000
ОтложитьЧитал
Сентябрь 2000
Лампа на потолке мигает и порой издает противный треск. Это не дает собраться с мыслями и выводит меня из себя. Я бы с радостью кинула в нее банкой газировки, которая стоит рядом. Было очень мило с их стороны предложить мне ее, забыв открыть. Ведь женщина со сломанными руками может справиться сама. Возможно, эти люди и не хотели быть милыми. Вероятно, для них женщины, подобные мне, не заслуживают хорошего отношения. Должно быть, кто-то из них сейчас наблюдает за мной из-за стойки регистрации и ехидно посмеивается. Кого-то я знаю. Например, девушку, отвечающую на звонки. Телефон то и дело нарушает тоскливую тишину вокруг, блондинка снимает трубку и мило произносит: «Здравствуйте, вы позвонили в отдел опеки. Меня зовут Катерина, чем я могу вам помочь?»
Катерина Лисова – мы учились с ней в одной школе. Я видела это лицо каждый праздник в главной роли школьного спектакля. Его сложно было забыть: белоснежные брови с такими же ресницами, сейчас аккуратно замаскированные тушью, хоть как-то обозначающей границу ее тусклого взгляда. Она всегда была милой, хотя возможно, она до сих пор оставалась такой. Иногда она смотрит на меня, недолго, но мне хватает, чтобы увидеть на ее лице пренебрежение. Все изменилось, теперь люди не улыбаются мне. Плевать! Сейчас меня волнует только моя дочь. Я осматриваюсь: бледные стены увешаны детскими фотографиями, под каждой из которых надпись: «Мне нужны мама и папа. Алиса, 4 года». Словно бирка или ценник. Меня начинает трясти от мысли, что фото моей крошки может оказаться среди них. Ее не отнимут у меня. Я не позволю.
– Оливия Муссон, Оливия Муссон! – Я отзываюсь не сразу. – Вас готовы принять.
Несколько секунд я мнусь у входа в кабинет, после чего локтем давлю на ручку, игнорируя боль, и со второго раза у меня получается открыть дверь. За столом сидит женщина моего возраста. Мне так кажется. У нее красивое полное лицо и свежий румянец. Ей за тридцать, но не больше тридцати пяти.
Я зашла в кабинет, и воздух вокруг потяжелел. Он давил сверху, мешая сделать шаг навстречу. Чему? Сокрушительному решению органов опеки? Разве они не должны заниматься сиротами? Моя дочь не из них! У нее есть я! И даже отец, пропади он пропадом!
– Прошу вас, присаживайтесь.
Я послушно выполняю требования женщины: ногой отодвигаю стул и осторожно усаживаюсь напротив.
– Меня зовут Мария, моя обязанность – выяснить все обстоятельства дела, и по необходимости…
– Отобрать у меня Селену? – Перебила я. – Где моя дочь? Почему я не могу ее увидеть?
– До выяснения всех обстоятельств ваша дочь будет находиться у отца. Так как ваши родители не в состоянии следить за ребенком.
Точнее, у них есть уже один балласт на шее в виде моей сестры, на который и расходуются все их силы.
– Скажите, с ней все в порядке?
– Трещина на ребре и пара швов. Девочка многое пережила, и сейчас ей лучше быть в безопасности.
Боже мой.
– В безопасности? Я ее мать!
– И, тем не менее, именно с вами она получила эти травмы. Вы не уберегли ее.
– Это был несчастный случай. Что-то с машиной…
– Оливия, вы были пьяны, а машина полностью исправна. По крайней мере, была таковой.
– Вы обвиняете меня? Я бы никогда не причинила ей боль! Селена – все, что у меня есть. Понимаете? Все! Вы не можете забрать ее у меня.
– Мы никогда не забираем ребенка из семьи без достаточных на то оснований. Думаете, вы первая мать, роняющая слезы в этом кабинете?
И вправду, эта тесная комната с одним окном на теневой стороне, где света было слишком мало, вполне могла вместить чье-то горе. Раз за разом, складывая стопками одно на другое. Может, от этого воздух ощущается таким тяжелым?
– Сколько уже здесь было наркоманок, потаскух и мерзавок, покрывающих своих мужей… Алкоголичек. Каждая из них клянется, что любит свое дитя. Некоторые плачут в этом кабинете не по одному ребенку. Кто-то говорит правду, но если есть угроза жизни и здоровью ребенка, мы не можем быть в стороне.
– Вы ведь даже ничего не знаете.
Неужели я пала так низко? Раньше меня никогда не приравнивали к наркоманкам. Я и подумать не могла, что при живой матери моя дочь появится в базах органов опеки. И что с отцом Селене будет безопаснее, чем со мной.
Как я могла допустить подобное? Неужели он был прав, и я не достойна ее?
– Оливия, поймите, у меня нет цели – лишить вас родительских прав. Я хочу разобраться, помочь вам. Я и сама мать. Мать для каждого ребенка, чьи портреты висят в коридоре. Я могу понять, как порой угнетает материнство. Расскажите мне, как вы оказались в таком состоянии за рулем автомобиля в тот день?
Часть I
Декабрь 1999
Невысокая деревянная ограда, усыпанная снегом дорожка. Нужно будет попросить у отца лопату. Работы предстоит много. Ключ, с трудом открывающий замок. Облезлые зеленые стены, но только на кухне. Очень даже неплохо. Большие окна в каждой комнате. Теперь у Селены будет собственная: та, что в конце коридора, напротив ванной. Прекрасный рождественский подарок, купленный на последние деньги моих родителей. Они понимали, как невыносима бывает жизнь в родительском доме, где количество человек на квадратный метр превышает допустимое для здоровой психики их дочери и малютки внучки.
– Мы повесим занавески на окна, а здесь, на стене, мы нарисуем портрет Снежного, – сказала я, увидев, как Селена растерянно смотрит на пустую и пыльную комнату. – Здесь будет стоять кровать. А вот в том углу поставим вигвам.
Селена заулыбалась – она всегда мечтала стать индейцем и жить в их хижинах, после того как дедушка прочитал ей сказки этого народа. У нее даже был свой собственный конь белого цвета. Она называла его: Снежный. Этот плюшевый конь неделю назад нашелся в сугробе, когда мы ходили на каток. Он сливался со снегом и был практически незаметен, пока дочка на скорости не въехала в снежную кучу и прямо носом не уткнулась в его мордашку. «Снежный конь! Снежный конь!» – кричала Селена. Так к нему и привязалось такое имя. Он был послан ей рождественским чудом. Теперь еще и вигвам, и собственная комната. Что это, если не чудо?
– А на полотке ты нарисуешь звезды? Правда, мама? Будет здорово!
Селена расхохоталась и принялась бегать по комнате, размахивая игрушкой из стороны в сторону, воображая себя индейцем.
– Вперед, Снежный! Цок-цок! Вперед!
Я же еще раз посмотрела по сторонам. Потолок требовал побелки, дверь была снята с петель, и вдобавок ко всему, сквозило со стороны окна. Какие окна, такие и щели. С ужасом поняла, что я вряд ли смогу управиться до рождества. По крайней мере, одна. Завтра же начну работу. Уж до нового года я справлюсь.
Около пяти у дома загремел грузовичок. Он должен был приехать часом раньше, поэтому мы с Селеной уже дожидались у входа. Интересно, что могло задержать его? От дома родителей ехать три улицы направо и еще две налево, минуя начальную школу. Наш городок слишком мал, чтобы заставлять кого-то ждать. И, тем не менее, он все же был здесь, хоть и спустя час. Сначала проехал мимо, потом дал заднюю и резко подъехал к входу, одним колесом задев бордюр.
– Прости, Оливия, но твоя мать – сумасшедшая женщина! – Оправдывался дядя Валя, выпрыгивая из кабины грузовика. – На кой тебе понадобилось это дерево? Столько возни из-за каких-то веток! – Он достал ключи из кармана и ловким движением руки вверх открыл грузовой отсек. – «Аккуратно, только не тряси его! Оно любит ласку. Зафиксируй! Вези его медленно!» Да какая разница, оно все равно в ящике, что ему будет? – Он залез внутрь, раскинул пандус и медленно начал спускать по нему деревянный ящик размерами чуть больше Селены.
Мама действительно позаботилась о его доставке.
– Спасибо, дядя, это очень важно для меня, – сказала я, слегка улыбаясь, не отводя глаз от ящика, обмотанного пуховым одеялом.
– Если бы твоя мать не пекла такие вкусные пироги, я бы так и не понял, как мой брат столько лет выносит ее. – Он выкатил ящик, после чего вернулся с парой черных сумок и бросил их на снег. – Посмотри в ограде, кажется, я видел здесь тележку. Закачу это чертово дерево в дом, а после привезу кроватку для своей племяшки.
Я послушно выполнила его требования, и когда все вещи были перевезены, на часах еще не было и семи. Я подошла к ящику, стоящему в центре просторной кухни, убрала одеяло, оголив фанерный лист, вырвала несколько гвоздиков, держащих всю конструкцию на плаву, после чего четыре стенки рухнули на пол – каждая в своем направлении. Благо, крышка осталась в руках, не успев прибить растение своим падением. По кухне моментально разнесся запах цитруса и зелени. Набрав полные легкие, я закрыла глаза и услышала аромат родного дома. Здесь мы будем счастливы. В своем собственном доме. Только мы вдвоем.
– Мамочка! – Селена потянула меня за руку. – Листочек упал! Два листочка. Три!
Я напряглась. Конечно, я понимала, что зимний переезд вряд ли пойдет Лимону на пользу, но расстаться с ним не могла. Это восьмилетнее дерево с яркими желтыми плодами было со мной слишком долго – мой лучший друг, моя отдушина. Мы посадили его вместе с мамой из побега ее любимого лимонного дерева – того, что росло в зимнем саду уже так давно. Кажется, всю мою жизнь. Посадили за месяц до моего отъезда в институт. Оно разрослось и стало давать по-настоящему сочные плоды, когда родилась Селена. Мы были связаны с этим деревом больше, чем могло показаться на первый взгляд. Наверное, глупо привязываться к материальным вещам настолько сильно, но в нашей семье подобное было в порядке вещей. Некого рода помешанность всегда была присуща Муссонам.
– Давай переместим его в зал? Ему здесь не место, – я обратилась к Селене.
Я не могла позволить, чтобы перепады температур на кухне уничтожили восемь лет моей жизни. Поэтому я велела Селене раскрыть двери в зал и придержать их, пока я пытаюсь аккуратно дотащить дерево в комнату и поставить на пол между окном и креслом, оставленными прошлыми хозяевами. Там тебе будет комфортно.
Я посмотрела на дочку, которая все еще ответственно придерживала дверь.
– Можешь ее отпустить, чудная. Наверное, ты голодна? Как насчет прогулки до магазина? Купим какао на утро и что-нибудь для ужина.
– Ура! – Она побежала к входу, быстро нацепила куртку и нелепо обмотала шею шарфом. – Мама, ты идешь? А какао мы купим с зефирками? Снежный любит с зефирками.
Конечно, мы могли отправиться на ужин к моим родителям. Кухня была грязной, да и весь дом был в пыли. Что я могла приготовить ребенку в таком беспорядке? Сегодня обойдемся едой на вынос в «Кафе на туманном берегу». Две большие порции картошки и два молочных коктейля, пожалуйста. Больших коктейля. К родителям мне не хотелось, пора уже жить собственной жизнью.
К десяти мы с Селеной вымыли ее комнату. Я постелила ей на кроватке, что привез дядя Валя, вложила в руки Снежного и укрыла обоих одеялом.
– Мама, ты ляжешь со мной?
– Да, но только сегодня. Теперь у тебя есть своя комната, больше незачем ютиться со мной на одной кровати.
Ей и вправду уже давно пора было научиться спать без меня. Селена бросила на меня сонный взгляд, я разглядела в нем недоумение.
– Но я не хочу…
– С тобой Снежный, – перебила я, – он защитит тебя. В конце концов, ты же индеец. Еще не выбрала себе имя? Может быть, Большая Трусиха?
Селена улыбнулась, закрыла глаза и погрузилась в сон. Большая Трусиха? Лунный свет. Богиня ночного неба. Даже если это имя не в духе индейцев, Селене оно подошло бы как влитое.
Утро
Без толстого слоя жира и пыли кухня заметно преобразилась, став уютнее и светлее. Меня все еще напрягала лиственно-зеленая глянцевая краска на стенах, местами облезая и оголяющая бетон, а еще отсутствие пары ручек на дверцах шкафа и ярко-желтый пластиковый стол прямо в центре комнаты. Но кухня была вполне пригодной для готовки, что, несомненно, радовало. Я подумала, что было бы неплохо покрасить стены в оливковый, который прекрасно будет сочетаться с молочным кухонным гарнитуром и моим именем. Я все еще чужая в этом доме. Наверное, мне до сих пор не верится, что он мой. Возможно оттого, что запах прошлых хозяев все еще витал в воздухе.
Закончив уборку, я бросила тряпки на стул рядом и, облокотившись на стену, созерцала, как солнце начитает стремительно подниматься вверх.
Трр… Трр… Я вздрогнула от резкого звука, который издал мой мобильный.
– Оливия? Тебя нет дома. Мама говорит, что ты переехала. Я ее не понимаю. Это правда?
Услышав голос сестры, я присела и сделала глубокий вдох, прежде чем ответить.
– Привет, Кристина. Да, мама не врет. Ты же знаешь, что она никогда тебя не обманет.
– Так значит, это правда? Но это же… Опасно! Ты так далеко от дома, ты должна срочно вернуться!
– Я переехала на пару улиц дальше от дома. Все в порядке, я буду навещать тебя…
– Но… Это опасно, опасно! Что, если ты не успеешь вернуться, когда все начнется? Мне даже подумать страшно!
Я провела ладонью по лбу, растягивая кожу, чтобы снять напряжение.
– Все будет в порядке, Кристин! Я обещаю, что даже конец света не разлучит нас с тобой. Когда придет время, мы с Селеной будем рядом. Я обещаю… Обещаю, слышишь меня?
Я положила трубку, услышав, как Селена хлопнула дверью в ванной. Завтрак.
– Омлет на скорую руку, с базиликом и томатами! – Грандиозно произнесла я, когда Селена зашла в обновленную кухню.
Сначала она просияла, увидев совершенно другой вид, но услышав меню на завтрак, скривилась так, как умеют только дети. До умиления безобразно. Но все же уселась за пластиковый стол и со скрипом пододвинула его до упора к своей груди. Я подала завтрак, сварила какао и посыпала его зефирками, которые стремительно начали таять в нем, как неожиданный снег в мае.
Солнце уже было достаточно высоко, чтобы заполнить всю кухню золотым светом. Я наблюдала, как лучи разбивались о рельефные оконные стекла, создавая замысловатый узор на стенах, на столе, на моей дочурке и Снежном, сидящем рядом со своей чашкой какао. Я думала о том, как здесь тихо и спокойно. Думала, как нам здесь будет хорошо, в тишине…
Оливия
Большую часть своего детства я провела в самодельном бункере, который выкопал мой отец. У меня никогда не было своей комнаты, я всегда должна была делиться с Кристиной, опекать ее и быть рядом. У сестры был бункер. Свой мир, пусть и выдуманный, но все же свой. У меня же была Кристина.
Мне было двенадцать, когда я впервые испугалась собственной сестры. Семилетняя девочка, которая пряталась в школьной каморке. Испуганный, словно одичавший ребенок, который больше походил на зверя, нежели на мою сестру. Она забилась в угол, испугавшись… Да никто уже и не помнит, чего именно. Я хотела подойти и успокоить ее, но сестра в ответ набросилась на меня с диким криком и впилась ногтями в лицо, оставив мне продолговатый шрам от уха к виску. Она не узнала меня. Как и я больше не видела в ней той милой девочки, что еще утром впервые села за школьную скамью.
С тех пор Муссоны хранят ее в тайне. Привет, моя сестра сегодня не придет в школу. Она больна. Очень… Ветряная оспа, ангина, аллергическая реакция. И по итогу: Кристина слишком слаба, чтобы посещать школу. Какие-то проблемы с иммунитетом. Мне приходилось врать. И хоть она и вправду была больна, ее недуг не был физическим. Он витал в воздухе, но никто из нас никогда не произносил его название. Так было принято.
Мы никогда не обсуждали ее болезнь дома. Вне дома подобное тоже было непозволительно. Мы общались сочувственными взглядами, смиренным молчанием и усталыми улыбками. Каждый из нас все понимал, и каждый, привыкнув, по-своему участвовал в этом спектакле.
Местные дети же называли ее чудовищем.
Говорят, в доме на большом перекрестке, в том самом – с высоким кирпичным забором, – живет чудище. Девочка-вампир, которая никогда не выходит днем. Говорят, ночью, если незаметно прокрасться к забору с другой стороны дома и найти дыру в нем, то можно увидеть, как кто-то со скрипом открывает гигантский железный люк, из которого доносится прекрасное детское пение. Она живет под землей, представляешь? Ее держат там, как в темнице. Боятся, если девочка выберется, наш город будет обречен. Съеден. Вот так!
Я услышала эту историю от мальчика, когда сидела в приемной врача, ожидая своей очереди. Тогда мне уже исполнилось семнадцать. Пять лет прошло, и история постепенно обрастала все новыми и новыми деталями. Через год кто-то сказал, что видел, как она ходила по участку, закованная в цепи. Видно, чтоб не сбежала. Кто-то уверял, что слышит дикий крик по ночам. Я сначала не понял, откуда этот звук. Потом прислушался, опустился на траву и прижал ухо к земле. Мне никогда не было так страшно. Я слышал крик – ее крик. Он был настолько громким, что трава вокруг колыхалась.
Рождество 1999
Двадцать четвертое декабря – день, когда тысячи католиков собираются за большим обеденным столом в кругу своей семьи, накрывают на стол традиции в виде индейки, сладкого картофеля и гигантского рождественского пудинга. По улицам через открытые форточки кухни разносится аромат имбирного печенья, минуя пустые магазины, путаясь в бесконечных нитях цветных фонариков.
Но и православный Таймун в этот день не лишен праздника. По крайней мере, семья Муссон с самого утра не сидит без дела. Я фарширую утку, аккуратно заполняя ее нутро яблоками с клюквой, мама возится со своим фирменным лимонным пирогом, Селена усердно натирает серебро. И даже Кристина сегодня с нами: она сидит рядом с радио, которое постоянно скачет с одной волны на другую, отчего она нервно бросает картофельные очистки в ведро, после чего аккуратно разрезает картофелину на четыре части и плюхает их в воду. Порой она кажется счастливой – в особую секунду, которую я успеваю растянуть, чтобы увидеть в этой девушке со впалыми скулами и синим ореолом глаз свою сестренку, чей взгляд еще не поражен вирусом паранойи.
Рождество и бабушкин день рождения слились воедино под взгляды недовольных соседей, каждый год с презрением подглядывающих сквозь полупрозрачные тюли на окнах своих домов. Наблюдающих, как Муссоны собираются вместе, тревожа их невзрачные жизни под сопровождение джазовой пластинки.
Сегодня бабушке семьдесят четыре года, двадцать из которых она встретила в доме своего сына. Хрупкая старушка с длинными седыми волосами, густота которых по наследству передалась мне, а потом уже и Селене. Одета она была в бархатное платье цвета баклажана, в руках держала маленькую сумочку, поверхность которой полностью покрывали жемчужные камни. Войдя в комнату, она передала сумочку мне, и я успела заметить ее маникюр – красный лак, небрежно затекший на кутикулу.
Я восхищалась бабулей. Даже в свои годы она, как могла, старалась держать планку, не позволяя себе появиться на людях в неухоженном виде. Причем, где угодно: в кругу семьи, в больничных палатах, в которых последнее время она и обосновалась, или же в таком неприметном городишке как Таймун. Она всегда была «при параде».
– Оливия, плесни бабушке джина. Я слишком долго добиралась в это захолустье. – Она уселась на кресло и, как полагается старому человеку, скинула с себя туфли. И бормоча себе под нос, чтобы поторопились, стала наблюдать за тем, как стол постепенно наполняется едой. – Я могу помереть в следующую минуту и так и не отведаю эту прекрасную утку.
Наконец на стол было накрыто. Мама надела свое выходное платье, купленное еще в начале девяностых, а отец затянул галстук потуже, видимо, чтобы отвлечь внимание от брюк, уже давно переставших сходиться в поясе. Дядя Валя с супругой, их сынишка Саша, а еще мамин кузен со своей новой пассией уже удобно разместились за столом. Не было только Кристины, которая усердно пыталась отыскать удлинитель, чтобы протянуть радио ближе к себе.
– Ей богу, Кристина, если родители завтра же не купят тебе современный радиоприемник, я лично придушу их этим удлинителем! – Не выдержала бабуля именно в тот момент, когда Кристина зашла в комнату, держа в руках большую красную говорящую коробку, следом за которой тянулся длинный потрепанный провод. Она изрядно нервничала, но ни за что не огорчила бы бабулю своим отсутствием.
– Если что-то случится, они обязательно обмолвятся. Нужно быть начеку. Я настроила нужную частоту и…
– Кристина, сядь, пожалуйста.
Наконец балаган стих, и папа произнес тост, который не менялся последние лет так пять. Что-то вроде: «Долгих годов жизни, здоровья, мы тебя очень любим». После чего преподнес своей матери небольшую бархатную коробочку, в которой лежало очередное нелепое украшение, которое бабуля никогда бы не надела. И когда с официальной частью было покончено, а утка, казалось, остыла, все с ужасом обнаружили отсутствие приборов на столе. Как бы бабуля ни пыталась создать идеальный момент вокруг себя, в нашей семье кто-то обязательно должен был забыть про вилки.
Вскоре ужин подошел к концу, и, прикончив остатки маминого пирога, гости постепенно начали расходиться, не дождавшись обещанного салюта. Остались самые стойкие – те, кому некуда было спешить, любители джина, сплетен и душевных разговоров, которые обычно утекают совершенно не в то русло.
– Мне предложили работу в «Кафе на туманном берегу». Пока, правда, уборщицей, но одна из официанток скоро уходит в декрет, и мне обещано ее место. Собираюсь приступить сразу после нового года.
– Не с твоим образованием, Оливия. Ты серьезно думаешь, что с дипломом технолога я позволю тебе мыть полы в закусочной?
– Незаконченным образованием, бабуля…
– Твой бывший муж – один из директоров «Таймун Индастриз», неужто у него не найдется вакансии для матери своего ребенка?
– Я не стану просить его.
– Гордая, значит? Конечно, уж лучше позорить свою семью, чем переступить через себя. Бедная Селена, на что ей такая мать никудышная свалилась? И я уже с ним говорила.
– Что? Да как ты…
– Мы созванивались, чтобы обсудить новогодний подарок для Селены. Он сам спросил, работаешь ли ты, и обмолвился, что им на завод в связи с увеличением масштаба производства нужен помощник технолога.
Несите мне джина. Двойную порцию.
– Бред какой-то. Мы с Марком на дух друг друга не переносим.
– Послушай, девочка, в Таймуне просто нет людей с таким образованием, как у тебя. Сколько ему еще ждать хорошего специалиста? Пусть ты и не окончила университет, но он знает, как ты хороша. Это отличное стечение обстоятельств, и ты не вправе отказаться. Тем более, я уже сказала, что ты будешь рада такой возможности.
– Ни за что, бабуля, даже не смей втягивать меня в это! Наверное, все здесь забыли, что именно из-за него я бросила университет? Папа, что ты молчишь?
Отец сочувственно поднял глаза и после небольшой паузы ответил:
– Все наши последние деньги ушли на дом, Оливия, мы больше не можем помогать тебе. Сколько ты заработаешь, натирая полы в закусочной? Я думаю, ты должна хорошенько подумать. Подумать, прежде всего, о Селене.
– Подумать… Спасибо за прекрасный ужин. Пожалуй, я помогу маме на кухне.
Я забрала с собой пару пустых бутылок от вина и, не сдержавшись, с силой швырнула их в урну. Мама, в этот момент вытирающая со стола, ахнула и сердито уставилась на меня.
– Не смотри на меня так. Я знаю, что не справляюсь… Нужно будет как-то намекнуть твоему кузену, что выбор алкоголя явно не его конек. – Я пыталась сменить тему, у меня больше не было сил чувствовать себя безнадежной.
– Порой наша жизнь – как вино с винтовой крышкой. Идея та же, но в чем прелесть, если больше не нужно прилагать усилий, чтобы открыть его? Да и на вкус чаще всего дерьмо. Порой лучше действительно взяться за штопор, чтобы избежать кислого запаха спирта.
Я посмотрела на маму и устало улыбнулась. А что, если больше нет сил? Что, если мне всегда суждено вдыхать этот запах?
– Я помогу с посудой.
Я открыла кран, который тут же брызнул застоявшейся водой ржавого цвета, наконец приведя меня в чувство. Черт бы его побрал! Приведя в чувство туалетной тряпки. – Мама, что у вас с фильтром?! Мы же меняли его в этом месяце.
– Боже мой! С тех пор, как ты уехала, такое часто случается. Я просила отца посмотреть, но ты же знаешь его… – Она передала мне полотенце.
– Странно…
Я спустилась в подвал, сняла крышку с резервуара с водой. Помню, как Марк настоял на покупке хорошего фильтра в этот дом. Одна из действительно полезных вещей, сделанных им. Вода и вправду перестала издавать болотный запах, она стала мягче, а мамины лимоны и вовсе, казалось, зажили новой жизнью. Но теперь что-то не так. Меня сразу же настиг жуткий запах железа с нехилыми такими нотками тухлятины. Какая мерзость.
– Ну что там?
– Засор. Утром позвоню сантехнику. Надеюсь, выяснит, в чем дело.
– Это все вода. Настолько загрязнена, что фильтры не выдерживают, – тревожно сказала Кристина и выдернула провод от радио из розетки. После чего поцеловала бабулю, вышла на улицу и громко хлопнула тяжелой железной крышкой.
Около полуночи в небе начали ярко сверкать салюты, которые разносились глухим эхом по улицам, вдаль по реке отражаясь неоновым светом в ее водах. А я думала о Кристине: в такие моменты ее никогда не было рядом. Думала о бабуле, которая, вероятно, была права. Думала о дочурке, которая завороженно смотрит в небо, держа меня за руку. У нее впереди целая жизнь. Думала о том, смогу ли я переступить через себя ради нее.