Предисловие
Трудно. Ох, как трудно. А ведь хочется рассказать об Ангелах Спасателях. Тем более о встречах и общения с Ними. О том, как Они меня, да и других, казалось бы, уже обречённых, на Ангельских крылышках уносят, и уносили, но неет, не к своим прабабушкам, и не в райские кущи.
Книг уже много написано, но уж очень много воды.
И.
Пока
Единственный был и остаётся тот, кто общался с Ними, правдиво, и очень интересно.
Это Эльдар Ренатович Гарифзянов и Любовь Панова.
Он талантливый писатель, она контактёр. Чудо зеркальце, отвечало ей на вопросы и это помогло, столько книг и таким тиражом издать. Но потом, я его потерял. И книги больше не появлялись. Может звёздная болезнь одолела и издатели отказались. Но книги, конечно очень правдивые и достойные, я все их сохранил, иногда ищу и нахожу, то в чём сомневаюсь. А те, которые печатались до и после него, часто словоблудие, и пустоцвет.
Так вот, чтобы долго не морочить голову своим читателям, догадками пример. Как спасал его Ангел Хранитель. До тогоо… До аварии.
Дематерелизация.
– То, что для Них, Ангелов дело секунда, для нас дилемма. По крайней мере, пока. Да пока мы здесь. В таком грешном теле, и головой, которая иногда как пустая. Вот, после такого вступления, я решился рассказать о своём Ангеле – Спасателе.
Это мы, не часто, но беседуем со своим капитаном.
Он, сначала усомнился, не видел смысла в этой затее.
Но, потом решил, а вдруг, хоть уже и пенсионер, ещё и пригодится.
И вот.
– Наша беседа.
Затянувшаяся, но не утонувшаяся в словоблудии.
… Правда, мой вопрос о том, как он относится к религии, и Ангелам Хранителям, он воспринял как шутку.
– Изобразил на своём лице убиенного. Долго двигал бровями, видно даже как шевелил своими шариками в своей, конечно голове … и мыслях.
Это был, не театр открытой сцены древних зрителей, которые взирали на бой гладиаторов.
– У нас, в Севастополе, есть свой театр, самый древний в мире, действующий…
Ну, вот и мы почти его труженики.
Был, смотрел. Интересно.
А мой собеседник, ведь не просто соседняя улица, где он живёт, в нашем посёлке, ещё и капитан. Правда, тоже не мальчик, пенсионер.
Выдал.
– Ты же знаешь, как нас такого уровня командиров воспитывали да и требовали. Но в любом стаде всегда водились козлики. Те, упрямые, которые делают всегда, так как им нужно и хочется.
Стоят, упёршись рогами в лоб, два козлика, и чем это окончилось? На мостике, высоком и хрупком, а внизу бурная горная, кавказская речушка, ага, речушка, – Терек!
– Упрямые, уверенные в себе.
– Так и у меня были такие и, конечно часто вызывали меня на откровение по этому поводу. Я был нейтралитет. Говорил и верил, что многое, очень много бывает загадочного и чудесного, на нашей Земле Матушке, и уж конечно, как в песне поётся …на земле в небесах и на море, наш напев и могуч и суров… Он тоже мне иногда давал повод для размышления своими россказнями.
И, воот.
Я улучшил, выбрал момент и рассказал ему сначала это.
Спасители
– Есть Книга Жизни для каждого жителя нашей планеты. Он, человек никуда не уйдёт от этой своей программы. А подвиги записываются в его же организме. И, даже то, когда его призовут, Туда, не знают куда, а у нас говорят. Он Богу отдал душу.
– Ну вот, представь. Это, чёткое воспоминание о первом Ч. П.
– Прошло, всего то ничего шестьдесят лет.
– А тогда.
– Я учился в Керчи в ремесленном училище.
– Суббота. Мы четыре человека, двое наших и двое с другого училища, шли вечером, но светло тепло и мухи не кусают, как тогда говорили. Идём в парк культуры на танцы. Парк, море рядом. Красота, да ещё и девочек приглашаем. Ух, радости ждут нас с распростёртыми объятиями. Дорога асфальт, тротуаром и не пахнет, а мы, шпарим прямо, по центру дороженьки.
Четверо рядышком, локтями трёмся. Друзья. Дорога под уклон и нам в спины наши, загорелые, на пляже по воскресеньям… так вот в эти спины врезался на всей скорости мотоциклист. Как мы не слышали, не удрали непонятно. Но только… удар, и, один, наш парень, за пару секунд, … на дороге и, и не шевелится.
– Мы шли плотно. Он был не крайний, и, и как это могло, быть и его сбить, одного, не понятно и сейчас. А всех остальных как ветром сдуло… до того…
… И, ты знаешь, он даже уже не шевелился.
– Ну, милиция. Ну, больница рядом, отнесли на руках, И никто не мог объяснить ни они, да и мы тоже.
***
Прошло столько лет я читаю у Гарифзянова, он общается с Ангелами, я тебе уже это говорил. Так и у него было два случая. Машина. Скорость. Лобовое. Жена насмерть, а он лежит на обочине и ни одной царапины. Потом Ангелы ему сказали, что его аккуратно из машины взяли и уложили на травку…
– Дооо, Тогооо. До поцелуя, такого, смертельного.
– Машина металлом.
– Вот тебе, помнишь, загадку, детская,… А и Б сидели на трубе, А упала, Б пропала, что осталось на трубе. Помнишь, считалки в детских играх были и, и такое случилось у него, Рената, два раза. В жизни. Как. Я спрашиваю. А? Ты можешь объяснить или отрицать?
– Вот тогда.
– На дороге, мы были одни, и никто не поверил, зевак потом было много, думали, что мы его побили, ну подрались, пацаны. Но после больницы поняли, что только то, что случилось это удар мотоцикла, хотя и они,– мотоцикл и водитель отделались далеко не царапинами. Но это были не кулачные тумаки. Он, бедняга и отдал Богу душу.
*
– Нет. Сказал капитан.
– Ты сегодня, что – то тему чёрствую завёл.
– Где мои собачки. Пойду лучше в горы. Там веселее. Светлее. Теплее на душе.
– Или выдай, другое. Мы же отдыхаем, а не решаем глобальные проблемы человеческой сущности.
– Ну, хорошо.
* *
– Вон, смотри. Малыши на горке играют. Я вот таким был. И, заснул на горячей русской печке. Проснулся… Вернее. Пробудили меня в казане, в котором варили молоднякам сосункам телятам пойло.
Как я там очутился, сколько лет прошло, и не смогли ни я, ни моя мама сообразить, как я свалиться с печки, русская печь, и сверху ещё спали всегда дети и старики. Потом угодить в этот огромный совсем не целебной водицы и не аквариум. Почему не сварился. Хотя свалился. А крышка на этом огромном казане была как вафельница, на поперечной верхней части казана, из досок была ось, чтоб не открывать тяжёлую крышку, её просто нажимали на край и сыпали туда крупу или проверяли готовность этого варева. Вот я свалился и сама она захлопнулась. На этой поперечине.
Как это варево успело остыть и не сделать из меня, страшно подумать что. Кто и как меня спас?
… А неделю тому прошло 6 дней, меня украли горные бандиты но наш начальник отряда беженцев, автоматной очередью доказал, что они украли. И усадили меня в корзину, где сидели их ребятня три человечка.
Это была война сорок первый год. И мы, ну не мы. Взрослые эвакуировали домашний скот подальше от линии фронта. И забрались в Кавказские горы. Вот там и случилось это. Потом остановились и жили в землянках там, около Каспийского моря. Мама рассказывала. И. что бы там со мной было. Явно не детский сад с продлёнкой, и субботами, воскресеньями, какие сейчас бывают.
*
– Мой собеседник, капитан почесал затылок.
– Похвалил за память, и дал добро ещё на одну историю, где мне тоже пахло не малиной.
Теперь уже я почесал затылок и поблагодарил за внимание, к моему купанию но, не в священной купели.
***
Керчь. Ремесленное училище. Мы на военном заводе, Залив назывался тогда, да и сейчас. Хотя прошло опять двадцать пять, а точнее, более, чем шестьдесят пять. Неделя теории в училище. Неделя практики. Я в цехе номер пять на стапеле. Перед стыковкой секций корабля они стоят, а мы и работяги, завершаем положенные работы. То фаску рубить отбойным, пневматическим аж иней летит с этого молоточка, а сталь на верхней палубе семёрка, если не ошибаюсь. Приходилось и в кормовом отсеке, весьма стеснённом, клепать кронштейны гребного винта. Помню, ух, ох и работа, не зря нас судосборщиков дразнили глухарями. Это не птичка, щебечет, потом, глухой, как пень после смены, я тогда на гармошке учился играть, так в общежитии хоть и не шумно вечером, а после смены в ушах треск, звук гармошки как гвоздь по стеклу. Какие там мелодии, Семёновну, частушку, тогда уже мог выдавать, плохо улавливал пианиссимо, как говорят музыканты.
Да ещё и там в отсеке, где на века закрепили этот кронштейн, горн с дымком, правда кокс уголь, он хоть и бездымный, не задохнёшься как от горючки, такой уголь был. Только он, этот хорошо горевший и не дымивший, не способен был греть до посинения не нас, а метал до красного, а потом чуть почти белого цвета, заклёпки для кронштейна гребного винта. И воот, горн – жарко там бывало и зимой в морозы, хоть и крымские не северные.
А мне тогда нужно было вместе с рабочим, к верхней палубе, но снизу, комингс люка рядышком, просверлить и потом заклёпки на переборке. А она, эта полоска стали как бы на потолке.
Рабочий отлучился, пошёл в инструменталку, ну склад где инструменты мелочь выдают по маркам, для работы. Я решил сам просверлить отверстие, дрелью без разметки и следа керна, разметку сделать. Нет. Не сделал, да и как один без поддержки подушкой с другой стороны, но подушки не той, которая под ушки, в мягкой постельке, с пёрышками мягонькими, а кусок болванки. Нужен металл, что бы керн оставил гнёздышко для сверловки.
Стал на козлика и, и приложился к металлу, где была разметка для заклёпки. Приложил, включил и сверло поееехало, и вместе с, пистолетом сверлом и шлангом… пооошло вниз и… и, я с ним. Туда не знаю куда. Вниз. … Высота… метров не меряно а, внизу бетон и метал, ждут шампуры или головой в бетон.
– Дааа. Перспективка…
Пропел, сквозь зубы капитан.
– Повеселил.
– Спасибо.
Отдых мне называется…
– Титаник, наверное, нежнее целовался с айсбергом…
*
Прибежал рабочий, к которому нас всех мастер наш расставлял, распределял. А он, работяга, не поставил леер, хотя бы временный на прихватки или ещё чем положено по технике безопасности. Дудки. Ничего. Свободный полёт в никуда и никакой космической невесомости. Маама, не успел я даже прошептать…
***
– Хватит. Довольно. Такие страхи. Не нужен мне такой отдых, где уже не отдых и, и даже…не дых. Ты видимо уже и не дышал.
–Такое.
– Вздохи…
– Ахи.
Выпалил залпом мой собеседник, а потом смягчился.
– Нууу, ладно. Ты здесь, не хромаешь и голова, кажется на месте, если ещё и мирно закончится, без твоих похорон или больницы и, ты, собственной персоной – кукла неваляшка в гипсе. Давай. Только с хорошим концом.
– Выстрелил свой китовый гарпун, – словесный заряд, мой капитан.
… Тишина за приморской заставою,
Спят деревья у сонной реки…
Так почти поётся в песне. А здесь, а таам. Тоже тишина. Пока…
– А моё тело, вниз, головой, висело, пока, ещё, живое…
На корабле, военном, в будущем, но сейчас одна только секция, и, и таам, две ноги.
Вернее два ботинка, которые застряли между палубой хоть и не верхней, и постель, стапель называется, на которой и устроилась пока целая корабельная секция, многотонный груз, и, и, вниз, головой, зависло, тело, практиканта, с ремесленного училища номер семь, города Керчь.
И.
И, когда рабочий увидел, что его практиканта нет, глянул и увидел, ботинки, вернее подошвы с подковками, железными…
Затянувшаяся немая и не моя, а, в театре жизни, сцена.
… Орать. Звать на помощь бесполезно Шум на заводе на фортиссимо, как говорят музыканты, но сейчас не до музыки…
– Да и голос пропал, у моего коллеги. За такое его и в тайгу могут упрятать или хуже, как врага народа, тогда это было в ходу, и часто. Сталинизм ещё жил…
*
… Эти ботинки и самого практиканта извлекали из клоаки жизненной, точнее,– железной западни, вспомнить потом ни он сам, и даже все рабочие,– не смогли. Тем более я сам был без ясного сознания, был глух и нем, как якорь, который валялся на задворках завода около старого катера.
… Вспоминали потом, когда прошибло потом страха, и висящего и бегающих вокруг да около. А мне чего потеть, когда нужно висеть и не шевелиться. Иначе совсем не пробудиться от такого, совсем не летаргического сна. … Но потом, рассказывал, я, сам, проснулся, якобы проснулся от того, что получал не от любимой девушки, совсем не ласковые пощёчины, – поцелуи, да, от девушки, которой пытался пробраться пальчиками, нежно, узнать, а чавой-то там у неё, и, незаметно, по партизански, чуть ниже, чем пупок и чуть выше, чем колени…
А всё просто. Его освободили из железного плена собравшиеся спасатели, просто рабочие, из соседних отсеков, корабля будущего, которые трудились на нижней палубе, и увидели первыми это чудо, которое свалилось явно не с Неба,– и совсем не манной небесной. И, вот они эти коллеги, пробуждали и приводили его в себя нежными пощёчинами.
Скептик, правда, в одном экземпляре, сосед, прогнозы пытался выдать словесные, дескать того, – загнулся. Его самого чуть не загнули и не сделали из него блин всмятку. Но, когда ботинки зашевелились. Решили, что от такого страха действительно можно было и забыться и заснуть…
– Но.
– Потом.
– Правда. Потом, уже другой работяга, поумнее, когда уже я подавал первые признаки жизни и привет с того света… выдал.
– Мужики, он долго не приходил в себя, потому что сердце было в пятках, ушло так далеко от такого полёта на тот свет. Всё – таки страшно. Молодец. Наш парень. Но не долетел. Не дали своими поглаживаниями по щекам пацана…
А…
– Выручили ботинки, кожаные, а халявки керза, ну керзовые. Вот на этом одном правом ботинке его и заспининговал, корабль, военный, будущий. Потом ботинок, в котором осталась маленькая дырочка пырочка, и она эта подруга моей жизни удержала меня пока, на этом Свете. А ногу. Целая, только на щиколотке, ну косточка такая, была царапина, благо косточка и совсем небольшая, а не моя большая, не очень большая пока, ягодичная мышца…
… – Ты знаешь, капитан, нужно знать устройство корабля. Хотя бы, как нам преподавал Игорь Алексеевич Козлов. Вот его теперь открытый урок, который, в моей голове загруз, как на мелководье сухогруз.
… – Что бы соединить секции корабля, нужно его стыковать, вот они и рёбра жёсткости, из полособульбовой стали и приварить сплошным швом, электроды тройка, и, конечно зачистить стыковочные швы. А на этой самой полособульбовой стыковке должны быть шпильки с резьбой. Вот. Воот оно, вот оно, на свисток намотано. Как в анекдоте. Эта самая шпилька, зацепила за ботинок, да так ювелирно, что не пронизала ступню, на вылет,– насквозь. Но след на ноге остался, заметный. Это и спасло меня. Повис на этой шпильке с резьбой, правым ботинком…
… Ну, а ты не волнуйся теперь капитан. Дело прошлое. Но не забыто. Хоть и не веришь. Что такое могло быть. А что, ещё совсем не до смеха было на другой день, но слава Богу не со мной.
– Ты, конечно хоть и не доверяешь Ангелам Хранителям, но так ювелирно спасти меня могли только Они. Желанные Спасатели и Хранители. Вот с тех пор я и называю Их, моих, Ангелов, Спасателями. Ювелирно сработали и быстро. Молниеносно. Ррраз и не на Кавказ. И не на бетон.
… – На другой день успокоились и стали измерять, и не верят, расстояние между полособульбами такое, что я, даже не с пузом, стройный был, а пройти не смог бы если и попытались бы меня примерять, не влез бы даже без одежды. Вот где и чудо, протащить медведя через игольное ушко. Три дня потом мужики, которые участники на нижней палубе были, и мой рабочий, дело до ругани доходило, творческой, конечно, загадочной. Вот и они спасатели…
*
– Ну, говори, толкуй дальше, хоть и страшно чуть было, даже мне слушателю, но ты лессируешь таак, как живописец красками, которые, уводят меня в сторону от скорой помощи от твоих таких песенок жизненных. Хорошо хоть не трагедий. Давай. Включай свои записи. Я, правда, слышал, что на Том Свете всё читают. Всё записано в твоём персональном магнитофоне, поэтому и верю.
– Давай.
– Давай дальше.
– Ты знаешь, вот слушаю и, слышу твой голос совсем не пацана, а жизнь то интереснее становится, нет стены. Китайской. Перед твоим носом… Неет. Лбом, которым стену говорят, не прошибёшь. А и ход могут найти и сквозь стену.
– А кто?
– Всё.
– Всё другое. Жизнь подвигается или продвигается. И ждёшь, а ведь интересно моё завтра, отдушина, она уже и в голове и пространстве.
… Смотрю, ты уже пыжишься. Что, ещё страхи с улыбкой внутри.
– Да? А может нам за пивом вспорхнуть. Хороший ведь повод. И мера.
– Правильно, мягкая. Ласковая. По одной, питерского пивка. А?!
… – Помнишь, как раньше юные пионеры салютовали, – всегда готов.
– Вот и я открываю тебе шлагбаум таможни молчания – слепоглухонемым.