John Grisham
GRAY MOUNTAIN
© Belfry Holdings, Inc., 2014
© Перевод. Н.В. Рейн, 2015
© Издание на русском языке AST Publishers, 2016
* * *
Памяти Рика Хембы
(1954–2013).
Прощай, Туз.
Глава 1
Весь ужас был в этом ожидании – терзали неизвестность, бессонница, язвенная болезнь. Сотрудники игнорировали друг друга и прятались за запертыми дверями. Секретари и юристы распространяли слухи и прятали глаза. Все были на пределе и задавались одним и тем же вопросом: «Кто следующий?» Партнеры, или большие боссы, замкнулись в своих раковинах и избегали общаться с подчиненными. Возможно, скоро они получат приказ отправить их всех на заклание.
А слухи ходили самые невероятные. Десять коллег по судопроизводству утратили свои полномочия – это была правда лишь отчасти, на самом деле только семеро. Целиком закрыли подразделение по разделу имущества, с партнерами и прочим – чистая правда. Восемь партнеров по расследованию антимонопольной деятельности перебежали в другую фирму – вранье, по крайней мере на данный момент.
Словом, атмосфера настолько накалилась, что Саманта при каждом удобном случае выходила из здания и работала с ноутбуком, сидя в одном из многочисленных кафе Нижнего Манхэттена. А как-то раз выдался погожий денек и она сидела на скамейке в парке – через десять дней после падения «Леман бразерс»[1] – и смотрела на высокое здание по другую сторону улицы. Дом находился по адресу: 110, Брод-стрит, и все его верхние этажи арендовала самая большая в мире юридическая фирма под названием «Скалли энд Першинг». Пока что ее фирма, хотя теперь будущее весьма туманно. Штат насчитывал две тысячи юристов в двадцати странах, только в Нью-Йорке работала половина из них, и около тысячи специалистов размещались здесь, на этажах от тридцатого до шестьдесят пятого. Сколько из них вдруг захотят выброситься из окна? Оставалось только гадать, и подобные мысли приходили не ей одной. Крупнейшая в мире фирма погружалась в хаос вместе со своими конкурентами. Паника охватила не только этот оплот Закона с большой буквы, но и трастовые фонды, инвестиционные банки, обычные банки, страховые компании, Вашингтон, и на самом дне этой пищевой цепочки – торговцев на Мейн-стрит.
Десять дней прошло без кровопролития, и еще один – тоже. А на двенадцатый день вдруг появились проблески оптимизма. Бен, один из коллег Саманты, подхватил слух о том, будто кредитные рынки Лондона понемногу заработали. Так что заемщики могли найти и получить хоть какие-то наличные. Но позже, в этот же день, слух этот был решительно опровергнут: ничего подобного. И все они снова ждали.
Двое партнеров возглавляли в «Скалли энд Першинг» агентство недвижимости. Один был предпенсионного возраста, и его уже выперли. Второй, Энди Грабмен, был сорокалетней конторской крысой и сроду не переступал порога зала судебных заседаний. Как партнеру, ему полагался уютный офис с видом на Гудзон, правда, отдаленным, и он годами не замечал реку за стеклами окон. На полке за письменным столом, ровно посередине, размещалась его коллекция небоскребов в миниатюре. «Мои домики» – так он их называл. По завершении строительства очередного здания он вызывал скульптора и просил сделать его точную уменьшенную копию, а затем щедро одаривал такими маленькими трофеями каждого из членов «своей команды». За три года работы в «С энд П» в коллекции Саманты накопилось уже шесть таких миниатюрных зданий, но теперь, пожалуй, на этом придется остановиться.
– Присаживайся, – скомандовал Энди и затворил дверь. Саманта уселась в кресло рядом с Беном, по другую руку от него разместилась Изабель. Все трое изучали свои ноги и ждали. Саманта ощущала непреодолимое желание схватить Бена за руку – так делает испуганный заключенный при виде расстрельной команды. Энди рухнул в свое кресло и, избегая смотреть им в глаза, но твердо вознамерившись дать оценку ситуации, принялся подводить итоги печальной ситуации, в которой они оказались.
– Как вам известно, две недели назад холдинг «Леман бразерс» приказал долго жить.
Да неужели, Энди? Финансовый и кредитный кризис поставил весь мир на грань катастрофы, и об этом знал каждый. Но, как опять же всем было известно, Энди никогда не отличался оригинальностью мышления.
– У нас в работе пять проектов, и все они финансировались «Леман». Я переговорил с владельцами, и все пятеро отказываются от поддержки проекта. У нас вырисовывались еще три, два с участием «Леман», и один – с «Ллойдом», ну и теперь все кредиты заморожены. Банкиры попрятались в бункеры, боятся одолжить и десять центов.
Да, Энди, представь себе, и это тоже мы знаем. Все на первых полосах газет. Давай заканчивай, и пошли выбрасываться из окон.
– Вчера заседал исполнительный комитет, принял решения по урезанию расходов. Будут уволены тридцать сотрудников-первогодков: кто-то сразу, кому-то дают небольшую отсрочку. Все только что нанятые вылетают немедленно, автоматически. Все договоренности аннулируются. И, хотя мне нелегко об этом говорить, но все наше подразделение тоже входит в этот блок. Его урезают. Устраняют. Потому что никто не знает, когда владельцы снова начнут строительство. Если вообще начнут. А потому фирме нет смысла держать вас на зарплате, когда весь остальной мир жаждет кредитов. Черт, мы ввергаемся в великую депрессию. И это наверняка только первый этап сокращений. Простите, ребята, мне неимоверно жаль.
Бен заговорил первым:
– Стало быть, мы вылетаем все и сразу?
– Нет. Я ведь боролся за вас, ребята, как же иначе. Поначалу они планировали сразу вручить каждому уведомление об увольнении. Не стану напоминать вам, что наше подразделение самое маленькое в фирме, а потому первым попадает под удар. Но я уговорил их предоставить вам неоплачиваемый отпуск. Уходите прямо сейчас, а потом вернетесь. Возможно.
– Возможно? – спросила Саманта.
Изабель украдкой смахнула слезинку, но в целом держалась неплохо.
– Да, понимаю, надеяться особенно не на что. Но ведь в мире сейчас все так неопределенно, согласна, Саманта? Что толку крутиться, гоняться за собственным хвостом? Занятие бесполезное. Через полгода все мы можем прийти на бесплатную раздачу супа. Видели старые снимки тысяча девятьсот двадцать девятого года?
– Да будет тебе, Энди, какой еще бесплатный суп? В качестве партнера в прошлом году ты заработал 2,8 миллиона долларов и занял в фирме «Скалли энд Першинг» четвертое место по этому показателю. Четвертое место – это, конечно, не бог весть что, во всяком случае, до того, пока не рухнул «Леман», не обанкротился и не лопнул, как воздушный пузырь, «Беар Стернс»[2]. Но в нынешних обстоятельствах четвертое место выглядело очень и очень даже неплохо.
– А что значит неоплачиваемый отпуск? – спросил Бен.
– Сейчас объясню. Фирма не расторгает с тобой контракт на протяжении последующих двенадцати месяцев, но зарплату ты не получаешь.
– Мило, – пробормотала Изабель.
Энди не обратил внимания на эту ее ремарку и продолжил:
– Медицинская страховка сохраняется, но действует только при обращении к квалифицированному бесплатному специалисту. Кадровая служба уже составляет список подходящих вакансий. Вы уходите, трудитесь где-нибудь в благотворительной сфере, спасаете мир, живете надеждой, что экономика воспрянет из пепла, а потом через год или около того возвращаетесь в фирму и занимаете прежнюю должность. В наше агентство по недвижимости можете и не попасть, но фирма найдет вам место.
– Так нам гарантируется работа по окончании этого самого отпуска? – спросила Саманта.
– Нет, дорогая, ничего не гарантируется. Честно говоря, еще не нашлось такого умника, который мог бы предсказать, что ждет нас в будущем году. Предвыборная кампания в разгаре, Европа летит к чертям собачьим, китайцы взбесились, банки закрываются, рынки рушатся, никто ничего не строит и не покупает. Короче говоря, конец света.
Какое-то время они сидели в мрачном молчании, все четверо раздавленные реальной перспективой конца света. И вот наконец Бен спросил:
– И ты тоже, Энди?
– Нет, меня переводят в налоговую. Можете себе представить? Я ненавижу налоговые службы, но выбора нет – или идти в налоговую, или работать водителем такси. Но у меня степень магистра по налогам, наверное, поэтому меня решили пощадить.
– Мои поздравления, – пробормотал Бен.
– Мне очень жаль, ребята, правда.
– Да нет, я это искренне. Рад за тебя.
– Может, через месяц и оттуда вышибут. Кто его знает.
– И когда мы должны уйти? – спросила Изабель.
– Прямо сейчас. Процедура такова: надо подписать согласие на отпуск, собрать вещи, освободить столы и валить на улицу. Позже кадровики отправят всем по электронной почте список некоммерческих организаций и положенные документы. Мне действительно жаль, ребята.
– Пожалуйста, прекрати нести эту хрень, – сказала Саманта. – Ничем не можешь помочь, так лучше уж помолчи.
– Верно. Но могло быть куда как хуже. Ведь большинству таких же, как вы, сотрудников, никакого отпуска не предоставили. Просто уволил, и и все.
– Извини, Энди, – сказала Саманта. – Но, знаешь ли, эмоции переполняют.
– Ничего, я понимаю. Ты имеешь полное право сердиться и огорчаться. Да стоит только посмотреть на вас! Это надо же! Все трое с юридическими дипломами «Лиги плюща», и вас выпроваживают из здания, как каких-то воришек. Вышибают на улицу, как простых работяг. Все это ужасно, просто ужасно. Кое-кто из партнеров даже предложил урезать свои зарплаты наполовину, чтобы избежать этого.
– Готов поспорить, таких было немного, – заметил Бен.
– Да, верно. Сколь ни прискорбно, совсем немного. Но решение уже было принято.
Женщина в черном костюме и черном галстуке стояла возле закутка, где Саманта делила «рабочее пространство» с тремя другими сотрудниками, в том числе – с Изабель. Бен работал в другом офисе, чуть дальше по коридору. При виде Саманты женщина попыталась изобразить улыбку и сказала:
– Я Кармен. Могу чем-то помочь? – В руках она держала пустую картонную коробку, без всяких надписей и наклеек, чтобы никто на свете не узнал, что коробка эта предназначается для вещей сотрудника «Скалли энд Першинг», которого отправили в неоплачиваемый отпуск, или попросту вышибли с работы.
– Нет, спасибо, – ответила Саманта и даже удивилась, как вежливо у нее это получилось. Она могла бы огрызнуться, ответить какой-нибудь грубостью, но ведь эта Кармен просто исполняла свои обязанности. И Саманта принялась выдвигать ящики стола и вынимать из них все личные вещи. В одном ящике хранились файлы по работе в «С энд П», и она спросила: – А с этим что делать?
– Они останутся здесь, – ответила Кармен, следя за каждым ее движением, словно Саманта могла стянуть какой-либо ценный предмет.
Но на самом деле все самое ценное хранилось в компьютерах – в стационарном, который стоял на столе, и в ноутбуке, который она повсюду носила с собой. Ноутбук тоже принадлежал «Скалли энд Першинг». Так что и его следовало оставить. Саманта могла бы скачать все данные на свой персональный компьютер, но знала – коды доступа уже поменяли.
Словно во сне она опустошила ящики стола, затем аккуратно сложила в коробку шесть миниатюрных небоскребов из своей коллекции, хоть и была мысль выбросить их в мусорную корзину. Остальные сотрудники – помощники, секретари, юристы – вдруг нашли себе какие-то важные занятия. Протокол усваивался быстро: если кто-то начинает освобождать стол, пусть себе уходит с миром. Никаких свидетелей, и глазеть тут не на что, и обниматься на прощание тоже совершенно незачем.
Глаза у Изабель были красные и припухшие, наверное, бегала в туалет выплакаться. Она прошептала ей на ухо:
– Позвони мне. Сегодня вечером не мешало бы выпить.
– Непременно, – ответила Саманта. Закончила запихивать вещи в коробку, портфель и вместительный дизайнерский рюкзак и, не оглядываясь, промаршировала вслед за Кармен к лифтам на сорок восьмом этаже.
Они стояли и ждали, и Саманта старалась не вертеть головой и не бросать прощальные взгляды вокруг. Двери открылись – к счастью, в лифте никого больше не было.
– Я помогу, возьму вот это. – Кармен указала на битком набитую коробку.
– Нет, – сказала Саманта и вошла в кабинку.
Кармен нажала нижнюю кнопку. «Почему это меня вот так выпроваживают из здания?» Чем дольше Саманта размышляла над этим, тем злее становилась. Ей хотелось плакать, хотелось убраться отсюда как можно скорее. Но больше всего хотелось позвонить маме. Лифт остановился на сорок третьем этаже, в кабину вошел прекрасно одетый молодой человек. В руках он держал в точности такую же картонную коробку, через плечо был перекинут широкий ремень сумки, под мышкой зажат кожаный портфель. И взгляд в точности такой же – в нем читались страх и смятение. Прежде Саманта видела его в лифте, но не знала, кто он такой и из какой фирмы. Сотрудники в костюмах фирмы «Маммут» носили бейджики с указанием имени на последней ужасной рождественской вечеринке. Следом за ним вошел охранник в черном костюме, и все сразу стало на свои места.
Кармен снова нажала кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз, Саманта уставилась в пол, вознамерившись молчать, даже если с ней кто-то заговорит. На тридцать девятом этаже лифт снова остановился, и в кабину, изучая свой мобильник, вошел мистер Кирк Найт собственной персоной. Двери закрылись, он осмотрелся, увидел две картонные коробки, приоткрыл рот и резко выпрямил спину. Найт был старшим партнером в фирме «Слияние и поглощение», а также являлся членом исполнительного комитета. Неожиданно оказавшись лицом к лицу с двумя своими жертвами, он сглотнул и рванулся к двери. Но затем вдруг нажал кнопку двадцать восьмого этажа.
Саманта была слишком подавлена, чтобы наброситься на него с оскорблениями. Мужчина в дорогом костюме стоял с закрытыми глазами. Лифт остановился, Найт пулей вылетел в коридор. Двери закрылись, и тут Саманта вспомнила, что фирма арендует этажи с тридцатого до шестьдесят пятого. Зачем понадобилось Найту выходить на двадцать восьмом? Впрочем, какая разница?
Кармен проводила ее через вестибюль к выходу на Брод-стрит. Робко пробормотала «мне очень жаль», но Саманта не ответила. Нагруженная, как мул, она зашагала по тротуару куда глаза глядят. Потом вдруг вспомнились снимки из газет – на них были запечатлены сотрудники «Леман» и «Беар Стернс», выбегающие из офисных зданий с картонными коробками с таким видом, точно там начался пожар и они спасались от верной гибели. На одном из снимков на первой полосе «Таймс» красовалась крупная темнокожая женщина, сотрудница «Леман», по ее щекам градом катились слезы, она стояла на тротуаре и выглядела такой несчастной и беспомощной.
Но все эти снимки уже не были актуальны, и Саманта камер поблизости не видела. На углу Брод- и Уолл-стрит она поставила коробку на асфальт и стала ловить такси.
Глава 2
Зайдя в свой шикарный лофт в Сохо, обходившийся ей в две тысячи долларов в месяц, Саманта побросала все офисные принадлежности на пол и рухнула на диван. В руке она сжимала мобильник, но звонить никому не хотела. Потом она стала делать глубокие вдохи и выдохи с закрытыми глазами и понемногу успокоилась. Ей было необходимо услышать голос матери, обрести хоть какую-то поддержку, но нельзя допустить, чтобы мама услышала отчаяние и слабость в ее голосе.
Облегчение пришло лишь тогда, когда она вдруг осознала: теперь она освободилась наконец от работы, которую презирала. Сегодня в семь можно будет посмотреть какой-нибудь фильм по телевизору или поужинать с друзьями, а не корпеть весь вечер над бумагами, готовясь к очередному рабочему дню. А в воскресенье – уехать из города без всяких мыслей об Энди Грабмене и целой горе документов, которые следует подготовить к очередной решающей сделке. Ей наконец-то удалось освободиться от «Фирмфона», этого чудовищного маленького гаджета, крепившегося к ее телу на протяжении трех лет. И она чувствовала себя свободной и восхитительно легкой.
Страх был продиктован боязнью потерять доходы и мыслями о смене карьеры. Проработав три года, она зарабатывала 180 тысяч долларов в год – была базовая зарплата, к ней прибавлялись еще и весьма щедрые премиальные. Это были очень хорошие деньги, но жизнь в городе как-то умудрялась сжирать их. Половина отнималась в виде налогов. У нее имелся накопительный счет в банке, но откладывала она на него не слишком часто. Если тебе двадцать девять, ты одинока и свободна, живешь в городе, у тебя есть профессия и ты твердо знаешь, что на следующий год твои доходы превысят нынешнюю зарплату плюс премии, то стоит ли беспокоиться о каких-то там накоплениях? У нее был друг по Колумбийскому университету, он проработал в «Скалли энд Першинг» пять лет, недавно стал младшим партнером и заработает в этом году полмиллиона долларов. И Саманта должна была пойти той же дорожкой.
Но у нее имелись и другие друзья – те, кому удалось вырваться из этого порочного круга через двенадцать месяцев, счастливо распрощаться с ужасным миром Большого Закона. Один теперь работал инструктором-горнолыжником в Вермонте. До этого он трудился редактором в «Коламбиа ло ревью», затем – в «С энд П», ушел оттуда и теперь жил в хижине у ручья и редко отвечал на телефонные звонки. За какие-то тринадцать месяцев пребывания в фирме он превратился из амбициозного молодого сотрудника в почти невменяемого недоумка, спавшего за письменным столом. Успел вовремя уволиться и уехать из города. Саманта часто о нем вспоминала, обычно с некоторым оттенком зависти.
Облегчение, страх и унижение. Ее родители оплатили довольно дорогое подготовительное обучение в одной из престижных школ округа Колумбия. Затем она с отличием окончила университет в Джорджтауне и получила диплом в области политических наук. Потом безо всяких усилий поступила в юридический колледж, который тоже окончила с отличием. И тут же, после того как она прошла стажировку секретарем в федеральном суде, не меньше дюжины крупных фирм предложили ей работу. Словом, первые двадцать девять лет жизни ей сопутствовал почти оглушительный успех, поражений она не знала. То, что ее вышибли с треском и столь бесцеремонно, ужасно угнетало. А то, как ее выводили из здания под присмотром, казалось оскорбительным. Это была не какая-то мелкая шишка, которую можно набить за время в целом успешной карьеры.
Все же в цифрах можно было найти хоть какое-то утешение. Со времени падения «Леман» тысячи молодых профессионалов лишились работы. Несчастье лучше переживать вместе и все такое прочее, но в данный момент она не испытывала сострадания к кому бы то ни было.
– Карен Кофер, пожалуйста, – бросила Саманта в трубку. Она лежала на диване совершенно неподвижно, стараясь дышать ровно.
– Мам, это я. Они это сделали. Уволили меня. – Она закусила нижнюю губу, изо всех сил стараясь не расплакаться.
– Мне так жаль, Саманта. Когда это произошло?
– Примерно час назад. Вообще-то неудивительно, но верится с трудом.
– Понимаю, детка. И мне неимоверно жаль.
За последнюю неделю они не говорили ни о чем другом, кроме как о возможном увольнении.
– Ты дома? – спросила Карен.
– Да, дома, и в полном порядке. Блит на работе. Я ей еще не говорила. Вообще никому пока не сказала.
– Мне страшно жаль.
Блит была ее подругой и сокурсницей еще по Колумбийскому колледжу, но работала в другой крупной фирме. Они снимали эту квартиру вместе, однако отдалились друг от друга. Когда приходится вкалывать по семьдесят пять или сто часов в неделю, общаться особо некогда. Дела на фирме Блит тоже обстояли неважно, и она ожидала худшего.
– Со мной все хорошо, мам. Даже отлично.
– Ничего не отлично. Почему бы тебе не приехать домой на несколько дней?
Дом был своего рода движущейся мишенью. Мать снимала очаровательную квартирку неподалеку от Дюпон-серкл, отец арендовал небольшую квартиру в кондоминиуме рядом с рекой в Александрии. Ни в одном из жилищ Саманте не удавалось продержаться больше месяца. А уж сейчас… об этом и речи быть не могло.
– Обязательно приеду, – сказала она, – только позже.
Последовала долгая пауза, затем мама осторожно спросила:
– Какие у тебя планы, Саманта?
– Никаких планов, мам. Сейчас я просто в шоке и дальше чем на ближайший час планировать не в состоянии.
– Понимаю. Жаль, меня нет рядом.
– Все будет нормально, мам. Обещаю. – Последнее, чего ей хотелось в этот момент, так это чтобы мать стояла над душой и давала бесконечные советы, как быть и что делать дальше.
– Тебя уволили окончательно или это временное явление?
– Фирма называет это неоплачиваемым отпуском. Год или два мы числимся в штате, даже сохраняем за собой медицинскую страховку, но зарплаты не получаем. Ну а потом, если все наладится, фирма обещает взять нас обратно на ту же должность.
– Напоминает какие-то жалкие усилия удержать вас на поводке. – Спасибо, мамочка, за прямоту. – Карен меж тем не унималась: – Почему ты не послала этих негодяев куда подальше?
– Потому что хотела сохранить медицинскую страховку. И еще хотелось быть уверенной в том, что однажды смогу вернуться.
– Ты можешь найти работу где-то еще. – Мать говорила прямо как заправский бюрократ.
Карен Кофер работала старшим юристом в Министерстве юстиции в Вашингтоне. Всю жизнь проработала там и до сих пор трудилась – вот уже на протяжении тридцати лет. Положение она, как и все ее коллеги, занимала прочное. Несмотря на экономические депрессии, войны, смены правительств, катастрофы национального масштаба, политические волнения и прочие всевозможные бедствия, Карен Кофер регулярно получала зарплату. Именно этим и объяснялось высокомерие множества окопавшихся в своих траншеях бюрократов. Нас надо ценить, потому что мы абсолютно незаменимы.
– Нет, мам, – сказала Саманта, – сейчас хорошей работы не найти. Если ты не в курсе или просто забыла, могу напомнить: у нас в стране финансовый кризис, недалеко и до депрессии. Юридические конторы то и дело вышвыривают сотрудников на улицу и запирают двери.
– Ну, не знаю. Сомневаюсь, чтоб дела обстояли так уж плохо.
– Да неужели? В «Скалли энд Першинг» отменили набор новых служащих, а это означает, что дюжина или около того самых талантливых выпускников юридического отделения Гарварда получат уведомления о том, что мест, которые им обещали в сентябре, нет. То же самое касается Йеля, Стэнфордского и Колумбийского университетов.
– Но ведь ты у меня такая талантливая, Саманта.
Спорить с бюрократом бесполезно. Саманта глубоко вздохнула и уже собиралась вежливо распрощаться, когда у Карен прорезался срочный звонок «из Белого дома» и она сказала, что ей надо бежать. Обещала перезвонить тотчас же, как только спасет республику.
– Хорошо, мамочка, – только и осталось сказать Саманте.
Грех было жаловаться, что мать не уделяет ей должного внимания. Саманта была единственным ребенком – в ретроспективе не так уж и плохо, особенно в свете того, что утлую лодочку ее взаимоотношений с родителями так и швыряло по волнам то вверх, то вниз, особенно после того, как они развелись.
День выдался такой ясный, солнечный, погожий, что Саманта решила прогуляться. Она зигзагом двигалась по Сохо, затем – по Вест-Виллидж. Зашла в пустующее кафе и только оттуда позвонила наконец отцу. Маршал Кофер некогда был высокопрофессиональным юристом обвинения, именно от его заключений напрямую зависело, на какую сумму должны оштрафовать авиакомпанию, самолет которой потерпел катастрофу. Затем он создал весьма агрессивную и успешную фирму в округе Колумбия и шесть дней в неделю проводил в гостиницах и самолетах, мотаясь по миру. Занимался расследованиями, представлял интересы пострадавших в судах. Он сколотил целое состояние, сорил деньгами, и еще девочкой Саманта отчетливо ощущала, что ее семья гораздо богаче, чем семьи других детей, с которыми она училась в подготовительной школе округа Колумбия. Отец брался то за одно важное и прибыльное дело, то за другое, мама умудрялась потихоньку воспитывать единственную дочь, но при этом не упускала шанса продвинуться по карьерной лестнице в Министерстве юстиции. Если родители и ссорились, Саманта об том не знала; к тому же отца почти никогда не было дома. В какой-то момент – никто уже точно не помнил, когда именно, – в эту картину вписалась молоденькая и хорошенькая помощница с неполным юридическим образованием, и Маршал не устоял. Загул перешел в интрижку, интрижка – в роман, и года через два Карен что-то заподозрила. И стала предъявлять претензии мужу, который поначалу все отрицал, но потом сознался. И еще он хотел развода – мотивировал это тем, что встретил наконец настоящую любовь всей своей жизни.
Примерно в то же время, когда в семейной жизни Коферов наступил разлад, Маршал – по случайному совпадению или нет – принял еще несколько неверных решений. Одно из них было связано со схемой получения более высоких доходов через офшоры. В Шри-Ланке разбился «Боинг-747» компании «Юнайтед эйшиа эрлайнс» с сорока американцами на борту. Все пассажиры погибли, и Маршал Кофер умудрился прибыть на место катастрофы первым. Во время переговоров с заинтересованными сторонами он создал несколько фиктивных компаний на Карибах и в Азии, куда можно было переводить деньги, те переводили их друг другу со счета на счет, и проследить за его солидными доходами было сложно.
У Саманты была папка, где хранились газетные вырезки и отчеты по расследованию столь неуклюжей коррупционной деятельности отца. На основе этих материалов можно было бы написать весьма увлекательную книгу, но Саманта не была в этом заинтересована. Отца схватили за руку, он был унижен, его снимками пестрели газетные полосы. Затем его судили и приговорили к трем годам заключения. Из тюрьмы он вышел досрочно за две недели до того, как она окончила университет в Джорджтауне. Сейчас Маршал работал консультантом в ряде мелких фирм в старой части города Александрия. Он говорил, что консультировал юристов, занимавшихся расследованием случаев нарушения гражданских прав, но в подробности не вдавался. Саманта, как и мать, была убеждена, что Маршалу все же удалось припрятать часть нечестно нажитых доходов где-то на Карибах. Впрочем, Карен уже давно прекратила поиски.
Маршал всегда подозревал жену. Карен все отрицала, но сам он был твердо убежден: его бывшая приложила руку к его аресту. Она занимала высокий пост в Министерстве юстиции, знала все ходы и выходы, у нее было много влиятельных друзей.
– Папа, меня уволили, – тихо сказала Саманта в трубку.
Посетителей в кафе не было, но в этот момент мимо как раз проходил бармен.
– О, Сэм, мне так жаль, – сказал Маршал. – Расскажи толком, что произошло.
Насколько она могла судить, тюрьма научила отца только одной важной вещи. Не состраданию, не терпению, не пониманию, не стремлению прощать или унизить кого-то – словом, ничему тому, что обретает человек, потерпевший подобную жизненную катастрофу. Он остался все таким же жестким и амбициозным, по-прежнему стремился проживать каждый день на полную катушку и сметать любое препятствие, появлявшееся у него на пути. Но по некой неясной причине Маршал Кофер научился прислушиваться хотя бы к собственной дочери. Саманта принялась неспешно рассказывать, он внимал каждому ее слову. Она уверяла его, что все будет нормально. В какой-то момент ей даже показалось, что он вот-вот заплачет.
Обычно он отпускал ехидные замечания по поводу того, насколько неудачное место она выбрала для юридической деятельности. Он ненавидел большие фирмы, потому что боролся с ними на протяжении долгих лет. Он считал их бездушными корпорациями, где нет места подлинному партнерству, нет настоящих юристов, борющихся за интересы своих клиентов. Под рукой у него всегда была импровизированная трибуна, встав на которую, он мог прочесть дюжину проповедей о том, каким злом является Закон с большой буквы. Саманта слышала их все, и у нее не было ни малейшего желания выслушивать их снова.
– Может, мне приехать к тебе, Сэм? – спросил он. – Смогу быть через три часа.
– Нет, пап, спасибо, сейчас не стоит. Дай мне денек-другой. Хочу устроить себе маленькие каникулы, выбраться из города хотя бы на несколько дней.
– Могу поехать с тобой.
– Было бы славно, но только не сейчас. Я в полном порядке, пап, честное слово.
– Ничего ты не в порядке. Тебе нужен отец.
Странно было слышать это от человека, который практически всегда отсутствовал на протяжении первых двадцати лет ее жизни. Но он хотя бы сделал попытку.
– Спасибо, папа. Позже перезвоню. Надо уладить кое-какие дела.
– Я мог бы устроить тебя на работу, – сказал он. – Хорошую, настоящую работу.
Ну вот, снова завел свою шарманку, подумала она, но промолчала. Отец не раз уговаривал ее заняться настоящим делом, то есть попытаться прищучить крупные корпорации за все совершенные ими злодеяния. По мнению Маршала Кофера, каждая компания определенного уровня совершает множество вопиющих грехов, чтоб преуспеть в жестоком мире западного капитализма. И он считал долгом всех юристов (возможно, даже бывших юристов), в том числе и своим, разоблачать зло и подавать иски против этих фирм целыми пачками.
– Спасибо, пап. Позже перезвоню.
Вот ирония судьбы. С упорством, достойным лучшего применения, отец стремился подключить ее к работе в той ветви юриспруденции, из-за которой сам оказался в тюрьме. Но Саманта никогда не проявляла интереса к судебным заседаниям или конфликтам. Она сама не до конца понимала, чего именно хотела – возможно, какой-нибудь спокойной работы за письменным столом с хорошей зарплатой. Благодаря гендерному подходу и незаурядному уму у нее появился вполне реальный шанс стать партнером в «Скалли энд Першинг». Но чем это закончилось?
Возможно, ей нужна именно такая карьера, а может, и нет. Прямо сейчас ей хотелось одного – побродить по улицам Нижнего Манхэттена, проветриться, чтоб в голове хоть немного прояснилось. Она брела по Трайбеке[3], шли часы. Два раза звонила мать, один раз – отец, но отвечать ему она не стала. Изабель и Бен тоже звонили, но ей не хотелось с ними говорить. Неподалеку от Чайнатауна она оказалась у паба под названием «У Моука», остановилась, заглянула в витрину. Вспомнила, как они с Генри впервые выпивали именно в этом пабе, и ей показалось, что с тех пор прошло сто лет. Познакомились они у общих друзей. Генри был подающим надежды актером, одним из миллиона в этом городе, а она тогда только что поступила на службу в «Скалли энд Першинг». Они встречались около года, потом их отношения рухнули, не выдержав ее загруженности на работе и его безработицы. Генри улетел в Лос-Анджелес, где, по последним сведениям, работал шофером, возил в лимузинах неизвестных актеров, ну и еще немного подрабатывал на стороне, а вот чем именно – не говорил.