000
ОтложитьЧитал
***
Дома я снова борюсь с тошнотой, судорогами, бородатым мужиком и желанием сдохнуть. Когда терпение заканчивается, я в полутьме ползу за коробкой с таблетками, там, в грудах цитрамона и активированного угля я нахожу Сертралин – самый мягкий из всех выписанных мне во времена моей анорексии седативов. Я дроблю и без того маленькую таблетку в крошку и слизываю капельку лекарства с кончика острого ножа. Я очень боюсь навредить ребенку, но я, правда, больше так не могу. Эффект плацебо работает, я засыпаю, как убитая.
Утром, почти отдохнувшая, отправляюсь на плановый прием в женскую консультацию. Лебедева Е.Н. как-то странно улыбается, глядя на меня, и предлагает посетить мне девятнадцатый кабинет. Она уверяет, там мне помогут. Я наивно улыбаюсь в ответ и выхожу за дверь. Пройдясь по коридорам поликлиники и уточнив в регистратуре, я понимаю, что помещения с таким номером в этом здании нет.
– Елена Николаевна, – спрашиваю я, вновь заглядывая в кабинет – а девятнадцатый, это где?
– Это не у нас, Наташ, это там… – Лебедева продолжает дебильно улыбаться и кивает в сторону окна. Мол, там, Наташ, ну там! Ну, что не понятного?
– Где там? – я не улавливаю намеки с детства.
– Тут, Наташ, рядом,– ее улыбка смешивается с ужасом и стыдом.
– Елена Николаевна, Вы меня к психиатру отправляете? – наконец догадываюсь я.
На моих глазах заведующая женской консультацией номер один и врач с чертегопойми каким стажем покрывается пятнами. Ее корежит, как беса перед алтарем, кажется, она готова предать анафеме и меня – ту, что громко и невозмутимо произнесла слово «психиатр» там, где душевно больных быть не может по определению. Мне плевать. За последние 5 с лишним лет психиатры оказались для меня наиболее полезными медиками. Они не лезут в душу, дают рецепт на запрещенку, и ты перестаешь нервничать.
На самом деле, это не совсем так. Ты не просто перестаешь переживать, ты перестаешь что-либо чувствовать в принципе: радость или горе вокруг становится не важно, на тебя надевают целлофановый пакет, и никакие жизненные невзгоды тебя больше не беспокоят. Целлофан не разлагается сотни лет! – пожалуй, это лучшая новость на сегодня. Прощай, черноглазый, всем спать.
***
Никакую запрещенку мне, конечно, не выписывают. Молодой, но вызывающий доверие психиатр уверен, беременность меня не убьет, а любые седативные средства токсичны. Когда родится больной ребенок, никто уже не вспомнит, как тяжело его было вынашивать, изуродованная жизнь малыша и матери не стоит сомнительного облегчения. К тому же позади 19 недель, а это почти половина срока. Мне дают визитку с номером какого-то центра психологической помощи и рекомендуют обратиться за профессиональной поддержкой.
В этот момент я окончательно осознаю – лайтовой таблетки не будет. Разочарование сменяется, приятным послевкусием от разговора с вменяемым человеком. Кажется, он единственный в этом мире, кому все еще не плевать на моего ребенка, то, что в этом списке до сих пор состою и я, уже не кажется мне стопроцентной истиной.
К психологу я обращаюсь не сразу. Мой анорексичный опыт подсказывает, что шарлатанов в этой области, если не больше, чем настоящих профессионалов, то как минимум поровну. Сил отделять зерна от плевел, у меня нет. Я пытаюсь бороться со своим организмом в одиночку.
Скрининг «на Дауна» не подтверждает опасения (надежды) врачей. Риск рождения малыша с лишней хромосомой минимален. Однако на двадцатой неделе беременности я совсем не ощущаю движений своего ребенка, хотя именно на этом сроке у меня впервые начинает каменеть живот. Гипертонус – угроза преждевременных родов. С этой минуты я борюсь не только за сон, но и за жизнь своей дочери.
На очередном УЗИ мне, наконец, говорят пол ребенка, и еще кучу менее радостных новостей: аритмия, кисты сосудистых сплетений… рекомендована консультация врача-генетика…
Январь 2016
Снова плановый прием. Елена Николаевна смотрит на выписку узиста и выдает мне направление в Нижегородский Диагностический центр. В области бушует эпидемия гриппа. Я не хочу ехать в переполненной чихающими людьми маршрутке к генетику. К тому же ни для кого не секрет – единственное лечение, которое он может мне предложить – искусственные роды. Идите к черту! В письменной форме я отказываюсь убивать Юлю. Да, на 18 неделе жизни до своего рождения, у моего ребенка помимо проблем со здоровьем есть еще и имя.
Доброжелательные родственники не раз скажут мне, что я совершаю ошибку. Называть еще не рожденного ребенка – плохая примета. Мало ли что… «Мало ли что» – это, разумеется, гибель младенца. Неназванный человек – это как бы и не человек вовсе. Вроде был, а вроде и не было. Я в это не верю. Моя дочь была, есть и будет. Живой или мертвой, она останется со мной навсегда.
Мой отказ выводит Лебедеву из себя, она выходит в коридор и сует направление, ожидающей меня возле кабинета маме. Ее не смущает, что в этот момент она нарушает закон – подписанная мной бумага – официальный документ. Врач не имеет права навязывать мне медицинские услуги, конечно, если только мой случай не является исключительным в рамках российского законодательства, но мой случай таковым не является. Обескураженная наглостью, обезвоженная токсикозом и обессиленная бессонницей, я сдаюсь. Вопреки здравому смыслу и собственной воле, со слезами на глазах, я забираю направление себе.
– И прекращай ныть, – Лебедева явно чувствует себя на коне, – ты ревешь, сосуды спазмируются, ребенку кислорода не хватает, он мучается. Ясно тебе?!
– Да, конечно.
То ли испуганная перспективами навредить своей дочери, то ли пристыженная призрачным детским «рева-корова», я реагирую как-то странно. Натянув на себя кривую улыбку, я резко киваю той женщине, что еще пару минут назад хотела отгрызть нос, и на удивление бодрым шагом направляюсь к выходу.
Все. С этого дня мне официально запрещено даже плакать. «Яволь, майн фюрер!» – будет сделано.
12 января 2016
Врач-генетик Екатерина Николаевна Кудряшова смотрит на меня с явным сочувствием.
– УЗИ, как УЗИ, а что Вы собственно хотите, если Ваш ребенок живет за счет сил исключительно Вашего организма. Малышу нужно питание из вне – иными словами Вы должны начать есть. Хоть что-то, хоть сколько-нибудь. Начните с малого, детское питание попробуйте.
– Угу, – я машинально киваю пораженная спокойствием молодой барышни в белом халате, – я все поняла.
– Ну и славно. Начните есть и через месяц на повторный прием, запишитесь в регистратуре. И вот еще, Панангин пропейте, если получится, – доброжелательная улыбка расползается по лицу Екатерины Николаевны.
Я невольно улыбаюсь в ответ. «Детское питание, детское питание, где-то я это уже слышала… Точно! «Мама Алла» рассказывала мне, как кормила фрутоняней своего непутевого кота. А может и правда стоит попробовать. Начать с малого в прямом смысле слова?» – вслух рассуждаю я по дороге домой. Решено, отступать мне некуда, позади больше половины беременности.
Прикупив пару упаковок отвратительного на вкус, цвет и запах пюре, я захожу в аптеку. Сомнений нет, с Панангином будет сложнее. Его придется запивать водой, а это большая проблема. Через пару часов я уже нервно расхаживаю по квартире. В моей руке гремит белая круглая баночка с витаминами для сердца, а на столе стоит открытая дурно пахнущая баночка с питательной однородной массой для моей малышки. Было бы проще, если в это момент она сидела в розовом симпатичном стульчике для кормления, но до этого момента еще далеко. Пока моя девочка по-прежнему внутри меня, а значит, другого пути доставить питательные элементы до ее жизненно важных органов, кроме как через мой пищевод, у меня нет. Проходит час, другой, я нерешительно смотрю в сторону давно остывшего «ужина». Что ж, без поддержки мне, явно, не справиться – я достаю визитку психолога.
***
Я обращаюсь не куда-нибудь, а в Центр психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи. Кажется, сейчас мне необходимо все вышеперечисленное. По правде говоря, со взрослыми тетями этот центр не работает, но для меня, в виду моего интересного положения делают исключение. К тому же, с первых дней моего приключения по миру беременяшек меня повсюду сопровождает мама. Я совсем не ощущаю себя взрослой, в душе мне то 8 лет, то 15. Я то цепляюсь за маму, как малыш, не расставшийся еще с магическим мышлением, то – обвиняю ее во всех моих бедах, как мятежный подросток. Но я точно не взрослая тетя, определенно нет.
Оказавшись внутри здания, я беру маму за руку, к черту все эти жалкие попытки выглядеть солидно. Здесь темно, мрачно и мне откровенно страшно. Серо-зеленые стены, пустой холл, глухое эхо и совсем никого. Господи, я хочу домой! Только мысль о том, что других вариантов нет, не позволяет мне сбежать. Я должна начать есть, во что бы то ни стало, даже если сейчас дверь кабинета откроется, и мне на встречу выйдет бородач с черными, как уголь глазами, я войду. Войду и сделаю все, что он мне скажет. Во имя моего ребенка и майн фюрера тоже во имя.
Спустя 15 минут дверь кабинета действительно открывается. Все опасения оказываются очередными голодными галлюцинациями. Мой психолог – немолодая, приятная женщина. Оно и понятно, на визитке женская фамилия, какой вообще бородач?
Я захожу внутрь маленького, но, отнюдь, не уютного помещения, меня усаживают на низкий мягкий диван, я проваливаюсь в него и, кажется, исчезаю бесследно, как ключи, от автомобиля в свежем сугробе. Принять более-менее удобную позу удается не сразу, еще хуже, получается объяснить, зачем я здесь вообще развалилась. Психолог (я честно не помню ее имя) молча выслушивает меня, а потом ставит на стол корзину с мягкими игрушками.
– Выбери две зверушки, пусть они будут олицетворять хорошую и плохую тебя.
Не раздумывая, я беру в руки собаку и поросенка.
– А теперь расположи их на этом столе, так как захочется.
Так же быстро, я ставлю песика на передний план, а за спину ему прячу свинью.
– Почему так? – спрашивает меня психолог.
– Потому что я добрая, преданная и верная, я, в общем-то, хорошая, но иногда поступаю по-свински.
– И что сказала бы твоя хрюшка тем, кому пакостит, если бы она могла говорить?
– Я не виновата… – вдруг вырывается у меня из глубины души, я забываю про запрет на плач и начинаю рыдать, – я не виновата, не виновата!
– Повторяй себе это каждый раз, когда будешь ложиться в постель, – резюмирует психолог, – повторяй столько, сколько понадобиться, пока не уснешь. И помни: ты действительно ни в чем не виновата!
Сеанс окончен. 20 минутная операция разрывает оболочку моего сумасшествия. Ко мне возвращается сон и способность глотать невкусную пюреобразную пищу. На очередном приеме у генетика аритмии у Юли уже не наблюдается. Моим ежедневным прогулкам на свежем воздухе мешает только постоянно каменеющий живот, но это уже мелочи, главное – ребенок жив.
Март 2016
Очередной плановый прием. Лебеда Е.Н. довольна первым привесом за всю историю моей беременности. Она даже успевает поставить меня в пример другим девчонкам, стоящим на учете. Мол, вон вы, как разжираетесь, а Наташа – молодец, Наташа только-только из минуса вышла. Я невольно начинаю собой гордиться и на этой веселой ноте соглашаюсь лечь на дневной стационар в перинатальный центр. Так, на всякий случай, ну, и КТГ сделать, уже пора все-таки.
Для непосвященных: КТГ – это кардиотокография. Процедура, призванная с помощью закрепленного датчика на животе, кучи проводов и управляющего всей этой приблудой прибора определить состояние плода. По факту, на руки ты получаешь кардиограмму, по которой квалифицированный врач может прочитать, как работает сердце ребенка в покое, во время движения, и в момент воздействия на него некоторых раздражающих факторов.
Я не жду от процедуры ничего хорошего. В покое замерить Юлино сердцебиение будет не сложно, а вот с «моментами движения» у нас явная напряженка. Уже больше двух месяцев, я ежедневно считаю шевеления моей дочери. Всемогущий Google утверждает, их должно быть не меньше 10 в сутки. Я в очередной раз не попадаю в ряды «нормальных» мам, потерявших сон от пинков своих малышей. Во мне поселился определенно не Месси. Уловить 10 движений крохи за 24 часа – для меня реальная проблема. Заходя в кабинет, я решаюсь играть «на дурочку». Идиотская идея позитивного мышления обволакивает мой мозг. Я ложусь на кушетку, мне напяливают датчки и дают в руку пластиковую ручку. При каждом шорохе моего малыша, я должна щелкать кнопкой. Мой внутренний невротик счастлив. Невольно я вспоминаю фразу: нервный не тот, кто щелкает ручкой, а тот, кого это бесит. Ближайшие 20 минут я решаю не нервничать, хоть и понимаю, что за столь короткое время мне вряд ли удастся нажать на кнопку хоть раз. И тут, да благословит Господь Луизу Хей, Юля реагирует на затянутый на животе ремень. Она пинает меня раз, потом еще раз, потом то ли – устав, то ли -разочаровавшись, отворачивается. Я трижды щелкаю, СТОП, СНЯТО!