Врунгель

– Цветов, не дождался, жаль, – с упреком заегозил он, слезая со стола.

– Ну, ты…– Пал Палыч, согнувшись и сморщившись, всеми телесами колыхался от смеха. Остальные однопалатчики тоже в меру возможностей давили улыбки – а смех после аппендицитной операции, мягко говоря, дается тяжело. Что и сказалось на Пал Палыче – в какой-то момент его смех перешел в мычание, да такое громкое, что свежеиспеченный танцор побежал за медсестрой, поняв, что с соседом творится что-то неладное.

Однако в 303-ю палату уже направлялся соответствующий контингент административных органов в составе заведующего отделением и дежурной сестры. Столкнувшись в дверях палаты с дядей Сашей, они начали с главного:

– Да как вам не стыдно? – и лишь увидев и услышав (или наоборот?) Пал Палыча, просвистали нужные команды по перемещению больного в соответствующее помещение и удалились. Через полчаса они появились снова и встали рядом с кроватью Петриченко. Первая фраза не отличалась от сказанной ранее:

– Как вам не стыдно? – с некоторым характерным акцентом спросил завотделением. – Больной Монахов, вы взрослый человек, разве так можно? Это вам что, балаган? Это же больница. А вы ведете себя так, как будто вам 18 лет.

Гриня тихонько кашлянул в кулачок. Завотделением посмотрел на него.

– Не в возрасте дело, – понял он свой промах, – а в поведении. А самое страшное в том, что вашему соседу по палате больному Дресвянникову сейчас делают повторную операцию. У него разошлись швы.

– От чего? – спросил из угла Валера.

– Что, извините?

– От чего швы, говорю, разошлись? – по виду атлета было видно, что его это действительно очень сильно интересовало.

– Хм-м… от смеха, так понимаю. Дело в том, что мышцы живота – прямые, косые и поперечные… – и тут завотделением углубился в таинства анатомии и медицины.

Дежурная медсестра весь разговор стояла рядом и молча подтверждала каждое слово руководителя основательными кивками. Тема хоть и касалась смеха, но была серьезной, и даже дядя Саша озабоченно внимал доктору. Но тут произошло то, что… в общем, Антон Петриченко громко пукнул. И не только громко.

– Е-мое, поможет мне кто-нибудь сходить по-большому или нет? – прохрипел он.

Дядя Саша и дежурная сестра одновременно нагнулись за судном, что лежало под Антохиной кроватью, и треснулись лбами. Но дядя Саша как настоящий мужчина не отступил перед болью и продолжил начатое. Он сунул судно куда-то под одеяло Антону Сергеевичу, а потом посмотрел на него и спросил:

– Я попал?

– Да, – просипел Антоха.

– Давай аккуратно, не спеша. И не напрягай косые мышцы живота, ты нам еще нужен.

Гриня уже просто мелко трясся, двумя руками придерживая место наложения пластыря. Валера лежал, закрыв руками голову. Не смеяться было невозможно, и все пытались этого не делать. Но сама атмосфера, выпученные доктора, отрастающая шишка на лбу дежурной сестры… И это амбре! Но даже дядя Саша играл свою роль до конца. Он повернулся к завотделением и, потирая лоб, спросил:

– Я все правильно сделал для больного Петриченко? Я все ему правильно объяснил?

Доктор уже открыл рот для ответа, но начинающая смахивать на единорога медсестра потянула его за рукав и, назвав по имени-отчеству, попросила: мол, пойдемте, а? Тут к ним повернулся Антон.

– Как вас, извините? – прохрапел он и вопросительно взглянул на завотделением.