Sharon Creech
CHASING REDBIRD
Text copyright © Sharon Creech, 1997
This edition is published by arrangement with Writers House LLC and Synopsis Literary Agency
© Sharon Creech, 1997 This edition is published by arrangement with Writers House LLC and Synopsis Literary Agency
© Бушуев А.В., Бушуева Т.С., перевод на русский язык, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
Посвящается Лайлу.
Моя благодарность К. Т. Х.
Глава 1
Клубок спагетти
В кухне тёти Джесси копошились червяки: красные червяки над комком коричневой грязи в тарелке. Тарелка, черви и комок грязи были на вышитой крестиком картине, висящей над плитой.
Когда я научилась читать, я разобрала слова, вышитые синими буквами под миской: «Жизнь – это тарелка спагетти…» Червяки не были червяками; это были спагетти. Я мысленно представила себе, как я роюсь среди перекрученных нитей макарон. И это моя жизнь?
Там были и другие слова: «…время от времени ты получаешь фрикадельку». Этот комок грязи был фрикаделькой! В моих глазах эта фрикаделька была неким бонусом, который вы можете отыскать среди запутанных нитей спагетти вашей жизни. Нечто такое, к чему нужно стремиться, этакая награда за все ваши труды и старания – за ковыряние в тарелке с пастой.
В тринадцать лет мне доставались и фрикадельки, и комки грязи.
Меня зовут Зинни (полное имя Зинния) Тейлор. Я живу вместе с кучей братьев и сестёр и моими родителями на ферме в Бибэнксе, штат Кентукки. Наш дом прислонился к дому дяди Нейта и тёти Джесси, но, по сути, два дома соединены вместе, в единое целое. Порой на нашей половине слишком многолюдно, и тогда сам не знаешь, кто ты такой. Как будто в одной кастрюле перемешались порции спагетти всех членов семьи.
Прошлой весной я обнаружила позади нашего земельного участка тропу – старую тропу, заросшую травой и сорняками. Я сразу поняла: эта тропа моя и только моя. Чего я не знала, так это куда она ведёт, или как трудно будет разведать её, или что это превратится в такую навязчивую идею, что я стану такой же настырной, как собака, таскающая кур из курятника.
Эта тропа стала своего рода тарелкой спагетти, в которую перемешаны я сама, моя семья, дядя Нейт, тётя Джесси и Джейк Бун. Потребовалось немало усилий, чтобы распутать эту мешанину.
Глава 2
Тихая зона
Перейти из нашей кухни через коридор в кухню тёти Джесси и дяди Нейта было сродни путешествию в прошлое. На нашей половине поселился настоящий зоопарк самых разных звуков: топот ног Бена, Уилла и Сэма, бегающих вверх и вниз по лестнице; бухание стереосистемы Бонни; писк компьютера Гретхен; дребезжание настенного телефона, по которому вечно треплется Мэй.
Но стоило пройти по коридору, как вы внезапно оказывались в Тихой Зоне дома тёти Джесси и дяди Нейта. Большую часть времени там тихо, как в склепе. Там вы увидите старомодные вышитые подушки и гобелены со стихами и пословицами. Нос вам будет щекотать запах корицы и мускатного ореха, а ваши пальцы пробегут по гладким столешницам и мягким стёганым одеялам.
Я подолгу бывала в Тихой Зоне. Моим братьям и сёстрам там не нравилось, но я воспринимала дядюшку Нейта и тётю Джесси, его Красную Птицу, как моих вторых родителей. У них не было детей, хотя когда-то у них была дочь по имени Роза, которая родилась в тот же месяц и год, что и я.
Когда нам с Розой было по четыре годика, я подхватила коклюш, а потом Роза подцепила его от меня. Ей становилось всё хуже и хуже. Когда она умерла, тётя Джесси сделала странную вещь. Она вытащила из своего огромного комода нижний ящик, поставила этот ящик на стол и выложила его изнутри розовым детским одеяльцем. Она положила в него Розу и зажгла на каминной полке дюжину свечей.
Тётя Джесси считала, что первой кроваткой новорождённого ребёнка должен быть выдвижной ящик (правда, вытащенный из комода), а последней кроватью человека перед тем, как его положат в гроб, тоже должен быть выдвижной ящик. Если положить умершего в ящик комода, то он заново родится невинным младенцем. У тёти Джесси были своеобразные убеждения.
Помню, я так и норовила прошмыгнуть на их половину, чтобы взглянуть на Розу, ожидая, когда она моргнёт сонными глазками и сядет. Мне говорили: «Не прикасайся к ней!», но я один раз прикоснулась. Я погладила по её руке и страшно испугалась. Это была не её рука. Это была рука куклы, жёсткая, не тёплая и не холодная. Я со страхом посмотрела на собственную руку – вдруг она превратится в руку куклы, как у Розы.
В течение двух дней люди входили и выходили из той комнаты, оплакивая Розу, лежавшую в ящике комода. Своим скудным четырёхлетним умишком я понимала: Роза оказалась в этом ящике по моей вине, и я всё ждала, когда кто-нибудь накажет меня за это. Вместо этого люди спрашивали меня, хорошо ли я себя чувствую, стало ли мне лучше, и говорили, как мне повезло. Повезло? Ну-ну. Я чувствовала себя так, будто это я лежу в том ящике, и кто-нибудь вот-вот достанет из него Розу и вместо неё положит в ящик меня.
Вы, пожалуй, подумаете, что, поскольку Роза заразилась коклюшем от меня, а я всё ещё жива, то тётя Джесси и дядя Нейт сердились на меня; но они, похоже, не сердились. Наоборот, они взяли на себя особую заботу обо мне. Я была хилой и болезненной и вечно ловила все микробы, какие только проплывали по дому. Всякий раз, стоило мне захворать, как тётя Джесси, завернув меня в одеяло, уносила на свою половину и нянчилась со мной и ухаживала за мной, пока мне не становилось лучше.
Иногда она путалась, называя меня Розой вместо Зинни, и это вызывало у меня странные чувства. Я задавалась вопросом: что если я и есть Роза, а умерла Зинни? И я была Роза, и это были мои настоящие родители.
У моей мамы была куча детей, и, возможно, она чувствовала себя виноватой, что у неё их так много, тогда как у тёти Джесси и дяди Нейта теперь не было никого. Возможно, ей казалось, как позже и мне, что мы в долгу перед тётей Джесси и дядей Нейтом. В любом случае, мои родители позволили им буквально трястись надо мной, и мне нравилось бывать у них дома, хотя я и сторонилась того ящика. Он снова был в комоде, но я представляла себе жуткие вещи, особенно покойников.
Когда я не болела, тётя Джесси и дядя Нейт брали меня с собой на оздоровительные прогулки по ферме. Дядя Нейт рассказывал мне о том, что, поскольку у красного дуба открытые поры, его древесина хороша для изготовления бочек, в которых хранят сухие сыпучие вещества, а поры белого дуба источают липкую смолу, которая их герметически закупоривает, делая водонепроницаемыми, и поэтому из древесины белого дуба можно строить корабли. И он, и тётя Джесси были настоящие ходячие энциклопедии.
– Ага, а вот и он! – восклицала тётя Джесси, наклоняясь, чтобы указать на лютик или папоротник. Бывало, подняв с земли окаменевшее растение, она рассказывала мне, как оно появилось миллионы лет назад. – Какое чудо!
Единственными созданиями, которых она не считала чудом, были змеи. Увидев кривую ветку, которую порой принимала за змею, она гадливо вздрагивала.
– Это единственная тварь, которую я терпеть не могу, – говорила она. – Для меня змея не является чудом природы. Не знаю, как Господь мог создать этих мерзких ползучих гадов.
В конце наших оздоровительных прогулок мы проходили мимо семейного кладбища, где была похоронена Роза, но они никогда не подходили слишком близко к её могилке. Лично мне это казалось странным. Они как будто стерли её из памяти. Все её игрушки исчезли, вся её одежда, все фотографии. Я с трудом вспоминала её. Как будто всё, что было связано с Розой, было спрятано в дальний ящик моей памяти, и я не могла его открыть.
Иногда я сама ходила на кладбище и клала цветы на её надгробие. Я разговаривала с ней, рассказывала ей, что у нас происходит, и спрашивала, как у неё дела. Это было для меня большим достижением, потому что я почти никогда не разговаривала с живыми людьми.
Дело не в том, что я была глупой (хотя многие учителя так думали, когда я впервые приходила на их уроки) или что я не любила людей. Просто мне казалось, будто в мире не так много вещей, о которых уже не сказал кто-то другой. Мне больше нравилось слушать.
Глава 3
Погружаясь на дно
Полгода назад нашей тёти Джесси не стало. Прохладной весенней ночью она ушла из жизни. Это было ужасное, кошмарное время.
Её смерть, такая внезапная и нежданная, повергла нас всех в смятение и ужас. Мы не знали, что делать, пытались понять, как такое может быть. Нас всех как будто прихлопнула гигантская рука, упавшая откуда-то с небес.
Дядя Нейт начал днями, а иногда и ночами, бродить по окрестностям – фотографировал всё вокруг, разговаривал сам с собой и с невидимыми людьми. В том числе и со своей Красной Птицей, тётей Джесси. Он проводил большую часть времени, пытаясь поймать её. Иногда он гонялся за ней по полям, только мы её не видели, а видели его одного, как он бегал с шишковатой палкой в руке. Нет, он не пытался её подбить. Он просто всегда носил с собой эту палку.
Палка предназначалась для того, чтобы бить змей. На нашей ферме я видела только одну змею – ту, которую я принесла с моей тропы, – но дядя Нейт продолжал практиковаться в их уничтожении. Он бил палкой по всему, что отдалённо напоминало змей. Однажды я застукала его за избиением лежащего на полу ремня, и он избил его почти до полусмерти. В другой раз я видела, как он бьёт бельевую верёвку. Я не знаю, что, по его мнению, могла делать натянутая в воздухе змея с развешанными на ней рубашками.
А ещё я считала, что тётя Джесси умерла по моей вине – из-за того, что я сделала и сказала. Вот она я, Зинния Тейлор: Рука Судьбы. Казалось, будто кто-то связал меня и бросил в самую середину болота, где я рискую утонуть, как брошенная фрикаделька. Я была как ходячая мумия, полностью запечатанная от всего мира, и я тонула, тонула, тонула.
Примерно через месяц после смерти тёти Джесси вернулся Джейк Бун. Мы всегда знали семью Джейка, как всегда знали и всех остальных здешних жителей. Четыре или пять лет назад родители Джейка расстались. Мать взяла его с собой и уехала. Отец Джейка остался один. Затем, вскоре после смерти тёти Джесси, Джейк вернулся и попытался вытащить меня из этого болота. Правда, очень странным способом.
Глава 4
Однодневная специальная скидка
Когда-то Джейк Бун был тощим мальчишкой («худой, как шесть часов», как говаривала тётя Джесси), и всё, что я помнила о нём, так это то, что однажды он расплакался в церкви, когда моя сестра Мэй толкнула его на живую изгородь, потому что он пытался вручить ей нарцисс. Когда Джейк уехал, я напрочь забыла о нём, и это чистая правда.
В следующий раз я увидела Джейка уже после смерти тёти Джесси, когда однажды в пятницу зашла в магазин миссис Флинт. За прилавком стоял высокий широкоплечий парень, на вид лет шестнадцати (ему столько и было), в белой футболке с закатанными рукавами. В нашем городке мальчишки футболки так не носят. Волосы у него были тёмные, коротко стриженные, и когда я вошла, он широко улыбнулся мне.
– Привет! – сказал он. – Ты которая?
Я привыкла к этому вопросу, но ничего не ответила.
– Я знаю, что ты Тейлор, – сказал он, – потому что вы все, Тейлоры, похожи. Но ты кто? Гретхен? Мэй?
– Зинни. – Я удивилась звуку собственного голоса, так как в последнее время почти им не пользовалась.
– Нет! Быть того не может! Ты была такой тощей, маленькой…
– А когда это было? – спросила я. – Чёрт, я не видела тебя с тех пор, как свиньи слопали твою бабушку.
На самом деле свиньи не ели его бабушку. Просто у нас в Бибэнксе так говорят.
– Так ты меня не узнаёшь? – спросил он.
– Может быть, узнаю, а может, и нет.
(Я не узнала.)
– Джейк… Я – Джейк!
Я окинула его взглядом с головы до ног.
– Джейк Бун?
– Ага. – Он прижал к груди ладони, как будто хотел убедиться, что он всё ещё здесь. – Это я, собственной персоной.
Он совершенно не был похож на того тощего хлюпика, которого Мэй когда-то толкнула на живую изгородь.
– На что ты уставилась? – спросил он. – Или ты не веришь, что это я?
Да, я не верила. Я решила, что это какой-то самозванец. Откуда мне было знать? В фильме, который я когда-то видела, муж одной женщины вернулся с войны, и ей потребовалось два года, чтобы окончательно понять, что этот мужчина не был её настоящим мужем.
– Тебя не узнать. Ты изменился.
– Вообще-то, как и ты, – сказал он. – Как там ваша семья? Я слышал про твою тётю. Жаль, что она умерла. Как дядя Нейт это перенёс?
– Тяжело.
– А как поживают Мэй, Бонни и Уилл? И Гретхен? Бен? Сэм?
Чёрт, а у него хорошая память.
– Нормально, – ответила я.
– А Сэл Хиддл? Вы с ней по-прежнему лучшие подруги?
– Она уехала, – сказала я. – В Огайо.
Это была ещё одна незарубцевавшаяся рана в моей жизни. Моя лучшая подруга Сэл была вынуждена переехать в Огайо с отцом. Сэл уверяла меня, что вернётся в Бибэнкс, но мне в это плохо верилось. Когда-то так говорила её мама, но её мама так и не вернулась.
– И кто сейчас живёт в их доме? Я видел там машину…
– Какие-то Батлеры. Снимают их дом, – ответила я.
– Твоя сестра Мэй… У неё всё такой же вспыльчивый характер?
– Вспыльчивее, чем у варёной совы, – сказала я.
Джейк взял муку, которую я поставила на прилавок.
– Это всё?
Джейк пробил сумму в кассовом аппарате, положил муку в пакет, схватил с полки позади него пачку печенья и бросил её в тот же пакет.
– Ты не взял с меня всю сумму, – сказала я, – и я не просила печенье.
– А у тебя острый глаз, Зинни Тейлор. – Джейк через весь прилавок подтолкнул ко мне пакет. – Сегодня у нас на муку особая скидка. Когда вы покупаете муку, то получаете бесплатно пачку печенья.
– Миссис Флинт никогда так не делает.
– Новая политика, – объяснил Джейк. – Это специальная однодневная скидка. – Я уже собралась уйти, но он добавил: – Может, как-нибудь зайду к вам повидаться.
– Кто-нибудь всегда дома, – ответила я, полагая, что он имел в виду всю нашу семью.
В тот вечер за ужином мама спросила:
– Откуда взялось это печенье – то, что на столе?
Я объяснила про однодневную скидку.
– Это сделала миссис Флинт? – спросила папа.
– Нет, Джейк Бун.
Моя сестра Мэй, которой уже шестнадцать, чем она жутко гордится, сказала:
– Джейк Бун? Он вернулся? Тот самый тощий хлюпик…
– Я слышал, что он и его мать вернулись, – сказал папа.
– Насовсем? – уточнила мама.
– Вернулись с мистером Буном? – спросила Гретхен.
– Якобы да, – ответил папа.
Пока шли эти разговоры, дядя Нейт молча сидел в конце стола. Он жестом попросил передать ему соусник, что я и сделала.
– И какой он теперь, этот мелкий хлюпик Джейк? – не унималась Мэй.
– Совсем другой, – ответила я.
– Он красивый? – спросила Гретхен, моя самая старшая сестра.
Все посмотрели на меня. Я пожала плечами.
– Не знаю. (Вообще-то я знала. Конечно, красивый.)
– И что, он придёт проведать нас? – спросила Мэй.
– Может быть, – ответила я.
– Честное слово, Зинни, – сказала Мэй, – тебе пора научиться говорить полными предложениями. Когда он придёт?
– Не знаю. Когда-нибудь.
Если Мэй положила на кого-то глаз, остальным остаётся лишь рухнуть на месте и умереть. Она добивается всех мальчиков. Всех до единого. Если вы окажетесь на её пути, она раскатает вас в лепёшку.
Глава 5
Обещания
Центр Бибэнкса находится примерно в миле от нашего дома. Там есть три небольших школьных здания, бакалейная лавка, бензоколонка, церковь и почта. Вот и всё. Согласно указателю на окраине города, население Бибэнкса – сто двадцать два человека, и почти все живут на фермах. Дети из соседних городков ходят в наши школы. В противном случае у нас было бы всего около дюжины учеников, и большинство из них были бы Тейлорами.
За нашей фермой тянутся невысокие горы – на протяжении тридцати, сорока, а может, и пятьдесяти миль только горы, деревья и реки. Местные жители утверждают, что если подняться в горы, то можно бродить там днями, неделями, месяцами и не встретить ни единой живой души. Говорят, что в горах якобы есть места, где никогда не ступала нога человека.
Наша ферма всегда принадлежала дяде Нейту, папиному старшему брату, хотя, возможно, она принадлежала папе. Между ними шёл вечный спор о том, чья это ферма. Дядя Нейт говорил, что это ферма моего папы, папа же настаивал, что до тех пор, пока Нейт не сыграет в ящик, это будет ферма Нейта.
Дядя Нейт был человек неугомонный, прыткий, как блоха, и порой доводил тётю Джесси до белого каления тем, что путался у неё под ногами. В такие моменты она предлагала ему отправиться в поход в горы или побольше работать на ферме. Обычно он выбирал поход и говорил:
– Ты ведь не пойдёшь со мной?
Иногда она смягчалась и присоединялась к нему, но чаще вздыхала и велела ему отправляться туда одному. Она всегда говорила, что у неё слабое сердце. А ещё у неё был диабет, который она называла «мой сахар».
– Мой сахар снова подскочил, – говорила она.
И Дядя Нейт обычно говорил:
– Пожалуй, я пойду один и встречусь с моей милашкой.
Я никогда не обращала на это внимания; я понимала: он шутит.
Когда дядя Нейт уходил в горы, его порой не было дома целый день, а иногда он даже брал с собой спальный мешок и ночевал под открытым небом. Он редко выбирал работу на ферме, потому что дал себе слово, и не одно, относительно фермерства.
Однажды он пробовал выращивать кур, но затем решил, что не сможет видеть, как их убивают, и потому дал себе слово больше не разводить их. Тогда он взялся выращивать табак. Наша земля, влажная и тёмная, идеально подходит для табака; земля, которая получает достаточное количество солнечного света и влаги. Хотя дяде Нейту время от времени нравился табачный дым, он забеспокоился, когда главный врач страны заявил, что табак опасен для здоровья, и дал себе слово, что больше не будет выращивать табак.
Потом у нас какое-то время было целое стадо молочных коров, но они заболели, и мы за два дня потеряли двадцать семь голов. Дядя Нейт сказал, что не может видеть, как умирают такие милые существа, как коровки, и поэтому дал слово больше не держать коров, кроме двух, которые давали нам молоко.
Свиней, как и кур, тоже нужно было забивать на мясо, поэтому он дал себе слово не разводить свиней. Затем настала очередь кукурузы и помидоров. Дядя Нейт практически бесплатно роздал их всем желающим на рынке, так как не смог заломить за них высокую цену – ведь это было бы против его решения не обманывать людей.
В конце концов тётя Джесси сказала ему, чтобы он прекратил их сажать – мол, они только потратят все деньги на рассаду и удобрения и останутся ни с чем. Так что теперь с кукурузой и помидорами всё было в порядке: их стало не слишком много, а лишь столько, сколько мы могли съесть сами и дать соседям. Поскольку ферма дяди Нейта не приносила больших денег, хорошо, что мой папа работал полный рабочий день менеджером в аэропорту нашего округа.
* * *
Тётя Джесси была рыжей и по этой причине удостоилась от дяди Нейта прозвища Красная Птица, и из-за своих рыжих волос она выделялась среди нас. Дядя Нейт и папа выглядели вполне обычно, но все мы, дети, были похожи на мою маму: тёмные волосы, тёмные глаза, маленькие носы и уши, длинные худые ноги. Мама однажды сказала, что ощущает себя фотокопировальной машиной. Она сказала эти слова миссис Флинт в бакалейной лавке, и миссис Флинт наверняка решила, что мама жаловалась на количество детей, потому что миссис Флинт сказала:
– Вам никогда не говорили о противозачаточных средствах? Знаете, человеку не обязательно иметь миллион детей. Обратитесь к врачу и получите таблетки.
Тётя Джесси была тогда с нами и сказала:
– Доктор-шмоктор. Бог дал ей этих детей, и если Бог хочет дать ей таблетку, тогда пусть он это и сделает.
Это был деликатный вопрос, и я бы никогда не осмелилась задать его, поэтому я, как обычно, сидела, как будто набрав в рот воды.
Глава 6
Головастики и тыковки
В тот день, когда я увидела Джейка Буна в магазине, Мэй встала из-за обеденного стола и сказала:
– Я устала слышать, как люди вечно спрашивают меня, которая я из Тейлоров. Я устала слышать, как вы вечно говорите: «Бонни-Гретхен-Зинни-Мэй»… прежде чем решите, к кому вы обращаетесь.
Мэй начинала впадать в приступ ярости, но я отлично знала, что она имеет в виду. Мои родители вечно говорили: «Бон-Грет-Мэй-Зинни?» или «Уилл-Бен-Сэм?».
Мэй нырнула в ярость ещё глубже.
– Я облегчу вам задачу, – продолжила Мэй, – чтобы вы сразу видели, которая из вас я. – Она указала на полосатую ленточку в волосах. – Она многоцветная, – сказала она. – Слово «многоцветная» и Мэй начинаются с одной буквы.
Я подумала, что моя сестра слегка старовата для ленточек в волосах, но, по всей видимости, она прочитала в журнале статью про то, что ленточки снова в моде. Мэй была помешана на моде.
Тогда Гретхен, которой семнадцать лет, объявила, что будет носить только зелёный цвет. (Слово «зелёный», «грин», и «Гретхен» начинаются с одной буквы, сказала она.) Для неё это не будет большой проблемой, потому что зелёный всегда был её любимым цветом.
Одиннадцатилетняя Бонни решила, что будет носить только голубое. Это не оставило мне особого выбора. Но раз меня зовут Зинния, Бонни предложила нарисовать на всей моей одежде циннию (это цветок).
В тот вечер я так и поступила. Когда я спустилась вниз с нарисованной красной циннией на рубашке, мама удивлённо посмотрела на этот красный цветок. Своим усталым умом она, вероятно, пыталась вспомнить, назвала ли она кого-то из своих детей именем на букву Р[1]. Ребекка? Руби? Или же цветок означал, что моё имя начинается с буквы Ф? Неужели она назвала меня Фанни? Или Фрэнсис?
– Это цинния, мама. А я – Зинни.
– Я знаю, – ответила она. – Я прекрасно вас всех различаю. Просто моя голова полна других забот. Я бы даже с завязанными глазами узнала, кто из вас вошёл в комнату.
– Это как?
– Потому что я знаю, кто такая Зинни. Я знаю, как она ходит, говорит, пахнет. Я знаю, что она излучает. Я знаю, кто она такая.
Я хотел спросить: и кто же это? Но не стала.
– В любом случае, Зинни, – сказала она, – ты ведь нарисовала не циннию. Это ведь роза, правда?
Что вы об этом знаете? Я пошла и нарисовала на моей блузке розу. Это было жутко.
Мои младшие братья выбрали другой подход. Уилл (ему десять) решил есть только белую пищу (рис, картофель, хлеб, белки яиц и так далее). Бен (ему девять) будет есть только бобы, даже на завтрак. Сэм (ему семь, самый младший) выбрал суп. Это не обязательно помогло бы отличить их друг от друга, если только вы не сидели с ними за обеденным столом, но можно было рассчитывать на то, что часть еды останется на их одежде, и это послужит вам подсказкой.
Мама и папа взяли на вооружение эти подсказки, чтобы правильно называть нас по именам, а вот дядя Нейт даже не пытался. Он всегда называл мальчишек головастиками (иногда уточняя «самый маленький головастик» или «самый большой головастик») а всех нас, девочек, тыковками. Уж поверьте, Гретхен была не в восторге от того, что она «самая большая тыковка».
Не считая моего брата Бена, мои сёстры и братья любили запираться в комнате с компьютером, телевизором, стереосистемой и телефоном. Мы с Беном предпочитали свежий воздух, тем более что я стала здоровее многих. У меня годами не было простуд или чего-то подобного. Худшее наказание – убирать дом или сидеть у себя в комнате.
– Там не хватает воздуха, – обычно говорила тётя Джесси, и я была согласна с ней.
Мы с ней много чего делали на открытом воздухе: чистили картошку, сортировали бельё, проветривали одежду. Если не было дождя, мы даже гладили на улице, и у неё был удлинитель футов в двадцать, который тянулся из её кухни наружу, как раз для этой цели.
Я делила комнату с моими тремя сёстрами, и ночью, когда Мэй и Гретхен думали, что мы с Бонни спим, они шептались. Однажды я услышала, как они играют в «самых-самых». Вот как это было.
– А кто же я? – прошептала Мэй. – Ты – самая старшая и умная, Гретхен. Все это знают.
– Ты самая красивая, Мэй.
– Ты действительно так думаешь?
– Конечно. Все так считают.
– И Бонни – она самая хорошая, – сказала Мэй.
– Уилл самый сильный, а Бен самый нежный, ведь так? – спросила Гретхен.
– Да, а Сэм – самый симпатичный.
– А Зинни? – спросила Гретхен. – Мы забыли Зинни.
– Она – самая странная и самая жадная вонючка!
Они смеялись и смеялись.