Безобразная Жанна

© Измайлова К. А., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1

За окном уныло выл ветер. Я сидела у камина с книгой, но не читала, так, перелистывала страницы, не вдумываясь в сюжет. А впрочем, во что там прикажете вдумываться: если в завязке имеется невинная девица и храбрый рыцарь, которому отказали в сватовстве, то будьте покойны, к концу романа любящие сердца всенепременно воссоединятся!

Внизу, в так называемой гостиной, что-то упало и покатилось со звоном, но я не обратила на это внимания: наверно, кошка озорничает, а может, не кошка, а мышь. Нужно будет сказать служанке, чтобы перемыла посуду, да как следует. Ничего не имею против кошек, мышей не боюсь, но есть с ними из одной тарелки все же не желаю.

Мне показалось, будто кто-то отодвинул стул, но, верно, это было игрой воображения. Кому, скажите на милость, двигать стулья посреди ночи, когда слуги давно спят? Это только я засиживаюсь глубоко за полночь, отпустив горничную, потому что страдаю бессонницей и могу не спать до утра. Ничего хорошего в этом нет, после бессонной ночи у меня дурное настроение, а чувствую я себя отвратительно, но, увы, ничто не помогает. Ни травяные настои, ни заговоры, ни попытки утомиться за день так, чтобы упасть и уснуть… Что ни делай – несколько ночей в месяц я вовсе не сплю, забываясь лишь изредка и ненадолго.

Так вот, у меня очень тонкий слух, поэтому посторонние шумы в пустом доме я прекрасно отличаю от привычных. Внизу творилось что-то странное, и я решила спуститься посмотреть: пока я добужусь горничной, ночной гость успеет испариться!

Я угадала – кто-то шнырял по гостиной, не зажигая света, а стало быть…

– Кто здесь? – негромко спросила я.

У меня был фонарь, но я закрыла на нем шторки, чтобы незамеченной спуститься по лестнице. Скрипучие ступеньки я знала наперечет, видела в темноте неплохо, да и в любом случае – в своем доме мимо двери не промахнешься!

– Отзовитесь, иначе я крикну слуг!

Шорох раздался впереди, я подняла шторку на фонаре, и в луче света обнаружилась темная фигура.

– Не надо никого звать, хозяйка! – скороговоркой произнес незваный гость, зачем-то показывая мне пустые руки. Хотя, возможно, он просто закрывался от света. – Я ничего не сделал!

– Да, всего лишь забрался в чужой дом, – кивнула я, держа фонарь на вытянутой руке так, чтобы самой видеть незнакомца, но не освещать своего лица. – Кто ты такой?

– Никто, – усмехнулся он. – Просто голодный бродяга. Думал перехватить тут хоть хлеба корку, а если повезет, то и еще чего-нибудь, да в шкафах – шаром покати! В смысле, съестного ничего, только вот соль нашел, и той щепотка…

– Не там смотрел, – фыркнула я. – Неужто не понял? Это гостиная, тут в шкафах припасов нет. Кстати, а не прилип ли у тебя к рукам какой-нибудь кубок или еще что? А ну, подойди ближе!

– А ты что же, вовсе меня не боишься? – спросил он, делая шаг вперед. – Одна, без слуг… Вдруг я разбойник?

– С чего бы мне тебя бояться? Я одна, как ты сказал, но и ты один. И еще неизвестно, чья возьмет, если ты вздумаешь ко мне руки тянуть.

– Ну так и стулом можно огреть, и кочергой…

– И топором, – в тон ему добавила я, свободной рукой выдернув сзади из-за пояса маленький, но очень острый топорик. – Хочешь поспорить, что я смогу раскроить тебе голову с десяти шагов?

– Да нет, знаешь, не рискну, – пробормотал он. – Рука у тебя, сразу видно, привычная, пускай и левая, а голова мне еще пригодится… Хозяйка, отпусти подобру-поздорову? Могу все карманы наизнанку вывернуть: ничего не успел прихватить! Думал, хоть подсвечник или ложки серебряные найду, а тут сплошь чугун да олово!

– Ты вроде бы еду искал, – напомнила я, – а не ложки с канделябрами.

– Так одно другому не мешает…

Ночной гость тяжело вздохнул, а я услышала, как заурчало у него в пустом животе. Говорю ведь: у меня очень хороший слух!

– Иди направо, вниз по лестнице, – велела я. – Да не оглядывайся…

Он послушался, а я пошла следом, держась в нескольких шагах позади него.

Конечно, оставаться один на один с таким человеком было опрометчиво: бродяга оказался очень высок, широкоплеч и, даже если ослабел от голода (хотя я бы не сказала, что он слишком отощал), наверняка мог быть опасен для одинокой женщины. Но я скучала, вдобавок эта треклятая бессонница… Ну а когда у меня в руках оружие, я вовсе теряю голову.

Отец частенько говорил, что мне следовало родиться мальчишкой, а мама ужасалась нашим забавам: он учил меня ездить верхом без седла, стрелять из лука и арбалета, драться на шестах, ножах и топорах (до благородного меча я тогда еще не доросла), метать в цель те же ножи с топорами… словом, всему тому, чему отцы обучают сыновей, а никак не дочерей. Но что поделать, Создатель не даровал ему сына, только меня и мою сестру – вот она-то как раз была настоящей благородной девицей и за нас обеих отбывала повинность по рукоделию и прочим изящным наукам. Я тоже умела вышивать, рисовать и музицировать, но при первой же возможности удирала прочь от дамского общества…

– Это что, кухня, что ли? – недоуменно спросил бродяга, оглядевшись в тусклом отсвете моего фонаря.

– Она самая. Ты же сказал, что голоден, так садись и поешь, от ужина наверняка что-нибудь да осталось. Подавать не стану, руки заняты, – сказала я без тени усмешки. – Вон там, в ларе глянь да в печи.

– Вот спасибо, хозяйка… – пробормотал он, открыв заслонку и заглянув в печь. – Недурно твои слуги живут, если от ужина почти целая миска каши остается! А тут что? Ух ты, и хлеб совсем свежий, и сыр…

Тут он поднял голову и пристально взглянул на меня, но я снова отвела руку с фонарем в сторону, спрятавшись в тени.

– Не отравлено, не бойся. Можешь даже окорока себе отрезать и пирога взять, кладовая во-он там, – указала я.

– Если ты мне еще вина предложишь, я решу, будто помер и оказался в садах Создателя, – искренне сказал он, отрезав себе изрядную краюху хлеба.

– Чего нет, того нет, – отозвалась я. – Я хмельного не пью, а пиво слуги уже выхлестали, теперь маются, ждут, когда подвода с припасами придет. Всякий раз так выходит.

– Сами бы вино состряпали, дел-то… – пробормотал бродяга, набрасываясь на еду. Похоже, он и впрямь сильно оголодал: холодную кашу со шкварками проглотил в один миг, запив водой из бочки, а хлеб с сыром и кусочком окорока смаковал так, будто это был королевский ужин, уж молчу о пироге с потрохами! – Ягод в ваших краях всегда видимо-невидимо, жаль только, ни их, ни грибов еще нет, а то я бы на подножном корму как-нибудь перебился. Только парой земляничин сыт не будешь, а другое все сплошь незрелое.

– Какие уж грибы, сушь стоит с самой весны, да и зима бесснежная была, – вздохнула я. – Странно, что ягоды попадаются, яблоки вон осыпаются, всю ночь паданцы по крыше барабанят.

– Да и ягод, видно, не будет, так зелеными и пожухнут, – кивнул он. – В лесу страшно костер разводить: этак полыхнет – до самого перевала все выгорит. Еще и ветер – мигом огонь разнесет, а если сосны да ели вспыхнут, никакой дождь не потушит. Хорошо, у вас тут торфяников нет, а то там, за перевалом, я низиной шел – старое болото горит, а хуже того не придумаешь.

– Неужто?

– Ну да. То ли костер кто-то не затушил, то ли молния ударила… помнишь, была в прошлом месяце сухая гроза? Или не дошла она сюда?

– Какая-то дошла, а та самая или нет, не знаю, – покачала я головой. – Вроде бы побрызгало дождем, едва пыль прибило…

– Может, и она, – кивнул бродяга лохматой головой. Теперь, присмотревшись, я видела, что он черен то ли от грязи, то ли от загара. Спутанные волосы казались темными (но поди пойми, были ли такими от природы или от той же грязи!), а цвета глаз я разобрать не смогла. – Словом, сперва верховой пожар прошел, но несильный, до деревни не добрался, там просека широкая, а ветер утих, на удачу… Ну а торф-то затлел. Говорят, уж порядочно выгорело. В одну ямину несколько коров ухнуло: он же там, внизу тлеет, а сверху трава как трава, разве что пожухшая, но скотина разве разбирает? Пастух сам чудом за ними не угодил, успел отскочить…

Я представила несчастных животных, обреченных заживо сгореть в огненной ловушке, и содрогнулась. А уж запах, наверно…

– Дым там стоит такой, что руку вытяни – ничего не видать, – добавил бродяга. – Даже ветер не спасает, гоняет его по кругу, вот и все. Дождей бы на месяцок, может, и залило бы пожар, но, похоже, не будет их. Зимой, может, потухнет, а может, и нет… Если еще одна зима бесснежной выдастся, то по весне заново разгорится, такие пожары, бывает, годами не утихают!

– А тебе что за дело, если ты не здешний? – спросила я. – Иди себе куда глаза глядят, подальше от дыма, вот и все дела.

– Ну, я не вовсе уж чужак тут, – серьезно ответил он, прожевав. – Отец мой отсюда родом, а я хоть и рос по большей части в других краях, все одно сюда тянуло. Пришел однажды – и влюбился…

– В девицу? У лесорубов дочки хороши: крепкие, рослые, статные, как сосны молодые!

– Да нет, не в девицу! – Бродяга показал в улыбке до странного белые зубы, такие не у каждого придворного щеголя увидишь. – В те самые сосны. В скалы, в закаты ваши сумасшедшие, а уж как тут дышится… Легко, привольно, так бы и полетел, особенно если ветер с моря!

– Давно бродяжничаешь? – спросила я не без улыбки, такими забавными показались мне его слова. Нашел невидаль: скалы да сосны! Они тут повсюду, куда ни посмотри…

– Считай, еще до рождения начал, – серьезно ответил он. – Матушка моя с отцом вместе скиталась, и где уж они меня зачали, сами не скажут, не помнят, каким ветром меня надуло. Видно, здешним: родился я далеко отсюда, а меня все равно сюда тянет, хоть ты расшибись! Нет края лучше, либо же я его еще не нашел, но если найду…

– Ты наелся? – перебила я, и так уж видя, что он подобрал снедь до крошки. Мне просто наскучило стоять на лестнице как диковинная статуя. – Если так, то иди с миром. Не стану предлагать тебе ночлег: ночи нынче теплые и сухие, авось, и под открытым небом не продрогнешь. Возьми с собой хлеба да солонины – она там же, в кладовой, – и попрощаемся.

– Это с чего бы такая щедрость? – спросил он, наклонив голову к плечу.

– У меня бессонница, – честно ответила я, – а ты меня развлек. Считай это платой.

– Знаешь, хозяйка, я бродяга, но не шут гороховый, – серьезно сказал он, – и развлекать тебя не нанимался. Жаль, угощение обратно вернуть не смогу, хотя…

– Стой, прекрати немедленно! – воскликнула я, когда бродяга сунул два пальца в глотку. – Испачкаешь пол – вылизывать заставлю! Я не шучу!

– Какие уж тут шутки… – сглотнул он, увидев, как я поудобнее перехватила топорик. – Ладно, не серчай. Занесло меня малость, очень уж я гордым уродился, мне и отец с матерью так говорили…

– Забавно, мне твердили то же самое, – хмыкнула я. Фонарь давно стоял на перилах лестницы, и я переложила топорик из левой руки в правую. Ею я владею хуже, но с такого расстояния не промахнусь, приди нужда. – «Гордячка» – так меня называли и требовали смирить нрав да вести себя как подобает благородной девице.

– Вижу, не вышло, – вздохнул бродяга. – Знаешь, хозяйка… Я, пожалуй, взял бы хлеба ковригу и сыра кусок на дорогу, но не за болтовню. Может, у вас тут починить что-нибудь нужно, прибрать? Крышу на сарае перекрыть или стены выбелить? У меня руки нужным концом приставлены, от работы я не бегаю, просто… – он пожал могучими плечами, – на месте мне не сидится, а пришлым мало где рады, своих работничков хватает!

– Хозяйство у нас в порядке, – ответила я, – лишние руки не нужны. Жаль, что ты не хочешь поговорить еще, за это я бы тебе не только провизии, а и денег на дорогу дала.

– О чем ты? – нахмурился он.

Брови у него были очень густые, темные, и хоть я видела, как блестят под ними глаза, вряд ли сумела бы разобрать их цвет, даже подойдя вплотную. Разве что при свете дня, но никак не в тусклом луче фонаря.

– Расскажи мне, что творится в столице, о чем говорят, о чем сплетничают, и я щедро тебя награжу, – произнесла я, чувствуя странную дрожь внутри. – Ты же бродяга, ты должен слышать много всего, вот и перескажи мне, о чем болтают на улицах и в деревнях!

– Зачем это тебе? – помедлив, спросил он.

– Затем, что иначе мне никак этого не узнать, – сказала я, решив, что бродяге нет смысла выдавать меня, а если попробует… мне хуже не станет, а вот он вполне может лишиться головы. – Не так уж много людей пишет мне, и письма их читают. Слуги сами не высовывают носа из поместья, а с теми, что привозят припасы, мне никак не переговорить и передать с ними записку не выйдет: сами не прочтут, не сумеют, так передадут кое-кому… Крестьяне ничего не знают, да я и вижу их разве что издали… Ну а гостей и тем более чужаков здесь не бывает, ты первый незнакомец, которого я повстречала за последние три года!

Воцарилась тишина, только сверчок стрекотал где-то за печкой.

– Так ты что, в изгнании здесь, хозяйка? – вымолвил он наконец.

– А ты недурно соображаешь для простого бродяги.

– За что же тебя так? Я слыхал, знатных дам ссылают в отдаленные поместья за то, что умышляли против своих мужей, изменяли… или просто им надоели. Но ты, мне кажется, еще слишком молода для такого! А хотя… тут ведь выдают замуж очень рано… Я прав? Судя по твоему норову, благоверный и впрямь мог испугаться! Или ты ему рога наставила?

– Фу, какая пошлость! – фыркнула я. – Бери выше, бродяга. Я здесь потому, что меня обвинили в государственной измене!

– Чего?.. – выдохнул он и облился водой из кружки.

– Я злоумышляла против его величества, – с удовольствием выговорила я. – И не перестаю этого делать, только вот возможности осуществить планы у меня нет, он постарался оборвать все мои связи с внешним миром… чтоб ему провалиться!

– Хозяйка… – опасливо протянул бродяга. – А ведь за такое казнят… Я слыхал, про короля слова дурного не скажи – мигом отволокут куда надо, а там… Или на галеры, или на виселицу, смотря что болтал. А ты… говоришь такое, ссыльная, а живая… Заплатила много? Или родня у тебя знатная, спасла от виселицы-то?

– Конечно, как же без этого, – зло улыбнулась я, пользуясь тем, что он не видит моего лица. – Знатнее моей родни ни у кого в этом королевстве нет!

– Да кто же ты такая? – удивленно спросил он.

– Я – принцесса Жанна, – ответила я, и бродяга уронил-таки кружку…

После долгой паузы он сказал:

– Я уж не стану спрашивать доказательств. Не по чину мне… И так понятно: государственная измена… за такое спасибо, если не на кол посадят, а сразу голову с плеч, а ты жива-живехонька… Я пойду, а?

– Стоять! – приказала я. – Куда это ты собрался? Я, кажется, сказала, что хочу услышать, о чем говорят в столице!

– Ты-то сказала, а мне вот совсем не хочется на виселицу, – проворчал бродяга. – А ну как слуги меня застукают? Они, поди, о каждом твоем шаге доносят! Тебя-то не тронут, может, сладкого лишат, а мне каюк…

– Верно, не стоит разговаривать на кухне, – кивнула я. – Иди за мной. Да не бойся!

– Ничего себе, у нее топор в руке, а я «не бойся»… – бормотал он по пути. – У меня только нож, да и тот паршивый, супротив топора с таким соваться смысла нет, и не важно, что тот у девицы в руке… А рука-то, сразу видать, уверенная, не дрова колола, ох не дрова…

– Хватит чушь нести, – велела я, распахнув двери в свои покои. – Входи. Надеюсь, блох у тебя нет?

– С утра не было, – вздохнул он, пытаясь разглядеть, куда ступает. – И мылся я третьего дня. В речке. А вчера в ручье умывался, да…

– Я тебя не в постель зову, – фыркнула я и поставила фонарь на столик. – Впрочем, ты и не согласишься.

– Почему это? – сразу заинтересовался бродяга. – Ты, хозяйка, молодая, фигура… мм-м… Волосы вон какие, ниже пояса, чистый шелк! Вот лица не видел, и…

– И не надо! – резко оборвала я, усаживаясь в кресло. – Присядь. Вон там табурет. В графине вино, стаканы рядом, налей себе, если хочешь.

– Ты же сказала, что хмельного не пьешь! – припомнил он.

– Не пью, – согласилась я. – Родственники… хм… присылают мне лучшие вина к праздникам, а я выливаю их в окошко.

– Отчего так? Отравы боишься?

– Нет, – помедлив, ответила я. – Себя. С вином слишком легко забыться… и забыть о том, что я должна сделать.

– И что же? – негромко спросил бродяга.

– Ты не захочешь этого знать, – усмехнулась я. – Промочи горло и говори! Хотя постой… сперва скажи: слыхал ли ты когда-нибудь о принцессе Жанне, а если да, то что именно?

Бродяга задумался, прихлебывая вино, как воду.

– Слыхал, – сказал он, наконец. – Но не в этих краях. Тут правят король Рикардо с королевой Аделин, а принцесса только одна – их дочь, Эмилия.

– И что же говорят в других краях? – Я невольно прикусила губу.

– Ну… у старого короля Эмиля было две дочери, но не было сыновей, так что после его смерти трон занял зять, муж Аделин, – ответил бродяга, – этот вот самый Рикардо. Король его благословил и передал власть еще при жизни, вроде как посмотреть хотел, как зять справится, посмотрел, значит, а вскорости помер. Ну а про вторую принцессу ничего толком не говорят. То ли замуж ее выдали в чужие края, то ли она вовсе померла, никто не знает, я и имя-то только от тебя услышал, хозяйка… А оно вон как!

– Ясно… – сказала я и замолчала. – Значит, я была права и он действительно владеет… чем-то.

– О чем это ты толкуешь? – осторожно спросил бродяга.

– Хочешь знать? Я расскажу, – усмехнулась я. – Или ты все еще боишься виселицы?

– Боюсь, хозяйка, да только любопытство сильнее, – серьезно ответил бродяга, допив вино. – Мне так и так своей смертью помереть не придется, накуролесил я изрядно, чего ж мне терять? Погоди, налью себе еще глоточек, вино знатное…

Он зазвякал пробкой графина, а я, помолчав, сказала:

– У отца в самом деле были только две дочери, я и Аделин. Папа хотел сына, наследника, но… Почему-то мальчики или рождались мертвыми, или не доживали до года. Словом, когда на свет появилась я, он взялся воспитывать меня как сына, потому что твердо решил: раз у него не может быть сыновей, то престол унаследую я, а мой супруг будет не более чем принцем-консортом. Ты знаешь, кто это? – спохватилась я.

– Муж королевы, да? Ты не переживай, я не вовсе уж пенек лесной, много где бродил и много чего слышал, – усмехнулся он. – А если слово незнакомое скажешь, так я спрошу, что оно значит, не облезу.

– Хорошо, – кивнула я. – Характер у меня оказался и впрямь не девичий. Отец часто повторял, мол, мальчишкой бы мне родиться!

– А сестра?

– Аделин? Она двумя годами моложе, и вот она-то – настоящая принцесса, какими их описывают в сказках, – невольно улыбнулась я. – Когда отец учил меня ездить верхом и сражаться, заставлял читать скучные кодексы и разбирать жалобы землевладельцев, учить иностранные языки и разговаривать с послами, сестра вышивала, музицировала и брала уроки танцев. Конечно, и она знает несколько языков, умеет поддержать светскую беседу и знает, на каком берегу Великого моря живут люди с черной кожей, а на каком – с красной или желтой, но…

– На трон такую не посадишь, – заключил бродяга. – Ну… чтоб сама распоряжалась, а не была вроде этой… как же ее? А! Куклы такой, которую актеры в балаганах за веревочки дергают! Красивая, в шелках да золоте, только сама ничего делать не может.

– Именно, – проговорила я. – Аделин прочили в жены одному князю из-за гор. Он был вдвое старше ее, но оно и к лучшему… Король очень уважал его отца и самого князя и говорил, что если и может доверить кому-то свою малышку Аделин, так это сыну доброго друга, Саннежи. Да и сестре он нравился: князь был умен, привлекателен, умел веселиться, женщины его обожали, а страна его процветала…

– А почему ты все время говоришь о нем «был», хозяйка?

– Потому, что Саннежи умер, – обронила я. – Несчастный случай на охоте, так сказали. Случилось это сразу после того, как он собрался присвататься к Аделин.

– Думаешь, его нарочно?.. – Бродяга выразительно чиркнул себя пальцем по горлу.

– Думаю, да. Чтобы в один день на охотников вынесло взбесившегося кабана, любимый конь князя, много раз видавший и не такое, вдруг перестал слушаться хозяина, а тот, прекрасный наездник, способный укротить самую дикую лошадь, не удержался в седле и угодил на клыки тому кабану… – Я покачала головой. – Что-то слишком уж много совпадений.

– Ты так говоришь о нем, словно… – Он умолк.

– Да, я предпочла, чтобы Саннежи женился на мне, а не на Аделин, – вздохнула я. – Но… мы с ним были слишком похожи. Я ведь сказала: отец воспитал меня как единственную наследницу. Я не стала бы слушать приказов мужа и не позволила бы ему править своей страной, а князь не удовольствовался бы ролью моего помощника. Впрочем, – добавила я, – кого бы я ни взяла в мужья, мой наследник все равно был бы только моим, неважно, кто его отец! А уж на это Саннежи бы не согласился, уверена… Он говорил мне, что берет в жены Аделин только потому, что она похожа на меня. Жаль только, не выйдет скакать бок о бок на охоте, вместе обсуждать дела и…

Я махнула рукой и добавила:

– Если бы у отца был сын, я стала бы женой Саннежи, и все были бы счастливы. Князь ведь знал меня с детства, и ему было все равно, как я выгляжу.

– Это ты о чем? – не понял бродяга.

– Потом скажу, если к слову придется, – махнула я рукой. – Налей и мне… В кои-то веки выпью глоток…

Он поставил бокал на столик подле моего кресла и вернулся на свое место. Я отпила немного, скривилась – совсем забыла вкус вина, а это вдобавок оказалось на редкость кислым, – и продолжила:

– Но это случилось недавно… Когда же мне сравнялось четырнадцать, случилось другое несчастье. В тот раз никто не умер… хотя иногда я думала, лучше бы умер! У меня и прежде был тяжелый нрав, а после этого он сделался еще хуже…

– Погоди, хозяйка, я не понял, – помотал головой бродяга. – Что за несчастье? С кем? Что князь на охоте погиб, это я уловил, а другое – оно раньше случилось?

– Я же сказала, мне сравнялось четырнадцать! – нахмурилась я.

– Так… это с тобой? – негромко спросил он. – Верно, ты же сказала, мол, князь говорил, ему все равно, как ты выглядишь! Что же такое…

– Подойди поближе и посмотри, – сказала я, разворачивая фонарь. – Не бойся, я не кусаюсь. Могу даже руку с топора убрать.

Он подошел и всмотрелся в мое лицо, а я наконец получше разглядела его самого и поразилась: прежде мне не доводилось видеть такой наружности! На смуглом лице моего ночного гостя глаза казались бездонными провалами, и если бы не отражавшийся в них огонь, немудрено было испугаться! А волосы у него оказались темно-рыжими, никогда не видала таких. Просто рыжих людей предостаточно, вон взять хоть мою кухарку, но такого глубокого медного цвета (на солнце, наверно, лохмы бродяги казались огненными) я не встречала. Темные брови и щетина при этом выглядели странно. Хотя… отец мой был светловолос, а борода у него росла каштановая.

– Я понимаю князя, – выговорил бродяга, сглотнув и попятившись.

– О чем ты?

– Такая красота…

– Да о чем ты? – прищурилась я. – Какая еще красота, где ты ее разглядел? Нет ее, слышишь?! Скоро семь лет, как ее не стало, с тех самых пор, как на охоте издыхающий волк вцепился мне в лицо, когда я наклонилась за трофеем!

– Не кричи! – грубая ладонь зажала мне рот. – Слуги понабегут, чего доброго… Ну… ну… теперь-то уж что толку плакать, былого не воротишь…

«Вовсе я не плачу! – хотела я сказать, но осеклась, а вслед подумала: – Нельзя мне пить вина».

– Скажи спасибо, глаза целы остались, – продолжал он, – а прочее… и так понятно, до чего хороша ты была. Я нынешнюю королеву, Аделин то есть, только на портретах видал, ну да те портреты трактирные… мазилы соврут, недорого возьмут. Ан теперь гляжу: и впрямь вы с нею похожи!

– Сестры же родные… – выговорила я, когда отпустил спазм, сжавший горло. Дожила, распустила сопли перед каким-то бродягой! – Я была Умницей Жанной, еще не Мудрой, рановато, а вышло… Отец неуклюже шутил, что в историю я войду как Безобразная Жанна, и что лучше быть умной, чем красивой… Прекрасное утешение для девицы на выданье, не правда ли?

– Но ты же не сдалась, хозяйка? – серьезно спросил он.

– Конечно нет. Жанна – не из тех королев, что удаляются в изгнание своею волей, – прищурилась я. – И мое уродство ничего не меняло. Тот, кто захотел бы стать моим принцем-консортом, не поглядел бы на мое увечье, будь я даже хрома и горбата! А что до прочего… Вроде бы простолюдины говорят: в темноте лица не видать, а если что, можно подол на голову накинуть?

– Еще и не такое говорят, – заверил бродяга и с сожалением вылил из графина последние капли в свой стакан. – Но что же дальше?

– К нашему двору прибыл принц Рикардо, – проговорила я. – Милейший и умнейший юноша. Отец сказал как-то – а чувство юмора у него было, увы, ужасное, – что неплохо бы нам с ним сойтись, но я могла выбирать и отказалась от такого союза наотрез.

– Хм… это что ж, принц был прекрасен лицом и телом, но дурак дураком?

– Наоборот, он оказался горбат, на лицо не слишком хорош, вдобавок сильно хромал, но зато славился умом, – фыркнула я. – Да и земли у него были богатые. Когда он посватался к Аделин, поняв, что моего согласия не дождется, та пришла в ужас: после красавца Саннежи (пусть она и знала, что он любит не ее) – хромой горбун Рикардо? Но она до странного быстро смирилась, хотя нрав у нас похож. Если бы отец воспитывал и ее как меня, из нее мог вырасти тот еще сорванец! И все бы ничего, но…

– А ваша мать? – перебил бродяга.

– Она к тому времени уже ушла к Создателю.

– Вон оно что… Мать-то, наверно, заметила бы, что с дочкой неладно!

– Может быть, но что проку? Она не осмелилась бы спорить с отцом.

Странное дело, я и не заметила, что бродяга устроился на полу у моих ног, а сама я позабыла о топорике!

– А что потом? – спросил он, как ребенок, требующий продолжения страшной сказки.

– После помолвки Аделин отец как-то охладел ко мне, – неохотно произнесла я. – Я не сразу это заметила. И что бы там ни говорили о моем характере, я была рада за сестру, мне показалось, она разглядела за невзрачной внешностью Рикардо истинную суть и позабыла о его горбе и прочем…

– Похоже, суть оказалась не совсем… хорошей, – обронил бродяга.

– Как рассудишь? Рикардо сделался душою нашего общества, увечье его, казалось, вовсе не стесняло, – покачала я головой. – Стоило поговорить с ним недолго и человек забывал, что перед ним хромой горбун!

– Может, потому, что он сам об этом не помнил?

– Наверно, – подумав, согласилась я. – Он был таким с рождения и привык… А я старалась скрыть… вот это, но только сильнее привлекала внимание. А чем больше на меня показывали пальцами, тем больше я злилась, и…

– Ты уж сказала, что нрав у тебя не медовый, да это и так видно! – негромко рассмеялся бродяга. – Дальше-то что?

– Дальше… – Я прикрыла лицо рукой, хотя что толку? – Отец пригласил на конную прогулку принца Рикардо, а не меня. Когда я сказала, что тоже хочу поехать, отец ответил: у них мужской разговор. Он начал обсуждать с ним дела нашего королевства, а меня не звал, я узнавала об этом от слуг, и то не всякий раз – им запрещено было болтать. Чем дальше, тем сильнее отец отдалялся от меня, но когда я спрашивала напрямик, что с ним, в чем дело, лишь недоуменно разводил руками и отвечал: Рикардо советуется с ним как с будущим тестем, потому что опасается не справиться со своим королевством…

– Своим – это твоим, значит?

– Именно, – кивнула я. – Потом была свадьба. Аделин сияла, отец тоже выглядел счастливым, а вскоре занемог. Именно тогда он сказал, что передаст престол Рикардо, а не мне, как собирался!

– Ну, это удар под дых, – серьезно сказал бродяга.

– Верно, – согласилась я, припомнив тренировки.

Там никто не думал о том, что я принцесса, я ничем не отличалась от мальчишек! Наверно, отец все-таки не велел бить меня в полную силу, но мне и того хватало, и я помнила, каково это – когда из тебя вышибают дух. Точно так я себя почувствовала, услышав отцовские слова.

– Я пыталась поговорить с ним, образумить, но отец твердил одно: в беде меня не оставят, королевство не пропадет, у него будет хороший правитель, чего еще желать? Он повторял это снова и снова, особенно когда ему начала изменять память и он называл меня то Мадлен, как маму, то Аделин… – Я отпила еще вина и добавила: – Моего имени он так и не вспомнил. Ну а вскоре он умер, и на трон, согласно его последней воле, вступил Рикардо рука об руку с моей сестрой. Он был так добр, что дозволил мне удалиться в это уединенное поместье и здесь оплакивать отца. Три года я его оплакиваю, но ничего не могу поделать!

Видно, ярость в моем голосе заставила бродягу проснуться.

– А что ты хотела сделать, хозяйка? – спросил он, зевнув. – Оно понятно, на кону королевство, только у тебя, я смотрю, даже людей своих нет?

– Нет… – произнесла я. – Были… десяток или два, те, что знали меня еще Умницей Жанной, но после той охоты я разогнала всех. Безобразная Жанна никого не любила и никто не любил ее. Разве что отец, но он умер.

– А сестра?

– Она всю жизнь мне завидовала, – ответила я. – Мы были одинаково красивы, только отец учил меня тому, чему обычно не учат девочек, брал с собою на охоту, на посольские приемы… Он переодевал меня пажом, будто никто не мог догадаться, кто я такая! Даже за море он меня взял, и, хоть меня тошнило всю дорогу, я ни на что не променяла бы это путешествие! И я была вольна выбирать себе мужа, это мне должно было достаться королевство, и…

– Но красоты-то твоей не стало, – обронил бродяга.

– Отец от этого не стал любить меня меньше, – покачала я головой. – Нет-нет. Если бы не он, я бы вконец озлилась тогда, но… он изменился только в последний год своей жизни, после появления Рикардо, ручаюсь. К тому времени я уже перестала бить зеркала… хотя ненавижу их по-прежнему. Дело не в красоте.

– Значит, в королевстве?

– А в чем еще? Оно не так уж богато и велико, но… Думаю, Рикардо знал что-то такое, что сподвигло его на все это. Но что? Я перебрала в уме все, что знала и слышала о нем, но не могу понять… – Я взялась за виски. – Нет новостей… Спасибо, сообщили, что Аделин родила дочь! Потому я и прошу тебя рассказать, что говорят в округе, а в особенности в столице…

– Хорошо, хозяйка, – серьезно сказал бродяга. – Что знаю – тем поделюсь. Раз уж у тебя бессонница, а я днем в стогу отоспался, то самое время языком почесать, а?

– Так начинай, – вздохнула я.

– Ходит слух, – негромко произнес он, – что король Рикардо – чародей.

– Неужто?

– Ага. Все знают, что он некрасив и горбат, как ты и говоришь, но едва взглянут на него – тотчас забывают об этом. А королева сладкоречива и очень умна, об этом сплетничали слуги послов, которые были на приеме, а я в трактире услыхал – у слуг, знаешь ли, своя почта имеется, новости быстрее лесного пожара разносятся. Господа послы были в восторге от ее суждений.