Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2

Предисловие

Роман, опираясь на документы, рассказывает о важнейшем периоде русской истории – второй половине XV века, когда на месте удельных княжеств, враждующих меж собой за первенство, на арену мировой истории является единое мощное государство, которое получает новое наименование: сначала Русия, затем Руссия, которое носит почти два столетия. В своем процессе объединения и укрепления оно опередило многие страны Европы. Ее великий князь Иоанн III впервые именуется государем и самодержцем всея Русии, а в дипломатических сношениях также и «заморскими» титулами – царем и даже императором. Современники и потомки называют его и великим. Иоанн в несколько раз увеличивает территорию своей страны, расширяя свои владения до Белого моря на севере и за Урал на востоке. Он окончательно избавляет ее от татарского ига. Роман знакомит читателя с важной ролью в развитии духовности и просвещения Русской земли ее религиозных деятелей. Среди героев книги – преподобные игумены монастырей Пафнутий Боровский и Иосиф Волоцкий, пустынник Нил Сорский, архиепископ Геннадий Новгородский и другие.

Все события книги исторически достоверны и подтверждены сохранившимися документами: летописями, духовными, закладными, жалованными и другими грамотами, посланиями и прочими, а также литературными трудами героев романа.

Часть первая
Феодосия, княжна Рязанская

Глава I
Невесты

«В лето 6977 (1469 от Р. X.). Тое же зимы февраля 11 прииде из Рима от кардинала Виссариона Грек Юрьи именем к великому князю с листом, в нем же писано, что есть в Риму деспота Аморейскаго Фомы Ветхословца от царства Констянтина града дщи его, именем Софья, православнаа христианка. «Аще восхочешь понятии ея, то аз учиню ея в твоем государстве, а присылалися к ней король Франчюжскы и князь великий Мадельянскы, но она не хочет в Латынство».

«Московский летописный свод конца XV века»

Здоровый, полный сил и внешне вполне привлекательный тридцатилетний великий князь Владимирский, Московский, Новгородский и пр. и государь всея Руси Иоанн Васильевич вот уже два года вдовел: его жена Мария Борисовна Тверская умерла, оставив ему девятилетнего сына, тоже Ивана, прозванного для отличия от отца Молодым. И только начало было ближайшее окружение государя, оглядевшись после траура, подыскивать ему невесту, как прибыл в Москву посол из далекого Рима от самых влиятельных там людей – папы Павла II и кардинала Виссариона. Грек Юрий Мануилович Траханиот привез от них письмо, в котором предлагалась Иоанну в жены царевна Софья, племянница последнего византийского императора Константина XI Палеолога, погибшего при обороне Константинополя от турок. Посол доверительно рассказал, что царевна – сирота, что земли ее предков захвачены османами, а живет она с двумя братьями на папскую пенсию. Однако, несмотря на все тяготы беженки, хранит верность православию и отказала уже двум знатным женихам лишь потому, что они католики. Привез Грек и папские пропускные листы для проезда по Европе русских послов.

Предложение заинтересовало Иоанна. Ибо на Руси с давних времен сложилось особое отношение к Византии. Оттуда получила она крещение, оттуда столетиями поставлялись митрополиты на московский святейший престол. Хранительницей и продолжательницей традиций православия считала себя Русь после захвата Константинополя турками. Такая жена, как Софья, вполне могла поднять престиж великокняжеской власти в Москве, а Иоанн в этом нуждался теперь как никогда.

Но одно дело, что говорит приехавший посол из окружения самой Софьи, а совсем иное – что есть на самом деле. Ведь молодому государю жена нужна не только для представительства и укрепления авторитета, но и для жизни. А тут и все остальное важно: и лик, и душа, и возраст, о котором Грек умолчал. На разведку снарядил Иоанн в дальний путь служившего в Москве итальянца Джана Баттисту дела Вольпе, прозванного в Москве Ивашкой Фрязиным. Ради порядка приставил к нему еще двух своих послов – опытного Федора Спенка и юного Федора Курицына для науки, ну и, конечно, казначея – Матвея Татищева для учета расходов. Приказал все разузнать подробнее: какова царевна, сколько лет, чему обучена, на каких языках говорит, не глупа ли, не больна ли, не хрома. Непременно надо было самим повидать ее, побеседовать, о родне узнать подробнее. Ну и о приданом, разумеется. Тут Иоанн Васильевич на многое не рассчитывал – что взять с сироты бездомной! Тем не менее, порядок есть порядок. 20 марта 1469 года посольство тронулось в путь, а уже через восемь месяцев, по первому снегу, воротилось обратно. Иоанну не терпелось узнать о результатах поездки. Оттого он не стал тянуть. Сведав вечером о прибытии Фрязина, уже на следующий день перед вечерней службой назначил ему встречу в приемной палате. Пригласил и ближних бояр: их мнением он дорожил.

…Сотворив у входа в палату замысловатые движения, обозначающие приветствие и почтение, Ивашка сделал несколько шагов вперед и уж после этого, как было положено по местному обычаю, поклонился сначала совсем низко самому великому князю, затем по сторонам, боярам. Следом согнули спины его спутники – казначей Татищев, да Федор Спенок с Курицыным.

– Ну, то-то, – не сердито заметил Иоанн Фрязину, – а то я уж поначалу подумал, что ты там, в иноземщине, по нашему-то и кланяться разучился.

Великий князь сидел на высоком, из желтого дерева кресле, с большими подлокотниками и резной спинкой, обрамляющей, как сияние, его плечи и голову. К креслу вели две ступеньки. На голове великого князя красовалась отделанная соболем шапка с узорчатой, усыпанной дорогими каменьями тульей, слева от кресла стоял тяжелый посох, украшенный сверху золотым крестом. Как и на всех посольских приемах, рядом с государем стояли телохранители-рынды с золочеными узорчатыми топорами, в нарядных светлых кафтанах с красными стоячими воротниками, в красных шапках и в такого же цвета красных сапогах с загнутыми кверху носами. Еще несколько рынд замерли у входной двери.

Фрязин, отвешивая поклоны, краем глаза оглядывал палату, в которой оказался впервые. Высокие стрельчатые оконные проемы были застеклены мозаичным узорочьем, и оттого, несмотря на предзимнюю неяркую погоду, комната выглядела светлой и радостной. Вдоль стен располагались широкие лавки, покрытые тяжелыми, расшитыми дорожками – полавочниками, – для бояр. Особо, на почетном месте – ближе всех к государю, стояли стулья для его родных братьев. Место митрополита пустовало. С ним и с матушкой Иоанн хотел поговорить отдельно.

Правый угол палаты украшали несколько икон, среди которых выделялась сияющая золотой кружевной оправой икона Божией Матери, как утверждали русичи, – их защитницы и покровительницы. Неподалеку от государева места за небольшим столиком сидел дьяк с бумагами – для записи речей. Никаких излишеств в этой приемной палате не было. Вся она даже по виду предназначалась только для работы, для совета.

Присутствовали лишь два брата из четырех, Юрий и Андрей Меньшой, прозванный так для отличия от старшего брата. Двое других находились в своих уделах. На стульях и лавках сидели около десятка бояр. Из них Фрязин хорошо знал лишь князей Ряполовского, Патрикеева да Палицкого.

– Приветствую тебя, господин мой, – еще раз низко склонился посол. – Ваше повеление я благодаря Господу Богу благополучно выполнил, – доложил он на хорошем русском языке, которым вполне овладел за пять лет службы в Московском княжестве. Хотя и говорил с большим акцентом. – Дважды принимал нас его высокопреосвященство папа Павел II, много раз встречались мы и беседовали с кардиналом Виссарионом. Все оказывали нам, как твоим подданным, величайшие почет и уважение. Мы привезли тебе глубокую благодарность за дары и вот эту грамоту.

Фрязин обернулся и взял у Федора Спенка свернутую трубкой плотную бумагу с красной подвесной печатью. Иоанн принял ее, развернул, посмотрел и вернул Фрязину.

– На, переведи, я по латыни не разумею.

Посол принял бумагу и начал читать: «Любезнейший сын мой, государь Московии, Новгорода, Пскова и других земель…»

При этих словах по лицу великого князя скользнула довольная улыбка – ему нравилось столь почтительное обращение могущественного папы.

Поблагодарив за подарки, за внимание, папа писал далее, что надеется на скорейшее решение их общего деликатного вопроса, и сообщал, что посылает великому князю Московскому специальные листы, которые позволят послам его беспрепятственно ходить по всем землям, присягающим папе, – до самого Рима.

– Листы вместе с дарами здесь, – сообщил Фрязин и, обернувшись, подал знак, – его помощники внесли в палату деревянный резной сундучок, отделанный металлом и запертый на замок.

– Вот ключ, – посол подал его в руки самому государю, сундук поставили у ног.

Он принял ключ и убрал в карман своего кафтана. Потом кивнул дьяку, и тот унес дар в соседнюю дверь. Затем пригласил Фрязина присесть на подготовленную заранее скамью. Тот с удовольствием принял этот знак уважения, низким поклоном поблагодарив хозяина.

– Ну, рассказывай, что видел, что слышал, беседовал ли с царевной, как она глянулась тебе?

– Беседовал, и не раз. Хороша невеста. Да я тебе, государь, парсуну с нее привез, образ ее, на доске писанный, он там, в сундучке с дарами. Казначей за него художнику фунт – по-вашему, гривенку серебра заплатил, да связку шкур собольих. Хороший мастер писал тот образ, сам кардинал его приглашал из Флоренции.

– Я отблагодарю тебя. А что, деньги-то и дары, что с собой брали, все потратили? – обратился он к казначею.

– Да, мой государь, почти все. Но в расчеты уложились.

– О том я еще подробно тебя допрошу – позже отчитаешься. А ты дальше рассказывай.

– Софья Фоминична живет с братьями в отдельном доме под опекой кардинала Виссариона. Она три языка знает, говорили мы по-гречески, со слугами она на латинском общается, на итальянском. Русский, конечно, не разумеет, но посол кардинала Юрий Траханиот уже начал ей уроки русского языка давать, он неплохо по-вашему говорит, когда-то сербский язык изучал.

– Стало быть, сама она замуж хочет на Русь выйти?

– Да, государь, хочет. Несладко ей там живется, сирота. Каждый может куском хлеба попрекнуть, хоть по роду своему она выше всех их. Юрий Грек, небось, докладывал, да я повторю, может, кто не знает, – Фрязин обвел глазами внимательно слушавших его бояр. – Софья Палеолог – внучка знаменитого византийского императора Мануила Палеолога, племянница двух последних императоров Иоанна VIII и Константина IX. Оба они были бездетными, так что претендентом на престол был их третий брат – отец царевны Морейский правитель Фома Палеолог. После того как Морею захватили турки, Фома Палеолог с семьей бежал на остров Корфу, родину жены. Около пяти лет назад, после смерти обоих родителей, Софья переехала в Рим – ее с братьями взял под свое покровительство кардинал Виссарион их земляк и тоже грек, бывший никейский митрополит.

Фрязин сыпал именами и фактами – было видно, что хорошо изучил биографию невесты и подготовился к беседе с великим князем. Он периодически поглядывал на бояр и, видя, что его внимательно слушают, охотно и быстро продолжал рассказывать.

– В Риме Софья Фоминична, – Фрязин назвал возможную невесту великого князя по местному обычаю по имени-отчеству и, заколебавшись, говорить или нет дальше, решительно продолжил, – царевна была вынуждена принять католическую веру с именем Зоя. Увидев мгновенно помрачневшее лицо Иоанна, он тут же поправился:

– Это вынужденная мера, и мне она сказала наедине, что очень хочет вернуться к вере предков. Хотя, конечно, там, в Риме, все уверены, что Русь согласна объединиться с католиками, признать унию…

– Еще чего не хватало! – возмутился Иоанн, хлопнув ладонью по ручке кресла. – Я что им – Исидорка-предатель?!

Речь шла о событии, в свое время всколыхнувшем всю Русь. Желая объединить под своей властью две Церкви – католическую и православную, папа Евгений IV созвал в 1440 году от Рождества Христова восьмой вселенский собор в Италии, во Флоренции, куда отстаивать православную веру отправился от Руси ее митрополит – грек Исидор. Византийцы, которым угрожали турки уже под самыми стенами города, были вынуждены пойти на компромисс и подписать Флорентийскую унию об объединении двух христианских Церквей. За это папа обещал им военную помощь. Согласился на такой компромисс и Исидор. На Руси это расценили как предательство, митрополита заключили в монастырь и избрали себе другого – Иону, – впервые своими архиепископами, без традиционного поставления и благословения Византии. Вот этого-то Исидора и помянул рассерженный государь. Но хитрый черноглазый посол-итальянец, тут же, его успокоил:

– Так мало ли что они думают! Пусть себе мечтают, что вы им на уступки пойдете! Они потому и предлагают тебе в жены свою воспитанницу, что надеются с ее помощью Русь к католической вере склонить. Да только ты, великий князь, не тревожься, царевна сама не желает католичкой быть. Я тайно говорил с ней об этом, как и обещал. Есть и еще одна причина папского интереса к Руси, – Фрязин выдержал паузу, желая вызвать больше интереса слушателей к своим словам: – Турок боятся все они до смерти. Всю Европу наводнили греки и итальянцы из захваченной османами Византии, из Тавриды, с юго-востока Европы. Ужасы рассказывают о злобе и зверствах завоевателей. Да вы знаете, – он обвел глазами окружающих, – у вас у самих много беглецов оттуда, насмотрелись. Вот и мечтают папа и кардинал организовать на турок крестовый поход и Москву вашу к тому склонить. Считают они тебя могущественным и богатым правителем, знают, что войско на Руси есть доброе…

– Да уж, только этого нам не хватало, – и тут не выдержал, возмутился Иоанн. – У нас свои «турки», со всех сторон – только успеваем отбиваться. То татары казанские, то ордынские наскакивают, то крымские грозят. И Литва им не уступает – только и держи саблю наготове. Какие уж тут турки?!

Бояре единодушно поддержали своего великого князя, кивая и поддакивая вслед его речам. Но и тут хитрый итальянец нашел, как успокоить синклит:

– Так это опять же их планы, нам до них какое дело?! Я там речи их слушал, поддакивал, а сам приказ твой, государь, исполнял – договаривался да присматривался. Вызнал, что они хотят, и вам изложил все как есть, им же наши знать совсем незачем.

– Ты мне лучше скажи, в каких годах невеста-то, что молчишь? Не собираетесь мне старуху подставить? Все равно увижу, – тогда у меня получишь, коль соврешь.

– Да к чему мне врать? Не очень-то молоденькая, не девочка, – в самом соку невеста. Правда, телом она пышновата, – засмущался Фрязин, рассказывая о такой тонкости. – Да это ее как будто не портит. Зато хороша, светлокожа, глаза большие – на портрете все видно.

– Хорошо, хорошо, – смягчился Иоанн. – А теперь скажи, как добирались. Без приключений?

– Слава Богу, благополучно. Правда, на обратном пути в шторм попали, но обошлось, помучились только крепко. Герцог Флорентийский принимал нас, узнал, что есть такое княжество – Московское, послов хочет сюда прислать. Ехали и туда, и обратно с почетом: как видели проверяющие папские пропускные листы, тут же честь оказывали. А на обратном пути папа своих провожатых нам давал, так и вообще никаких забот не было. Уставали, конечно, от дорог бесконечных, особенно в дожди, но пути там объезженные, проторенные.

– Как себя Курицын проявил? Есть ли у него способности к языкам?

– Есть, государь. Пока до Рима добрались, он уж со мной на латинском заговорил. И с Софьей Фоминичной сумел объясниться, русским языком она с ним охотно занималась.

– В самом деле? – спросил Иоанн, уже обращаясь к Курицыну.

Молодой человек тут же покраснел, смутился, но все-таки охотно ответил:

– Царевна очень старательна и трудолюбива, к тому же способная весьма… И в обращении обходительна…

– Ну что ж, может, правда, из тебя толк выйдет. Продолжай языки учить и, главное, латынь с греческим. У нас теперь есть с кем заниматься, вон хоть с Фрязиным… Нам это пригодится. Своих русских послов толковых готовить надо, чтоб без заморских толмачей обходились, грамотными были. Учись!

– Слушаюсь, мой государь. – Курицын склонился в низком поклоне, польщенный вниманием Иоанна.

– Что скажете, бояре? – обратился Иоанн к присутствующим. – Прежде чем посылать Ивашку в Рим, я уже советовался с вами, вы одобрили мой выбор. Теперь вы слышали подробный отчет посла о невесте. Не появились ли какие вопросы, сомнения? Может, бросить мне, пока не поздно, эту затею с женитьбой? Ты как думаешь, Иван Иванович? – обратился Иоанн к князю Ряполовскому, старейшему своему советнику и дальнему родственнику.

Это, пожалуй, был самый влиятельный человек среди приближенных государя. Потомок великого князя Всеволода Большое Гнездо, глава представительного семейного клана, он помог когда-то отцу Иоанна вернуть утраченный московский престол и практически стоял у власти в годы его малолетства, когда слепой отец Василий Васильевич Темный сам был не в состоянии принимать важных решений. Полки под командованием Ряполовского не раз одерживали победы над литовцами и татарами. Во многом благодаря его мудрой политике и личной храбрости Москве удалось возвыситься и усилиться в последние годы. Ныне казавшиеся когда-то мощными плечи Ряполовского словно усохли, спина ссутулилась, волосы и лохматые брови поблекли. Он ходил с палкой, но все еще был похож на кряжистый дуб, который не так-то просто свалить. И хотя многие обязанности Ряполовского – воинские и дипломатические – чаще уже выполнял его сын Семен, на совет ближних бояр Иоанн приглашал все-таки отца. Из уважения к его славному прошлому, к его светлому уму.

Князь не торопился с ответом. Не в первый раз думал он над этим сватовством, и хотя предыдущий раз, скрепя сердце, одобрил выбор Иоанна, все же затею эту считал сомнительной. Нечасто прежде русские государи женились на иностранках. А если и женились, пользы это державе не приносило. На его памяти лишь дед нынешнего великого князя Василий, сын Дмитрия Донского, был женат на литовке Софье, дочери могущественного великого князя Литовского Витовта. Чем это завершилось? Василий Дмитриевич, уступая тестю, отдал ему многие русские земли, в том числе и древний русский город Смоленск. Еле сумел удержать в повиновении Псков и Новгород. А после смерти мужа Софья с малолетним сыном Василием и вовсе отдалась под покровительство властного отца. В ту пору на службу к Витовту перешли многие русские князья, среди которых были и независимые от Москвы великие князья Рязанский и Тверской. Сама же Московская Русь заметно ослабла, начался раздор меж ее князьями, унесший немало сил и крови. Разумеется, не только дочь Витовта явилась главной причиной междоусобиц и все же…

Конечно, Софья Палеолог – не литовка, но, как знать, с какой стороны тут беды ждать. В одном был убежден князь Ряполовский: иностранные государыни лишь несчастье да раздор приносят на русскую землю. Да и то: русских, что ли, княгинь не хватает? В душе Ряполовский давно таил обиду на Иоанна. Только что пришлось отдать замуж красавицу-внучку. А чем она была бы не пара великому князю? Красавица, умница, да и рода знатного – не уступила бы и самому государю, ведь они, Ряполовские, тоже Рюриковичи.

Да разве можно говорить об этом Иоанну? Совсем, кажется, недавно ребенком был, в рот глядел, прежде чем решение какое-то принять. Нынче совсем во вкус власти вошел. Попробуй, возрази что! Так взором охолодит – не рад будешь. С другой стороны, когда теперь у них, у Ряполовских, нет для государя невесты, даже лучше, если он на иноземке женится, не придется ему женину родню к престолу приближать, выделять да одаривать. А софьина родня русским боярам не помеха. Да и не поедут они сюда. Блеск имени ее предков, ее богатства – все в прошлом…

Размышления Ряполовского прервал повторный вопрос Иоанна:

– О чем задумался, князь Иван, поделись с нами!

Обведя пристальным – из-под лохматых бровей – взглядом присутствующих, привыкший к тому, что его советы были всегда решающими, князь четко и коротко ответил:

– Думаю, как и государь. Софья Палеолог – дочь великой царственной семьи. И мы, пригрев сироту, окажем честь ее великим предкам, отдадим дань благодарности земле, освятившей нас верой православной. Я одобряю этот брак.

Рядом с Ряполовским, важно откинувшись к стене, в удобной позе сидел знатнейший боярин и дворецкий Иоанна князь Юрий Патрикеевич, потомок великого князя Литовского Гедимина. Имя его отца уже прижилось за его родом в качестве фамилии – Патрикеевы. Его породистое, холеное лицо с длинным с горбинкой носом, несмотря на преклонные годы, было все еще красивым и значительным. Когда-то темно-русые волосы его и борода теперь покрылись обильной сединой, но были аккуратно подстрижены и причесаны. Старый князь следил за своей внешностью. Он прослужил великим князьям московским более тридцати лет и являлся не только ближайшим боярином и советником Иоанна, но и родственником – был женат на его родной тётке – сестре отца Анне Васильевне.

Вместе с Юрием Патрикеевичем на совет был приглашен и его старший сын Иван Юрьевич. Облик этого двоюродного брата государя чем-то даже походил на великокняжеский – овалом лица, профилем большого, с горбинкой носа. Ему не было и сорока, но высокий род, ратные подвиги, хорошее образование делали его одним из авторитетнейших людей в княжестве. Если великому князю требовалось решить какое-то щекотливое дело в Литве, он посылал туда Ивана Юрьевича Патрикеева, которого, несмотря на молодость, там знали и чтили не только за высокое положение в Москве, но и за родство с великими князьями литовскими. Бывая в Москве, литовские и татарские послы считали за честь быть принятыми в хоромах Патрикеевых подле Боровицких ворот – пышных, богатых, не уступающих по красоте и самим государевым.

Видя, что от них ждут ответа, отец с сыном переглянулись и сразу же поняли друг друга. Старший, Юрий Патрикеевич не тратя попусту времени и не повторяя уже переговоренного прежде, высказался коротко и определенно:

– Мы одобряем твой выбор, государь!

С этим мнением согласились и родные великокняжеские братья Юрий с Андреем Меньшим.

– Хорошо, – сказал Иоанн и встал, давая знать таким образом, что прием посла закончен.

Поднялись и все остальные. Иоанн взял в руки посох и вышел в расположенную рядом с его креслом дверь, ведущую через среднюю трапезную палату в кабинет. Остальные двинулись в противоположную дверь – к выходу.

Кабинет Иоанна Васильевича представлял собой просторную светлую комнату с пятью высокими окнами, с цветными, как и в передней приемной палате, узорчатыми стеклами, которые днем делали все помещение нарядным и веселым. Заметное место тут занимала русская печь с тяжелой металлической заслонкой, на которой искусным мастером были отлиты фигуры животных. Бока печи, как и все стены палаты, были расписаны растительным узором и цветами, причем в общей гамме красок преобладал цвет золота, за что и вся палата получила у придворных прозвание золотой. В переднем углу, под образами, в золоченых сияющих окладах, находилось государево место – массивный стол с различными красивыми приспособлениями на нем: серебряным подсвечником, на котором возвышались три полусгоревшие свечи, кожаная папка с бумагами, футляр для государевой печати, чернильница и подставка для перьев. Тут же стоял и серебряный колокольчик для призыва слуг, нож в чехле, какие-то коробочки, листы. У стены расположился резной деревянный сундук с коваными углами и запорами. На нем возвышался только что привезенный Фрязиным маленький сундучок. Рядом – поставец: стенной шкаф высотой в средний человеческий рост с двумя верхними открытыми полками, на которых красовались массивные книги в кожаных и металлических окладах, папки с бумагами. Свободные проемы между окнами и у стен занимали деревянные стулья с невысокими резными спинками.

В кабинете было три двери. Одна из них вела в спальню великого князя, другая в сени, где находилось рабочее место дежурного дьяка и постельничего, откуда имелся запасной выход в переходы и на улицу… Третья дверь, в которую и вошел сам государь, вела также к выходу – через трапезную и приемную палаты, где только что состоялся Совет.

Следом за великим князем в кабинет явился дьяк с бумагами.

– Достань-ка мне, Стефан, портрет царевны из сундучка и ступай, – распорядился хозяин и подал слуге ключ.

Невысокий немолодой уже мужчина с роскошной кудрявой бородой темно-рыжего цвета, прозванный за эту свою приметную деталь Стефаном Бородатым, четко и быстро выполнил повеление и положил на стол перед Иоанном обитый синим бархатом футляр с небольшим замком. Стефан был не только дьяком, но и государевым летописцем. Его Иоанн выпросил для службы у матушки за хорошее знание летописей, за грамотность и умение складно писать. Стефан молча поклонился и, не получив нового приказа, вышел.

Иоанн сел за стол, придвинул к себе поданную дьяком довольно тяжелую вещицу. Растворив футляр, Иоанн увидел поясной образ женщины, написанный маслом на толстой плоской доске, – на Руси так писали только иконы. Первое, что бросилось ему в глаза, – ее оголенная шея и плечи. В сердцевидном вырезе платья виднелась прикрытая кружевной сеточкой пышная грудь. На Руси женщине так оголяться было не принято. «Хорошо, что не показал боярам», – подумал Иоанн. Женщина была в черном бархатном платье, зауженном к талии. Её шею украшали три ряда белых жемчужных бус. Тёмно-золотистые, почти бронзовые волосы были стянуты проходящей по лбу блестящей белой нитью, украшенной в середине прозрачными белыми камнями. Из-под этой нити над ушами и ниже спадали круто завитые локоны, контрастирующие с гладко уложенным верхом и подчеркивавшие бронзовым отливом белизну и нежность кожи. Царевна была хороша собой. Миндалевидные темные, глаза ее смотрели грустно и очень внимательно. Нос был, пожалуй, великоват, тем не менее, казался вполне изысканным. Небольшой рот с яркими губами как бы застыл в застенчивой, таинственной улыбке. Чуть тяжеловатый подбородок уравновешивался высоким, безукоризненной формы красивым лбом с яркими черными бровями. Художник, писавший парсуну, действительно был талантлив. Чувствовался характер этой женщины – очень противоречивый. Она казалась властной и одновременно нерешительной, серьезной, резкой и тут же трогательной, горячей, но умеющей обуздывать, держать себя в руках. Изображение понравилось Иоанну, несмотря на непривычно открытые грудь, шею, плечи. Однако все эти прелести не вызвали у него никаких эмоций, как мужчину оставили холодным и даже равнодушным.

«Неужели то, что произошло у нас с Феодосией, столь важно для меня и столь занимает мое сердце, что оно закрыто для всего остального?» – подумал он и представил тут же нежное юное лицо рязанской княжны Феодосии, матушкиной воспитанницы. Внешность Софьи была почти прямой противоположностью облику княжны. У той были яркие синие глаза, светлые русые волосы, которые она по-девичьи заплетала в одну косу, стройная, изящная фигурка…

Он попытался отогнать от себя этот образ и приняться за дела, но мысль, завладевшая им, не отпускала: что же он будет делать с Феодосией, если все-таки женится на гречанке? Теперь ведь уже поздно отступать. Перед тем как послать Фрязина подробнее узнать о невесте, он советовался с митрополитом, с боярами, с братьями и матушкой. Потратился на послов, на дары царевне, папе, кардиналам. Ославился со своими смотринами на весь свет. Нет, теперь нельзя отступать…

Его мысли перебило появление на пороге матушки Марии Ярославны. Иоанн поспешно, как ребенок, застуканный родителями за запретным занятием, захлопнул крышку футляра.

– Что прячешь-то, сынок? Неужто так страшна невеста, что и родительнице ее негоже показать? Патрикеев зашел ко мне да сказывал, что получил ты портрет царевны. Ну, даже если уж другим никому нельзя поглядеть, мне-то все равно можно…

Иоанн вновь распахнул футляр и вынул доску с изображением царевны. Матушка приняла ее и подошла к окну, чтобы как следует разглядеть портрет под лучами зависшего над горизонтом тусклого вечернего солнца.

– Что ж Фрязин-то ей не подсказал, что к нам негоже оголенной рисоваться, не принято у нас, – осудила первым делом строгая родительница наряд будущей невестки. – Хотя, может быть, мода там у них такая, а тебе она товар лицом решила представить… Красивая царевна, ничего не скажешь, и телом богата. Что ж, решайся, сынок. Скоро уж два года, как Маша твоя померла, можно и сватов готовить. Пока доберутся сваты, пока невеста соберется – уж и третий годок минет. Сколько ж можно одному? Я стара, мне пора в монастырь собираться, к отцу поближе, а тебе молодая советчица нужна. Никого нет ближе человеку, чем жена хорошая да дети любимые. Ванечка у тебя, конечно, прекрасный мальчик, но один сын – это один палец на руке. Не дай Бог, случись что, – и никого у тебя не останется.

Великий князь смотрел на мать и думал: знает она или нет о его отношениях с Феодосией? А может, рассказать ей все? Нет, нельзя. С каждым годом Мария Ярославна становилась все аскетичнее и суровее. Правда, к себе в первую очередь. Семь лет уже, как отец помер. Насколько Иоанн знал, ни на одного мужчину она с тех пор с интересом не глянула. А ведь вдовой осталась в сорок пять лет, далеко еще не старой. Да она и теперь еще вполне привлекательная женщина – подтянутая, моложавая. Повезло ему с матушкой. Умница, с советами сама не напрашивается, властью своей не злоупотребляет, хоть и могла бы! По завещанию мужа, великого князя Василия Васильевича, она стала одним из крупнейших землевладельцев в княжестве, отец наказал ему с братьями во всем ей покоряться. Она же пока в одном лишь свое влияние применяет – старается братцев его строптивых в послушании удерживать. Так что матушка может и не понять его чувств и его слабостей. Осудит. А то и хуже сделает – запретит Феодосии во дворце жить. А ему жаль было бы с ней сейчас расстаться. Конечно, если он надумает жениться, то придется все же что-то предпринимать. Да, о чем это матушка? О сыне, о Ванечке, о будущих детях, о женитьбе…

– Куда нам, родительница дорогая, торопиться? Сейчас, сама знаешь, важнее дела есть. Опять вон из Новгорода вести тревожные. Доносят мне, что заговор там зреет, хотят его жители к Литве отложиться. Несколько семей боярских мутят народ, все власти им не хватает… А может, присвоить нескольким тамошним заводилам звание бояр московских? Например, Дмитрию Борецкому, старшему сыну покойного посадника? – высказал он давно зревшую у него мысль. – Может, это их самолюбие спесивое насытит, – ведь это все же высшая честь на Руси? Может, и себя ощутят участниками одного дела общего – единения да усиления государственного?