Отель «Нью-Гэмпшир»

You can check out any time you like But you can never leave!The Eagles, «Hotel California»Наверное, Ирвинг прав. Потому что я тоже думал когда-то, что всё у меня обязательно будет хорошо и славно, и будет любовь, и будет счастье, и смысл тоже будет, и будет всё-всё-всё вообще. Наверное, все так думали. А потом – бац! – и ты уже взрослый, и жизнь начинает разгоняться вниз, и ты понимаешь, что жизнь твоя стала каким-то чёртовым отелем. Где постоянно снуют какие-то странные и не очень симпатичные люди, а родные и дорогие уходят и не возвращаются, и всё привинчено к полу, и ты не радушный хозяин, а какой-то жалкий забитый постоялец из углового номера, а где-то в ванной с тошнотворно-надсадным булькающим звуком всплывает Грустец.Ты пробовал травить его, поджигал и вот теперь утопил, а он, каналья, не тонет, прямо Распутин какой-то. И остаётся только сидеть и печально удивляться тому, что жизнь внезапно стала какой-то чужой, а забавная семейная сага – безумным постмодернистским макабром в отрыве от реальности, и не вернуться назад. Ирвинг, жопа с ручкой, ты что такое творишь, а? Я хотел почитать про милых фриков и медведя на мотоцикле, зачем ты так, а?И что делать – я топил, а он не тонет. Или идти тихонько сквозь годы по обшарпанному гостиничному коридору, захлопывая за собой двери и не оглядываясь назад, или вот, пожалуйста, окно. Так или иначе, в конце коридора всё равно окно, так не проще ли сразу? Потому что ты, например, карлик, или совсем не умеешь целоваться, или мышиный король. Потому что-то где-то четыреста шестьдесят четыре, а ты так и не начал считать, и не знаешь, как сказать, что любишь, потому что:– ты гей – таксидермист– ты влюблён в собственную сестру– ты старая дева со штангой– ты слишком умный, но очень грустный медведь– ты девочка – радикал с кучей мусора в голове– ты бездарность по сравнению со Скоттом Фицджеральдом– тебя изнасиловали в детстве– Грустец не тонет.Ирвинг, мать твою, что ты такое курил, а? Зачем ты с ними так? Зачем ты так со мной, а? Они ведь не заслужили и не виноваты, да и я, наверное, тоже. Слишком много крови и schlagobers, и боги, как же талантливо.И вот твоя неосуществлённая любовь разрастается, как раковая опухоль, и ты кричишь, и плачешь, и бьёшься в агонии, и во всём великом и могучем не хватает слов. Weltschmerz, ощетинился своими жесткими согласными и сидит, смотрит. Слово – надгробие, слово – приговор. Любовь камнем лежит на сердце, на живую нитку привязанная, и тоже не тонет, хоть и такая невыносимо-тяжёлая, а так хотелось бы утонуть, но любовь не тонет и вместе с ней сердце. И где-то поблизости так и маячит окно и в нём бессердечные тела Габсбургов, и так не хочется к ним лежать под weltschmerz и слушать безумные оперы Доницетти. И ты уже не понимашь, где кончается любовь, а где начинается Грустец. Если религия – просто очередная разновидность таксидермии, то любовь определённо подвид Грустеца, особенно пакостный и непотопляемый. И остаётся только учиться говорить самому и плавать, тоже самому, раз уж такая штука. И хорошо бы украсить отель к Рождеству, раз уж всё же. И непременно жить дальше и верить, и не сдаваться. И найти свою любовь, и потом уже не отпускать, хоть это и так трудно, что совершенно точно понадобится медведь, здоровенный, как эйфелева башня, и умный как четыреста шестьдесят четыре Эйнштейна. И верьте Фрейдам, обоим, и не расставайтесь с бейсбольной битой, потому что мало ли, и обязательно запоминайте сны, а лучше записывайте в тетрадочку. И самое-самое главное, умоляю вас......проходите мимо открытых окон.

Дорогой Джон!Ты, конечно, извращенец, но я тебя обожаю!Любовь эта граничит с мазохизмом, боль и наслаждение на каждой странице. С моим сердцем ты обращаешься с деликатностью ножа для колки льда. Измочалишь его в мелкую крошку, заставляя сначала привязаться к твоим героям, а после изощренно их истребив. Подчеркиваю – изощренно. Убийственная фантазия. Убийственные книги.Не икалось ли тебе на прошлой неделе? Я побывала с визитом у семьи Берри. Милейшие люди. Главная их беда в том, что они попали к такому кровожадному богу как ты. Как только я заселилась в отель «Нью-Гэмпшир» №1, я собрала маленький чемоданчик и отправила свою логику в отпуск. Здесь она мне не пригодится. Она слишком стандартна для этого места. К твоим героям, дорогой Джон, нельзя подходить с обычным мерилом. А вот Берри держатся молодцом, несмотря на весь тот ад, который ты на них вывалил. Это не семейная сага, это семейная анатомия. Ты срываешь все покровы с маниакальностью эксгибициониста. Всё началось с того, что Вин Берри купил старого медведя, мотоцикл, родил пятерых детей и купил старое здание женской семинарии, чтобы перестроить его в отель. Какой простор для твоих фирменных пыток! …так вот мы приближались к Рождеству: размышляя о росте, подслушивая любовь, отказываясь от ванн, подбирая подходящую позу для мертвой собаки, бегая, отжимая тяжести и надеясь на дождь.На самом деле эта фраза неимоверно точно характеризует всё твоё творчество. В этих строках ты весь. В твоих романах будничное так естественно переплетается с патологией, извращениями и насилием, они так неотъемлемы друг от друга, что вскоре и сам перестаешь различать, а где, собственно, грань. "Если вы хотите легкой жизни, сказал старый Троцкий, – вы ошиблись столетием".Если вы хотите легкой книги, сказала я, – вы ошиблись автором.Ты же все жилы вытянешь. А потом приласкаешь языком по ранам (ох уж этот мне язык, знаток всех эрогенных зон чеканутого читателя), излечишь, успокоишь и всё лишь для того, чтобы опять порвать душу в клочья. Жестокий и щедрый демиург.Дорогой Джон! Ты – болезнь. И в моем случае уже хроническая.Каждый твой роман как ожог! Больно же!Пиши еще, умоляю!

Я кажется нашла свою книгу Джона Ирвинга. Семейная сага «Отель Нью-Гэмпшир» покорил мое читательское сердце.У меня семейные саги ассоциируются со сложными романами, с глубокой драмой, но в этом романе герои всегда какие-то веселые, еще и непредсказуемы в своих реакциях и поступках. Могут купить старого медведя на мотоцикле, например, чтобы ездить с ним по стране. Да они проходят сложный путь, но это настоящая семья мечтателей, у которых есть старый отель, старый пес по имени Грустец и много любви.Роман «Отель Нью-Гэмпшир» еще более феерический в плане поворотов сюжета и яркости героев, чем то, что я читала до этого у автора. Но в этом внезапно для меня стало проглядывать некое очарование. Тем не менее чтение оказалось столь же грустным, сколь и веселым. Да, в книге есть самый настоящий грустец, много грустеца. Но трагическое у Ирвинга соседствует с комедией настолько, что переход от слез к смеху может произойти уже на следующей строчке текста. И в этом есть что-то такое подлинное, что несмотря на необычность истории, находишь в этом много близких и понятных тем.Книга стала по-настоящему важной для меня, и кажется я еще долго буду ее обдумывать и вспоминать. Как бы странно это не звучало, мне нравится, как естественно в романе смерть соседствует с жизнью, являясь ее частью. Наверное, книга оказала на меня столь сильное впечатление во многим как раз из-за этого.В моем восприятии смерть разрывает полотно жизни, я испытываю растерянность и боль. Ирвинг словно говорит, что утрата – это естественно, и можно не только продолжать жить, но даже смеяться. Возможно это очень простая мысль, но для меня почти революционная.