Илья готов остаться. Ему нужны деньги. Звонят из Конторы. Это Дом. У меня сильное желание не брать трубку, но потом решаю смилостивиться.
– У меня для тебя неплохие новости, Нат, – говорит он деловым тоном. – Некая дама по имени Розовый Бутон добилась расположения нашего Русского отдела. Они переслали наше предложение в Директорат, от которого теперь ждем окончательной отмашки. Хороших тебе выходных. Ты их заслужил, я считаю.
– Наше предложение, Дом? Или только Лондонского управления?
– Наше общее предложение, Нат, как мы договорились. Гавань и Лондонское управление маршируют одной колонной.
– И кто же официальный автор предложения?
– Твой номер два, женщина без страха и упрека, автор операции, хотя и в статусе стажера. В соответствии с традицией она сделает презентацию по всем правилам в оперативном конференц-зале в следующую пятницу ровно в 10.30. Тебя это устраивает?
Только когда получу письменное подтверждение, Дом. Я звоню Вив – союзнице, как выясняется. Она мне присылает по электронной почте официальное подтверждение. У нас с Домом одинаковый статус. Флоренс признана автором проекта. Вот теперь я могу послать эсэмэску Эду. Прошу прощения, что пишу в последний момент, но как вы насчет ближайшего понедельника?
Он готов.
◾
На этот раз никакого мятого костюма и прищепок на брюках, никакого бурчания по поводу грузовиков или безмозглых начальников, никакого дипломата из кожзаменителя. Джинсы, кроссовки, рубашка с распахнутым воротом и счастливая улыбка из-под велосипедного шлема, который он расстегивает. Должен признаться, что после трех недель вкалывания с утра до ночи эта широкая улыбка и размашистое рукопожатие действуют на меня освежающе.
– Сначала очко взыграло, но потом все-таки осмелели, да?
– Наложил в штаны, – весело подыгрываю я ему, и мы бодрой кавалерийской походкой направляемся в раздевалку.
И снова игра на тоненького. Сегодня никаких зрителей, и все напряжение только по делу. Как и в прошлый раз, мы идем нос к носу до последних розыгрышей, но, к моей досаде – хотя и к моему облегчению, ибо кому охота постоянно укладывать на лопатки своего противника? – он меня все-таки разделывает под орех, и на этот раз я без промедления приглашаю его в бар заправиться. По понедельникам игроков в клубе негусто. То ли чисто импульсивно, то ли по привычке я выбираю угловой столик на двоих, с оловянной столешницей, подальше от бассейна, откуда просматривается парадный вход.
С тех пор, без всякого обсуждения, этот изолированный столик становится для нас тем, что моя мать в свои «немецкие минуты» назвала бы Stammtisch[4], а мои chers collègues[5] – местом преступления. Это касается как наших регулярных вечерних встреч по понедельникам, так и импровизированных, в другие дни.
◾
Я не ожидал, что наше послематчевое пиво как-то выйдет за рамки обычной формальности: проигравший оплачивает первую кружку, победитель – вторую, если понадобилась, обменялись любезностями, назначили следующую встречу, приняли душ и разошлись по домам. А поскольку Эд в том возрасте, когда жизнь после девяти вечера только начинается, я предполагал, что одной кружкой все ограничится и дома я сварю себе яйцо, так как Прю наверняка засидится с дорогими клиентами-нахлебниками.
– Живете в Лондоне? – спрашивает Эд, когда мы усаживаемся со своим пивом.
Я это подтверждаю.
– И чего делаете?
Для членов клуба это уже перебор, ну да ладно.
– Присматриваюсь, – отвечаю. – До недавнего времени зарабатывал на жизнь за границей. Сейчас вернулся домой и думаю, в какой бы пирог запустить зубы. – И для ровного счета: – А пока помогаю старому приятелю наладить бизнес. – Отработанный, рутинный ответ. – Ну а вы, Эд? Элис сказала, что вы исследователь. Верно?
Он задумывается – похоже, ему никто не задавал подобного вопроса. Вид у него такой, словно его в чем-то уличили и ему это не очень приятно.
– Исследователь, ага. Точно. – Еще подумал. – Приходят материалы. Их надо разобрать. Потом передать профессионалам. Как-то так.
– Ежедневные новости?
– Ага. Внутренние, иностранные, фейковые.
– А корпоративные? – подсказываю я, вспомнив его инвективы в адрес начальства.
– Ага. Корпоративный уклад, еще какой. Если не играешь по правилам, то ты в жопе.
Отстрелялся, подумал я. Но он, поразмышляв, продолжает:
– Пару лет оттрубил в Германии. Страна понравилась, а вот работа не очень. Вот и вернулся.
– На ту же работу?
– Ага, та же жопа, только в профиль. Подумал, может, как-то развернусь.
– Не развернулись?
– Так и ковыряюсь. Делаю что могу. Ага.
Вот в сухом остатке и весь наш с ним разговор о том, кто чем занимается. Меня это устроило, и его, судя по всему, тоже, потому что больше к данной теме мы не возвращались, хотя мои chers collègues считают иначе. Но я помню, словно это было вчера, как резко повернулась беседа, стоило нам только оставить тему профессиональных занятий.
Какое-то время Эд скалился в никуда и, судя по гримасам, спорил сам с собой по какому-то серьезному поводу.
– Нат, вы не против, если я вам задам вопрос? – вдруг выпаливает он с решительным видом.
– Конечно нет, – отвечаю я дружелюбно.
– Я вас очень уважаю. Хотя мы совсем мало знакомы. Но стоит разок поиграть с человеком, чтобы тебе стало про него все понятно.
– Продолжайте.
– Спасибо. Продолжаю. Я полагаю, что для нас и всей Европы, как и для либеральной демократии в целом, выход Великобритании из Евросоюза под присмотром Дональда Трампа и ее последующая безоговорочная зависимость от Соединенных Штатов, которые катятся к институциональному расизму и неофашизму, – это жопа глубже некуда. Вот я и спрашиваю: вы в целом со мной согласны или вы оскорблены моими словами и мне лучше встать и уйти? Да, нет?
Удивленный этим ничем не спровоцированным обращением к моим политическим взглядам со стороны едва знакомого молодого человека, я предпочитаю выдержать вежливую паузу, как это называет Прю. Какое-то время он невидящим взглядом таращится на плескающихся в бассейне людей, а затем снова обращается ко мне:
– Просто не хочу изображать перед вами не пойми кого, раз я восхищаюсь вами как игроком и человеком. Брексит, я считаю, самое важное для Британии решение после 1939 года. Все говорят «после 1945-го», уж не знаю почему. Вот я и спрашиваю: вы со мной согласны? Понимаю, что лезу на рожон. Многим не нравится, что я задаю вопросы в лоб, но уж какой есть.