Заключительная речь на I Всесоюзном съезде советских писателей 1 сентября 1934 года

 
«Всемирная песня поётся о нём,
Как шёл он, лютуя мечом и огнём.
Он – плечи, что двери – гремел на Дону.
И пыль от похода затмила луну.
Он – рот, словно погреб – шёл, всё пережив.
Так волк не проходит и рысь не бежит.
Он – скулы, что доски, и рот, словно гроб —
Шёл полным хозяином просек и троп.»
 

В другом стихотворении Прокофьев изображает такого страшного:

 
«Старший сын не знает равных,
Ноги – брёвна, грудь – гора.
Он один стоит, как лавра,
Вдоль мощёного двора.
…У него усы – что вожжи,
Борода – что борона.
…Семь желанных любит вдруг.»
 

Какой козел! Кстати, лавра – это богатый, многолюдный монастырь, почти городок, как, например, Киевская и Троице-Сергиевская лавры.

Вот к чему приводит гиперболизм Маяковского! У Прокофьева его осложняет, кажется, ещё и гиперболизм Клюева, певца мистической сущности крестьянства и ещё более мистической «власти земли». Даровитости Прокофьева я не отрицаю, его стремление к образности эпической даже похвально. Однако стремление к эпике требует знания эпоса, а по дороге к нему нельзя уже писать таких стихов:

 
«По полям летела слава,
Громобой владел судьбой.
Если бури шли направо —
Шёл налево Громобой.
Бури вновь дышали гневом.
Сильной стужей всех широт (?).
Если бури шли налево,
Громобой – наоборот.»
 

Я думаю, что это уже – не эпика. Это похоже на перепев старинного стихотворения, которое хотело быть смешным:

 
«Жили в Киеве два друга, —
Удивительный народ.
Первый родиной был с юга,
А второй – наоборот.
Первый страшный был обжора,
А второй был идиот,
Первый умер от запора,
А второй – наоборот.»
 

Наша советская поэзия за краткий срок её жизни достигла успехов весьма значительных, но так же, как проза, она содержит в себе весьма изрядное количество пустоцвета, мякины и соломы. В борьбе за высокое качество прозы и поэзии мы должны обновлять и углублять тематику, чистоту и звучность языка. История выдвинула нас вперёд как строителей новой культуры, и это обязывает нас ещё дальше стремиться вперёд и выше, чтоб весь мир трудящихся видел нас и слышал голоса наши.

Мир очень хорошо и благодарно услышал бы голоса поэтов, если б они вместе с музыкантами попробовали создать песни, – новые, которых не имеет мир, но которые он должен иметь. Далеко не правда, что мелодии старинных песен русских, украинцев, грузин исполнены горя и печали, вероятно, и у татар, армян есть песни маршевых, хороводных, шуточных, плясовых, трудовых ритмов, но я говорю только о том, что знаю. Старорусские, грузинские, украинские песни обладают бесконечным разнообразием музыкальности, и поэтам нашим следовало бы ознакомиться с такими сборниками песен, как, например, «Великоросс» Шейна, как сборник Драгоманова и Кулиша и другие этого типа. Я уверен, что такое знакомство послужило бы источником вдохновения для поэтов и музыкантов и что трудовой народ получил бы прекрасные новые песни – подарок, давно заслуженный им. Надо принять во внимание, что старинная мелодия, даже несколько изменённая, но наполненная новыми словами, создаёт песню, которая будет усвоена легко и быстро. Надо только понять значение ритма: запевку «Дубинушки» можно растянуть на длину минуты, но можно спеть и на плясовой ритм. Не следовало бы молодым поэтам нашим брезговать созданием народных песен.