Врунгель

И вот дяде Саше стало скучно. Ни поговорить не с кем, ни в домино поиграть. Но, учитывая то, что человек он был веселый и неунывающий, это его сломить не могло. Сначала он предложил пройтись по коридору Грине, но тот отказался. Потом начал было беседу с Валерой, но атлет был не в духе, разговор не поддерживал и все ковырялся в повязке, стараясь разобраться, насколько большим окажется шрам после операции и как это скажется на его культуристической карьере.

– Ну, вы, блин, вообще к кроватям приросли! – вздохнул дядя Саша. – Как же у вас швы будут затягиваться, если вы постоянно лежите? Надо же двигаться, ходить. Вот я не лежу, и смотрите, – он продемонстрировал чистый пластырь на животе, – меня скоро выпишут, и я пойду баб щупать! А вы так и будете тут другой геморрой отращивать заместо вырезанного!

– Ты такой простой, дядя Саша, – заныл Валера, глядя на свой пластырь, – может, у тебя организм другой? Может, на тебе как на собаке все заживает?

– Да, – поддержал его Пал Палыч, – вот у меня за два дня что-то там явно не схватывается. И я боюсь вставать, честно скажу. Буду вставать, да, но потом.

– А ты, дядя Саша, скажи, кстати, – вступил в разговор Гриня, – ты сам-то откуда знаешь, что там у тебя все заросло? На перевязке тампон уже убрали?

Дядя Саша почесал голову.

– Да вроде нет, – озадаченно ответил он. Но тут же, словно вспомнив о своей веселой натуре, улыбнулся и сказал: – Но я же сам чувствую. И пробежаться могу, и наклониться. Да хоть станцевать!

– Ой-ой, только не надо, – Пал Палыч махнул рукой в сторону такого бодрого на словах соседа.

– Что? Не веришь? – Дядя Саша обвел всех презрительным взглядом. – Все, что ли, не верите? Ну, смотрите…

Надо отметить, что указанной палате – да ладно, ладно, номер у нее был 303, – так вот, 303-ей палате не очень повезло с пейзажем за окном. Выходило оно во двор, на внутреннее больничное хозяйство. И непосредственно к указанному окну подходила крыша нижестоящего зданьица – небольшого склада. Так вот дядя Саша тихонько встал на стул, потом на стол, открыл окно и вышел на эту самую крышу цвета замерзающей фуксии. Все в палате, по возможности и необходимости, устремили свои взгляды в сторону окна. Все – потому как Петриченко, как оказалось, очнулся от своей нирваны и тоже пялил глаза в направлении машущего всем дяди Саши, благо Антохе никуда разворачиваться не требовалось.

Увидев полный аншлаг на своем выступлении, дядя Саша снял тапочки, и – пошли танцы! Сначала чечетка, потом нечто вроде русских народных, дальше больше. Народ, услышав громыхание жести, стал подтягиваться к окнам и в других палатах. Дядю Сашу это еще больше раззадорило. Он вошел в раж, при этом успевал кивать, махать и подмигивать всем жаждущим зрелища. И все это его так опьянило, что закончить свое выступление иначе он просто не смог – дядя Саша аккуратным фуэте повернулся к зрителям спиной, нагнулся в псевдопоклоне и в этот же момент… снял с себя больничные штаны. А так как выдавать трусы аппендицитникам вроде как не подразумевалось в свете заботы об их здоровье… ну, дальше вы понимаете.

Эффект был ошеломляющий. Даже через стены шум раздавался такой, что его можно было сравнить по громкости с теми воплями, что господин Петриченко издавал в операционной. Кажется, там было все: крики «бис», хохот, вопли работников администрации больницы… Как настоящий артист, дядя Саша выдержал мхатовскую паузу, потом, выпрямившись, натянул штаны и тапки, повернулся и, отвесив всем воздушный поцелуй, почапал обратно в окно.