banner
banner
banner
Название книги:

Джон Лоу. Игрок в тени короны

Автор:
Уильям Гаррисон Эйнсворт
Джон Лоу. Игрок в тени короны

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Глава XII. Регент и аббат Дюбуа

Прежде чем продолжать наш рассказ, может быть, будет не лишним дать краткое описание герцога, который теперь захватил в свои руки бразды правления и сделался неограниченным правителем Франции.

У Филиппа Орлеана, племянника Людовика XIV, было очень много сходного с английским королем Карлом II{38}, но в нраве его было больше темных пятен, чем у английского короля. Как и Карл II, регент был веселым, жизнерадостным остряком, который не лез за словом в карман, неверующим, распутником, не уважавшим чести ни мужчины, ни женщины. Как Карл, он был щедр на обещания, которых никогда не думал исполнять, но которые давал с таким искренним видом, что никто не мог сомневаться в них. Как английский король, он был достаточно великодушен, чтобы прощать своих врагов. Когда его убеждали наказать тех, которые распускали про него клевету во время царствования покойного короля, он гордо ответил: «Регент не мстит за оскорбления герцога Орлеанского». Филипп был уверен, что способен по одному взгляду узнать нрав всякого человека, и нередко оказывался прав. Обладая замечательной памятью, он никогда не забывал того, что читал или слышал. Еще очень молодым Филипп сделал первый блестящий шаг на военном поприще, под предводительством герцога Люксембурга у Штейнкирка и Нейвинде, и приобрел бы, без сомнения, большую военную славу, кабы не зависть его царственного дяди. Осужденный на бесславную праздность, Орлеан удовлетворялся жизнью сибарита. Но несмотря на чувственность, он имел множество занятий и мог бы, если бы хотел, быть разносторонне образованным человеком. Его мать, Шарлотта-Елизавета, принцесса из баварского Пфальца, весьма умная женщина, говорила, что к рождению Филиппа были приглашены феи, и каждая дала ему по одному таланту, но одна злая фея, которую забыли пригласить, пришла непрошеная и сказала: «У него будут все таланты, кроме таланта делать из них употребление».

Филипп был художником, гравером, механиком, музыкантом, он сделал прекрасные рисунки к «Дафнису и Хлое»{39}, Амио{40} и сочинил оперу, которую разыграл в присутствии короля и придворных с большим успехом. Он также занимался химией с большим прилежанием, и своею ловкостью в этой науке навлек на себя весьма низкие подозрения. Скоропостижная смерть дофина, единственного сына Людвига XIV, а на другой год столь же внезапная кончина герцога Бургундского, внука короля, за которым вскоре последовал в могилу его старший сын, герцог Бретонский, – все эти ошеломляющие события вызвали подозрение, которое естественно пало на Орлеана как на лицо, наиболее заинтересованное в удалении этих наследников, препятствовавших ему занять престол. Только слабый младенец, герцог Анжуйский, правнук короля, оставался теперь в живых и спасся, как думают, благодаря противоядию, данному его гувернанткой, герцогиней Вантадур. Тщетно Филипп заявлял о своей невиновности и пытался защититься от негодования общества, тщетно просил следствия – его оправданиям не верили. И бремя этого подозрения оставило неизгладимый след на его нраве. Главный врач Людовика XIV, Марешаль, пытался снять с герцога ужасные подозрения и расхваливал его большие научные способности, обращаясь к королю:

– Государь, если бы герцог Орлеанский был честным человеком без состояния, то у него было бы более чем десять способов заработать средства к существованию. Притом он самый лучший человек в мире.

– Самый лучший человек! – воскликнул Людовик. – Вы знаете, кто такой мой племянник? Скажу вам в двух словах: это преступник-хвастун{41}.

Утверждали, что Филиппа постигло случайное возмездие. Он будто бы умер, пытаясь отравить чашкой шоколада молодого короля. Подозревая его намерение, слуга, как говорят, решил переставить чашки. Однако нет основания сомневаться в том, что внезапная смерть Филиппа в Версале произошла от апоплексического удара.

Но вернемся к нашему рассказу. Несмотря на подозрительность и отвращение короля, который пожелал устранить его от регентства, несмотря на тайную вражду госпожи Ментенон и иезуитов{42}, а также на недовольство придворных и ненависть народа, который часто угрожал его жизни, несмотря на то, что Орлеан имел очень мало шансов достигнуть предмета своего честолюбия, он не унывал. Людовик ХIV узаконил своих сыновей от госпожи де Монтеспан{43}: герцога Мэна и графа Тулузского, и в своем духовном завещании назначил первого из них опекуном своего малолетнего наследника, поручив ему начальство над дворцовыми войсками. А чтобы лишить племянника неограниченной власти, назначил совет регентства. Но Орлеан, с виду равнодушный и погрязший в разврате, втайне усиливался и готовился к борьбе. Он приобрел сторонников в лице герцога Ноайля, полковника французской гвардии герцога Гиша, полковника швейцарской гвардии Рейнольда, маршалов Виллара и Вильруа и канцлера Вуазена. Последний открыл ему тайну завещания короля.

На другой день после смерти Людовика XIV, когда парламент решал вопрос о регентстве, произошел большой государственный переворот, и были приняты меры, чтобы обеспечить его успех.

Президент парламента, де Мэм, был подкуплен герцогом Мэном, но герцог Гиш окружил дворец своими войсками, швейцарская гвардия Рейнольда заняла дворы и входы. В то же время аббат Дюбуа задержал английского посланника, лорда Стэра, в павильоне дворца, уверяя его, будто сент-джеймский двор{44} относится благосклонно к притязаниям Орлеана. Окруженный своими сторонниками, Орлеан вдруг заявил, что назначение совета регентства противоречит последним словам покойного короля, которые он слышал. Заставив молчать герцога Мэна, хотевшего было прервать его, он провозгласил себя регентом Франции с неограниченной властью. Тронутый его красноречием, прельщенный обещаниями, парламент согласился. Так пренебрегли волей Людовика XIV, и новый регент с торжеством вернулся в королевский дворец среди ликования народа, который незадолго перед тем громко называл его убийцей и отравителем. Когда после этого Филипп отправился в Версаль сообщить о своем торжестве матери, она сказала ему:

 

– Сын мой, прошу у вас только одного. Дайте мне слово, что перестанете иметь дело с аббатом Дюбуа. Это величайший мошенник на земле, он продаст государство и вас без малейших угрызений совести, ради своей собственной выгоды.

Филипп тотчас дал просимое обещание, но, как увидим ниже, не исполнил его. Вероятно, самой постыдной чертой в поведении приверженцев герцога было убеждение, что регентство лишь шаг к высшей власти: Филиппу ведь не будет стоить большого труда освободиться от последнего хрупкого обломка, после того как он устранил столько препятствий на пути к престолу! Некоторые из них, без сомнения, уже заранее рассчитывали на прибавки к жалованью, которые проистекут от их соучастия в этом ужасном преступлении. Главные правительственные должности, конечно, были распределены между сторонниками Филиппа. Произошла важная перемена в управлении. Не стало государственных секретарей, все правительство сосредоточилось в шести советах, начальники которых стали членами главного совета регента: они и делали доклады, и выносили решения. Разумеется, регент председательствовал в главном совете, но так как этот совет до некоторой степени надзирал за ним, то он уже не мог справедливо воскликнуть, как дядя, «L’état c’est moi»[3]! Выступили личные приятели Филиппа и участники его позорных пиров – единственно за свои приятные качества да за полное равнодушие к благопристойности. Филипп называл их своими «висельниками»{45}, так как они-де готовы были повеситься за него, а по мнению всякого порядочного человека, эти люди заслуживали такого прозвища за свои пороки. Более важные из них были рассованы по различным советам, другие заняли места при дворе, но никто в действительности не имел никакого влияния на регента. Главарями «висельников» были герцоги Брольи, Брака и Бирон, вместе с Канильяком, двоюродным братом предводителя мушкетеров – четверо очень красивых молодых людей, но отпетых негодяев. Самыми красивыми женщинами при дворе регента, бесспорно, были три его дочери: герцогини Берри, Шартр и Валуа. Первая из них жила, как королева, в Люксембургском дворце и пользовалась неограниченным влиянием на своего отца. Но кроме этих трех прекрасных герцогинь, вольность поведения которых давала повод к возникновению бесконечных скандалов, при дворе была целая толпа знатных дам редкой красоты. Некоторых из них считали участницами ночных пиров Филиппа, так что едва ли какая из них ускользнула от клеветы. Словом, при порочном дворе регента, где осмеивали приличия и нравственность, где порок гордо поднимал голову, трудно было найти женщину с незапятнанным именем, так же, как и отыскать честного мужчину. Так как мы уже сравнивали Орлеана с Карлом II, то было бы несправедливостью по отношению к последнему не заявить, что первый дошел до такой бездны разврата, от которой отступил бы второй, и что французский двор далеко превзошел английский в порочности.

Когда Филипп принимал регентство, ему только что исполнилось сорок лет, но он казался старше: на его лице читались следы распущенной жизни. Кроме того, вследствие ушиба он почти ослеп на один глаз. Но лицо его все еще имело приятное выражение, а обращение было до того приветливо, что всякий оказавшийся в его присутствии бывал очарован. В часы пиршеств в обществе своих «висельников» он отбрасывал всякий этикет и стеснения и казался только хорошим товарищем. Но даже тогда прирожденная любезность и хорошее воспитание не покидали его, и даже в минуты откровения под влиянием выпитого вина нельзя было выведать у него какой-либо государственной тайны.

Наш очерк был бы неполон, если бы мы не коснулись тех замечательных личностей, которые втайне управляли регентом и рано развратили его своим гибельным влиянием.

Аббат Дюбуа, сын аптекаря из Бриве, в Лимузене{46}, в раннем возрасте был послан в Париж. Там он имел счастье попасть, в качестве наставника, к Орлеану, тогда герцогу Шартрскому. Ему быстро удалось приобрести расположение юного принца. В это время он играл двойную роль, и успешно. Занимаясь образованием своего королевского воспитанника так заботливо, что тот безопасно мог выдерживать свои экзамены, Дюбуа стремился упрочить свое влияние на герцога, устраивая для него удовольствия, и такими низкими средствами достиг непоколебимой власти над ним.

Доверие, которым пользовался Дюбуа у молодого герцога, не ускользнуло от внимания Людовика XIV: этот государь воспользовался помощью аббата, чтобы устроить брак между Филиппом и девицей Блуа, дочерью короля от госпожи Монтеспан. Благодаря вмешательству Дюбуа, брак этот, которого так желал Людовик, состоялся несмотря на возражения со стороны матери герцога. Аббат имел смелость попросить в награду звание кардинала. Людовик с негодованием отверг эту дерзкую просьбу, но включил своего сообщника в посольство Тальяра, отправленное в Лондон. Там Дюбуа, именовавшийся тогда «кавалером», познакомился с лордом Стенхоупом и многими другими выдающимися политическими деятелями.

Замечательная способность аббата к интригам теперь проявилась вновь. Он долго питал честолюбивые замыслы и с помощью Филиппа, ставшего тогда герцогом Орлеанским, надеялся осуществить их. С виду только секретарь, на деле он был руководителем двора принца, его советником, настоящим гувернером, и, хотя часто впадал, вследствие своей наглости, в немилость, его никогда не увольняли от должности. Главным образом благодаря ловкому поведению аббата Филипп достиг регентства. Но когда первый виновник всего попросил награды, Филипп, зная, какую ненависть может навлечь на себя назначением дурного человека на важное место, находился в нерешимости и пытался устранить его. Дюбуа, однако, настаивал, говоря:

– Вы, Ваше Высочество, теперь всемогущи. Разве вы оставите в бездействии человека, который возвел вас на престол?

Подчиняясь назойливым просьбам проныры, регент назначил его государственным советником, нанеся тем большое оскорбление его новым товарищам. Хотя и запятнанный развратом, без всякого искупающего качества, Дюбуа был очень способным человеком, начитанным, хорошо образованным и в высшей степени хитрым.

«Он лгал с таким бесстыдством, – говорит Сен-Симон, – что даже когда ему представляли факты, он отрицал их. Его разговор, вообще поучительный, красивый и приятный, был окутан дымкой лжи (fumee de faussete), которая, казалось, сочилась из его пор». Дюбуа притворялся, будто с трудом может говорить, чтобы наблюдать за собеседником и выигрывать время для ответа. Он был так осторожен, что только самый ловкий противник мог бы застать его врасплох. Несмотря на ночные кутежи, аббат был весьма прилежен, вставал рано и посвящал большую часть дня делам. В противоположность регенту Дюбуа был мстителен, тщательно хранил воспоминание о прошлых неудачах и обидах. Когда хитрец достиг наконец цели своего честолюбия, сделался кардиналом и первым министром, он выгнал всех тех, которые оскорбляли его прежде.

В то время, к которому относится наш рассказ, аббат Дюбуа был почти шестидесятилетним стариком, низкого роста, со слабым телосложением, истощенным от разврата. Черты его лица были крайне остры, они выражали хитрость. Живые глаза, длинный нос и волосы рыжеватого цвета делали его похожим на лисицу.

3

Глава XIII. Кабинет регента. Ноайль и Вильруа

Утром, на другой день после своего приезда, мистер Лоу прибыл в Пале-Рояль{47}. В передней находились офицеры французской и швейцарской гвардии при полном параде. На галерее, ведущей в парадные покои короля, Джон встретил толпу разодетых в шелк пажей и слуг, украшенных кружевами и вышивками. В приемной, куда его ввели, он застал толпу придворных всех положений и возрастов, наряженных в платья из драгоценных тканей самых ярких цветов: траур по покойному королю уже окончился. Никогда наряды не были так богаты и красивы, как во времена регентства, когда известная склонность Орлеана к блестящим одеждам заставляла его придворных соперничать друг с другом в заботливости о своей внешности. Большие парики{48} прошлого царствования оставались еще в моде, вероятно, потому что эта мода нравилась самому регенту, и украшали головы даже самых молодых повес. Однако произошли разные изящные перемены в покроях, так что царедворец времен Людовика XIV, придерживавшийся своей обыденной одежды, положительно показался бы отставшим от моды. Поведение собравшихся резко отличалось от того, что видели при подобных обстоятельствах в прошлое царствование. Тогда все было чинно и прилично. Никто не смел говорить иначе как шепотом, и редко можно было услышать шутку. Теперь же на это не было запрета. Всякий говорил свободно и громко смеялся над соблазнительными историями, о которых рассказывали «висельники» и которые передавались самому регенту и доставляли ему величайшее удовольствие. Эти гуляки, которых можно было узнать по особенно изящному наряду и распущенному виду, говорили больше о любовном волокитстве, чем о государственных делах. Еще болтали об играх в карты и кости. Брольи, Бранка, Бирон и Канильяк сидели за столом, в углублении у окна, развлекаясь бассетом.

После небольшой остановки, лакей ввел Лоу в частный кабинет регента. Этому очень удивились все, услышавшие приглашение. В кабинете находился только один аббат Дюбуа. Филипп полулежал на кушетке. Лицо его было красным от оргии{49}, которой он предавался прошлой ночью. Регент обрадовался Лоу и оказал ему самый любезный прием.

– А, сьер{50} Лоу, милости просим снова пожаловать в Париж! – воскликнул он. – Я с радостью узнал о вашем приезде вчера вечером и послал бы за вами к ужину, но подумал, что вы могли утомиться от продолжительной поездки из Италии.

 

– Утомленный или нет, я всегда в распоряжении Вашего Высочества, – сказал Лоу с поклоном.

– Брольи и Бранка были со мной – и вы могли бы встретить двух миленьких актрис, Дезире и Заиру, кроме того маркизу Муши и госпожу Тансен{51}. Ужин был роскошен и накрыт a la table volante[4]: это – мое собственное изобретение, которое, льщу себя надеждой, понравится вам. Так нам никто не мог помешать. И если б меня не беспокоила адская головная боль, – прибавил он, потирая горячечный лоб, – у меня остались бы самые приятные воспоминания об этом вечере. Сколько выпил я бургундского, жуть? – обратился он к Дюбуа. – Вы – сама трезвость, вы можете сказать.

– Прошу, Ваше Высочество, не спрашивайте меня. Я никогда не помню ничего из того, что происходит на ваших ужинах, и стараюсь даже не вспоминать о том, что я был там гостем.

– Так ли, шельмец? Я накажу вас – не приглашу сегодня ночью в Люксембург, куда думаю взять мистера Лоу.

– Я вам буду благодарен. Но, может быть, Ваше Высочество, вы согласитесь поговорить немного серьезно? Мне известно, что вам нужно посовещаться о важных делах с мистером Лоу.

– Ну как я могу говорить серьезно! В моей голове все путается, так же как в счетах покойного короля, и в ней нет совсем мыслей, как в его сундуках не оказалось денег. Единственное наследство, которое оставил нам король, мистер Лоу, это долг, который для своей уплаты потребовал бы двадцать лет, если бы мы ничего не проживали за все это время. Ну-ка, разбойник, – обратился он к Дюбуа, – разъясни, пожалуйста, положение наших финансов мистеру Лоу. Одна мысль о них доводит меня до тошноты.

– Вполне возможно. Едва ли нужно говорить мистеру Лоу, что наши финансы в самом печальном положении. Окончательные итоги покойного короля показывают долг в 3 миллиарда 460 миллионов, одних процентов 86 миллионов. Мы не в состоянии платить даже этих процентов, остаток доходов за вычетом обычных расходов составляет всего девять миллионов. Народ обложен налогами до крайней степени, общественный кредит исчез, торговля почти расстроилась.

– Не правда ли, прекрасное положение дел, мистер Лоу? – вставил, смеясь, регент. – И всем этим мы обязаны склонности моего дяди к войне. На смертном одре он советовал своему правнуку хранить мир и соблюдать бережливость, мы и должны поступать так, понеже нечем платить нашим солдатам, и наши доходы, как видите, поедаются кредиторами. Ясно, нужно вычеркнуть этот долг посредством государственного банкротства.

– Об этом нельзя думать ни на минуту! – быстро возразил Лоу. – Я найду целебное средство. Теперь время привести в исполнение мою Систему. Прошу Ваше Высочество принять ее без колебаний.

– Едва ли с нами может быть хуже, если мы возьмемся вообще за какой-нибудь план, – заметил регент, расхохотавшись. – Ваш план будет не хуже всякого другого.

– Мой план спасет королевство от гибели, – сказал уверенно Лоу. – Я отвечаю головой в случае его неудачи.

– Ну, что вы скажете на это, шут? – спросил Филипп, обращаясь к своему наперснику. – Должен ли я принять его?

Аббат стал учащенно икать и не мог ответить сразу. Но здесь вмешался Лоу.

– Прошу Ваше Высочество выслушать меня. Я не требую денежного вспомоществования: ищу только вашей поддержки. Я привез с собой из Италии более двух миллионов ливров, которые предназначены для устройства Королевского Банка. Это послужит основой для моего великого плана, который, когда будет в полном ходу, поразит Европу переворотом на пользу Франции, – переворотом более крупным, чем тот, что произошел от открытия Индии или от введения кредита. Благодаря мне вы, Ваше Высочество, будете в состоянии вывести королевство из того печального положения, до которого оно дошло, и править им с небывалым могуществом. Вы установите порядок в финансах, уменьшите налоги, поощрите и поднимете земледелие, промышленность и торговлю, увеличите обыкновенные доходы королевства, облегчите бесполезные и обременительные повинности, наконец, заплатите государственные долги, не нарушая прав заимодавцев.

– Браво, брависсимо! – вскричал Филипп, хлопая в ладоши. – Ну, что вы скажите на это великолепное предложение, шут гороховый? – прибавил он, обращаясь к Дюбуа.

– Мне очень жаль, но оно не может быть исполнено, – ответил холодно аббат.

– Клянусь жизнью, однако оно должно быть исполнено! – воскликнул регент, вскочив на ноги. – Кто скажет «нет», когда я приказываю?

– Начальник совета финансов, герцог Ноайль, – возразил Дюбуа. – Он может помешать вам.

Лоу пристально смотрел на регента, ожидая, что тот опровергнет это заявление, но, к его изумлению, Филипп только издал восклицание гнева и снова бросился на кушетку.

– Вы должны сначала отделаться от Ноайля, а затем уже сумеете провести план сьера Лоу, – продолжал Дюбуа, устремив живые глазки на регента. – С Вильруа еще можно кое-как уладить дело, но с Ноайлем невозможно. У этого ученика Демаретса есть свои способы оживлять финансы, и он не позволит вмешиваться в свое управление.

– Какие бы насильственные меры ни принял бы герцог Ноайль, они никогда не освободят Вашего Высочества от государственного долга, – сказал Лоу. – Между тем как они по необходимости увеличат ту нищету, от которой теперь страдает королевство.

– Это верно, – ответил Дюбуа. – Но он, надо полагать, сделает попытку.

– Повторяю, она будет неудачна, – сказал Лоу.

– Тем лучше для вас. Когда он устроит такой опыт и срежется, вы явитесь с пущим блеском.

В эту минуту лакей доложил о приходе герцога Ноайля и маршала Вильруа.

– Легок на помине! – воскликнул Дюбуа. – Ваше Высочество сумеет удостовериться, посмакует ли он Систему.

Герцог Ноайль{52}, высокий, полный человек с военной осанкой и манерами, был одет в богатый военный мундир, носил парик a la brigadiere – очень широкий спереди, а сзади зачесанный кверху. Он участвовал в последних войнах с Испанией и выиграл несколько сражений, впрочем неважных, это был посредственный генерал, лишенный гениальной сообразительности, решимости и проворства, этих отличительных черт великого полководца, хотя при освобождении Лангедока от нападения англичан выказал рвение и быстроту. Сен-Симон говорит: «Он изнурял войска бесполезными передвижениями, предписывая походы и отступления, которых никто не мог понять, часто отдавая приказание всей армии двинуться вперед, а затем вдруг остановиться, доводя таким образом солдат до отчаяния».

В государственных делах Ноайль придерживался той же политики: ухватится за какой-нибудь план, горячо будет следовать ему несколько дней, а затем откладывает в сторону ради другого, который, в свою очередь, остается невыполненным. «У него постоянно бывали новые излюбленные коньки, – прибавляет Сен-Симон. – Он не мог мыслить последовательно, разве только в заговорах, кознях, ловушках, вечно подкапывался под нас». Но при всем своем непостоянстве Ноайль любил занятия и обладал необыкновенным прилежанием. Легко и приятно, хотя и не глубоко, разговаривал он об очень многих предметах. Жадный, честолюбивый, он занял пост первого министра ценой отпадения от герцога Мэна, но временно взял на себя управление финансами. Регент не любил его и не доверял ему, но был принужден исполнять его просьбы. Дюбуа, однако, решил стать поперек дороги ненасытному герцогу и замыслил низвергнуть его.

Старый маршал Вильруа{53}, который вошел за Ноайлем, носил одежду прежнего двора и отличался прямой, величавой осанкой, гордыми, напыщенными манерами. Как генерал он выказал свою бездарность у Рамильи, где ему нанес знаменитое поражение Мальборо, но дурной исход битвы не лишил его расположения царственного покровителя. Он изменил своему повелителю, который осыпал его милостями и даже на смертном одре почтил знаками своего доверия и уважения. Находя, что его предложения герцогу Мэну принимаются холодно, Вильруа проявил низость и неблагодарность, предав его в обмен на место в совете регента и звание гувернера малолетнего короля. Благодаря именно его содействию, удалось уговорить канцлера Вуазена выдать, на определенных условиях, духовное завещание короля, которое хранилось у него. Теперь маршал Вильруа был главой совета финансов, но пользовался только званием без власти. Унизительное положение, в которое он был поставлен более даровитым Ноайлем, руководившим всеми совещаниями и относившимся к его мнениям с плохо скрываемым презрением, внушило ему ненависть к честолюбивому товарищу. Но не имея таланта соперничать с ним, он скрывал зависть под маской высокомерия и равнодушия. Хотя регент исполнил условие и назначил глуповатого старого маршала на место, которое он совершенно неспособен был занимать, тот все-таки не чувствовал благодарности: напротив, вероломный, как всегда, начал тайно сговариваться с герцогом Мэном против нового повелителя. Впрочем, Вильруа был не единственным из явных приверженцев Орлеана, нарушивших затем верность ему. И регента, который обладал способностью проникать в их намерения, можно извинить за ту низкую оценку, которую он давал человечеству по образцам, находившимся у него перед глазами.

Ненавидя их обоих, регент все-таки принимал этих министров с радушием и с наружным вниманием, что внушало безграничную веру в его способность лицемерить. К более вероломному из них, старому маршалу Вильруа, он был особенно внимателен: почти с сыновней заботливостью осведомлялся о его настроении и здоровье. Старый придворный, который, несмотря на свою глупость, не поддавался обману наружного уважения, притворялся очень польщенным вниманием регента. Поблагодарив за милость, он передал, что только что приехал из Венсена{54}, где оставил своего царственного воспитанника на попечение гувернантки, герцогини Вантадур.

– Его Величество, как, к сожалению, я должен заявить, чувствует небольшой озноб, – заметил он. – Но Ваше Высочество не должны беспокоиться, мы скоро вылечим это. Герцогиня смотрит за ним, как мать, и успокаивает самыми искусными сиропами и конкоктами.

– Я знаю ее привязанность к нему. Но мы не должны оставлять без внимания самого пустяшного нездоровья. Никогда не могут быть чрезмерны заботы о самой драгоценной жизни во всем королевстве.

– Да, о нем будут всячески заботиться, будьте уверены, Ваше Высочество, – величественно сказал Вильруа.

– Не сомневаюсь. Но я поеду в Венсен сегодня утром проведать Его Величество.

– Может быть, лучше было бы отложить посещение на день или на два, – сказал Вильруа, несколько смутившись. – Его Величество раздражителен, даже закричал на меня, когда я приблизился поцеловать ему руку. Он приказал мне убираться, причем сделал замечание, которого я не решаюсь повторить. Может быть, он откажется принять и Ваше Высочество.

– Особенно если его научит гувернантка, – возразил, смеясь, регент. – Впрочем, так как вы говорите, что с ним не случилось ничего серьезного, то я не потревожу герцогиню неожиданным посещением. Уж давно я хотел устроить еще одно подушечное заседание, для которого потребуется присутствие короля, приготовьтесь к этому.

Затем, обратившись к Ноайлю, сказал:

– Вы пришли как раз, когда мне очень хотелось посоветоваться с вами, герцог. Вы слышали, что я отзывался с большой похвалой о финансовых способностях сьера Лоу. Вот он, только что вернулся из Италии.

– Очень рад познакомиться со сьером Лоу, – сказал Ноайль, кланяясь ему. – Много наслышан о нем.

– И я также, – заметил Вильруа, приветствуя Джона церемонным поклоном. Наслышан от принца Конти и еще от кого-то, не помню.

– Может быть, от герцога Мэна или графа Тулузского? – предположил регент. – Никогда не помните. Сьер обладает большой и заслуженной известностью.

– За ним слава очень искусного игрока, это я хорошо помню, – сказал Вильруа. – Я не забыл очаровательных вечеринок в гостиных Дюкло, где мы все проигрывали в фаро; не забыл и тех огромных золотых марок, каждая в 18 луидоров, которые сьер Лоу раскладывал на столе у Буассонов. Ха-ха-ха!

– Вижу, память не изменяет вам, маршал, но господин Лоу наметил в настоящее время более важные цели, чем игра, – сказал регент. – Узнав о наших денежных затруднениях и желая облегчить их, он предлагает устройство банка на таких же основаниях, как в соседних королевствах. Этот банк будет управляться от имени короля и находиться под его властью. По расчетам господина Лоу, он оживит кредит страны; и я, признаюсь, вполне верю этому.

– Я был бы очень рад познакомиться полнее с планом сьера Лоу, – сказал Ноайль, пристально глядя на Джона.

– Цель Королевского Банка, герцог, – заметил Лоу, – это быть вместилищем для доходов государства и для всех металлических денег народа, которые я предлагаю заменить банковыми билетами. Я смотрю на всю нацию, как на большую компанию банкиров, и доказываю, что если банк увеличить выпуск билетов сверх имеющихся у него слитков, не подвергая, однако, опасности их оплату, то народ будет действовать так же, как и прежде, с полной обеспеченностью. Смею прибавить, что польза бумажных денег такова, что, я уверен, все будут предпочитать их монете.

– Бумажные деньги бесспорно имеют два больших преимущества, – заметил регент. – Удобство платежа и безопасность провоза.

– Верно. Однако бумажки могут сгореть, потеряться, быть украденными гораздо легче, чем золото или серебро, – заметил Ноайль.

– Если осуществится банк господина Лоу, герцог Ноайль будет ниспровергнут, – шепнул Дюбуа маршалу Вильруа.

– Будет ниспровергнут? – переспросил старый маршал также шепотом. – Тогда я буду поддерживать план со всей своей страстью. – И прибавил вслух: – Я в восхищении от сьера Лоу. Весь народ будет большой компанией банкиров! Что за роскошная мысль!

– На мой взгляд, устройство Королевского Банка будет сопряжено с значительными опасностями, – заметил Ноайль. – Гибель его, в которой я не сомневаюсь, лишит доверия правительство и повергнет нас в еще более затруднительное положение.

– Я не опасаюсь этого – сказал регент. – Мне так нравится этот план, что я намерен созвать чрезвычайный совет, на который будут приглашены главные капиталисты, чтобы обсудить целесообразность этой меры.

– Именно это я и хотел присоветовать Вашему Высочеству, – сказал Вильруа. – Чрезвычайная мера, какою является Королевский Банк, предлагаемый сьером Лоу, требует для своего обсуждения и чрезвычайного совещания. Но я заранее объявляю мое твердое убеждение, основанное на выраженном Вашим Высочеством мнении, что этот план будет признан практичным и, будучи приведен в исполнение, повлечет за собой поразительные следствия. Весь народ станет большой компанией банкиров! Чудесная мысль! Я удивляюсь, как этого раньше не изобрел какой-нибудь из наших финансистов.

– Если бы и додумались, то наши финансисты отвергли подобную мысль как чепуху, – бросил Ноайль пренебрежительно.

В эту минуту лакей доложил о герцоге Сен-Симоне. Человек низкого роста, хорошего телосложения, богато одетый, заносчивый в обращении, с проницательными глазами и насмешливо-злобным выражением лица, вошел в кабинет и отвесил церемонный поклон регенту.

38Двор Карла II многое заимствовал из Франции, но в нем были собственные весьма любопытный черты.
39Дафнис, по греческому мифу, был сыном Гермеса (римского Меркурия), бога стад, и одной сицилийской нимфы. Его выучил музыке бог Пан, когда Дафнис у подножия Этны пас свои стада. Он считается родоначальником буколической, пастушеской поэзии. Он был возлюбленным одной нимфы и за неверность ей лишился зрения, Гермес взял его на небо. Овидий, в своих «Метаморфозах», превратил его в камень, Хлоя (зеленеющая) – прозвище Деметры, покровительницы молодых городов. В ее честь в Афинах был установлен особый празднику, происходивший в конце мая, на котором ей приносились в жертву бараны. Праздник сопровождался веселыми играми. Недалеко от Акрополя находился и храм ее. Хлоями называли также пастушек в романах и пасторалях. В типе Хлои соединялись простота, веселье, здоровье и молодость.
40Амио (Amyot) – известный французский писатель XVI в. Он был прекрасным знатоком древних классиков и многих из них перевел на французский язык. Особенно известен его перевод Плутарха «Жизнь знаменитых людей».
41В русском языке нет точного аналога выражению «c’est un fanfaron des crimes».
42Франсуаза д’Обинье, маркиза Ментенон (1635–1719), фаворитка, затем вторая жена Людовика XIV, внучка предводителей гугенотов, воспитывалась в протестантстве, но при дворе стала католичкой. В 1684 г. она сочеталась с королем тайным браком.
43Г-жа Монтеспан (Montespan), фаворитка Людовика XIV, родилась в 1641 г. Она была второй дочерью герцога Мортемара и получила воспитание в одном монастыре. Она нежно любила своего мужа, маркиза Монтеспана, и имела от него сына, впоследствии герцога д’Антен, но с 1668 г. сблизилась с королем. Монтеспан ставила себя наряду с королевой. В 1680 г. ее отстранила г-жа Ментенон. После смерти королевы ее даже совсем удалили от версальского двора. Она предалась благотворительности и религии. От Людовика XIV у нее был сын, герцог Мэн, дочери, бывшие замужем за герцогами Бурбоном и Орлеаном, и другие дети. Умерла она в 1707 г., 66-ти лет от роду.
44Дворец Сен-Джеймский (St. James palace), построенный Генрихом VIII, вместо Кенсингтона, одно время был главной резиденцией королей Англии. Двор назывался по имени дворца так же, как говорили «версальский» двор, а не французский.
3«Государство – это я!» (фр.)
45В оригинале Roue – собственно колесованный, но значит также и развратник. По созвучию, сюда подходит русское слово «повеса», «висельник»: тут сохраняется и двусмысленность.
46Графство Лимузен (Limousin) со столицей Лиможем (Limoges) лежало на юге Франции, в Аквитании. Город Брив (Вгivе) находится в том же департаменте. Здесь родился один из героев нашего романа, Дюбуа.
47Пале-Рояль (Palais-Royal) – королевский дворец, построенный кардиналом Ришелье в 1634 г. В нем жили вдова Людовика ХIII и Людовик XIV с братом, сын которого стал регентом, Филиппом Орлеанским. Затем этот дворец остался в руках Орлеанов.
48Парики вошли в моду со времен Людовика XIII, и непрерывно существовали до революции. Были сотни различных причесок с париками.
49Оргии – изначально празднества в честь Вакха. Затем стало означать собрания людей, творящих всевозможные бесстыдства.
50Сьер – титул, употреблявшийся в Средние века во Франции, сокращенный из слова сеньер. Сначала он прилагался только к владетельным лицам, а позднее – ко всем свободным.
51Аббат, впоследствии кардинал, архиепископ лионский, Тансен (Tencin) родился в 1640 г. в Гренобле. Он удачно начал карьеру, получив место священника при Сорбонне. Это был очень посредственный аббат, который с помощью интриг личных и своей сестры, фаворитки Филиппа Орлеанского, играл при дворе видную роль.
4«Летучий стол» (фр.).
52Герцог Ноайль (Noailles) род. в Париже в 1678 г. и там же умер в 1766. Уже 14-ти лет он поступил на военную службу, в 1698-м женился на племяннице г-жи Ментенон, в 1704-м был назначен маршалом. Затем ему удалось подавить восстание Арагонии, за что он получил от Испании титул герцога и пэра. Под конец он был в немилости у Людовика XIV; оттого регент назначил его членом совета регентства и председателем совета финансов (1715). Но, благодаря ухищрениям Дюбуа, Ноайль должен был вскоре подать в отставку. Лишь при Людовике XV он снова выдвинулся, стоял во главе французской армии, а затем был посланником в Испании и министром во Франции. Он вышел в отставку в 1751 г.; умер 88 лет, пользуясь репутацией одного из замечательных людей своего века.
53Вильруа (Villeroi) – маршал Франции, родился в Париже (1644), умер там же (1730). Он рос и воспитывался вместе с Людовиком XIV и постоянно был с ним в очень близких отношениях. Красавец (придворные дамы называли его «charmant»), он был героем всех празднеств, балов, мод; ему недоставало ни военных, ни правительственных талантов. Он сражался в венгерском походе и был ранен у Сен-Готарда, затем служил под начальством Конде и Тюренна и наконец стал одним из семи маршалов Франции. Вильруа был очень тщеславен и мнил себя великим полководцем, но терпел только поражения во время войны за испанское наследство и даже попал в плен. Особенно постыдны были для него битвы в Нидерландах, при Виньямоне и Рамильи. С тех пор Вильруа перестал командовать войсками; но король по-прежнему относился к нему благосклонно и в своем завещании поручил ему воспитание Людовика XV. После смерти Людовика XIV, Вильруа сейчас же переметнулся к регенту и получил должность президента совета финансов. В 1722 г., вследствие столкновения с регентом, он был сослан в свой замок и до самой смерти не играл значительной роли в политике.
54Венсенн (Vincennes) – город во Франции, в 7 км от Парижа. Этот замок, выстроенный в типичном средневековом стиле и возобновленный Людовиком XIV, до сих пор сохраняет свою первоначальную форму.
Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Издательство:
ВЕЧЕ
Книги этой серии: