Горе от ума

В продуманной системе политической борьбы, которую разработали декабристы, важнейшая роль отводилась общественному мнению. «Общее мнение не батальон, ему не скажешь „смирно“», – любили повторять они. Об этом же писал декабрист И. Д. Якушкин: «Для того, чтобы противодействовать всему злу, тяготевшему над Россией, необходимо было прежде всего противодействовать староверству закоснелого дворянства и иметь возможность действовать на мнение молодежи».

«Горе от ума» блестяще отвечало этим задачам: комедия действительно оказалась способной оказать влияние на мнение молодежи. Для декабристов комедия Грибоедова стала поэтической декларацией наряду с «Деревней» и одой «Вольность» Пушкина, со стихотворениями Рылеева. «Комедия „Горе от ума“ ходила по рукам в рукописи, – вспоминал декабрист А. П. Беляев, – наизусть повторялись его едкие насмешки; слова Чацкого „все распроданы поодиночке“ приводили в ярость: это закрепощение крестьян, 25-летний срок службы считались и были в действительности бесчеловечными».

В начале января 1825 года в петербургских книжных лавках появилась небольшая по формату, но довольно объемистая книжечка – альманах «Русская Талия». Ее название сразу привлекло внимание любителей театра, ведь Талия – одна из девяти муз, олицетворяющая искусство комедии. В объявлении от издателей были обещаны отрывки из комедии Грибоедова, уже ставшей знаменитой. Но счастливые обладатели довольно дорогого альманаха были разочарованы – комедия Грибоедова оказалась изуродованной донельзя. Сцены напечатаны без связи, пропущены те из них, которые особенно важны для понимания смысла комедии. Читатель получал неполное и заведомо ложное представление о произведении. Не спасал и маленький листок, вложенный в каждую книжку альманаха, «Уведомление от издателя», робко намекавший, что «некоторые стихи в комедии… не согласны с подлинником».

Тогда и появилась мысль распространить комедию в списках. Осенью 1825 года члены декабристского Северного общества «захотели воспользоваться предстоящими отпусками офицеров для распространения в рукописи комедии Грибоедова „Горе от ума“, не надеясь никаким образом на дозволение напечатать ее, – вспоминали современники. – Несколько дней сряду собирались у Одоевского, у которого жил тогда Грибоедов, чтобы в несколько рук списывать комедию под диктовку» автора, «даже с теми изменениями, которые он делал лично сам, когда ему сообщали, по его же собственной просьбе, некоторые замечания…». Списки, сделанные на квартире Одоевского, были особенно точными. Их развозили в разные концы необъятной России. «Вы, верно, уже получили… комедию Грибоедова „Горе от ума“; напиши, как она подействовала на бездейственные умы в Симбирске?» – спрашивал сестру поэт Н. М. Языков.

Между тем срок отпуска Грибоедова подходил к концу. Заграничное путешествие не удалось, вместо этого поэт решил путешествовать по России – из Петербурга в Москву, в Киев и потом через Крым к месту службы. «Горе от ума» было пережито, в душе нарастала пустота, естественная после окончания большой работы. Грибоедов жаловался на хандру и надеялся в путешествии найти тему для нового сочинения. Ему представлялось, что это должна была быть трагедия с героическими характерами и сюжетом, взятым из русской истории. «Сам я в древнем Киеве: надышался здешним воздухом и скоро еду дальше, – сообщал он друзьям. – Здесь я пожил с умершими: Владимиры и Изяславы совершенно овладели моим воображением…» Его мучила необходимость служить. «Буду ли я когда-нибудь независим от людей? Зависимость от семейства, другая от службы, третья от цели в жизни, которую себе назначил, и может статься наперекор судьбы. Поэзия!! Люблю ее без памяти, страстно, но любовь одна достаточна ли, чтобы себя прославить? И наконец, что слава? По словам Пушкина…

 
Яркая заплата
На ветхом рубище певца».
 

Свобода была его любимым словом, независимость – задушевною мечтою. «Я как живу, так и пишу свободно и свободно», – утверждал Грибоедов. Но свобода давалась не легко.

26 декабря 1826 года вместе с сослуживцами на Кавказе Грибоедов принимал присягу императору Николаю I. 26 декабря в Петербурге шло уже девятое заседание Следственного комитета по делу декабристов. На этом заседании было решено взять под арест несколько новых лиц, «оказывающихся по показаниям соучастниками в обществе мятежников». Среди них значился «служащий по дипломатической части у генерала Ермолова» А. С. Грибоедов.

Не было доказательств, что Грибоедов был членом тайного общества. Не было наверное известно, существовало ли такое общество в Грузии. Царь боялся Ермолова: этот генерал, которого декабристы в случае победы предполагали ввести в правительство, был слишком независим, обладал умом государственного человека, железной волей и реальной военной силой. Накануне восстания, 12 декабря 1825 года, Николай Павлович получил донос о готовящемся в день присяги возмущении. Тогда же Николай писал в Таганрог, где умер Александр I, начальнику штаба армии И. И. Дибичу: «Послезавтра поутру я или государь, или без дыхания». Он просил генерала уведомлять его обо всем, «что у вас или вокруг вас происходить будет, особливо у Ермолова… Я виноват, ему менее всех верю». Николай был убежден, что Ермолов связан с петербургскими заговорщиками. После 14 декабря в столице ходили слухи, будто Кавказский корпус двинулся на Петербург. Арест Грибоедова оказался в цепи событий, связанных с проконсулом на Кавказе А. П. Ермоловым, с одной стороны, и списками комедии, которые находили в бумагах арестованных декабристов, с другой.

22 января 1826 года посланный за Грибоедовым на Кавказ фельдъегерь Уклонский прибыл в крепость Грозную. Был обычный вечер: в доме коменданта Ермолов раскладывал пасьянс, Грибоедов, ненавидевший карты, скучал рядом, надеясь вознаградить себя вечерней беседой с этим умнейшим человеком. Адъютант Ермолова ввел фельдъегеря. Уклонский вручил пакет. Ермолов вскрыл пакет и помедлил, давая возможность стоявшему за его спиной адъютанту прочитать отношение военного министра: «По воле государя императора покорнейше прошу взять под арест служащего при вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их…» Наконец Ермолов медленно свернул бумагу и заговорил с фельдъегерем о столичных новостях. Уклонский стал рассказывать о событиях на Сенатской площади, об арестах. Между тем Ермолов велел подавать ужин. Адъютанту вполголоса было отдано какое-то распоряжение, и тот вышел, поманив с собою Грибоедова. Ужин продолжался около часа.

Было уже поздно, когда в комнату, где квартировал Грибоедов с другими офицерами, вошли дежурный по отряду полковник, адъютант и прибывший из Петербурга фельдъегерь. «Александр Сергеевич, – излишне громко произнес полковник, – воля государя императора вас арестовать. Где ваши вещи и бумаги?» Вещи помещались в двух переметных чемоданах, которые стояли тут же на полу, в головах походной постели. Чемоданы вскрыли. Бумаг там оказалось немного (Грибоедов успел уничтожить все, что могло его скомпрометировать), их зашили в холст, опечатали и отдали под расписку Уклонскому. Эту ночь Грибоедов провел в особом домике под охраной часового. На следующее утро арестованного отправили в Петербург. В письме к начальнику штаба Ермолов дал Грибоедову самую лестную характеристику.

События развивались как в романе. По дороге Грибоедов, человек очень смелый и обладавший незаурядными дипломатическими способностями, сумел расспросить сопровождавшего его фельдъегеря, так что скоро знал о происшествиях в Петербурге все, что было известно самому Уклонскому. 11 февраля Грибоедова привезли в Петербург и почти сразу привели на допрос в Эрмитаж. На все вопросы он отвечал спокойно и уверенно: «Я тайному обществу не принадлежал и не подозревал о его существовании. По возвращении моем из Персии в Петербург в 1825 году я познакомился посредством литературы с Бестужевым, Рылеевым и Оболенским. Жил вместе с Одоевским и по Грузии был связан с Кюхельбекером. Ото всех сих лиц ничего не слыхал могущего дать малейшую мысль о тайном обществе. В разговорах их я видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие: осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрения, и почему оное на меня пало, истолковать не могу».

Доказать причастность Грибоедова к тайному обществу не удалось, и 2 июня 1826 года его освободили «с очистительным аттестатом». Свобода была желанной, но с привкусом горечи: в крепости оставались друзья, и среди них Александр Одоевский. Грибоедов на месяц задержался в Петербурге, чтобы немедленно узнать об участи друзей. В июле была опубликована «Роспись государственным преступникам, приговором Верховного суда осуждаемых к разным казням и наказаниям». Свыше ста фамилий: родные, близкие, друзья, почти все – знакомые. Тяжелое чувство бессилия: помочь Грибоедов ничем не мог. Он поспешил уехать из Петербурга.

На Кавказе, куда он стремился теперь как к избавлению, тоже все переменилось: нудная и затяжная война с персами, Ермолов отставлен от дел, его место занял И. Ф. Паскевич. Паскевич был родственником Грибоедову – женат на его двоюродной сестре. Матушка в Москве радовалась, что теперь карьера Александра Сергеевича обеспечена. А Грибоедов жаловался: «Плохое мое здесь житье. На войну я не попал, потому что и Алексей Петрович туда не попал… А теперь другого рода война. Два старшие генерала ссорятся, с подчиненных перья летят…» Плохо поэту среди чиновников. Эта нота недовольства, ощущение себя не на месте будет теперь постоянно.

28 марта 1827 года Паскевич назначен главнокомандующим Грузией. 4 апреля он поручил Грибоедову ведение дипломатических дел с Турцией и Персией. Поэт вынужден был стать дипломатом. Он принимал участие в военном походе на Эривань. Грибоедов – человек долга. Все, что он делает, он делает добросовестно. Он человек гениальный – свои способности он вкладывает и в дела дипломатические. А в письме жалуется: «Не ожидай от меня стихов, горцы, персиане, огромная переписка нынешнего моего начальника поглощает все мое внимание. Не надолго, разумеется, кончится кампания, и я откланяюсь».

10 февраля 1828 года между Россией и Персией был заключен Туркманчайский мирный договор. В подготовке этого договора, очень выгодного для России, большую роль играл Грибоедов. И среди этих успехов, когда ему все удавалось и судьба, казалось, была к нему благосклонна, Грибоедов мечтал только об одном: уехать, «или совсем бросить службу, которую я ненавижу от всего сердца, какое бы будущее она мне ни сулила».

14 марта 1828 года Грибоедов привез в Петербург текст Туркманчайского договора. В столице он был принят как победитель. Самые именитые сановники торопились оказать ему внимание. Чествовали посла, дипломата, но не автора гениальной русской комедии. А он по-прежнему мечтает уйти в отставку и отдаться целиком занятиям литературным: «Я еще нового назначения не имею. Да если и получу, да мимо идет меня чаша сия. Душевно бы желал некоторое время пробыть без дела официального и предаться любимым моим занятиям». Но быть без дела, без официального занятия в николаевской России почти то же, что быть вольнодумцем!

В Петербурге Грибоедов встретил Пушкина, Вяземского, Мицкевича. Пушкин читал «Бориса Годунова». И не было у Пушкина слушателя лучше Грибоедова – он всей душой принял «мысль народную», которая пронизывает всю трагедию, восхитился величавой простотой повествования и звучными, свободными, естественными стихами. Вот что такое трагедия народная, вот как надо и о войне 1812 года… В этот приезд поэты много беседовали. А когда Грибоедов наиграл Глинке мелодию грузинской песни, музыка пленила Пушкина, и он написал романс «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной…».

3 декабря 1828 года Грибоедов послал своему начальнику Паскевичу подробный рапорт обо всех делах. Оканчивалось это письмо неофициально – Грибоедов просил Паскевича похлопотать об облегчении участи Александра Одоевского, похлопотать, чтоб его перевели на Кавказ, дали возможность выслужить чин. И не стоит напоминать, что просить за декабриста в 1828 году – акт гражданского мужества. Смелый человек Грибоедов, верный друг Грибоедов. Ведь совсем недавно его самого едва не отправили в Сибирь.

Отставка не состоялась. Грибоедов получает назначение в Персию, выполнять почти неисполнимые условия мирного договора. Он пытается отказаться – не прямо, но ставит перед царем заведомо невыполнимые условия. Он требует себе чрезвычайных полномочий. Грибоедов ликует – он вывернулся, его чин не позволяет получить место чрезвычайного и полномочного министра. Но мышеловка захлопнулась: он получает и чин, и полномочия. Теперь он понимает, что послан на гибель, он говорит об этом Пушкину перед отъездом в Персию: «Пустил бы я на свое место какого-нибудь франта, охотника до почетных званий, dendy петербургского Bonds-street – Невского проспекта, чтобы заставить его душою полюбить умеренность в желаниях и неизвестность».

В Тифлисе, как называли тогда Тбилиси, все было по-старому и лето в самом разгаре, когда Грибоедов вернулся. В Тегеран ехать не имело смысла. Отсюда министр мог диктовать условия и требовать выплаты контрибуции с большим успехом – так считал Грибоедов. А тем временем подготовить свой отъезд в Персию.

Мирная передышка поэту была необходима. «Это было 16-го. В этот день я обедал у старой моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе, все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойства ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную» – так описывал Грибоедов приятелю обстоятельства своей женитьбы. Юная очаровательная Нина была его ученицей в игре на фортепиано, теперь она стала его женой. «Мой роман живой у вас перед глазами… главное в нем лицо – друг ваш, неизменный в своих чувствах, но в быту, в роде жизни, в различных похождениях не похожий на себя прежнего, на прошлогоднего, на вчерашнего даже; с каждою луною со мной сбывается что-нибудь, о чем не думал, не гадал», – пишет Грибоедов друзьям. Он сам изумляется своей способности безоглядно, молодо любить и быть счастливым.

А между тем его беспокоят все обстоятельства, связанные с положением женатого человека, который должен обеспечить семью, заботиться о будущих детях. Его тревожит предстоящая служба в Персии, тягостные и опасные обязанности чрезвычайного посла: «Кажется мне, что не очень я гожусь для своего поста, здесь нужно больше умения, больше хладнокровия… Нет, ничего я не стою для службы, и назначение мое вышло неудачно». Поэт Грибоедов, автор гениальной комедии, сразу завоевавшей признание современников, стал дипломатом и все силы души, все свое искусство вынужден направлять на то, чтобы получить с нищей Персии непомерно высокую контрибуцию (так называется денежная дань с проигравшего войну). И он знает, что контрибуция непосильная, ведет утомительную переписку об этом с Петербургом, но, пока не поступили другие распоряжения, действует, как приказывает инструкция. И это все Грибоедову тем труднее, что душа его по-прежнему чувствительна «ко всему высокому, благородному, геройскому», что ему присущи «правила чести, коими б гордились оба Катона» (герои древности, известные своими высокими человеческими качествами).

Грибоедов – человек, для которого ум, целесообразность всегда были высшими критериями поступков. Он человек положительных стремлений, всегда пытается найти применение своим силам, своим знаниям. Но его знания оказываются невостребованными, а силы направлены совсем не туда, куда хотел бы сам поэт. «Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, пред отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия», – вспоминал Пушкин свою последнюю встречу с Грибоедовым. На этот раз мрачные предчувствия не обманули поэта. 30 января 1829 года персы напали на русское посольство в Тегеране. Горстка русских сражалась отчаянно. Грибоедов возглавил свой маленький отряд. Его удивительное мужество, хладнокровие позволили русским продержаться некоторое время, но наступающих было слишком много… Обезображенный труп Грибоедова привезли в Тифлис, где он был похоронен. Пушкин рассказывал, что он встретил траурную арбу с телом Грибоедова, когда направлялся в Арзрум, к театру военных действий.

До столицы страшная весть о трагической гибели Грибоедова докатилась только через полтора месяца. «Я был сильно поражен ужасным жребием Грибоедова, – писал Вяземский. – Давно ли видел я его в Петербурге блестящим счастливцем, на возвышении государственных удач; давно ли завидовал ему, что он едет посланником в Персию, в край, который для моего воображения имел всегда приманку чудесных восточных сказок, обещал ему навестить его в Тегеране! Как судьба играет нами и как люто иногда! Я так себе живо представляю пылкого Грибоедова, защищающегося от исступленных убийц. И тут есть что-то похожее на сказочный бред, но бред ужасный и тягостный…»

 
Где он? где друг? Кого спросить?
Где дух?.. Где прах??? В краю далеком.
О, дайте горьких слез потоком
Его могилу оросить,
Согреть ее моим дыханьем! —
 

грустил в Сибири осиротевший Александр Одоевский.

На памятнике, который установила на могиле вдова поэта Нина Александровна Грибоедова, она написала: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русских, но для чего пережила тебя любовь моя?»

На одной из центральных площадей Москвы, в окружении зелени бульвара, стоит памятник Александру Сергеевичу Грибоедову. Его знаменитая комедия не сходит со сцены, хотя прошло более полутора столетий после ее создания. Мы и сейчас учимся у Грибоедова чистоте и меткости русского языка, и сейчас пользуемся пословицами – строками из «Горя от ума». Его комедия стала поистине бессмертной.

* * *

А. С. Грибоедов всегда отрицал, что он списывал своих героев с реальных лиц, утверждая, что карикатуры он ненавидит. К. Полевой в предисловии ко второму изданию комедии в 1839 году писал: «Поэт так умел очертить свои лица, что мы, кажется, видим их перед собою. Многие хотели отыскивать их в обществе и называли по именам некоторых известных людей, будто бы изображенных Грибоедовым. Труд тщетный, но, однако ж, он служил доказательством верности изображений…» И все-таки в Фамусове современники угадывали дядю Грибоедова, Алексея Федоровича – его Грибоедов изобразил в статье «Характер моего дяди»: «Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет назад был господствующим, характер моего дяди. Историку предоставляю объяснить, почему в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердце отсутствие всякого чувства». В образе Чацкого искали черты то Чаадаева, то Кюхельбекера. Впрочем, в образе Чацкого отразились многие черты характера самого Грибоедова: он горячий, порывистый, подчас резкий и независимый. Прототипом Анфисы Ниловны Хлёстовой современники уверенно называли Настасью Дмитриевну Офросимову, большую московскую барыню, известную своим умом, крутым характером, откровенностью и причудами. П. А. Вяземский писал о ней: «В московском обществе имела она силу и власть. Силу захватила, власть приобрела она с помощью общего к ней уважения. Откровенность и правдивость ее налагали на многих почтение, на многих страх. Она была судом, пред которым докладывались житейские дела, тяжбы, экстренные случаи. Она и решала их приговором своим. Молодые люди, молодые барышни, только что вступившие в свет, не могли избегнуть осмотра и, так сказать, контроля ее. <…> В старой Москве живали и умирали тузы обоего пола. Фамусов прав, что гордился ими».

Н. Марченко

Горе от ума
Комедия в четырех действиях в стихах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ

Павел Афанасьевич Фамусов, управляющий в казенном месте.

Софья Павловна, его дочь.

Лизанька, служанка.

Алексей Степанович Молчалин, секретарь Фамусова, живущий у него в доме.

Александр Андреевич Чацкий.

Полковник Скалозуб, Сергей Сергеевич.

Наталья Дмитриевна Горич, молодая дама.

Платон Михаилович Горич, муж ее.

Князь Тугоуховский и Княгиня, жена его, с шестью дочерями.

Графиня бабушка Хрюмина.

Графиня внучка Хрюмина.

Антон Антонович Загорецкий.

Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова.

Г. N.

Г. D.

Репетилов.

Петрушка и несколько говорящих слуг.

Множество гостей всякого разбора и их лакеев при разъезде. Официанты Фамусова.

Действие в Москве, в доме Фамусова.