000
ОтложитьЧитал
Марфа вскоре перед Пасхой пригласила к себе сына и сказала:
– Давайте жить вместе, а маленький дом продадим, надо справить одежу детям и Елене, да и так забот много. Будем вести одно хозяйство, да и дети на виду.
Так и порешили. Перед самой Пасхой приехал неожиданно Костя, ему уже тридцать пять, видный с военной выправкой шагал он повидаться с сестрой и племянниками. Марфа встретила гостя и послала на склады за Еленой, там готовили посевной материал. Константин открыл чемодан и насыпал на стол конфет в блестящих обертках, орехов, пакет изюма, вяленой рыбы и отрез шелка для Елены. Прибежал Василий с конного двора. Марфа нажарила яичницы с салом, квашеную капусту сдобрила маслом, нарезала хлеба. Пришла Елена, обняла брата,провела огрубевшей рукой по голубому шелку. Василий разлил чачу по стопкам, Константин поглядывал на сестру;
– Статная, красивая, но уже не барышня, обдетилась, огрубела, одевается, как крестьянка. Природь, какая природь? Васька – деревенский хомут, такую женщину загваздал,– думал, хмурясь Костя.
О своей личной жизни говорил Константин мало, женился, в Тбилиси квартира, в основном много работы. Страна окрепла, военный маховик запустили, вооружаемся, скоро война.
–У фашистов сильная армия,что творят в Европе. Не уж-то и на нас попрёт?– спросил Василий, цепляя вилкой кусок жаренного мяса.
– Вероятно, – кивнул Константин, – будем воевать.
Елена дала детям еще по конфете, а остальные высыпала в кулек и унесла в чулан.
– Приезжайте на Пасху в Кондрево, будем отмечать все вместе, – сказал Константин прощаясь. Елена вышла проводить.
– Лена, сшей себе платье к лету, ну что ты совсем не следишь за собой, деревенская тетка да и только, а какая барышня росла, платья модные шелковые, шляпки. Елена махнула рукой:
– Тише, услышат.
Василий подогнал подводу, Константин вскочил на душистое сено в повозке. Ласточка пошла рысью.
Пасха была ранняя, ночные заморозки быстро убирали лужи на раскисшей дороге. Марфа ушла вечером в Карачев на праздничную службу в собор «Все Святые». Вернулась Марфа утром усталая, но довольная. Развязала белоснежный платок, выложила освящённый кулич, яйца крашеные, творог. Вся семья умытая, причесанная, в новой одежде села за стол разговляться. В лампадке горел огонек, освещая лики икон.
Хата была тщательно убрана накануне, печь побелена, полы застелены новыми половиками. Вкусно пахло сдобоми и холодцом. День выдался теплым, солнечным. Ласточка резво неслась по сухой и накатанной дороге. Василий оборачивался на жену и детей и улыбался. Он любил этот праздник.
– Что ещё надо? Главное семья, которая дорога, дороже твоей жизни. Вон, какая жена, а дети какие!
Василий был счастлив. Он трудился не покладая рук, старался, чтобы был достаток. «Все хорошо, мама тоже вон как старается, когда все вместе и получается хорошо».
***
Арина высокая, статная, накинув на плечи турецкую шаль – подарок сына стояла на пороге, щурясь от солнца, следом вышел из хаты Павел, застегивая пиджак. Им уже по шестьдесят лет, но годы не испортили, а лишь подчеркивали благородство. Арина сошла с порога и протянула детям по крашеному яйцу. Она критично осмотрела праздничный наряд дочери, Елена перехватила взгляд матери, нахмурилась. Павел пригласил гостей в хату. Константин взял гармонь и заиграл вальс, тот, который играл духовой оркестр в парке в далеком счастливом детстве. Все радовались встрече, празднику, подаркам. Огонек в лампадке освещал Лики. Арина поспешила к двери, пришла Тося с мужем, она стеснялась, прикрывая живот шалью. Егор Иванович невысокий, розовощекий, в сером клетчатом пиджаке, снял шляпу, у зеркала поправил непокорные кудрявые светлые волосы. Большая семья сидела за праздничным столом, пили, ели, песни пели. Муж Тоси за столом ухаживал за ней, то холодца подложит на тарелку, то косынку у нее на груди поправит. От вина он еще больше раскраснелся. Зять работал в колхозе бухгалтером и знал свою значимость. Тосты стал говорить долгие, сразу опрокидывал в рот стопку и ловко нанизывал на вилку соленые грузди. Его развезло вдруг он ударился в рассуждения, присутствующие не сразу поняли в чем суть.
– Матушка Арина, а вот к чему столько у вас икон? Вон и лампадка горит. Ленин был против этого, неверующий был, а Сталин…
Его прервал Павел, грозно посмотрев на дочь:
– Хватит твоему поповичу нам лекцию читать. А то я не посмотрю, что родственик.
Тося двинула локтем мужа, от неожиданности он поперхнулся, груздь стал поперек горла и Егор Иванович, выпучив глаза, стал хватать воздух. Василий ударил его по спине кулаком, Егор Иванович пришел в себя и потянулся к бутылке. Арина протянула ему стакан с водой. Рядом сидели Василий с Мишей, они уже юноши, в косоворотках, в новых хромовых сапогах, высокие, статные похожие на отца. Им, как и матери, совсем не нравился муж сестры. Но их волновали совсем другие заботы. Василий уже просился жениться.
– Вначале учиться, – отрезал Павел, – ишь что вздумал!
А Василий уже и думать не мог ни о чём, он был влюблен в Шуру, красавицу, с ямочками на щеках, хохотушку с соседней деревни. Шура сирота, ее вырастила дальняя родственница. Василий знал, что это не понравится родителям, но ничего не мог поделать. Он уже и дня не мог прожить без своей Шурочки. Но как поперек родителей идти? Крутой нрав матери не пробьешь. И отец на ее стороне:
– Что голову ниже плеч повесил? О чем кручинишься молодец? Или заняться нечем? Пора картофель на семена с погреба поднимать, проращивать пора. Зови брата, занимайтесь делом. От безделья мысли ненужные в голову лезут. Не вынуждай, пока вожжи не взял, получишь по первое число.
Лето 1941 теплое, солнечное, сады ломились от подрастающего урожая, мощные кусты картофеля зацвели, в лугах раньше начали покос. Марфа босая вышла на порог, ее ждал сосед Михал Ильич, он в одной руке держал свою соломенную шляпу, другой придерживал видавший виды велосипед:
– Война Марфа Кузминична, – почти шепотом сказал он.
В теплушке народа было битком, председатель волновался, он перебирал исписанные листочки, упал карандаш. Встал тогда незнакомый человек в гимнастерке, он оглядел народ, который ждал, что скажет сейчас этот военный, стояла тишина.
– На нашу страну напала фашистская Германия. Они бомбят наши города, их армия вторглась на нашу территорию.
Он увидел, что испугал и многие с ужасом смотрел на него. Он поднял руку и продолжил спокойнее:
– Наша армия героически вступила в бой.
Раздался гул из плача и возмущения. Военный опять нетерпеливо поднял руку:
– Тихо, наша задача – остановить врага и прогнать с нашей земли. Список составить всех мужчин, указать возраст.
– Елена Павловна, – наконец пришел в себя председатель, – перепишите всех.
Елена села с краю стола, военный придвинул тетрадь и химический карандаш.
– Составьте список, пожалуйста, – сказал он Елене.
– Новобранцам собрать вещь-мешок, нижнее белье, средства личной гигиены и немного продуктов. Быть готовыми к отправке. Враг будет разбит, мы очистим нашу землю от фашисткой нечисти, – заверил военный и уехал в Карачев.
Страшную весть узнали и в Кондрево.
– Наши дадут хороший им отпор, – сказала Арина взглянув на мужа.
– Да-да, – задумчиво ответил Павел, – только вывернулись их нищеты, а вон оно что. Тревога витала в воздухе.
– Детям дай денег, пусть привезут много соли, сахара, масла, что еще? Взглянув на жену строго добавил:
– Они всю Европу опрокинули, наши воюют, а хватит ли сил? Да-да. Сейчас загребут мужиков, нашим сыновьям еще подрасти надо, а я уже старый.
– Пойдут все, кто и пороха не нюхал. За Родину святое дело жизнь отдать, – Арина закрыла лицо фартуком и ушла за перегородку,—Костя Костя… – словно тяжелым камнем придавило Душу.
– Свят, Свят, Свят, – она смотрела в открытое окно, в синеву сквозь зелень герани.
– Назад оглянуться страшно и вот опять эта страсть. Душа беду чувствует, как тогда, ту ночь в Юзовке, не обманет. Сколько горя пережито… – Арина заплакала тихо, беззвучно.
Арина не заметила, как уснула и сразу увидела сон. Могучий дуб в окружении красивых деревьев на поляне, она любуется красотой, в одно мгновенье они вспыхнули в огне… Она вскочила, страх сковал тело, сон ушел. Павел смотрел на опущенные плечи жены, она повернула к нему искаженное страхом лицо. Павел взял ее за руки, как маленького ребенка, прижал ее голову к своей груди и провел по волосам ладонью, он гладил ее по голове и шептал, как в юности:
– Моя ты родная, самая-самая.
Она вспомнила и засмеялась, она вспомнила то лето в парке, в Юзовке и успокоилась.
– Дай денег, я в сельпо, соль, сахар, заварку и масло куплю, самое необходимое, запас не бьет в глаз, на всякий случай, – Павел горько усмехнулся.
Арина кликнула с огорода сыновей:
– Отцу поможете, пусть берет на все, она подала им по авоське.
– Мыла возьмите. А в деревне паники не было, да и денег особо не было, разобрали соль и сахар. Сушили землянику и грибы. В полях и лугах кипела работа.
Подводы с новобранцами отправлялись в район к военкомату. Ехали молча, так ходили молча драться в соседние деревни стенка на стенку. У многих отцы воевали в гражданскую и многие не вернулись с войны. Мужики надеялись, что быстро управятся. Уже деревня скрылась из виду, а мужики смотрели в ее сторону. Там остались их жены с малолетними детьми, родители. И появилась злость, заматерились мужики, заблестели холодным огнем. Через несколько дней многие из них будут убиты в первом же их бою.
С Чернево провожали несколько подвод с новобранцами. Марфа и Елена с детьми провожали Василия, тут же младшая дочь Марфы Акулина провожала красивого парня, старшего сына восемнадцати лет Ивана, следом бежали младшие дети. Люди стояли на большаке, подводы скрылись из виду. Скоро Акулина получит похоронку, Иван погиб в бою. Марфа горевала по Василию, много молилась. Он прислал письмо, что в карельских болотах спасает раненых, выносит с поля боя. А война уже накатывалась лавиной.
Вся советская промышленность работала теперь на оборону. Вместо тракторов заводы выпускали танки, КБ работало над «Катюшей», все работало на победу. А враг уже был на подступах к Москве. «Вставай страна огромная…» каждое утро врывалась песня-призыв в каждый дом. В военкоматах были очереди добровольцев. Заводы спешно продолжали эвакуировать за Урал, Л.Берия руководил демонтажом и отправкой. Заводы тут же монтировались даже под открытым небом и запускались цеха. В три смены работали заводы на оборону, к станкам стали и подростки. Попавшие в окружение, наши пробивались и соединялись с партизанскими отрядами. Партизанские отряды в брянских лесах героически били фашистов в тылу, взрывали эшелоны с боевой силой фашистов.
На черневском большаке стояли бабы, старики и дети. Подводы с последними мужиками, уходящими на фронт, уже скрылись из виду. Замолкла гармонь на последнем аккорде «Прощание славянки». Вдалеке послышалась канонада приближающего боя. Ужас и растерянность на лицах людей, они смотрели в безоблачное небо, страшный рев низколетящего самолета.
– Немцы! Кресты! Где наши?
В воздухе закружились листовки. По большаку на Карачев мчалась полуторка, на прицепе несколько солдат с винтовками.
– Мы скоро вернемся, – услышали люди.
По колхозному полю к большаку ехал наш танк, раздался грохот, танк загорелся, из люка вылез танкист и побежал к людям.
– Надо спрятать, – заволновались люди.
– Нет, я за своими, – крикнул танкист и побежал полем в сторону Карачева.
За ним тут же погнался немецкий танк, на краю большака, у Старой речки он закрутился на месте. Люди заголосили, горе и боль сразу отодвинули страх. По большаку с ревом мчались мотоциклы с колясками, в них фашисты с автоматами. Елена с тремя детьми бежала к дому. Марфа увидев их с порога:
– Что случилось? Сын? Вася?
– Немцы, война.
Женщины молча глядели друг на друга, на испуганных детей.
– Зайдите в хату, – наконец проговорила Марфа, – успокойтесь, никто Вас не тронет.
Она торопливо повязала новый фартук, волоса поправила у зеркала и повязала их белой косынкой. Приложила палец к губам:
– Тихо, спокойно, я сейчас.
И вышла из хаты. Елена видела в окно, как Марфа стояла у ракиты, вернулась на порог. Во двор заехали мотоциклы, Елена слышала чужую речь. К Марфе подошёл фашист и что-то говорит, Марфа спокойно слушает, кивает, уходит в сени, выносит ведро с водой и кружку. Немцы под старой ракитой натягивали тент.
– Essen? Ya. Sehr Gut! – засмеялся немец.
К вечеру в большом чугунном котле уже повар сварил кашу рисовую с тушенкой. Марфе приказали накрыть стол на десять человек. Елена носила воду с колодца, а дети освобождали пуньку от всего нужного и ненужного, унося все за хату. Марфа веником собрала пыль с углов на потолке, вымела пол, сбрызнув водой.
– Gut! – чему-то радовался фашист.
– Kom zu mir, – позвал повар Марфу и протянул большую чашку с кашей.
– Дети, кушать.
Страх елозил по спине и сковал живот тупой болью. Елена двигалась, как во сне, она вспомнила ту ночь и себя, девочку бегущую в горящем любимом городе.
– Лена, бери детей и к Дунюшке жить, меня оставили здесь по хозяйству, возьми, что нужно. Тут не до фасону, успокойся и молись,– Марфа тихо сказала, повернулась и пошла, её окликнул немец.
Елена смотрела в след, она не узнавала свекровь – ее спокойный тихий голос чеканил каждое слово, незнакомый взгляд прикрыл собой ту другую Марфу. Елена выполняла все ее распоряжения, сейчас Марфа принимала решения. Елена поняла, что Марфа сделала шаг вперед и прикрывает семью. Елена видела: к свекрови подошел немец и что-то быстро говорит, она прямая, с руками под новым фартуком слушает, кивает, что-то говорит, выносит ведра на порог, берет коромысло, направляется не торопясь к колодцу, остальные ведра подхватывает повар и его помощники. Они идут следом за Марфой, смеются.
– Где наши? Где наша армия? Что же делать? – страх замешенный на вопросах самой себе сковал.
Елена торопливо приложила фартук к глазам. Обернулась на заплаканные лица детей:
– Все хорошо, тихо.
Дунюшка открыла дверь. Елена взглянула на лютую соперницу, но бледное испуганное лицо успокоило: «Испугалась, змея подколодная». Дунюшка держала за руку пятилетнего сына, который смотрел на Елену, как на спасительницу.
– К вам подселили, пока жить придется вместе, – сказала Елена и положила тяжелый узел на лавку, дети положили свои узлы рядом.
– Сейчас надо идти в клуб на собрание, – Елена не узнала свой голос, теперь она главная здесь и она в ответе за детей и Дунюшку с ее сыном.
Над клубом развивался флаг со свастикой, пришли все жители. Выбрали старосту, угрюмого мужика с Каменной Горы, полицаем назначили на Чернево Тетеня, очень бедного и чудаковатого паренька. Ему тут же выдали форменный китель, рваную рубаху заставили снять, что вызвало у фашистов смех. Тетень нехотя расстался со своим «добром», надел на хилое тело китель и нацепил повязку на рукав.
– Gut, – хохотали немцы, увидев рваные штаны подвязанные веревкой.
– Schvaine, – ухмыльнулся офицер и что-то сказал солдату. Тот спешно выдал Тетеню галифе и сапоги с носками.
– Achtung! – гаркнул офицер, на трибуну поднялся другой офицер и заговорил на чистом русском языке.
– Завтра с утра делим колхозные поля, каждая семья получит свои участки, убираете урожай, оставляете посевной материал, теперь работаете на свою семью и помогаете освободившей вас армии. Новый порядок, надо выполнять все распоряжения, за нарушения расстрел.
Елена сидела рядом с Паней, она подружилась с этой женщиной, она тоже проводила мужа на фронт и осталась одна с детьми. Поняли, что теперь надо держаться друг друга – это важно.
Вечером в дверь постучали, Дунюшка пропустила в хату Марфу. Она поставила на стол большую чашку с кашей.
– Как Вы тут? – спросила Марфа, застилая стол настольником, который принесла с собой.
– Не обижай, – Марфа строго глянула на Дунюшку, та уже клала на стол ложки и растерянно поглядела на Марфу.
***
Павел поспешил на порог, услышав рев моторов, по деревенской дороге поднимая пыль мчались мотоциклы, в колясках сидели автоматчики.
– Фрицы пожаловали, – прошептал Павел Арине, которая вышла следом.
– Быстро в дом, – скомандовал он жене, – к детям.
Во двор повернул мотоцикл, с заднего сиденья спрыгнул немец и поднял руку в приветствии. Павел кивнул. «Что ты, змей, приперся», – хотелось крикнуть Павлу, но за спиной те, кого надо спасать, как тогда спасал во время Гражданской войны, уводил от погибели.
– Собрание в клубе, собирайтесь, неподчинение расстрел, – сказал на ломаном русском немец.
– Румын? – подумал Павел, – Ein moment.
Павел прикусил язык: «Зачем?»
Немец обрадовался: «Schprehen Sie Deutsch?».
Павел кивнул. У клуба собрались все жители Кондрево, автоматчики вытащили из толпы председателя колхоза и Василия Ивановича. Их поставили у забора, бабы заплакали с детьми. Павел сделал шаг вперед, оттолкнув в толпу жену. Он заговорил на немецком, сжимая в руках шляпу, он говорил, он спасал друга. Жители смотрели на Павла с удивлением и надеждой. Василия Ивановича отпустили, а Павла Константиновича назначили старостой.
– Колхоз ликвидирован, поля делим на всех.
К Павлу вернулась уверенность, он в ответе за всех, он главный теперь среди них.
– Барин, – шептались за спиной у Павла люди, – а мы и не знали, вот как бывает.
– Жил, как мужик.
– А куды ему деться было, вот и прибился к нам,– прошамкал дед, озираясь по сторонам.
Павел смотрел, как вешали флаг со свастикой на контору.
– Да… вон как поворачивает, какие муки Россиюшка и народ принимают. Что же будет? Эх! Много крови прольется, Сталин не отдаст страну, – мысли тревожили Павла, в минуту опасности обострялись все чувства, был страх, переходящий в злость, – Нельзя паниковать, люди смотрят, сейчас он для них надежда.
Павел собрал всех у конторы, у него уже были бумаги, как делить и по сколько земли каждому.
– Теперь будем жить по-другому, вести единоличное хозяйство, получите землю, семена для посева. По всем вопросам ко мне. Теперь к вам не придет добрый дядя и не накормит, работайте, а работать на земле вы умеете. Не нарушайте порядок, наказание – расстрел. Тихо и спокойно живите, тогда вас никто не тронет. Вопросы непотребные не задавать, я сам не знаю.
Павел говорил перепуганным людям, их взгляды были устремлены на него. Павел в толпе увидел Василия Ивановича, строгий взгляд тот тут же отвел в сторону, прижимая к себе двоих малолетних детей.
– Да-да, надо что-то делать, – думал Павел, пытаясь понять, что от него хочет офицер.
«Рыжий, толстомордый, что тебе неймется?» – злость распирала Павла, но наткнувшись на испуганный взгляд Арины, заговорил по– немецки с фашистом и понял, нужно назначить двух полицаями. Это Павла озадачило, своей жизнью он уже распорядился, но другими как?
Фашист уже терял терпение.
– Матвей, – Павел обратился к деревенскому кузнецу, – тебя берут работать полицейским.
Всегда угрюмый и молчаливый человек вдруг закричал высоким голосом:
– Мой отец и дед погибли в Гражданской защищая… – у него от волнения перехватило горло, и он зло плюнул в сторону офицера.
Тот побагровел, выхватил пистолет и шагнул в сторону кузнеца. Толпа метнулась, услышав выстрелы. Солдаты утащили тело убитого. Тогда заговорил Павел:
– Тихо, только тихо, все должны жить. Этим только вред себе и родным, сейчас надо два добровольца, будем вместе работать, при любой власти нужен порядок. Война, идет война. Из толпы вышли два брата из бедной семьи и дали свое согласие работать. Люди ещё не отошли от ужаса, они смотрели с надеждой на большого, крепкого человека, на бледное конопатое лицо, но взгляд выпуклых голубых глаз уверенно смотрел на них.
– Без паники, получили землю, работайте, чтобы зимой не положить зубы на полку. Работать вы умеете.
Домой расходились молча. Арина молча накрыла стол, дети сидели за столом тоже молчали, все были ошарашены последними событиями.
– Вам бы было легче стало, если бы я с семьей встал рядом с Матвеем? – закричал вдруг Павел.
– Нет выбора, опять жизнь загнала в угол, тут не до фасону. Чем я навредил? Я в ответе за людей, не я, так другая сволочь такого наворотит, – Павел махнул рукой и вышел из хаты.
– Беда, – заплакала Арина, – что делать?
Дети молчали. Арина вышла в сени, увидела Павла стоящего на пороге, опущенные плечи дрожали. Услышав шаги он торопливо тиранул рукой по лицу:
– Что ты? – он обернулся к жене.
Она молча взяла своей рукой его руку и молча стала рядом.
Поужинав, семья молча сидела за столом. Павел смотрел на угрюмые лица родных и тут он начал говорить тихо, не торопясь:
– Человек без лидера, как стадо без пастуха. Нет теперь председателя, враг пришел, а жить надо. Нас оккупировали они, они диктуют свой порядок, идет война, жизнь и копейки не стоит. Моя задача всех сохранить, а наши придут, там видно будет. Они смотрят на меня, как на предателя, не понимая, что я собой прикрываю их жизни. Вон и братец твой волком смотрит, – Павел взглянул на Арину и замолчал, – беда да и только.
С утра лил дождь, деревенская дорога раскисла, два полицая слонялись и месили новыми сапогами грязь, нацепив на новые кители повязки и поправляя на плече винтовку. Павел составлял списки жителей, сегодня надо раздать жителям колхозное стадо коров, поделить на всех лошадей и птичник.
– Забирайте коров и лошадей, заготовленными кормами будем пользоваться все, корма много: и сена, и силоса.
Павел говорил громко, кричал на нерешительных мужиков:
– Бери, пока дают.
Гитлеровцы спрятались в теплушку от дождя и играли в карты. Они поглядывали в окно, наблюдая, как большой седой человек четко выполнял их приказ, он быстро распределил коров и лошадей семьям. Коровник опустел и конный двор тоже. Василий и Михаил, оседлав лошадей, гнали домой двух молодых коров. Павел направился к теплушке, остановился у порога:
– Что я всю жизнь на рожон лезу? – думал он. Павел поздоровался, ища накуренном помещении глазами старшего. Он заговорил неторопливо, тихо, враги притихли и не перебивали. Павел просил для многодетной семьи кузнеца лошадь и корову.
– Gut, – немец махнул рукой, рассматривая свои карты.
Павел оседлал молодого жеребца и погнал рябую молодую корову. Люди наблюдали, как Павел заехал во двор вдовы кузнеца. На порог вышла маленькая женщина в черном.
– Забирайте, ваша доля, – Павел подал вожжи.
– Доля, – вдова погладила корову по спине, – и ты Доля тоже, – она погладила по гриве.
– Завтра привезут сена, свеклы кормовой, – сказал тихо Павел, но вдова повернулась к нему спиной и повела скот во двор,что-то им говорила, а они послушно шли рядом. Из окна смотрели совсем еще маленьких пять ребятишек.
– Да-да, – поежился Павел, – доля.
Вестей с фронта от родных не поступало, в деревне осталось несколько гитлеровцев.
***
Битва под Смоленском в июле 1941 года приостановила наступление немецких войск на Москву. Но к 1 декабрю нашими были оставлены Одесса, Харьков, Киев, Днепропетровск. Павел видел, как немцы торжествовали, играли в карты, пели свои песни, с теплушки доносилось пиликанье на губной гармошке. Павел увидел,что немец машет ему рукой, приоткрыв дверь накуренной теплушки.
– Крым капут, шнапс пить, – «немовал» румын.
Павел сразу не понял, а уже офицер радостно сообщил:
– Крымский фронт разбит с большими потерями у русских.
Павел хватал воздух, спазмы сдавили горло: «Костя, Костя, сынок», – ему хотелось закричать. Он отвел от себя руку с рюмкой шнапса и указал на горло: «Krank…».
Павел вышел на порог, судорожно хватая воздух, он торопливо пошел уже зазеленевшим лугом, потом картофельным полем. Он плакал от горя и бессилия:
– Что говорить Арине? Вдруг Костя выжил в той мясорубке? Захватили и Киев, и Одессу, и Харьков, пол-России. Судьбинушка, что же ты так карулесишь, где я нагрешил? Или кто из моего рода?
Павел шел через поле к деревне, – там жена волнуется с детьми.
– Хватит скулить староста…, – он выругался грубо и зло.
Он видел как у людей вздрагивали занавески на окнах,
«Все видят, все слышат», – размышлял Павел.
– Молятся за своих, не ведая, что немец уже под Москвой.
Павел чувствовал беду, но он и представить не мог, что, как его раненый сын в отступающих 51-й и 47-й армии под шквальным огнем упал у самой воды, Азовское море кипело от взрывам. Береговая полоска у моря усеяна телами погибших, среди них и командующий 51-й армии Львов.
Волна с шумом набегала и, краснея от крови, откатывалась. Константин Павлович почувствовал тепло песка, нагретого майским жарким днем, любимый запах моря, он взглянул в синеву, затянутую дымом страшной битвы.
– Господи, – силы ушли, волна плеснула соленой волной в лицо, но он это уже не почувствовал.
Арина отрешенно смотрела в окно, бледное искаженное тревогой лицо пугало Мишу и Николая. Она вопросительно взглянула на вошедшего мужа и добавила:
– Душа не на месте, с утра, как камень навалился, что-то с Костей, сон плохой приснился, сорвался Костя с обрыва, вниз упал, а там огонь и дым.
Павел неуклюже осел и завалился на лавку в Красном углу, испугав жену и детей. Через два дня Павел совсем поседевший, с осунувшимся лицом, наконец, встал с постели, вышел к завтраку. Василий угнулся, боялся взглянуть на отца.
– Нагулялся кобель, – сказала Арина, перехватив взгляд мужа, – жениться просится.
– Пусть женится, – тихо закашлявшись, сказал Павел, – кот мартовский.
– После Покрова, не раньше, посевную закончим, а там работа закипит, после Покрова.
Елена все лето с детьми от зари до зари работала на своих наделах. Пололи свеклу и морковь, окучивали несколько раз длинные гряды картофеля. Рядом трудились на своих наделах соседи. Поднялась трава, зацвели луга, начался покос, заготовка сена на зиму скоту. Скоро уборочная, люди работали, колхозная земля уродила хорошим урожаем.
– Вестей с фронта не было, радуются фрицы, – сообщала Марфа. Елена понимала, что пока их верх. На своих наделах работал и стар и млад, дел было в не впроворот, люди приспосабливались к новому порядку, в деревне осталось несколько гитлеровцев да Тетень, который слонялся по деревне. Вечером люди шли в клуб, он был битком как и в мирное время, гармонист играл то вальс, то барыню, то фокстрот. Приходили и немцы, они пиликали на губных гармошках. Наигрывали «Катюшу». Народ танцевал, забывая о войне. Марфа в пустой хате стояла перед иконами на коленях и молилась за сына, за Василия. А он сидел в землянке, весь день выносил на себе раненых, болота начали подмерзать, тонкий лед ломался, мокрый, замерзший, но живой он приходил в свою землянку, подбрасывал дрова в буржуйку и развешивал одежду. Он думал о родных, мысли пугали:
– Живы ли они?
Марфа чувствовала, что жив ее Василий и без конца молилась. Ей не нравилось, что Елена с Панюшкой бегает в клуб, как молодая, но Марфа молчала, боялась разгневать Елену.
В Чернево Аспосов день пристольный праздник, к нему готовились, ждали гостей. У каждой хаты стояло по несколько подвод – гости понаехали, а вечером все в клуб. Клуб был на большаке напротив Конного двора. Лихо играли гармошки. Солдатки кляли это веселье и молились за своих. К Елене приехали в гости братья, после застолья тоже пришли в клуб. Василий под два метра, раскинув длинные руки бил дроби и «сыпал» частушки:
– Меня милка заразила, и я ее заразил, у корыто посадил и на речку отвозил.
Стоял хохот. Народ тяжело работал и по-прежнему танцевал, как и нет войны. Это потом посыпятся похоронки.
Павел смотрел в расписанное морозом окно, через маленькую проталинку на сверкающий иней березы. Это он с Костей ее посадил в первую весну здесь на чужбине. Костя придерживал деревце, а он подсыпал и тромбовал землю, рядом стоял Арина с Тосей на руках и тринадцатилетняя Елена. Березка прижилась, вон какая красавица за двадцать лет выросла. А семью не очень жаловала чужбина, четырех детей похоронил, пятерых вырастил. Елена барышня, веселая, умная девочка, теперь колхозная баба, смерилась, рукой махнула, как все, деревенщина. Костя радовал, что с ним? Его часть в Крыму была. Павел надел полушубок овчинный, ноги в валенки с галошами, опустил уши у меховой шапки. Арина подала ему теплые рукавицы из овчины. Снег скрипел под ногами,с деревьев сыпался иней. Павел взял лопату и неторопливо стал отбрасывать снег.
– Отец, я сам почищу, – Миша на ходу застегивал полушубок.
– Не, разминка, залежался, спасибо сынок, – усмехнулся Павел. – Сходи-ка к вдове, да спроси, чем им помочь, может что надо?
В деревне было тихо, немцы прятались от мороза в теплушку, два полицая слонялись по деревни, детвора шумела на горке, наваливались на сани и неслись на них с накатанной кручи, визжа от страха. Павел заходил в теплушку за распоряжениями, его приглашали иной раз к столу, угощали шнапсом, немцы рассматривали фотографии родных, присланные из дома.
–Stalin und Gitler kaput, – немец подносил ладонь к горлу, поглядывая, как бы офицер не вошел.
Они выпивали, среди крика и визгов Павел узнавал о сводках с фронтов.
–Да-да, – думал Павел, – не сладко вам на русской земле, сволочи. Дома он рассказывал Арине о боях под Москвой, о больших потерях, в брянских лесах партизанский отряд большой фрицам покоя не дает.
– Тяжелые бои идут, хотели по быстрому Россию свалить, да не тут-то было. Мерзнут фрицы, они такой зимы не видали, вон от мороза бревна трещат.
Тося с четырехлетней дочкой Анечкой пришла к родителям вечером, накануне Павел привез пушистую елку, в хате запахло хвоей. Теперь он снял с потолка в сенях большую коробку с елочными игрушками. В доме запахло Новым Годом, елка нарядная в бусах и шарах сверкала. Аня спела у елки песенку, она ее долго учила, повторяя за мамой. Все захлопали в ладоши и Арина сняла для нее с елки конфетку в блестящем фантике. Девочка спрятала конфетку в карманчик:
– Дома съедим, – сказала она маме.
Павел взял гармонь заиграл:
– Крутится, вертится шар голубой.
И этим испортил веселье, Арина приложила фартук к глазам и ушла из залы. Павел отложил гармонь:
– Тося, завтра с утра поможешь матери, борова резать будем, пудов десять точно, сколько его еще держать? Лена с детьми приедет, вот и погуляем, встретим сорок третий. Мяса всем хватит и сала посолим. Симу надо пригласить с ее оглоедами.