* * *
Пролог
1708 год, январь, 10. Москва
– Это же все, все, что нажито непосильным трудом, все погибло! – убивался Лопухин-старший[1].
И плакал.
Искренне. Навзрыд…
Взрыв на пороховой мануфактуре потряс всю Москву. Громыхнуло так, что на версту окрест окна повыбивало. Там, где они были, конечно.
Петр же смотрел холодно и равнодушно.
– Что там случилось? – спросил он у неприметного человека, стоявшего за спиной причитающего.
– Готовый порох своевременно не вывезли. Складывали в одном месте навалом. Кто-то рядом с ним решил покурить…
– КТО?! КАКАЯ …?! – воскликнул Лопухин-старший, вскакивая. К счастью, его крик потонул в гудке. Где-то недалеко спускали пар с парового котла.
– Свидетелей не осталось, – развел руками сотрудник полиции.
Алексей-таки сподобился. И на базе ведомства Федора Юрьевича Ромодановского создал полицию с ее вполне обычными функциями. Во всяком случае, начал эту структуру создавать, так как нужда в ней имелась весьма изрядная. И в уличной патрульно-постовой службе, включая конную полицию, и в службе участковых, и во всяких следственных структурах вроде импровизации на тему МУРа. Да и ОМОН для поддержания общественного порядка требовался. Но начало не финал, и нужно было проделать еще очень приличную работу. В том числе и потому, что подобное ведомство создавалось, по сути, впервые в мире. Во всяком случае, в современном его виде[2]…
– Но хоть кто-то что-то видел? – холодно поинтересовался царь.
– Мы опросили всех окрест, но это ничего не дало. Осмотр места взрыва позволил установить личности большей части погибших. Их опознали. Двое пропали без вести. Сейчас ищем. Вполне возможно, что они непричастны, но после взрыва испугались и попытались скрыться.
– НЕПРИЧАСТНЫ?! – рявкнул Лопухин-старший.
Сотрудник полиции ничего не ответил.
Петр же кивнул, принимая ответ. И отпустил сотрудника, предупредив, чтобы ему докладывали о ходе расследования. А когда тот ушел, обратился к стенающему родичу:
– Порох почему не вывозили?
– Управляющий там погиб. Не ведаю.
– Это ваша мануфактура. Кто должен ведать? Я?! Леша?!
– Узнаю.
– Узнай, – холодно процедил царь. – Ступай.
– А как же нам быть?
– Как? Новую мануфактуру строить. Порох не вывозили с мануфактуры? Не вывозили. Ваша вина. Была бы война – шкуру бы спустил. А так – все восстановить и сделать лучше прежнего. Сроку – год.
– Но как же…
– Виновного промеж себя ищите. Кто недоглядел. Да с умом ищите. Мне с того ни горячо, ни холодно. Мне мануфактура надобна! Если еще раз по такой дури сгубите – накажу и более не доверю. И селитряной лишу! Ясно ли говорю?
– Куда уж яснее! – вскинул руки Лопухин в примирительном жесте. И в темпе ретировался, поняв, что сострадания у царя не дождется, а вот тумаков…
Царевич весь разговор сидел молча.
Пил кофе.
В этот раз сваренный по-турецки. Крепкий, черный, горький.
– Нет, ты видел? Видел? – спросил Петр у сына, когда дед Лопухин вышел. – На таком производстве! Ох, олухи! Ну как с ними работать?
– Отец, другого народа у нас нет.
– Спасибо, сынок, – саркастичным тоном произнес царь и поклонился Алексею в пояс. – А то я, дурак старый, о том и не ведаю.
– Кофе хочешь? – улыбнулся сын.
– Водки хочу.
– Я тоже хочу водки, но кто тогда работать будет? Он, что ли? – кивнул сын на дверь, куда вышел старший Лопухин. – Думаешь, он какой-то вывод сделает?
– И что ты предлагаешь?
– Отец, мы слишком сильно рванули вперед. Очень сильно. И прыгнули выше своей головы. Оттого и ломается все да взрывается. Вспомни, что твоя держава представляла собой лет десять назад. И что сейчас. Природа не терпит пустоты. Мы в этот кораблик, под названием «Россия» напихали за эти недолгие годы столько, что он едва на плаву держится. Вон все трещит и скрипит, норовя развалиться.
– Это я и так вижу, – буркнул отец, присаживаясь рядом и наливая себе в чашечку кофе из кофейника. – Да и не ты один о том мне сказывал. Пусть и не столь поэтично. Впрочем, пока никто мне так и не ответил – что со всем этим делать.
– Нам нужно вводить трудовой кодекс и державные нормативы безопасности. И сурово карать за их нарушение.
– Трудовой кодекс… опять ты про него.
– Напомни мне, пожалуйста, когда я вот так методично что-то тебя упрашивал сделать, хоть раз я предлагал что-то дурное?
– Ты понимаешь, что заводчики восстанут?
– Что значит «восстанут»?
– Мы их прибытка лишим твоим кодексом и нормативами.
– А вот эти взрывы и прочие аварии их прибытка не лишают? Тот же дед – он людей потерял, в том числе обученных, заводской корпус и много ценного оборудования. Простой опять же. Сколько он не будет выпускать порох, пока отстроится?
– То взрыв… – возразил отец.
– Я по Льву Кирилловичу посчитал. Никаких взрывов. Но из-за брака, вызванного переутомлением сотрудников, он теряет денег в несколько раз больше, чем если бы принял мои условия. Не все то, чем кажется, отец. А люди не автоматоны. Да и те постоянно использовать нельзя – смазывать надо и части всякие изношенные заменять.
– Ты уверен в том, что это нужно вводить? – спросил Петр Алексеевич, напряженно глядя сыну в глаза.
– Уверен, – ответил тот.
– Точно?
– Абсолютно.
– Хорошо. Тогда ты этим и займешься.
– Не могу.
– Это еще почему? – удивился царь, даже как-то растерявшись.
– Мне нужно на время уехать куда-то из столицы. Сейчас эти послы согласуют со своими столицами взятки и давят на нас. Но в таком деле не стоит спешить.
– Ты опять тянешь?
– Отец, я обещал – и я решу этот вопрос. Но сейчас прошу не спешить. Дай мне год-другой.
– Неужто ты к этим чернокожим прикипел так?
– Я просто кое-что задумал. Доверься мне.
– Это даже звучит страшно…
Часть 1. Самум
Красное солнце сгорает дотла,
День догорает с ним.
На пылающий город падает тень…
В. Цой, песня «Перемен»
Глава 1
1708 год, февраль, 2. Москва
Квадрига неслась вперед.
Бешено.
Безумно.
И невероятно быстро.
Лошади хрипели. А сама повозка отчаянно скрипела.
Казалось, вот-вот – и она просто развалится.
Мужчина чуть натянул поводья, чтобы притормозить. Хотя сама мысль о возможности этого казалась невозможной. Вот как неслись! Но лошади чуть-чуть сбавили ход.
Поворот.
Скрип стал более натужным. Опасным.
Возничий чуть присел на полусогнутых ногах и припал к борту, в сторону поворота, что оказалось непросто.
Простейшая полуэллиптическая рессора просела от натуги. Однако этого хватило, чтобы внешнее колесо немного оторвалось от грунта и стало проскакивать, лишь время от времени касаясь земли.
Выход из поворота.
Возничий перенес центр тяжести в другую сторону, помогая себе рукой. И с немалым трудом поставил идущую на одном колесе квадригу ровно.
Удар.
Скрип.
Период нестабильности, когда квадригу замотало из стороны в сторону. Но удалось удержаться. Стабилизироваться.
И возничий вновь стал погонять, разгоняясь.
Пятьсот шагов.
Новый поворот.
В этот раз двойной, с небольшим прогоном между ними.
Новый длинный ровный прогон.
И возничий вместо того, чтобы разгоняться, вильнул в сторону и направил свою квадригу в боковой карман ипподрома, начав тормозить. И поводья натянул, и на рычаг навалился, прижимая колодки к ободам колес. Заметив это, сразу навстречу выбежали специально обученные люди.
Ловко схватили разгоряченных, хрипящих лошадей. Словно бы повисли на них, облепив со всех сторон.
Другие двое рванули к основанию квадриги.
Удар молотком.
Вылетел стопор.
Еще удар.
Вылетел костыль.
И эту четверку лошадей увели прогуливаться через боковые ворота. После такой гонки лошадей, равно как и людей, нельзя просто останавливать. Нужно время, чтобы они немного походили и остыли. А на их место – поставили новых, свежих. Тех, что ждали.
Вывели.
Несколько молодцов подкатили квадригу к ним.
Поймали креплением оглобли паз на квадриге.
Воткнули костыль.
Воткнули стопор, ударом молотка его заклинив, чтобы не выскочил.
И возница с криками и улюлюканьем рванулся с места, выезжая из кармана и стараясь наверстать упущенное. На все про все потребовалось чуть больше двух минут.
Долго.
Невыносимо долго.
Ведь остальные три участника гонки продолжали бешеное движение…
Алексей решил не просто возродить старые добрые гонки на колесницах, а развить их и дополнить. Переходить на легкие упряжки в одну лошадь, как это произошло в оригинальной истории, он не стал. Зрелищности мало.
Не цепляло это.
Совсем.
Слишком жидко выглядело.
Однако и сами гонки он планировал проводить на пределе скоростей, которые могли развить лошади, поэтому позаимствовал кое-что из знаменитых в будущем гонок «Формулы 1», превратив эти скачки в этакий их прототип.
Безумный.
Отчаянный.
И не менее опасный.
За один заезд можно было каждому экипажу останавливаться всего два раза для замены лошадей. У каждой команды – свои комплекты. И на этих сменах выстраивалась стратегия. Когда, в каком порядке и каких лошадей ставить…
Параллельно в противоположном кармане остановился на пит-стоп другой экипаж. Карманов было только два, так что меняться там могли только половина участников одновременно. Остальные уходили на следующий круг, ожидая своей очереди. И кто в каком порядке – дело случая и стратегии. Это не было регламентировано.
Синий экипаж выехал из кармана, разгоняясь. А красный и черный, как раз выходя из крайнего поворота, решили туда заскочить. Они уже едва тянули. Было видно – лошади на грани.
Успела только одна – черная квадрига, – совершив опасный и резкий маневр.
Красная же, избегая столкновения, отвернула на новый круг. Там как раз освобождалось место.
Трибуны гудели, местами переходя на рев, словно какое-то хтоническое существо, даже несмотря на то, что они были заполнены едва ли на треть. Все-таки первое соревнование из новых. Но эта гонка захватила их.
Зрелище.
Яркое.
Сочное.
Захватывающее.
На фоне обычной и, в общем-то, серой жизни прямо лучик солнца. В какой-то мере этот вопрос решали церкви с их достаточно красивым ритуалом. Но там было все иначе. Тихо, спокойно, возвышенно. А тут – страсть и адреналин.
Квадриги неслись на пределе своих скоростей. И каждый поворот вызывал всплеск эмоций. Даже Петр, присутствовавший на открытии первых игр, сам что-то кричал, не сдерживая переполнявших его эмоций. О людях пониже рангом и речи не шло. Особенно отличались мещане. Те порой, как заправские футбольные фанаты, взрывались бурным ревом. Да и послы иностранных держав не остались равнодушными. А их хватало. Ничего подобного в светской жизни Европы попросту не было.
Вот синяя квадрига, сделав несколько кругов, вновь вильнула, пытаясь занять свободный карман. Зеленая тоже захотела.
Они опасно сблизились.
Левая пристяжная лошадь зеленой квадриги, которая заходила по внешнему радиусу, слишком прижалась к синей. К самой повозке. Чека колеса чиркнула ее по ноге, раздирая кожу. И, споткнувшись, лошадь полетела на землю, увлекая за собой остальных.
Синяя же квадрига резко забрала левее, уходя от всей этой катастрофы, чтобы и ее не зацепило, направляясь в оппозитный карман, который уже проскочили две другие.
Трибуны взревели!
Гонку не остановили. Ипподром был довольно широкий. Так что остальным можно было место аварии объехать и суетившихся там людей, которые добивали переломанных лошадей и оттаскивали их в сторону петлями. И уносили раненого возничего, на удивление выжившего и отделавшегося ушибами и переломом руки. Все-таки скорость уже была не та при заходе на остановку.
Алексей смотрел на это каким-то ошалелым взглядом.
Трибуны ревели и волновались.
Лошади рвались вперед.
Он, кажется, выпустил джина из бутылки, устроив все это. А главное – ему стало понятно, отчего в древнем Константинополе в свое время эти скачки вызывали такие бурные страсти. Главное теперь – не замыкаться на внутренних играх и привлекать к ним как можно больше разных команд. Желательно из разных стран. Чтобы не спровоцировать ту же самую беду.
Наконец все закончилось.
Синяя квадрига на последнем круге сломалась. У нее отвалилось колесо. То самое, которым она чиркнула по ноге лошади зеленой квадриги. Но обошлось без масштабной трагедии. Возничий благополучно спрыгнул, а лошадей поймали.
Первое место заняла черная, второе – красная, но с минимальным разрывом, из-за чего на финишной черте, когда они уже остановились, случилась небольшая потасовка.
Эмоции…
Сам же царевич, испытывая определенную неловкость, отправился к себе заниматься делами. Зрители же расходились, бурно обсуждая эту гонку. Взбудораженные. Взъерошенные.
– Дикая забава… варварская… – грустно произнес Лейбниц, когда Алексей до него добрался. Судя по всему, он тоже присутствовал на ипподроме, только не стал задерживаться на разбор полетов, связанный с происшествиями.
– Ты считаешь Античный Рим апологетом варварства? – улыбнувшись, спросил царевич.
– Нет, но в нем хватало недостатков, – нахмурился Готлиб.
– А может, Темные века лишили нас многого? И мы только-только возвращаемся сами в лоно цивилизованности?
– Толпа ревела так, что казалось, будто там собрались дикие звери.
– В широком смысле цивилизованность среди прочего подразумевает определенный уровень культуры, которая, в свою очередь, полноценна только тогда, когда многогранна и разнообразна. Если ее кастрировать, оставив только мягкие, благостные формы, то толку от нее не больше, чем от евнуха на супружеском ложе.
Лейбниц нахмурился.
Ему очень не понравилось такое определение цивилизованности. Впрочем, спорить он не собирался. Алексей был его работодателем и покровителем. Расхождение же в столь малозначительных, на взгляд Готлиба, вопросах в сущности ничего не значило. С тем же успехом можно было спорить о том, что вкуснее – белое вино или красное.
Алексей все понял по выражению лица собеседника. Слишком яркими были промелькнувшие там эмоции. Примирительно улыбнулся и произнес:
– Я ведь не просто так к тебе пришел.
– Насчет парохода?
– Да. Тебе удалось сделать то, что мы задумывали?
– Ты хочешь слишком сложный механизм… – покачал головой Готлиб. – Много шестеренок.
– У тебя не получилось? – удивился царевич.
– Почему? Получилось, – произнес ученый, делая приглашающий жест и увлекая гостя в соседнее помещение. – Но я бы не советовал его использовать. Слишком много деталей.
Зашли.
Подошли к стенду, на котором стояла кинематическая модель.
Из имитации парового цилиндра выходил длинный шатун с крейцкопфом. Он цеплялся к единственному колену коленчатого вала. А тот «втыкался» обоими торцами в две простейшие планетарные передачи с шестеренками, отлитыми из бронзы. Режимов работы редуктора имел ровно два: прямой и реверсивный.
– Как ты видишь – это то, что ты хотел, – произнес Лейбниц. – Но бронза… даже не знаю, сколько она выдержит, если на нее подать нормальное усилие от той паровой машины, что ты мыслил.
– Выкрошится?
– Если все делать правильно – нет. Но она стирается и сминается под нагрузкой. Я провел кое-какие испытания, и мне результат не понравился. Я, к сожалению, даже предположить не могу, как долго эти шестеренки выдержат.
– Нужно будет возить запасные шестеренки?
– Да. Как минимум несколько наборов. И то, я бы не рискнул плыть с таким механизмом далеко. А из стали шестеренки вытачивать долго. Можем не успеть.
– И что ты предлагаешь?
– Два цилиндра. От каждого – привод на свое колесо. А лучше – вообще сделать одно колесо и один цилиндр. Так будет проще и надежнее. Одним рычагом регулировать подачу пара. И еще одним переключать направление движение поршня в цилиндре. Ну и тяги тормозных колодок. Привод же на гребное колесо я бы сделал цепной. Эта новая цепь весьма и весьма интересна[3]. К тому же ее можно сделать достаточно прочной и массивной даже из бронзы.
– Проще… – медленно произнес царевич.
– Проще. И надежнее. Тут, – указал Лейбниц на стенд, – надо восемь маленьких шестеренок, две средние, две большие с внутренними зубьями, две лапы, восемь конусных шестеренок и еще много всего. Все шестеренки бронзовые. Если в них попадет грязь или того хуже – песок, то я бы за них не дал и выеденного яйца.
Царевич подошел к стенду.
Покрутил кривой рычаг, который приводил его в действие. Попереключал разные режимы, проверяя то, как работают колеса.
– Не спорю, красиво, – заметил Готлиб. – Но надежность…
– И все же давай делать так. А все шестеренки поместим в закрытые жестяные короба, чтобы защитить от грязи. А чтобы лучше все работало – внутрь нальем остаток от перегона земляного масла. И две пробки в каждом коробе: одну сверху для залива смазки, другую снизу – для слива.
– Это все слишком рискованно. Для опытов – да, но для дела…
– У парохода будут и паруса, и весла на первый раз. Так что даст бог – как-нибудь доберемся, даже если все сломается. Но этот опыт, – ткнул Алексей пальцем в сторону механизма, – бесценен. А пока я буду плавать и все проверять, ты озаботься созданием станка для нарезки шестеренок из стали.
– При всем уважении – у меня и других дел очень много, – нахмурился Лейбниц.
– У тебя есть ученики. Ведь так? Выдели толкового в механике. Пускай занимается. Ты просто ему задачу точно сформулируй. Или, если хочешь, давай это сделаем вместе.
– Ты думаешь, я смогу остаться в стороне? – грустно усмехнулся Лейбниц.
– Возможно, я ошибаюсь, но в этой задаче нет ничего особенно сложного. Держатель для заготовки, выставляемый под нужным углом, оснащенный делительным кругом…
– Делительный круг? Что сие? – перебил его Лейбниц.
– Просто сменный диск, расчерченный на равные доли – сектора. По количеству зубцов будущей шестеренки. С отверстиями для отжимного фиксатора. Отжал его. Повернул диск до следующего отверстия. Отпустил. И точи дальше.
– Точи? Напильником?
– Да, можно и напильником. Даже такой станочек будет неплох. Но лучше, чтобы сверху была подвижная фреза со сменными насадками по форме выточки. Цилиндрической там, конусной или еще какой. Чтобы можно было делать зубцы у шестеренок разной формы.
– И ты говоришь, это все будет просто? – усмехнулся Лейбниц.
– Если ты придумаешь такой станок и построишь рабочий, толковый его вариант, то мы сможем начать массовый выпуск шестеренок. Не только вот для таких механизмов, но и для твоего арифмометра. Что сделает его радикально дешевле и откроет ему дорогу в мир. Ты ведь сам говорил мне, что мечтаешь его продвигать людям науки и всем нуждающимся в многочисленных расчетах.
Лейбниц кивнул.
Молча.
Задумчиво.
Прошелся вокруг стенда, еще раз его осматривая.
– Сделаешь? – после затянувшейся паузы спросил его Алексей.
– Сделаю, – лаконично, решительно и в чем-то даже порывисто ответил тот.
Царевич тепло попрощался с Готлибом и вышел во двор.
Было хорошо.
Морозно.
Сухо.
Чистое небо казалось бездонным и безграничным.
Под ногами хрустел снег. Хотелось просто пройтись по нему, наслаждаясь ощущениями. Но время. Здесь, в начале XVIII века, оно шло очень медленно. Только для него, гостя из далекого будущего, все было не так. Он жил в своем привычном ритме и откровенно раздражался пустой медлительности. Отчего все его окружение потихоньку подстраивалось под царевича, разгоняясь.
Да, в общем-то и отец его, Петр Алексеевич, тоже не отличался неспешностью. Так что вся эта суетность в глазах местного населения выглядела вполне нормально. Яблоко от яблоньки ведь недалеко падает…
Алексей чуть потоптался, наслаждаясь погодой. Подошел к зимней карете на салазках.
Ему тут же открыли дверцу.
И он ловко заскочил внутрь, где его ждала Ньёньосс. Та самая негритянка, которая стала старшей в его мини-гареме «горничных». Он с ней ездил на ипподром, не брезгуя появляться публично.
В какой-то мере – провокационно.
Ведь весь город, да и не только, считал, что это его рабыня для утех, иные языки называли ее наложницей, а отдельные «таланты» не брезговали обозвать и экзотической блудницей. Но после того, как были пущены слухи о новом статусе этой молодой женщины, шутки словно обрезало.
К Миледи относились с пиететом. Опасливым таким. Который невольно «пролился» и на ее первую помощницу и ученицу. А ведь ею Ньёньосс и представили через слухи.
Да, сальные шуточки оставались. Только теперь они были уже другие. Что, дескать, днем царевича стережет Миледи, а ночью – эта самая негра. Стоит на карауле у его уда, так сказать. Так что появление Алексея с ней в свете не вызывало каких-то особых «бурлений». Может, кто-то бы и хотел какую гадость брякнуть, но побаивался. Ведь иная шутка, как известно, продлевает жизнь. Тому, кто смеется. А тому, кто шутит, наоборот – укорачивает[4], как стали болтать на постоялых дворах относительно этой всей истории.
Алексей устроился на сиденье и прикрыл дверь.
Молодая женщина недовольно глянула на царевича из-за того, что тот запустил холод в карету. Но промолчала. В конце концов, крошечная печка, специально разработанная на базе походной для монтажа в кареты, свою работу делала[5]. И этот дискомфорт был непродолжительным.
Ньёньосс поежилась, укутываясь в меховую шубу. Минус тридцать ей казались натуральным кошмаром. Но что поделать – не родные пенаты…
Ее родная народность, известная соседям как мосси, осталась далеко. Аж на Верхней Вольте. Где этот народ создал свое государство еще в XI веке, то есть «вылупившись» не сильно позже Руси. Да вот беда – так в этом Средневековье и остались.
Если проводить аналогии с Европой, то их земли были разделены на пять герцогств: Ятенга, Уагадугу, Тенкодого, Фада Н’гурма и Буссума, а также пятнадцать графств. Правил ими монарх – моро-наба. Однако его статус был в известной степени символическим, а он сам был, по сути, лишь первым среди равных, то есть правителем самого сильного домена – Ятенга. Остальные ему если и подчинялись, то очень условно, из-за чего держава мосси представляла собой этакий аналог Руси века XII–XIII или синхронной ему Франции. Такие же раннефеодальные нравы, типичные для варварских королевств, царили и внутри каждого из герцогств или графств, где органично переплетались примитивные государственные структуры и родоплеменные отношения.
Сама Ньёньосс была одной из младших дочерей наба, то есть вождя, Сигри – правителя Тенкодого. И была захвачена во время набега со стороны, расположенного южнее королевства Дагбон, которое, кстати, было родственным мосси. Собственно, мосси и пошли от беглой принцессы Дагбона и местного охотника, судя по рассказанным Ньёньосс легендам. Из чего Алексей сделал вывод, что часть населения Дагбона по какой-то причине в районе XI века переселилась на север и организовала там свои государства. Самым первым, из которых, кстати, было Тенкодого.
Расклад по региону к 1708 году был не самый радужный, во всяком случае для родственников Ньёньосс.
На мосси в целом давили со всех сторон.
Плотно так.
Они сидели как в осаде, под постоянными ударами. Причем не на берегу моря, а в глубине. Чтобы до них можно было добраться, требовалось высадиться где-нибудь в устье Вольты, то есть в зоне активности Английской и Датской Вест-Индской компаний. Потом подняться вверх по реке, пробиваясь через земли конфедерации Ашанти. Ну и напоследок прорваться через Дагбон, который был данником Ашанти.
Грусть-печаль.
Отчаянное просто положение.
И несмотря на симпатию к Ньёньосс, Алексей никогда бы не решился на попытку игры через народ мосси, если бы не одна деталь. Ей оказалась ментальность их общества. Несмотря на слабость государства, в большей степени номинального, все эти «герцогства» и «графства» были предельно военизированы, представляя собой некий аналог готов IV–VI веков. Даже ядро их армии составляла конница. Копейная, ударная конница. Бедная, крайне плохо снаряженная, но грозная. Во всяком случае, раздробленные и постоянно страдающие от нехватки ресурсов мосси с ее помощью не только отбивались от соседей, но и сами ходили в ответные набеги. Через что удерживали статус-кво.
Ресурсов на что-то большее у них не хватало.
Но и это показатель.
Так что царевич, немного поразмыслив, решил сделать ставку на помощь родственникам Ньёньосс. Их пассионарного потенциала должно было хватить для того, чтобы сколотить крепкую державу на западном берегу Африки. Понятно, с помощью России, и это будет варварское королевство. Но достаточно прогрессивное, так как к ним можно будет импортировать отдельные полезные институты управления.
Казалось бы, дичь.
Зачем этим вздором заниматься? На крайне проблемных коммуникациях влезать в столь сложную игру. Неужели он так прикипел к своей «шоколадке»?
Но нет.
Никакого альтруизма. Все сугубо практично.
Берег Африки от Вольты на запад был также известен как Невольничий берег или Золотой, а еще Берег слоновой кости. Что в полной мере выражало его суть. При здравом подходе создание там крепкого государства позволяло капитально подорвать треугольную торговлю. Ведь именно отсюда поступала основная масса рабов для Нового Света.
И сломать эти поставки можно было не в приказном порядке, а по вполне объективным причинам. Ведь рабы потребуются местным. А значит, зачем их продавать? Да и станет их существенно меньше после консолидации региона и наведения там порядка. Россия же не будет стремится к сверхприбылям треугольной торговли и попробует торговать с местными обычным манером. Не так выгодно для нее, зато это сломает многие крупные бизнесы в Западной Европе. А взять и по-людски тут было что: и золото, и серебро, и алмазы, и слоновью кость, и ценные породы дерева… Причем того же золота – много.
Усилий же требовалось для всего этого мероприятия… ну, прямо скажем, немного. По сути, просто завезти родичам Ньёньосс оружие, пусть даже с боем. Ну и, если получится, провести небольшой союзный контингент. Хотя это не обязательно. А потом организовать обучение молодых аристократов этой державы в России. Чтобы они умели правильно воевать и сопротивляться как местным племенам, так и европейцам.
Понятно, потом надо будет как-то торговать, чтобы этот конструкт работал. Но кораблей на это требовалось немного. Ведь торговля планировалась дорогими и компактными товарами. Так что по всему выходило, что усилий немного, а пользы – масса. Особенно если не жадничать и давать хорошую цену местным, чтобы их перекупить не могли.
Ньёньосс хмурилась.
Не только от морозов, но и от необходимости в довольно скором времени покинуть Алексея. Сдерживала свое раздражение. Сохраняла услужливость. Но пылкий южный характер давал о себе знать. Нет-нет, да прорывало.
Царевич принимал это терпеливо.
Женщина же.
И раз за разом проговаривал с ней этот вопрос. Обсуждая планы. Вытягивая из нее подробности, казалось бы совершенно незначительные на ее взгляд, но позволяющие многое прояснить по региону. Куда больше, чем через всяких посланников и путешественников. В конце концов, она выросла при дворе местного вождя. По сути, варварского герцога. Так что не только поднаторела в интригах, но и неплохо знала местные реалии. В том числе такие, которые со стороны не заметить. Вот и сейчас, пользуясь случаем, Алексей затеял с ней очередной разговор. Чтобы немного развеять ее хмурое настроение. Все-таки это ее Родина. И такой пристальный интерес к ней немало расчищал хмурое небо в душе молодой женщины…