Эти бурные чувства

Глава восемь

Они шли в напряженном и словно осязаемом молчании.

Нет, дело было не в том, что оно было напряженным – если честно, то уж лучше так. Дело было в другом – в ужасном ощущении привычности, когда он шел за ней, держась в трех шагах позади, чтобы никто не увидел их вместе. Ей совсем не хотелось испытывать чувство, которое владело ею сейчас – тоску по прошлому, тоску по нему.

Она оглянулась, когда они ступили на длинные кривые улицы Французского квартала. Поскольку в Шанхае было так много иностранцев, желающих отхватить кусок китайской земли, Французский квартал отражал их жадность, отражал те схватки, которые они вели между собой. Дома в каждом секторе замыкались сами на себя – и казались почти круглыми в стремлении защитить собственное нутро.

Улицы здесь были такими же оживленными, как и в китайских частях города, но порядка на них было больше. Мужские парикмахеры тоже стригли клиентов на тротуарах, но каждые несколько секунд ногами смахивали остриженные пряди в сточные канавы. Разносчики ходили и здесь, но они держались в рамках приличий и, расхваливая свой товар, не орали во все горло, как в западных районах Шанхая. И дело тут было не только в поведении людей – здания во Французском квартале казались чуть аккуратнее, вода чуть чище, а пение птиц чуть громче.

Возможно, эти птицы чувствовали присутствие здесь Романа Монтекова и насторожились. Он тоже явно был насторожен, разглядывая окрестные дома. Тяжело было видеть его таким – любопытствующим, неосведомленным.

– Смотри не споткнись, – сказал он.

Джульетта сердито посмотрела на него, хотя его взгляд был по-прежнему устремлен на дома, затем заставила себя снова перевести глаза на тротуар. Ей следовало было понять, что любое проявление неведения с его стороны – это всего лишь притворство. Когда-то она знала его лучше, чем саму себя, могла угадать любой его шаг… Кроме того раза, когда это было действительно важно.

Роман и Джульетта познакомились как-то вечером четыре года назад как раз перед тем, как Шанхай вдруг стал другим.

Шел 1922 год, и ничто уже не казалось невозможным. По небу летали самолеты. Мир приходил в себя после Великой войны. Человечество, казалось, все дальше и дальше уходило от ненависти и злобы, породивших войну, и вокруг медленно расцветала надежда. Даже кровная вражда в Шанхае замерла, сменившись негласным перемирием, так что вместо того, чтобы сцепиться, гангстер из числа Алых и Белый цветок вполне могли холодно кивнуть друг другу, встретившись на улице, и пойти дальше.

Эта атмосфера надежды и встретила Джульетту, когда она сошла с парохода на берег, нетвердо держась на ногах после месяца, проведенного в океане. На дворе стояла середина октября, воздух был теплым, но уже подступала осенняя прохлада, и грузчики весело перекрикивались, сбрасывая тюки и ящики в ожидающие лодки.

Джульетте было пятнадцать лет, и у нее были мечты. Она совершит нечто, что люди запомнят, станет такой, что ее память будут чтить. У нее не было такого чувства, когда она покидала Шанхай в возрасте пяти лет, имея при себе только немного одежды, затейливо устроенную авторучку и фотографию родителей, чтобы не забыть, как они выглядят.

Именно из-за этого чувства она и сошлась с Романом Монтековым. Она вздрогнула, выдохнув в темноту. Ее глаза щипало, она украдкой вытерла со щеки слезу и стиснула зубы.

– Мы уже почти пришли?

– Расслабься. – Она не решилась оглянуться из страха, что он увидит влагу в ее глазах, которая блеснет в тусклом свете уличных фонарей. – Я не пытаюсь завести тебя в ловушку.

Тогда, все эти годы назад, она не знала, кто он, а он знал, кто она – несколько месяцев спустя он признался, что бросил тот в шарик в ее сторону нарочно, чтобы посмотреть, как она отреагирует. Стеклянный шарик остановился возле ее туфель – американских туфель, не похожих на топочущие вокруг грубые матерчатые башмаки на толстых подошвах. Она нагнулась, чтобы подобрать его.

– Он мой.

Она подняла голову, думая, что этот голос принадлежит китайцу, но вместо этого увидела перед собой бледное молодое лицо иностранца, с которого на нее смотрели большие обеспокоенные глаза. Он говорил на местном диалекте еще лучше, чем она сама, а ведь ее наставник общался с ней исключительно по-шанхайски, чтобы она не забыла свой родной говор.

Она тогда сжала шарик в кулаке.

– А теперь он стал моим.

Сейчас ей было почти странно вспоминать, как Рома вздрогнул, когда она заговорила по-русски без малейшего акцента. И наморщил лоб.

– Это нечестно. – Он продолжал говорить по-шанхайски.

– Что с возу упало, то пропало. – Джульетта по-прежнему говорила по-русски.

– Хорошо. – Он наконец заговорил на своем родном языке. – Тогда давай сыграем. Если выиграешь ты, то шарик останется у тебя, а если я, то ты мне его отдашь.

Джульетта проиграла и без особой охоты отдала ему шарик. Но Рома затеял эту игру не просто так. И, когда она повернулась, чтобы уйти, взял ее за руку.

– Я бываю здесь каждый день в это время, – сказал он. – Так что мы сможем поиграть в шарики еще не раз.

Джульетта, смеясь, высвободила руку.

– Вот увидишь, – крикнула она ему, оглянувшись, – я выиграю у тебя все.

Только потом она узнала, что этот парнишка не кто иной, как Рома Монтеков, сын ее злейшего врага. Но она все равно возвращалась сюда к нему, мня себя умной, мня себя искушенной. Несколько месяцев они флиртовали и притворялись, и балансировали на грани между дружбой и враждой. Каждый знал, кто его товарищ по играм, но ни она, ни он в этом не признавались, стараясь что-то получить от этой дружбы. Но они вели себя неосторожно, увязая все глубже и не осознавая того.

Катая шарики по неровной земле, они были просто Ромой и Джульеттой, а не Романом Монтековым и Джульеттой Цай, наследниками двух соперничающих банд. Они были веселыми подростками, радующимися тому, что теперь у них есть друг, понимающий желание на время стать кем-то другим.

Они полюбили друг друга. По крайней мере Джульетте казалось, что это так.

Она ахнула, когда он дернул ее за руку, чтобы остановить. Она так задумалась, что чуть не столкнулась с припарковавшимся рикшей. Рома рывком оттащил ее назад, и она машинально подняла взгляд и посмотрела в его холодные настороженные глаза.

– Пусти, – прошипела она, выдернув руку. – Больница уже рядом. Мы почти пришли.

Она торопливо шла вперед, чувствуя, как горит ее локоть там, где он коснулся ее. Рома шел следом, держась так, что непосвященный счел бы простым совпадением то, что Роман Монтеков и Джульетта Цай идут рядом, а может быть, вообще не узнал бы ни его, ни ее.

Впереди показалось огромное здание больницы. Арсенал-роуд, 17.

– Это здесь, – холодно уронила она.

Это была та самая больница, куда после взрыва привезли тела их слуг.

– Не поднимай головы.

Но вместо этого он нарочно поднял прищуренные глаза и нахмурился, как будто почувствовав что-то по дрожи в ее голосе. Но это, разумеется, было не так – он не мог ничего почувствовать. Она посмотрела на него, стоящего как ни в чем не бывало, и в ней вспыхнула ярость. Надо полагать, он хорошо знает, как глубока была рана от того, что он тогда совершил. Кровная вражда никогда не была такой кровавой, как в те первые месяцы после его нападения. Ей казалось, что, если бы она взялась нюхать письма с иероглифами, кое-как выведенными на толстой белой бумаге, которые ей в Нью-Йорк присылали Розалинда и Кэтлин, ей бы удалось ощутить запах крови, которая тогда текла на улицах Шанхая рекой.

Она воображала, что Рома на ее стороне, считала, что они смогут создать свой собственный, новый мир, свободный от вражды. Но все это была ложь. Белые цветы взорвали флигель для слуг. Попытайся они подорвать большой дом, их бы заметили, а флигель, где жили слуги, никто не охранял.

Столько жизней Алых оборвалось в один миг. Это стало объявлением войны. И Белые цветы не смогли бы устроить эту атаку без помощи Ромы. Им бы не удалось незаметно проникнуть внутрь, если бы не разведданные, собранные им за много недель, проведенных в обществе Джульетты.

Он предал ее, и она и теперь, четыре года спустя, тяжело переживала его предательство. В ней и сейчас еще пылали вспыхнувшие тогда ненависть и злоба. Но ей не хватало духа вонзить нож в его грудь, чтобы отомстить.

Я слаба, подумала она. Даже той ненависти, которая сжигала ее, было недостаточно, чтобы испепелить все еще не изжитое ею инстинктивное стремление коснуться Ромы, уберечь его от зла. Возможно, со временем у нее появятся силы, чтобы все-таки уничтожить его. И надо просто подождать.

– Не поднимай головы, – повторила она, толкнув двери и входя в вестибюль больницы.

– Здравствуйте, мисс Цай, – поздоровался с ней один из врачей, когда Джульетта подошла к стойке регистрации. – Я могу вам чем-то помочь?

– Да, можете. Вот так. – Одной рукой она сделала жест, словно показывая, что застегивает свой рот, а другой схватила с доски ключ от морга. У врача удивленно округлились глаза, но он молча отвел взгляд. Она шла по больнице, чувствуя в руке холодный металл ключа и стараясь по мере возможности дышать неглубоко, поскольку здесь, кажется, всегда пахло разложением.

Вскоре они стояли перед дверью морга. Джульетта повернулась и посмотрела на Рому, который, как она и сказала ему, шел сюда, не отрывая глаз от своих ботинок. Как он ни тушевался, это у него получалось неубедительно, как ни горбился, у него все равно был гордый вид.

– Сюда? – спросил он. Тон у него был неуверенный, как будто он боялся, что Джульетта ведет его в ловушку.

Она молча вставила ключ в замок, отперла дверь и включила бело-голубой свет. Труп здесь был только один – какой-то усохший, он лежал на металлическом столе, занимающем половину помещения, и был до середины накрыт простыней.

Рома вошел, быстро оглядел тесный морг и подошел к трупу. Но прежде, чем снять с него простыню, заколебался.

– Это крупная больница, и, возможно, не пройдет и часа, как сюда доставят новый труп, – сказала Джульетта. – Так что шевелись, пока тело этого малого не решили перевезти куда-то еще.

Рома оглянулся и увидел, что вся ее поза выражает нетерпение.

– Ты что, куда-то спешишь?

– Да, – без колебаний ответила она. – Так что начинай.

С явной неприязнью Рома сдернул простыню. И удивился – покойник был бос.

Джульетта оттолкнулась от стены.

– Да что же это такое? – Решительно подойдя к столу, она опустилась на корточки, достала с находящейся под ним полки большую коробку с разложенными по пакетам вещами покойного и высыпала ее содержимое на пол. Отбросив в сторону покрытое запекшейся кровью обручальное кольцо и еще более испачканные медальон и парик, Джульетта нашла разные башмаки, в которые он был обут в тот день. Она достала из пакета тот, который был сшит из кожи.

– Этот?

Рома плотно сжал губы.

– Да.

– Значит, мы оба считаем, что он был в ту ночь там, где погибли семеро остальных? – спросила Джульетта.

Рома кивнул.

Вот и все. Они не разговаривали, пока Джульетта проворно складывала все обратно в коробку. Рома был мрачен, его глаза были прикованы к какой-то случайной точке на стене. Надо думать, ему не терпится поскорее убраться отсюда, оказаться как можно дальше от нее и сделать вид, будто ее не существует – во всяком случае, до тех пор, пока через границу между территориями их банд не будет переброшено новое тело жертвы их кровной вражды.

Она поставила коробку обратно на полку и обнаружила, что у нее дрожат руки. Она сжала их в кулаки изо всех сил и, выпрямившись, встретилась взглядом с Ромой.

– После тебя, – сказал он, показав на дверь.

Четыре года. Этого должно было хватить. Прошло столько времени, что он давно уже должен был стать для нее чужаком. Должна была измениться его улыбка, как изменилась улыбка Розалинды, его походка, как изменилась походка Кэтлин. Он должен был стать нахальнее, как Тайлер, или напустить на себя более утомленный вид, как ее мать. Но он смотрел на нее сейчас, и она видела, что он стал только… старше. У него остался тот же взгляд, те же глаза – непроницаемые, когда он не хочет, чтобы она видела, что у него внутри, непоколебимые, если он не хочет давать себе воли.

Рома Монтеков не изменился. Рома, который любил ее. Рома, который предал ее.

Джульетта заставила себя разжать кулаки, от напряжения ее пальцы болели. Чуть заметно кивнув ему, она подошла к двери морга и после того, как они оба вышли, решительно закрыла ее и открыла рот, чтобы попрощаться с ним, холодно и твердо.

Но не успела она что-то сказать, как в больнице началось светопреставление. В дальнем конце коридора появились врачи и медсестры, с криками толкающие перед собой каталки, спеша в вестибюль. Произошла какая-то трагедия, это было ясно, но, когда они выбежали в вестибюль, оказалось, что все еще хуже.

Пол был залит кровью, а в воздухе стоял тяжелый дух.

Повсюду лежали умирающие члены Алой банды, из их шей хлестала кровь, они истошно вопили от боли. Их было двадцать, тридцать, сорок, они либо умирали, либо уже умерли, либо лежали неподвижно, либо все еще пытались пальцами разорвать собственные жилы.

– О Боже, – прошептал Рома. – Началось.

Глава девять

– Когда я заглянул в его комнату, он спал так крепко, что я даже немного испугался – а вдруг он отдал концы? – сказал Маршал, пнув мертвое тело. – Думаю, он притворялся.

Веня закатил глаза и оттолкнул ногу Маршала от мертвеца. – Да ладно. Почему ты не хочешь отдать Роме должное?

– Думаю, он патологический лжец, – ответил Маршал, пожав плечами. – Он просто не хотел идти с нами, чтобы посмотреть на трупы.

Солнце встало только час назад, но на улицах уже было шумно. Из здешнего переулка плеск волн о деревянный настил был едва слышен, все заглушали звуки, доносящиеся из внутренних частей города. Холодные улицы окутывал утренний свет. В небо поднимался дым, идущий из пароходных и фабричных труб, густой, черный и полный сажи.

– Помолчи, – сказал Веня. – Ты отвлекаешь меня от осмотра этих самых трупов. – Он, хмурясь, стоял на коленях над телом, которое Маршал пинком подкатил к стене. Венедикту и Маршалу было поручено заняться чисткой, что включало в себя избавление не только от окровавленных мертвых тел, но и от муниципальных полицейских, так что они откупались от всех представителей закона, которые пытались заняться этими мертвыми бандитами.

– Я отвлекаю тебя? – Маршал опустился на корточки рядом с Веней. – Если так, то ты должен сказать мне спасибо за то, что я разряжаю обстановку.

– Я бы сказал тебе спасибо, если бы ты мне помог, – пробормотал Веня. – Нам надо до полудня опознать всех этих людей, а при нынешних темпах мы успеем только посчитать их. – Он закатил глаза, когда Маршал огляделся по сторонам, и начал считать. – Их шесть, Марш.

– Шесть, – повторил Маршал. – Шесть мертвых тел. Контракты на шестизначные суммы. Шесть лун, вращающихся вокруг планеты. – Маршал обожал звук своего голоса. И, если где-то наступало молчание, он считал, что он делает миру одолжение, заполняя его.

– Не начинай…

Но протест Венедикта остался без внимания.

– Сравню ли с зимней ночью я его? – возгласил Маршал. – Он более могуч и бесподобен: дыханье бури менее мощно…

– Ты видел этого малого на улице всего-то секунды две, – вяло возразил Венедикт. – Прошу тебя, уймись.

– Как плод красавки черны его очи. А на щеке красуется веснушка, подобная… – Маршал замолк и вдруг резко выпрямился. – Подобная вот этому странному пятну на земле.

Венедикт сдвинул брови и тоже встал, вглядываясь в пятнышко на земле.

– Это еще одно насекомое.

Маршал поставил ногу на кирпич, выпирающий из стены.

– О, только не это.

На первый взгляд черное пятнышко на тротуаре могло показаться самым обыкновенным. Но подобно тому, как взгляд художника выхватывает на картине один неудачный мазок, едва глаза Венедикта заметили маленький черный предмет, по спине его забегали мурашки, говорящие о том, что в картину мира закралась ошибка. Здесь не должна была оказаться эта мелкая тварь.

– Оно такое же, как и те, – сказал он, осторожно взяв насекомое двумя пальцами. – Такое же, как те насекомые, которых мы нашли в порту и отнесли в лабораторию.

Подобрав мертвое насекомое и показав его своему непредсказуемому другу, Веня ожидал, что Маршал отпустит какое-нибудь непристойное замечание или придумает песню о хрупкости жизни, однако вместо этого тот нахмурил брови.

– Ты помнишь Царицу? – вдруг спросил он.

Даже на фоне обычных для Маршала нравоучений и занудных историй такая резкая смена темы разговора показалась Вене странной. Однако он не стал это комментировать и просто ответил:

– Конечно.

Их золотистый ретривер околел в прошлом году. Это был странный и печальный день, печальный потому, что умер их мохнатый друг, и странный потому, что эта смерть произошла не от пули.

– Ты помнишь, как она вела себя, когда господин Монтеков только купил ее? – спросил Маршал. – Помнишь, как она бегала по улицам, знакомясь со всеми животными, которые попадались ей на пути, будь то кошка или крыса?

К чему он клонит? Венедикт никогда не понимал манеры разговора таких людей, как Маршал, по его мнению, их речь напоминала змею, заглатывающую собственный хвост.

– Да, само собой, – хмурясь, ответил он. – Она тогда нацепляла столько блох…

Змея наконец выплюнула свой хвост.

– Нож, – сказал Веня. – Дай мне твой нож.

Маршал достал из кармана нож, нажав на кнопку, открыл его и бросил Вене. Тот ловко поймал рукоятку и отхватил у трупа клок волос у самого скальпа. Затем они наклонились и уставились на обнажившуюся кожу мертвеца.

Веню едва не вырвало.

– Какая гадость, – сказал Маршал.

На обнажившемся участке бело-серой кожи торчали бугорки размером с ноготь мизинца, внутри которых виднелись мертвые насекомые. Под верхним слоем кожи были четко видны их ножки, усики, грудки.

Сжав зубы и морщась от отвращения, Веня отвел в стороны волосы трупа и кончиком ножа разрезал один из бугорков. В напряженном молчании, прерываемом только гудками едущих по улице автомобилей, стало видно тельце насекомого.

– Давай, вытащи его, – предложил он Маршалу.

Маршал посмотрел на него так, будто он предложил убить и съесть младенца.

– Ты шутишь?

– У меня заняты обе руки, Марш.

– Я тебя ненавижу.

Сделав глубокий вдох, Маршал осторожно, двумя пальцами, вытащил из разреза мертвую букашку.

У нее на брюшке висели кровеносные сосуды, похоже высосанные из мозга мертвеца.

Они заколыхались, когда с реки подул ветер.

– Это ж надо, – сказал Веня. – Кажется, мы только что обнаружили то, что вызывает этот психоз.

Глава десять

Несколько дней спустя Джульетта вышла на тропу войны в поисках зацепок.

– Глядите в оба, – тихо велела она Розалинде и Кэтлин, остановившись перед приземистым зданием опиумной курильни. На другой стороне улицы к двум дверям было приклеено по красной розе – по идее, красная роза служила визитной карточкой Алой банды, а в действительности представляла собой недвусмысленную угрозу. По слухам, Алые стали использовать красные розы только затем, чтобы посмеяться над Белыми цветами, которые приклеивали белый цветок к двери каждого здания, захваченного ими в ходе территориальных разборок. Но Алые начали использовать красные розы так давно, что Джульетта не знала, есть ли в этом объяснении хоть крупица правды. Ясно было одно – красная роза, прикрепленная к твоей двери, являет собой последнее предупреждение: заплати, сдайся, сделай то, чего требует от тебя Алая банда, или последствия не заставят себя ждать.

Под контролем Алых находилась вся улица, но на любой территории что-то могло пойти не так.

– Держитесь рядом со мной, – добавила Джульетта, обращаясь к своим кузинам, и махнула рукой. Как только они вошли в курильню, каждая из трех девушек сразу же нащупали на поясе оружие, скрытое под богатой одеждой. – Возможно, здесь скрываются убийцы.

– Убийцы? – заверещала Кэтлин. – Я думала, что мы пришли сюда, чтобы заставить владельца этой курильни заплатить твоему отцу долг за аренду.

– Так и есть. – Джульетта раздвинула расшитые бисером занавески и зашла в главный зал курильни. – Но, по слухам, здесь также находится место встреч коммунистов.

Они остановились в середине зала, напоминающего старый Китай с его принадлежностями для курения опиума, – трубками и масляными лампами, такими же, как в прошлом веке. Стекло ламп было покрыто плотным налетом и казалось сальным.

– Будьте осторожны, – предупредила Джульетта своих кузин, глядя на распростершихся на полу курильщиков опиума. – Не думаю, что все эти типы и впрямь такие смирные, какими кажутся на первый взгляд.

Несколько веков назад, когда это здание было усадьбой какого-то императорского вельможи или полководца, здешняя обстановка, наверное, была роскошной. Теперь же часть половиц сгнила, а потолок провис. В изножьях кушеток виднелись дыры, которые курильщики протерли ногами, а подлокотники были захватаны грязными руками. Окидывая притон взглядом в поисках хозяина, Джульетта услышала хихиканье, доносящееся из коридоров. В следующую секунду в зал вбежала стайка молодых женщин, одетых в светлые ханьфу разных цветов – надо думать, наряды должны были напомнить клиентам об имперских временах. Но юбки этих ханьфу стояли колом от грязи, а прически женщин растрепались. Хихикали они фальшиво, такими же фальшивыми были и улыбки на их ярко накрашенных губах, а глаза выглядели мутными и пустыми.

Джульетта вздохнула. Большинство подобных заведений в Шанхае предлагали клиентам также и услуги проституток.

– Я могу вам чем-то помочь? – бодро спросил женский голос.

Джульетта обернулась. Мадама, как она называла себя, возлежала на одной из кушеток, положив трубку на живот. Джульетта сморщила нос, глядя, как мадама вглядывается в нее так же пристально, как она сама разглядывает немолодую содержательницу этого притона.

– Надо же, кто пришел, – сказала мадама. – Джульетта Цай. Я не видела вас с тех пор, как вам было четыре года.

Джульетта вскинула бровь.

– Я не знала, что мы с вами встречались.

Мадама поджала блеклые губы.

– Конечно же, вы не можете это помнить. Но для меня вы навсегда останетесь малышкой, бегающей по саду и видящей только деревья и цветы.

– Хм, – сказала Джульетта и небрежно пожала плечами. – Мой отец не рассказывал мне об этой встрече.

Взгляд мадамы остался бесстрастным, но плечи слегка дернулись, что говорило об обиде.

– Одно время я дружила с вашей матушкой, пока… ну, вы наверняка слыхали, что десять лет назад кто-то обвинил меня в симпатиях к Белым цветам. Все это, разумеется, было брехней. Вы, конечно же, понимаете, что я ненавижу их так же сильно, как вы сами.

– Я не испытываю ненависти к Белым цветам, – тут же ответила Джульетта. – Я ненавижу тех, кто причиняет зло людям, которых я люблю, а это чаще всего делают Белые цветы. Это не одно и то же.

Мадама шмыгнула носом. Как она ни пыталась подольститься к Джульетте, та всякий раз отталкивала ее. Джульетте нравилось выискивать у других слабые места.

– Да, разумеется, но не говорите этого другим, – пробормотала мадама. Затем, сменив тактику, она сжала запястье Розалинды и проворковала: – О, я вас знаю, вы Розалинда Лан. Как, разумеется, знаю и вашего отца. У него такие чудесные дети. Я так расстроилась, когда он отправил вас во Францию. Вы не поверите, как ваш отец расхваливал преимущества западного образования. – Она перевела взгляд на Кэтлин и замолчала.

Джульетта кашлянула.

– Bàba прислал нас сюда за арендной платой, – пояснила она, надеясь, что это заставит мадаму опять переключить свое внимание на нее. – Вы должны ему…

– А кто вы? – спросила мадама, перебив Джульетту, чтобы обратиться к Кэтлин.

Та прищурилась и натянуто ответила:

– Я Кэтлин.

Мадама наморщила лоб, всем своим видом демонстрируя, что она напрягает память.

– Ах, да, Кэтлин. Как же, помню. – Она щелкнула пальцами. – Вы были такой грубиянкой и вечно показывали мне язык.

– Я была ребенком, так что вы должны простить мне мои тогдашние прегрешения, – сухо сказала Кэтлин.

Мадама показала на лоб Кэтлин.

– У вас такое же родимое пятно, похожее на созвездие Стрельца, – заметила она. – Помнится, я видела его у…

– У кого? – перебила ее Кэтлин.

– Ну… – Мадама была слегка смущена. – В семье Лан было трое детей. У вас был брат.

Джульетта плотно сжала губы, Розалинда сердито зашипела сквозь стиснутые зубы, а Кэтлин бесстрастно уставилась на мадаму и сказала:

– Наш брат умер. Вы наверняка слыхали об этом.

– Да, и мне очень жаль, – ответствовала мадама, однако в ее тоне не прозвучало ни капли сочувствия. – Я тоже потеряла брата. Иногда мне кажется…

– Хватит, – отрезала Джульетта. Они и так уже слишком долго занимались пустословием. – Мы можем поговорить в другом месте?

Мадама сложила руки на груди и, повернувшись, направилась к двери. Она не пригласила трех девушек последовать за ней, но они все равно двинулись следом, прижимаясь к стенам, когда мимо по узким коридорам шмыгали девушки, одетые в ханьфу пастельных тонов. Мадама провела их в спальню, в обстановке которой преобладали оттенки красного. Здесь имелась еще одна дверь, ведущая прямо на улицу. Интересно, подумала Джульетта, зачем она нужна: чтобы можно было легко сбежать или чтобы можно было легко войти?

– Вот ваша арендная плата. – Мадама пошарила под матрасом, извлекла оттуда деньги и, бормоча себе под нос, отсчитала несколько монет.

Затем протянула их Джульетте.

– Вообще-то… – Джульетта отдернула протянутую руку. – Можете оставить их себе. Я бы предпочла получить от вас кое-что другое.

Любезное выражение на лице мадамы несколько поблекло, и она быстро взглянула на вторую дверь.

– И что же?

Джульетта улыбнулась.

– Мне нужна информация. Я хочу узнать, что вам известно о коммунистах.

От любезного выражения на лице хозяйки притона не осталось и следа.

– Я вас не понимаю.

– Я знаю, что вы позволяете им встречаться здесь, у вас. – Джульетта кивнула Кэтлин, потом Розалинде. Сестры тотчас разошлись в стороны, и каждая встала перед одной из двух дверей. – Мне известно, что в одном из ваших приватных кабинетов вместо девушки, ублажающей клиента, стоит стол и топится камин, чтобы члены Коммунистической партии Китая не мерзли. Ну так вот, скажите мне, что вы слышали об их роли в этой эпидемии безумия, охватившей наш город?

Мадама резко засмеялась, и Джульетта увидела широкую щель между ее передними зубами.

– Я понятия не имею, о чем вы, – сказала она. – Я не лезу в такие дела.

Почему она не хочет говорить? Что ее останавливает: преданность или страх? – подумала Джульетта. Содержательница этого притона была связана с Алыми и верна банде, но она не готова была умереть за нее.

– Ах, да. Как невежливо с моей стороны. – Джульетта лучезарно улыбнулась, достав из кармана тонкое сверкающее бриллиантовое ожерелье. – Может, вы примете от меня подарок в качестве компенсации?

Прежде чем мадама успела возразить, Джульетта оказалась у нее за спиной. Хозяйка притона не шевельнулась, рассудив, что от бриллиантового ожерелья не может быть вреда.

Но это было не ожерелье.

Мадама пронзительно взвизгнула, когда Джульетта затянула удавку, ее пальцы заскребли по проволоке, охватившей шею. Миниатюрные лезвия впились в ее плоть.

– Те, кто предан Алой банде, погибают десятками, – прошипела Джульетта. – Те, кто работает на нас, становятся жертвами помешательства, пока такие, как ты, молчат, не в силах решить, что им дороже: собственная красная кровь или красные тряпки фабричных работяг. – На гладкой коже мадамы выступили капельки крови. Если Джульетта затянет удавку чуть туже, лезвия вопьются так глубоко, что на месте ранок останутся шрамы. – Ну так как?

– Хватит! – прохрипела мадама. – Я скажу, скажу!

Джульетта немного ослабила давление.

– Тогда говори. Какое отношение к этому имеют коммунисты?

– По их словам, за этим помешательством стоят не они, – выдавила из себя хозяйка притона. – Это не часть их политики. Но в частном порядке они высказывают догадки.

– Какие?

– Они предполагают, что это дело рук какого-то гения, состоящего в их рядах. – Мадама еще раз попыталась ухватиться за проволоку, но она была слишком тонкой, и женщина только царапала себе шею, словно подражая жертвам помешательства. – И толкуют между собой о том, что видели записи того, кто замыслил это дело.

– Назови его имя. – Когда мадама заколебалась, Джульетта затянула удавку туже. Розалинда кашлянула, словно призывая Джульетту не увлекаться, но та и ухом не повела. – Мне нужно его имя.

– Чжан Гутао, – просипела мадама. – Их генеральный секретарь.

Джульетта тут же убрала проволоку и встряхнула ее. Затем достала из кармана платок и принялась тереть ожерелье, пока металл не заблестел снова. Спрятав удавку в карман, она протянула платок содержательнице притона с той же сияющей улыбкой, которую приберегала для вечеринок и разговоров со стариками.

Мадама была бледна и дрожала. Она не произнесла ни слова, когда Джульетта повязала платок вокруг ее шеи, чтобы ткань впитала кровь.

– Прошу прощения за причиненные неудобства, – сказала Джульетта. – Это ведь останется между нами, не так ли?

Женщина тупо кивнула. Она не сдвинулась с места, когда Джульетта подозвала к себе Розалинду и Кэтлин, и не издала ни звука, когда девушка бросила на стол всю наличность из карманов, чтобы заплатить за полученные сведения.

Джульетта быстро покинула комнату, стуча каблуками по полу притона, и вместе со своими двоюродными сестрами вышла на улицу. Она уже почти забыла, как уверенно ее руки затягивали удавку и с какой готовностью она причиняла мадаме боль, чтобы заставить ее говорить. Сейчас ее занимало только имя, которое та назвала – Чжан Гутао, – и мысли о том, что следует делать дальше.

Всю обратную дорогу, пока они ехали в автомобиле, Кэтлин молча смотрела на нее. Джульетта чувствовала на себе этот взгляд, и он был подобен слою кожного сала на лбу – он тоже немного беспокоил ее, но не причинял вреда.

– Что? – спросила она наконец, когда автомобиль остановился перед кабаре, чтобы выпустить Розалинду. После того как та, выйдя, захлопнула за собой дверь, накинула на плечи меховой палантин и вошла в кабаре, чтобы исполнить свой дневной номер, Джульетта передвинулась на заднем сиденье, чтобы оказаться напротив Кэтлин. – Почему ты продолжаешь так странно смотреть на меня?

Кэтлин моргнула.

– О, я думала, что ты не замечаешь.

Джульетта картинно закатила глаза и положила ноги на противоположное сиденье. Автомобиль сдал назад, и под его колесами громко захрустел гравий.

– Bi áo jiě, ты недооцениваешь те глаза, которые у меня, – она взмахом руки обвела свое лицо, – есть везде. Я что, обидела тебя?

– Нет, конечно, нет, – быстро ответила Кэтлин. Затем она медленно выпрямилась и показала на руки Джульетты. Та опустила взгляд и увидела кровавое пятно между большим и указательным пальцами. – Думаю, я ожидала, что ты просто помашешь перед ней пистолетом или что-нибудь в этом духе. А не станешь по-настоящему ей угрожать.