000
ОтложитьЧитал
Деревня Глины. Мыльня
Оба княжича нетвёрдой походкой вышли из столовой, через сени, на крыльцо. Глубоко дышали вечерним морозцем, приходили в себя.
По двору пробежали три банные девки-мыльницы. В простых исподних сорочках, с тёплыми платками на головах, покрывших распущенные косы, которые распускали не каждый месяц. Бежали, хохоча и поглядывая на обоих княжичей.
И так у них на бегу поднимались и опускались полные груди, так зазывно тряслись зады, что у обоих молодых мужиков мигом выдуло половину похмелья, и они резво побежали вслед за мыльницами.
* * *
Поначалу Граня как-то не особо воспалился. Но девки своё дело знали. И кружились по жаркой мыльне, раскрыв рубахи до пояса, трясли грудями с розовыми торчащими сосками, а потом уж, совсем голые, с русыми завитками между ног, повернулись и завертели смачными румяными от жаркого воздуха задами под весёлую песню: «Разлюли моя малина, как пойду я поплясать…» и уд княжича ответил им твёрдостью.
Сами же мыльницы следили за сильным паром, замачивали веники, подавали рушники и полотенца.
Не стесняясь другана, Милослав «любился» сразу с двумя девками, то пристраиваясь сзади, то сажая к себе на колени.
– Ты всегда так? – Удивился Граня новому в телесной забаве. – Как у тебя сил хватает?
– А вот так. – Вытерев ладонью пот со лба, и, отпив хмельного квасу, Милослав цапнул за ляжку ближайшую мыльницу и повёл руку вверх, в развилку между её ног. – Меня же в мою первую взрослую Купальную ночь не поделили две молодухи с Рудых Болот, зажали, и обе надо мной старались до утра. Так вот я к таким телесным радостям и привык. Одной мне не хватает. Попробуй, княжич, понравится.
– В следующий раз, – устало отговорился Гранислав, отталкивая от себя захмелевшую и особо назойливую мыльницу. – Пойдём спать, утомился, аж падаю.
– Ещё один заход! – богатырский засмеялся Милослав и развернул к себе спиной ближайшую мыльницу. Придвинул её к ближней лавке. Девка, упёршись в неё руками, послушно расставила ноги. Вторая деваха смотрела на быстрые движения Милояра внутри подружки и завидовала.
* * *
Распаренные, в одних сорочках по колено, друганы перешли босиком по снегу в дом, в столовую, где и заснули на лавках.
Укрыв мужчин одеялами, Зореслава велела Шуре и двум тёткам-убиральщицам очистить столовую, дабы не несло дурманом от бутылей с вином и медовухой, а еда не дразнила мышей.
Мыльницам княжица приказала выдать по куску отбеленного тонкого льняного полотна «за пострадание». Девки ноги не сводили после двух мужиков. Но для того и брали самых крупных и красивых – летом грибы-ягоды собирать, варенья варить, зимой полотна ткать да вышивать, и круглый год ублажать приезжающих.
Кто ж откажется от такой работы, лёгкой да сладкой? Да и не всех желающих девок приглашали. Княжичи устраивали смотрины, выбирали девок-мыльниц всей семьёй, дабы не осрамиться перед гостями.
* * *
На утро, с трудом очухавшись, Гранислав сел на жесткой лавке и долго тянулся всем телом вверх и в стороны. С пола, из-под одеяла, на него с тоской смотрел Тоша.
– Водички-и-и… – только и смог сказать парень.
– Вина надо. – Решительно вошла в комнату Зоря с подносом в руках, одетая в праздничное платье. – Чем отравился, тем и полечился.
На подносе стояли деревянные кружки с хмельным квасом, ломти хлеба с птичьим мясом от вчерашнего застолья и мочёные кислые яблочки.
Смешно перевернувшись на карачки, Тоша нелепо держался сначала за лавку, а после за подол юбки и ноги Зори. Выпрямившись, он чуть не выбил головой поднос из рук княжицы и ухватился за кружку.
Наблюдая, как молодец, одного с нею роста, жадно пьёт вино, Зоря присмотрелась.
– Тошка, как же ты повзрослел. Стал видный и статный. – Восхитилась она. – Слышь, Граня, а приятель у тебя красавчик.
Жадно выпив из своей кружки, Творемир тут же взял вторую, но задержался, с боязнью глядя на Зорю в два раза шире его.
– Забирай Тошку, – нетрезво разрешил Граня и выпил своё вино. – Хотя – нет, не выдюжит он тебя… Чего я несу какую-то муйню? Пора идти в мастерские за посудой. Спасибо, Зоря, вовремя ты с винцом. Как там Милослав, живой?
– Брательник отсыпается, просил рано не будить. – Отмахнувшись от запаха перегара, Зореслава кивнула на дверь. – Пойдёмте в поварню завтракать, здесь, в столовой, накрывать сегодня не буду, не натопишься на вас, холодно, а дров жалко.
* * *
Неугомонный вчера Милослав болел похмельем. У него, как держателя запаса всей деревни Глины и соседних хуторов, были в закромах и мука, и рыба во льду, и солонина в бадьях. В закромах с потолка свисал гроздьями лука так плотно, что и не пройти, только палец просунуть. Чеснок и морковь хранились во множестве ящиков с солёным песком. Продукты просматривались каждую седмицу.
Но Милослав считал – пусть мастеровые мужики сами добывают пропитание, а то нарожают по десять-пятнадцать детей и корми их за общинный счёт. Не дело это.
А сегодня он жмурился на солнечный свет сквозь бычьи мочевые пузыри на окошках его клети и, лежа на боку в постели, медленно отпивал из кружки вино, пытаясь прийти в себя.
– Гранислав сам разберётся с посудой, не маленький. А мне плохо…
Деревня Глины. Посуда
Сторговались Гранислав и Творемир в трёх дворах.
При подъезде высоких расписных возков, на крыльцо степенно, но быстро выходили хозяин с супругой и старшими сыновьями, за ними толпились дочери. Все девушки в шубах, а не в тулупах, распахнутых по случаю оттепели. У мужчин короткие мятли и высокие шапки, на поясах ножи в украшенных кожаных или берестяных ножнах, на груди и поясах праздничные обереги. У хозяйки и девиц на головах под платками венчики. И все девицы успели подрумянить щёки свёклой и навести сажей брови.
Сойдя с крыльца, хозяева шли с подносом к княжьим возкам и предлагали гостям кружку горячего взвара. Вина и медовухи, как понял Творемир по вздохам мужиков, в деревне не осталось. Вместо закусочных пирожков на подносе горой лежали обязательные в Глинах ватрушки, явь гончарного круга, с разноцветными начинками. Белые творожные, красные клюквенные, желтые медвяные и зелёные, с засоленными травами и чесночком.
К полудню Тоша окончательно оклемался и с нарастающим интересом рассматривал гончарные мастерские. В них стояли особые округлые печи с топкой внизу, с открытым зевом во внутрь, с трубой, выходящей в крышу. У стен высились надстроенные в несколько лесов полки с готовой посудой, с забавными свистульками и фигурками богов. По углам мастерской горой стояли мешки с морозной глиной. И на самом почётном месте красовались деревянные круги с верёвочными приводами и высокие стулья перед ними.
Торговаться Творемир не спешил, цепко держал в руках бочонок с медовухой и тщательно выбирал посуду, впервые в жизни ощутив свою важность и отношение к княжьей семье, в доме которой он жил с детства.
В самой большой мастерской Творемир, оглядывая полки с изделиями, увидел высокую корчагу с дырочками.
– О! Давильня ягодная! – Обрадовался он. – Повариха Радмила в этом лете расколола последнюю, просила привезти.
– Для себя делали, – встряла в разговор хозяйка, оттеснив обеих праздничных дочерей, ходящих за гостем. – Только одна осталась.
Хозяин Бодоша и его трое сыновей молчали, смотрели по сторонам, скрывая жадный голод, стараясь не задерживаться взглядом на дубовом бочонке Творемира.
– Колбасы круг. – Ни на кого не глядя, объявил Творемир. У мужчин вздёрнулись кадыки под бородами. – За ягодную давильню. Солонины два шмата и бочонок крепкой медовухи за остальную посуду.
– Берём! – Решительно перебил жену Бодоша, собравшуюся торговаться. – И можешь по древне не искать. Давильня товар штучный, только мы делаем.
И дальше гончары разговаривали деловито, предлагая свои изделия, разливая по чашкам медовуху из немедленно вскрытого бочонка. Солонину, просо и подмороженные овощи рассматривали сбежавшие к саням обе девки и их мамка, стараясь не прогадать при торге.
Тошка-Творемир громко разговаривал и важничал. Доставал наугад из мешка пряники и отдавал их в ещё тонкие и ухоженные пальцы девок. Те краснели и брали.
На кемарившего в санях Гранислава, женщины и девушки заглядывались не меньше, но он, усталый от вчерашней мыльни, ни с кем не заигрывал, лежал на сене и, после очередной поднесённой чарочки, щурился на солнце, дышал и слушал капель с крыш.
* * *
До сумерек по дворам хозяйки с дочерями паковали в солому и мешки посуду разных видов. Граня велел брать всё – и простые горшки и чашки для поварной, и расписные для столовой.
В дом княжича Гранислав и Тоша вернулись усталые и похмельные.
А вечером опять напились вина, доели от вчерашнего угощения, да ещё и повариха Шура сделала на сковороде яишню о десяти утиных яйцах с луком и грибами. Еле дышали к ночи.
Третьего дня, после сытного обеда, переобнимавшись с Милославом, Зореславой и всей дворней, отправились обратно домой.
Конь Топыч, заскучавший без пробежек на конюшне, бодро тащил сани, нагруженные грудой мешков с посудой. Осоловевший от пития Тоша, не особо его подгонял.
Утомлённый гостеванием, Граня дремал у задника саней, придерживая посуду. Под боком что-то мешалось, и он вытянул свёрток. Оказался тот, с сапогами. Продукты обменяли, пряники раздарили, а про сапоги забыли. Надо же было так упиться…
Положив свёрток под щёку, княжич удобно пристроился и сладко, как бывает на морозном воздухе, заснул.
Дорога в деревню Явидово. Встреча
– Граня, просыпайся, кажется, на дорогу ломится лось. – Творемир натянул вожжи, останавливая коня. – Переждём, а то сшибёт.
Вздрогнув, Гранислав сел в санях, огляделся. Из леса, боясь поломать тонкие деревца и замёрзший кустарник, к дороге напролом пробивалась невысокая девица. Лица, из-за съехавший шапки, было не видно, но девица была крепкая и тащила за собой волокушу с тяжелым оленёнком.
– Это Вася-охотница. Она одна на все деревни такая. – Творемир сплюнул в снег, свистнул что было мочи и закричал. – Вася! Иди к нам, подвезём!
Василиса остановилась, разглядывая в голубых сумерках сани. В этот момент у неё развязался серый пуховой платок на груди и упал на снег. И стояла она в распахнутом тулупе, в съехавшей на бок лисьей шапке. Распаренная, тяжело дыша убирая рукавицами волосы с лица…
И тут Граня понял, что хочет её, эту молоденькую бабу. Прямо сейчас, вот такую, растрёпанную, не накрашенную, в старом дурацком тулупе. Такая она светлая, живая и аппетитная. А ведь позапрошлой ночью он с теми, из мыльни, ой, как старался. Но к девке-охотнице тянуло не только удом, но и особым щемящим чувством, живущим в груди между сердцем и животом.
* * *
Больше всего Василиса мечтала сейчас увидеть маму, идущую встречать её с охоты. Обычно мама, увидев издалека, что охота прошла пустой, хромала обратно в дом, не ждала Васю. А если волокуша оказывалась полной, то шла навстречу дочери и помогала тащить добычу. Большого толку от Годиславы, бледной и худой, как весенняя сосулька не было, но мамино беспокойство всегда приятно.
Руки оттянулись от тяжести, ноги гудели от трудной дороги. Но попросила Василиса у Деваны помощи и вот они, княжьи сани. Привяжи к ним волокушу и иди себе налегке.
Как бы услышав её мысли, Тошка соскочил с саней, выдернул на дорогу через высокий сугроб волокушу, вмиг оценил добычу.
– Приличный вес взяла, пуда на три. И как ты, Вася в лесу находишь дичь? Хороший оберег, небось, носишь? Батя отдал?
– Замолчи, Тоша. – В голосе охотницы задрожала злость. – Когда бы он успел…
Не извиняясь, Тоша сменил тему.
– И почему оленёнка? Нельзя же сейчас маленьких стрелять.
– Какой же он маленький? – обиделась Василиса, нагибаясь к валенкам. Отвязывая снегоступы, она бубнила себе в колени. – Посмотри, Тошка, оленёнок летнего отёла. Либо поскрёбыш у старой оленихи, либо третий в помёте, слабенький. И рана у него на ноге, видишь, заветрилась. – Разогнувшись, охотница тыкала плетёными снегоступами в заднюю ногу оленя. – Всё равно не жилец. А для охоты места нужно знать, – выдохнула она. – Сегодня сильно умаялась, тяжело ходить по лесу зимой.
Наблюдая, как Тошка привязывает её волокушу к саням, Василиса поглядывала на княжича. Хороший мужик, пригожий и правильный. Борода кучерявая, золотая, глаза голубые, весёлые и взгляд как будто к себе притягивает. А всё равно не её зазноба. И ростом ниже, и плечами уже. И улыбается хитро… нет, её зазноба лучше. Но живёт далеко, в Глинах.
– Садись, девонька, рядом со мной, до нашей деревни довезу. – Усмехнувшись, Граня подвинулся и сел на край саней. – Либо могу до самого крыльца, но придётся расплачиваться. Завтра заглянешь ко мне в усадьбу. На конюшне у нас тепло… отблагодарю.
Сразу поняв, о чем идёт речь, Вася нахмурилась.
– Я не кобыла чтобы на конюшню меня вести… И со мной нельзя. – Она села на край саней с другой стороны от княжича и насупилась.
– Не замужем она ещё, княжич. – Тоша смущённо потёр нос рукавицей. – Ведогорова племянница, у которого девки-двойни. В строгости её держат. Я пробовал подъехать, Ходогон Бортник пробовал, даже Веля пробовал, не уломали – не хочет, дерётся, а рука у неё тяжелая. Не силой же её брать, что мы, дикие?
– Она девственница? – Удивился Граня, рассматривая колобок в тулупе. – А с виду – молодая баба.
– Зато я долго буду стареть. – Пробурчала Вася из-под съехавшей на брови шапки и поправляя за плечами тул со стрелами. – Мы, в середине зимы рождённые, рано взрослеем и поздно стареем. А я так совсем на Карачун появилась. – Она запихала снегоступы за пазуху тулупа и, устраиваясь удобнее, нащупала что-то необычное под меховым одеялом в санях. Вытащила сапоги, одну пару за другой, повертела их, понюхала кожу, потрогала бусины и восхитилась. – Ой, какие ладные.
– Хочешь, забери их. – Неожиданно для себя сказал Гранислав и придвинулся к девушке.
У него была самая богатая шуба в деревне, на рысях, покрытая заморской тканью. Шапка из бобра подчёркивала его длинные брови, яркие голубые глаза и весёлый русый чуб.
Стесняясь смотреть на красавца княжича, Василиса протянула ему сапоги.
– Своей обуви полно. Шкуру я добываю, а за мясо мне Дуня-вышивальщица валенки и рубахи расшивает.
Но было видно – обувка поразила девушку необычностью. Не взяв сапоги, Граня сжал руки в рукавицах девушки, отчего Вася покраснела и напряглась.
– Мне зазорно с сапогами возвращаться, – мягко урчал Гранислав. – Сестра и дворня засмеют. Скажу им, что потерял, а ты соври, что нашла на дороге.
– Не получается. – Дрогнув, Вася попыталась освободить руки. – Нашла – отдай.
– А я не взял. – Потянув на себя, так удобно сидящую, девушку, Граня засмеялся, её сопротивлению.
За их тихой борьбой с завистью наблюдал Тошка. Он, вот так вот запросто, обращаться с Василисой боялся. И бока намнёт и на всю деревню ославит.
– Да не сопротивляйся, девица. – Граня вглядывался в глаза, девушки и улыбался, чувствуя свою мужскую силу. – Не каждый день сапоги на дороге валяются, а у тебя сёстры двойняшки, пусть носят на зависть всей деревне.
Дёрнувшись, Вася всё-таки высвободила руки и, соскочив с саней, шла рядом, продолжая держать подмышкой две пары сапог.
– Боюсь, княжич, соседки меня сплетнями сожрут, житья не дадут, около колодца толкать будут, пока не упаду.
– Поздно бояться, – Граня свободнее развалился в санях. – Мы сейчас довезём оленёнка до дому, и вся улица будет торчать на крыльцах. Вон уже кто-то не выдержал, по дороге ходит.
Обернувшись на дорогу, Василиса рассмотрела женщину и рядом ребёнка.
– Это моя мама. – Переборов себя, девушка положила сапоги на сено, выбившееся из-под мехового одеяла. – Вышла на помощь с племянником.
– А чего не отец? – Развернувшись, Гранислав сел удобнее и стал разглядывать дома на окраине деревни.
– Погиб мой батя. – Спокойно объяснила Вася. – Вот столько лет назад. – И она, стянув рукавицу, показала три растопыренных пальца. – Медведь на охоте задрал. Батя был пьяный, а лесные звери этого не терпят. Его так и не нашли, только кровяную одежду.
Василиса, как-то по-детски отмахнулась ладонью от воспоминаний.
– Вася! – крикнула худенькая женщина. – Быстрее иди домой, я сварила вкусную кашу!
– Мама! Сотя! – Василиса побежала вперёд по дороге.
Участок дома ограждал от леса ров и высокий, выше сугробов, плетень. На пяти столбах белели надетые и привязанные черепа волков и один медвежий, отгоняли хищников и нечистую силу.
* * *
В, длинном, мужнином тулупе, мама смотрелась совсем маленькой. Шустрый Сотя, закутанный в два платка на тулупе и в большой шапке, исподтишка разглядывал коня Топыча, княжича и Творемира.
Что девушка говорила матери, Граня не расслышал, но, когда сани подъехали ближе к дому, очень худенькая женщина приветливо ему улыбнулась.
– Спасибочки тебе, княжич, за помощь дочери.
– А долг за сапоги я тебе отдам, – перебила маму Василиса. – Могу оленьего мяса принести.
Сидеть перед стоящими женщинами было неудобно. Граня, вылез из саней и взял коня под уздцы, пока Тошка отвязывал волокушу с оленем.
– На кой ляд мне мясо, у нас подвалы не пустуют. – Он обернулся к охотнице. – Ты, говорят, из лука стреляешь лучше всех, даже лучше мужиков.
– О-о! Её даже на соревнования не берут. – Гордо начала говорить женщина. – Сначала не брали – маленькая была, а теперь не хотят отдавать победу!
– Да, да, да! – Скакал около Василисы младший брат Сотя.
– Это точно! – Подтвердил Творемир, передавая верёвку от волокуши девушке. – Рука у неё твёрдая… и тяжелая.
Взяв верёвку, девушка взмахом разрешила племяннику залезть на волокушу и рассматривать оленёнка.
– Сначала меня батя в лес носил на закорках, в торбе-корзине. – Стесняясь непривычного внимания, Василиса всё-таки не смогла сладить с желанием показать себя в лучшем свете. – А после я сама бегала и стреляла.
– Приходи завтра в усадьбу, поучишь брата Святослава стрелять, он у меня слегка того… не охотник. – Гранислав кашлянул в кулак. – Так и рассчитаемся. Прям с рассветом и выходи, сейчас поздно светает.
– С утра ни мама, ни дядя не пустят. – Вася покраснела, и мать это заметила. – Нужно готовить оленье мясо и хозяйства у нас много, скотины, птицы. Весь день займём.
– Обойдутся, – с властным нажимом произнёс Граня. – Ты им сегодня мясо принесла, сапоги сёстрам. Вот… – Он нащупал в мешке, лежащем на санях, крынку и протянул её Годиславе, – …дорогую посудину. И будет с них. Завтра придёшь в усадьбу с рассветом.
– Подожди, Граня. – Тошка подошел ближе к волокуше, пригляделся к оленю. – А чего ты ему, Вася, кровь в лесу не спустила?
Лениво брехавшие на дворе двое псов, учуяв не только чужих людей, но и охотничью добычу, загавкали громче, с переходом на подвывания. На них никто не обращал внимания.
– Ну, ты, Тошка, не охотник… – Подёргав на шее оленя повязку из крапивной тряпки, Василиса надела рукавицу. – Специально ранку воском залепила, как батя учил, затем тряпицей закрепила. За следом крови волки могли потянуться. Ведь не лето на дворе, все голодные, а мороз не даст сразу туше испортиться, да и кровь сейчас в цене.
Слушая дочку, Годислава менялась в лице и с тревогой смотрела по сторонам.
– Доча, ты чего разболталась? Княжичу наши проблемы до одного места, а уши из всех домов уже повылезали. Идём, время быстро бежит, под тёплой шкурой потеряем мясо.
С волокуши соскочил Сотя, встал рядом с женщинами.
– Хочу домой!
– Идём, идём уже. – Вася вместе с матерью потащила волокушу во двор, в приоткрытые ворота.
* * *
Лихо прыгнув в сани, Гранислав тут же опомнился от шального желания покрасоваться и ощупал ближайший мешок с горшками. Вроде ничего не треснуло.
Промёрзнув на морозе, Тоша пустил коня вскачь. Хотелось в тёплый дом, к печёной репе с грибной похлёбкой. И перед дворовыми девками похвалиться посудой, и зажать в углу поварни жаркую Кладю.
А на крыльцо дома вышли две девушки, красавицы-близняшки, посмотреть, как это их старшая сестрица разговаривает с княжичем. Но пока надевали душегрейки и наверчивали платки, засуетились и не успели – расписные сани отъехали.
Деревня Явидово. Любаша
На морозной улице, да ещё вечером, звуки особенно слышны. Слышен не только привычный лай собак, каждое слово, сказанное за три-четыре дома, но и детские полушепоты, и блеяние скотины. Звуки отдаются несколько раз о низкие серые тучи, а затем о твёрдый наст дороги.
Сегодня намечались посиделки в доме ткачихи Славуньи. Она нечасто приглашала к себе, занятая детьми, мужем, его родственниками и хозяйством.
Дом считался зажиточным и просторным, и молодухи и бабы деревни старались приодеться к вечеру покрасивее – бусы с наговорёнными оберегами нацепить, железными браслетами посверкать, понёвы[16] поверх юбок, хоть и с заплатами, надеть. А девицы, которым понёвы пока не положены, надевали поверху третью тёплую юбку, короче остальных, чтобы нижние были видны расшитыми подолами.
К Славунье девицы, что считались в невестах, приносили на общий стол кусок хлеба потолще и на два пряника больше. Особо имущие выкладывали кулёк творога, а кто аж кусок колбасы, который хозяйка резала на тонюсенькие кругляши. Парни больше волокли жбанчики бражки и туески солёных сухарей. И парни обязательно притаскивали с собой по мешку баклуш для резки ложек, чарок и ковшей. Славунья радовалась будущим опилкам, будет, что насыпать новорожденному козлёнку в настил хотя бы на денёк.
* * *
Пока пришли только первые девицы, толкались у костра-обогрева, разведённого у крыльца, смеялись и рассматривали друг друга – нет ли у кого обновок. И первой обсуждали новость: где сейчас встали сани княжича Гранислава. К кому он – к Журе-толстому, к Торче тощему или к близняшкам? О Василисе не сказано было ни слова, ею в деревне интересовались только взрослые парни, да Любомир, делавший для её отца, а теперь и для неё, стрелы и тетивы.
Во двор, в распахнутые ворота, вошла Любаша в старой шубке, выставив вперёд живот. Ещё несколько лет назад она в своей деревне так же ходила на вечерние посиделки, пряла в уголке, песни пела и всё прикидывала, кто будет её мужем. И коса у неё была одна, а не две и волосы не приходилось прятать под платки и шапочки.
Муж Ратибор попался хороший, работящий и ласковый, бил редко. Только вот в этом году как-то неудачно сложилось с запасами и есть в доме стало нечего. Скоро должна была окотиться зайчиха и тогда она могла бы отдать долг зайчатами, но месяц страсть как необходимо продержаться.
Обойдя снеговика у калитки, а затем девушек у костра, Любаша поднялась на крыльцо и прошла в сени. Перед тяжелой дверью в комнату вздохнула, набираясь решительности, и подняла глаза к потолку, взмолясь:
– Помогите мне, Берегини дома и Рода, не оставьте голодать с детьми.
Постучав, она сразу же открыла дверь, сделала шаг и встала.
Комната радовала глаз чистотой. Одетая для гостей Славунья доскребала стол, на который гости сейчас поставят угощения. В углу, сидя на убранной лавке, быстро щепили лучину[17] двое подросших погодков Славуньи – Славодар и Божидар. Рядом на полу сидел и бессмысленно смотрел на огонь в печи младший брат мужа, Неждан, богами обиженный. За занавеской у печи, на материнской половине, шептались свёкор со свекровью.
Особая гордость семьи – большой ткацкий станок, стоял занавешенными расшитыми рушниками, занимая половину просторной комнаты.
На гостью мальчики посмотрели неприветливо, не увидев в руках приношения. Только Неждан улыбался непонимающе и добро.
Оглянувшись на Любашу, Славунья прищурилась, отложила скребок.
– В долг не дам, сама вот гостей назвала, хоть детей сегодня накормлю. Илонег мой стесняется, ушел чистить овчарню.
– Милая соседушка, – Любаша прибавила в голос мольбы. – Мне бы хоть солонины кусок, я бы на три дня наварила, или пяток гусиных яиц, зайчиха у меня окотится на днях, мясом отдам.
Подойдя ближе к соседке, Славунья тихо повторила:
– Не дам. Утки-куры в зиму плохо несутся, и ты знаешь, я сама на сносях, тоже с утра до вечера есть хочу. Спроси у Ведуньи, она не откажет. Или у князей в долг, они обязаны помогать, у них закрома общинные, мы часть урожая отдаём на сохранение.
– Извини…
Ощутив прилив жара на щеках, Любаша развернулась, проскочила сени, перебежала крыльцо и, на бегу здороваясь с девицами и бабами, кого сегодня не видела у колодца, оказалась за воротами, на улице.
Стыдно признаться – была она на прошлой седмице у княгини Умилы, и та дала ей лукошко яиц и ведро проса. А раньше ходила к Ведунье и та, ворча, всё-таки выдала из общинных запасов две копчёных утки и ведро замороженных лещей. Но ведь дома муж, двое мальчонков, свекровь, дед и все они голодные. И она сама ест за двоих, скоро рожать. Идти просить по соседям ой, как не хочется… Неужели опять унижаться?
И тут острым глазом Любаша увидела княжеские сани в конце деревни. Это чей же дом? Надо же, тётки Снежаны. Что же княжич Гранислав там забыл? Любопытно, нужно навестить.
* * *
Перебежав мимо двух домов, держась в тени высоких сугробов, сметённых к заборчикам, Любаша оказалась совсем рядом, заглянула в раскрытые ворота. И тут её в сердце и, особенно в желудок, толкнуло чувство возможной удачи. На волокуше, которую она заметила только теперь, лежал оленёнок. Не освежеванный, не плоский от спущенной крови, а как живой. Значит, в лесу Васька не оставила требухи. А и действительно, такое расточительство можно позволить только летом.
Любаша с супругом старались не есть мяса, детям отдавали, хотя обоих с голодухи заносило от слабости. А сейчас так захотелось мясца! Аж до красных кругов в глазах, до выворачивания желудка и боли в кишках.
В доме всю птицу подъели, оставили только двух взрослых зайцев на развод и зайчонка, и каждый день смотрели на них голодными глазами. Младший сын Мотя орёт – детишек есть нельзя, так вы и меня сожрёте. А голод не тётка – и грызёт и мает. И если хоть кусочек мяса добыть, то какого же она наварит вкусного, с горохом, кислицей и чесноком, варева на два дня! И, может, хоть обрезанные кости дадут или требухи.
* * *
Замечтавшись, Любаша прослушала, о чем там договаривались княжич и Годя-Годислава, только поняла, что Гранислав звал Василису к себе в дом.
Вот разговоры по деревне пойдут! И ведь никто коме неё ничего не слышал. И завтра у колодца она первая всем расскажет о приглашении!
* * *
Сощурившись, Любаша внимательнее вгляделась… Надо же, в руках Васьки-охотницы красные сапоги, не в каждом доме есть такие, а тут сразу две пары… Василиса засунула их за пазуху и пригладила тулуп.
«О чём это я? – Опомнилась Любаша. – Пора идти в землю кланяться, в долг мяса для детей просить. Не упасть бы по дороге от слабости, не растянуться на наледи и повредить тяжелый живот».
С трудом дождавшись проезда мимом себя быстрых княжьих саней, Любаша вышла из тени и открыто поспешила по дороге на край деревни.