Психоанализ. Искусство врачевания психики. Психопатология обыденной жизни. По ту сторону принципа удовольствия

Sigmund Freud

Zur Psychopathologie des Alltagslebens

Sigmund Freud

Jenseits des Lustprinzips

© Боковиков А. М., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Зигмунд Фрейд по степени влияния своих произведений, широте взглядов и смелости теорий произвел коренную ломку мышления, устоев и представлений эпохи. Трудно найти в истории человеческой мысли, даже в истории религии, человека, чье влияние было бы так непосредственно, так обширно или так значительно.

Ричард Уолхейм

Научное творчество Зигмунда Фрейда – наследие мировой психологии и культуры, а его стиль – завидный образец научно-популярного изложения сложных идей для всеобщего достояния, общего развития и – удовольствия.

Уильям О’Рейли

Прекрасная работа по экспликации основных идей психоанализа. В отличие от многих других текстов, которые используют довольно сложный язык, Фрейд читается ясно и легко. Я рекомендую эту книгу для любого, кто хочет получить базовые знания по психоанализу, или для повышения общей психологической грамотности.

Вирджиния Найт, психолог, психотерапевт, США

Это больше чем книга для чтения! Она анализирует различные аспекты деятельности человеческой психики, расширяет и освежает мировоззрение.

Сара Ли, продюсер, Канзас

Безоговорочно рекомендуется всем изучающим психоанализ!

Роман Долгополов, Новгород

Я никогда не интересовалась научной литературой, особенно по психологии и психоанализу, думала, что эти произведения только для профессионалов. Но я изменила свой взгляд, когда прочитала «Введение в психоанализ» и «Психопатологию обыденной жизни». Эти книги открыли мне глаза не только на этот вид литературы, но и на уникальный подход к познанию человеческого поведения.

Вилена Сторчак, Киев, Украина

Зигмунд Фрейд был гением. Это ни в коем случае не означает, что он всегда был прав. Но игнорировать его идеи можно только на свой страх и риск, если вы всерьез заинтересованы в понимании человеческого поведения и состояния.

Меган Бигайл, дизайнер, Филадельфия

Гениально! Я люблю эту книгу – именно так звучал бы голос доктора Фрейда в аудитории TED TALKS.

Джон Грин, Великобритания

Психопатология обыденной жизни
(О забывании, оговорке, ошибочном действии, суеверии и заблуждении)

 
Теперь весь воздух чарами кишит,
И этих чар никто не избежит.
 

«Фауст», часть II, акт V

(Перевод Н. Холодковского)

I
Забывание имен собственных

В выпуске 1898 года «Ежемесячного журнала психиатрии и неврологии» я опубликовал небольшую статью «О психическом механизме забывчивости», содержание которой я здесь повторю и приму за отправную точку для дальнейших рассуждений. В ней на наглядном примере из моего самонаблюдения я подверг психологическому анализу часто встречающийся феномен временного забывания имен собственных и пришел к результату, что этот обычный и в практическом отношении не очень существенный частный случай выпадения психической функции – памяти – допускает объяснение, выходящее далеко за рамки общепринятых представлений.

Если я не очень ошибаюсь, психолог, которого попросили бы объяснить, как получается, что так часто человек не может вспомнить имени, которое все же, как он думает, знает, удовольствуется ответом, что имена собственные более подвержены забыванию, чем другого рода содержание памяти. Он привел бы убедительные причины такого предпочтения имен собственных, но не заподозрил бы иную обусловленность случившегося.

Для меня поводом к обстоятельному изучению феномена временного забывания имен стало наблюдение неких деталей, которые довольно отчетливо можно распознать – пусть и не во всех случаях, но, по крайней мере, в отдельных. В таких случаях имя не только забывается, но и неправильно вспоминается. Человеку, пытающемуся вспомнить выпавшее из памяти имя, в сознание приходят другие – замещающие – имена, которые хотя и признаются тотчас неверными, но все же с большой вязкостью навязываются снова и снова. Процесс, который должен привести к воспроизведению искомого имени, как будто сместился и, таким образом, привел к неверной замене. Мое предположение заключается в том, что это смещение не отдано на откуп психическому произволу, а придерживается закономерных и поддающихся исчислению путей. Другими словами, я предполагаю, что замещающее имя или замещающие имена находятся во взаимосвязи с искомым словом, которую можно выявить, и надеюсь, что, если мне удастся обнаружить эту взаимосвязь, то смогу пролить свет на ход событий при забывании имени.

В примере, выбранном в 1898 году для анализа, речь шла об имени мастера, создавшего в кафедральном соборе Орвието великолепные фрески «последних дел», которое я тщетно старался вспомнить. Вместо искомого имени – Синьорелли – мне упорно навязывались имена двух других живописцев – Боттичелли и Больтраффио, – которые моим суждением тотчас и решительно были отвергнуты как неверные. Когда посторонним лицом мне было сообщено верное имя, я сразу и без колебаний его признал. Исследование того, в результате каких воздействий и по каким ассоциативным путям воспроизведение сместилось подобным образом – с Синьорелли на Боттичелли и Больтраффио, – привело к следующим результатам.

а) Причину выпадения имени Синьорелли не стоит искать ни в особенности самого этого имени, ни в психологическом характере взаимосвязи, в которой оно было включено. Забытое имя было мне точно так же знакомо, как одно из замещающих имен – Боттичелли, – и несравненно более знакомо, чем второе из замещающих имен – Больтраффио, – о чьем обладателе я едва ли мог бы сообщить нечто еще помимо его принадлежности к миланской школе. Взаимосвязь же, в которой случилось забывание имени, кажется мне безобидной и не ведет к дальнейшему разъяснению: я вместе с одним незнакомцем ехал в карете из Рагузы в Далмации на некую станцию в Герцеговине; мы завели разговор о путешествии по Италии, и я спросил моего спутника, был ли он уже в Орвието и видел ли там знаменитые фрески NN.

б) Забывание имени объясняется только тогда, когда я вспоминаю тему, непосредственно предшествующую той беседе, и предстает как результат нарушения вновь возникающей темы со стороны предшествующей. Незадолго до того, как я задал вопрос моему спутнику, был ли он уже в Орвието, мы беседовали о нравах живущих в Боснии и Герцеговине турок. Я рассказал о том, что слышал от одного практикующего среди этих людей коллеги, что обычно они демонстрируют полное доверие врачу и полную покорность судьбе. Если им сообщают, что больному нельзя помочь, то они отвечают: «Что тут сказать, господин (Herr)? Я знаю, если бы его можно было спасти, ты спас бы его!» Только в этих предложениях содержатся слова и названия: Босния, Герцеговина, – которые можно вставить в ассоциативный ряд между Синьорелли и Боттичелли – Больтраффио.

в) Я предполагаю, что вереница мыслей о нравах боснийских турок и т. д. оказалась способной помешать следующей мысли потому, что я отвлек от нее свое внимание еще до того, как довел ее до конца. Ибо я вспоминаю о том, что хотел рассказать второй эпизод, покоившийся в моей памяти рядом с первым. Эти турки ценят выше всего сексуальное наслаждение и при сексуальных расстройствах впадают в отчаяние, которое странным образом контрастирует с их смирением при смертельной опасности. Один из пациентов моего коллеги как-то ему сказал: «Ты знаешь ведь, господин, если этого больше нет, то и жизнь не имеет ценности». Я удержался от сообщения об этой характерной черте, поскольку не хотел затрагивать эту тему в беседе с незнакомцем. Но я сделал еще нечто большее; я отвлек свое внимание и от продолжения мыслей, которые могли бы связаться у меня с темой «сексуальность и смерть». Я находился тогда под впечатлением вести, полученной несколькими неделями раньше во время моего краткого пребывания в местечке Трафой. Один пациент, с которым я много работал, из-за неизлечимого сексуального расстройства покончил с жизнью. Я точно знаю, что в той поездке в Герцеговину это печальное событие и все, что с ним было связано, в моей сознательной памяти не всплывали. Но соответствие Трафой – Больтраффио заставляет меня предположить, что тогда эта реминисценция, несмотря на намеренное отвлечение моего внимания, оказала на меня свое действие.

г) Я уже не могу понимать забывание имени Синьорелли как случайное событие. Я должен признать в этом происшествии влияние некоего мотива. Это были мотивы, побудившие меня прерваться при сообщении моих мыслей (о нравах турок и т. д.) и в дальнейшем повлиявшие на то, чтобы не допустить осознания мною привязывающихся к ним мыслей, которые привели бы к известию в Трафое. Стало быть, я хотел что-то забыть, я что-то вытеснил. Разумеется, я хотел забыть нечто другое, нежели имя мастера из Орвието; но это другое сумело вступить в ассоциативную связь с этим именем, так что мой волевой акт не достиг цели, и я против воли забыл одно, тогда как намеревался забыть другое. Нежелание вспомнить направилось против одного содержания, неспособность вспомнить обнаружилась на другом. Очевидно, более простым был бы случай, если бы нежелание и неспособность вспомнить касались бы одного и того же содержания. Замещающие имена больше не кажутся мне такими уж совершенно неправомочными, как до разъяснения; они в равной степени (сродни компромиссу) напоминают мне как о том, что я позабыл, так и о том, что я хотел вспомнить, и демонстрируют мне, что мое намерение что-то забыть не оказалось ни в полной мере успешным, ни полностью безуспешным.

д) Весьма необычен вид связи, возникшей между искомым именем и вытесненной темой (смерти и сексуальности и т. д., в которой встречаются названия Босния, Герцеговина, Трафой). Включенной здесь схемой, заимствованной из статьи 1898 года, я попытаюсь наглядно изобразить эту связь.

При этом имя Синьорелли было расчленено на две части. Одна пара слогов (елли) повторяется в одном из замещающих имен без изменения, другая благодаря переводу signor – Herr приобрела многочисленные и разнообразные связи с названиями, содержащимися в вытесненной теме, но вследствие этого оказалась потерянной для репродукции. Их замещение произошло таким образом, как будто было произведено смещение вдоль соединения названий «Герцеговина и Босния», не считаясь со смыслом и акустическим разграничением слогов. Стало быть, в этом процессе с названиями обошлись так, как со шрифтовыми образами предложения, которое должно быть преобразовано в ребус. Обо всем ходе событий, в результате которого таким способом вместо имени Синьорелли были созданы замещающие имена, сознание не получило никаких вестей. Связь между темой, в которой встретилось имя Синьорелли, и предшествовавшей ей по времени вытесненной темой, которая вышла за пределы этого повторения одинаковых слогов (или, точнее, последовательностей букв), как поначалу кажется, выявить невозможно.

Пожалуй, не будет лишним заметить, что предполагаемые психологами условия репродукции и забывания, которые отыскиваются в известных соотношениях и диспозициях, не противоречат предшествующему объяснению. Мы лишь для определенных случаев добавили ко всем давно признаваемым моментам, которые могут содействовать забыванию имени, еще один мотив и, кроме того, прояснили механизм ошибочного припоминания. Те диспозиции необходимы и в нашем случае, чтобы создать возможность того, что вытесненный элемент ассоциативно завладеет искомым именем и заберет его с собой в вытеснение. С другим именем, имеющим более благоприятные условия воспроизведения, этого бы, возможно, не произошло. Более того, вероятно, что подавленный элемент всякий раз стремится заявить о себе где-либо в другом месте, но достигает этого результата лишь там, где ему содействуют подходящие условия. В других случаях подавление удается без нарушения функции, или, как мы по праву можем сказать, без симптомов.

Таким образом, если подытожить условия забывания имени с ошибочным припоминанием, получается: 1) известное предрасположение к его забыванию; 2) незадолго до этого завершившийся процесс подавления; 3) возможность создать внешнюю ассоциацию между данным именем и ранее подавленным элементом. Последнее условие, вероятно, следует оценивать не очень высоко, поскольку при незначительных требованиях к ассоциации таковая в большинстве случаев может осуществиться. Другой и более глубоко простирающийся вопрос заключается в том, действительно ли такая внешняя ассоциация может быть достаточным условием для того, чтобы вытесненный элемент помешал репродукции искомого имени, не требуется ли все-таки более тесная связь между обеими темами. При поверхностном рассмотрении последнее требование хочется отклонить и счесть достаточным совпадение во времени при совершенно несовместимом содержании. Но при детальном исследовании все чаще обнаруживаешь, что оба элемента (вытесненный и новый), связанные внешней ассоциацией, обладают, кроме того, содержательной связью, да и в нашем примере с именем Синьорелли можно выявить таковую.

Ценность понимания, которое мы приобрели при анализе примера с именем Синьорелли, естественно, зависит от того, каким мы хотим объявить этот случай – типичным или единичным происшествием. Я должен тут утверждать, что забывание имени с ошибочным припоминанием необычайно часто происходит так, как мы это прояснили в случае Синьорелли. Почти каждый раз, когда я мог наблюдать этот феномен на себе самом, я был также способен вышеупомянутым способом объяснить его себе как обусловленный вытеснением. Я должен также выставить как довод еще и другую точку зрения в пользу типичного характера нашего анализа. Я думаю, что случаи забывания имен с ошибочным воспоминанием неправомерно принципиально отделять от тех, в которых неверные замещающие имена не появлялись. В ряде случаев эти замещающие имена возникают спонтанно; в других случаях, где они не возникли спонтанно, их можно заставить всплыть усилием внимания, и тогда они обнаруживают такие же связи с вытесненным элементом и искомым именем, как если бы они возникли спонтанно. Для осознания замещающего имени решающими, по-видимому, являются два момента: во‐первых, усиление внимания, во‐вторых, некоторое внутреннее условие, относящееся к психическому материалу. Я мог бы поискать последнее в большей или меньшей легкости, с какой создается необходимая внешняя ассоциация между обоими элементами. Таким образом, значительная часть случаев забывания имен без ошибочного припоминания присоединяется к случаям с образованием замещающих имен, для которых действителен механизм примера «Синьорелли». Но, разумеется, я не отважусь утверждать, что все случаи забывания имен можно отнести к указанной группе. Без сомнения, имеются случаи забывания имен, возникающие значительно проще. Пожалуй, мы представим положение вещей достаточно осмотрительно, если скажем: наряду с простым забыванием имен собственных встречается также забывание, которое обусловлено вытеснением.

II
Забывание иностранных слов

Общеупотребительный словарный состав нашего собственного языка в пределах нормальной функции, по-видимому, защищен от забывания. Иначе, как известно, обстоит дело со словами иностранного языка. Предрасположение к их забыванию имеется по отношению ко всем частям речи, и первая степень нарушения функции проявляется в неравномерности имеющегося в нашем распоряжении запаса иностранных слов в зависимости от нашего общего состояния и степени утомления. В ряде случаев это забывание происходит по тому же самому механизму, который нам раскрыл пример «Синьорелли». В доказательство этого я сообщу об одном-единственном, но отличающемся важными особенностями анализе, который касается случая забывания одного не субстантивного слова из латинской цитаты. Позвольте мне изложить небольшой инцидент обстоятельно и наглядно.

Прошлым летом я возобновил – опять-таки во время отпускной поездки – знакомство с одним молодым, академически образованным человеком, который, как я вскоре заметил, был знаком с некоторыми моими психологическими публикациями. В беседе мы затронули – не помню уже, каким образом – социальное положение нации, к которой мы оба принадлежим, и он, человек честолюбивый, принялся сожалеть о том, что его поколение, как он выразился, обречено на упадок, не может развивать свои таланты и удовлетворять потребности. Он закончил свою страстную и взволнованную речь известным стихом Вергилия, в котором несчастная Дидона завещает потомкам отомстить Энею: «Exoriare…», точнее, хотел так завершить, ибо не сумел воспроизвести цитату и попытался скрыть очевидный пробел памяти перестановкой слов: «Exoriar (e) ex nostris ossibus ultor!» В конце концов он сказал раздраженно: «Пожалуйста, не делайте такого насмешливого лица, словно вам доставляет удовольствие мое смущение, и лучше мне помогите. В стихе чего-то недостает. Как, собственно, он звучит полностью?»

«Охотно», – ответил я и правильно процитировал стих:

 
«Exoriar (e) aliquis nostris ex ossibus ultor!»^[1]
 

«Как глупо забыть такое слово! Впрочем, я же знаю от вас, что ничего без причины не забывается. Любопытно было бы узнать, как я пришел к забыванию этого неопределенного местоимения aliquis».

Я со всей готовностью принял вызов, надеясь пополнить свою коллекцию. Поэтому я сказал: «Это мы можем сделать тут же. Я должен только вас попросить откровенно и без критики сообщать мне все, что вам придет в голову, когда вы без определенного намерения направите свое внимание на забытое слово».

«Хорошо. Мне приходит в голову забавная мысль расчленить слово следующим образом: а и liquis».

«Что это значит?» – «Не знаю». – «Что вам приходит в голову дальше?» – «Дальше так: реликвии – ликвидация – жидкость – флюид. Теперь уже что-нибудь знаете?»

«Нет, пока еще нет. Но продолжайте».

«Я думаю, – продолжил он, иронически посмеиваясь, – о Симоне Триентском, чьи реликвии два года назад я видел в одной церкви в Триенте. Я думаю об обвинении в кровопролитии, которое как раз сейчас выдвигается против евреев, и о трактате Кляйнпауля, который во всех этих мнимых жертвах видит воплощения, так сказать, переиздания Спасителя».

«Эта мысль не совсем уж не связана с темой, о которой мы с вами беседовали до того, как у вас выпало латинское слово».

«Верно. Дальше я думаю о статье в итальянском журнале, который я недавно читал. По-моему, она была озаглавлена: „Что св. Августин говорит о женщинах?“ Что вы с этим сделаете?»

«Я жду».

«Ну, теперь приходит нечто такое, что, несомненно, с нашей темой не связано».

«Будьте любезны, воздержитесь от критики и…»

«Да, знаю. Мне вспоминается замечательный пожилой господин, которого на прошлой неделе я встретил во время поездки. Настоящий оригинал. Он похож на большую хищную птицу. Его зовут, вам это хочется знать, Бенедикт».

«Во всяком случае получается ряд из святых и отцов церкви: св. Симон, св. Августин, св. Бенедикт. Одного из отцов церкви, по-моему, зовут Ориген. Впрочем, три этих имени являются также такими же именами, как имя Пауль в фамилии Кляйнпауль».

«Теперь мне приходит на ум святой Януарий и его чудо с кровью – мне кажется, что дальше так получается механически».

«Оставьте это; святой Януарий и святой Августин оба имеют отношение к календарю. Не напомните ли вы мне о чуде с кровью?»

«Да ведь вы это знаете! В одной церкви в Неаполе в колбе хранится кровь святого Януария, которая в определенный праздник чудом снова становится жидкой. Народ придает большое значение этому чуду и очень волнуется, если оно запаздывает, как это однажды случилось во время французской оккупации. Тогда командующий генерал – или я ошибаюсь? это был Гарибальди? – отвел в сторону священника и, весьма ясным жестом указав на выстроенных на улице солдат, сказал, что надеется, что чудо вскоре произойдет. И оно действительно произошло…»

«Так, дальше? Почему вы запнулись?»

«Теперь мне, правда, кое-что пришло в голову… но это слишком интимно, чтобы рассказывать… Впрочем, я не вижу взаимосвязи и надобности об этом рассказывать».

«О взаимосвязи мог бы позаботиться я. Конечно, я не могу заставлять вас рассказывать то, что вам неприятно; но тогда и вы не просите меня узнать, каким образом вы забыли то слово aliquis».

«Неужели? Вы полагаете? Ладно, я вдруг подумал об одной даме, от которой я могу получить известие, весьма неприятное для нас обоих».

«Что у нее не наступили месячные?»

«Как вы догадались?»

«Это уже не трудно. Вы меня достаточно к этому подготовили. Подумайте о календарных святых, о том, как в определенный день кровь становится жидкой, о смятении, когда событие не наступает, об откровенной угрозе, чудо должно произойти, а не то… Ведь чудо святого Януария вы переработали в прекрасный намек на месячные женщины».

«Сам того не зная. И вы действительно думаете, что из-за этого тревожного ожидания я не мог бы воспроизвести словечко aliquis?»

«Мне это кажется несомненным. Вспомните все-таки о своем расчленении на а – liquis и ассоциациях: реликвии, ликвидация, жидкость. Нужно ли мне еще вставить во взаимосвязь принесенного в жертву ребенком святого Симона, к которому вы пришли от „реликвий“?»

«Лучше этого не делайте. Надеюсь, вы не принимаете всерьез этих мыслей, даже если они действительно у меня были. Зато хочу вам признаться, что эта дама – итальянка, в обществе которой я посетил Неаполь. Но разве все это не может быть случайностью?»

«Я должен предоставить вам судить самому, могут ли объясняться гипотезой о случайности все эти взаимосвязи. Но я вам скажу, что любой аналогичный случай, который вы захотите проанализировать, приведет вас к столь же удивительным „случайностям“»^[2].

У меня есть несколько причин ценить этот небольшой анализ, за возможность проведения которого я должен благодарить моего тогдашнего спутника. Во-первых, потому, что мне в этом случае было позволено воспользоваться источником, которого я обычно лишен. По большей части я вынужден заимствовать примеры нарушения психической функции в обыденной жизни, которые я здесь подбираю, из моего самонаблюдения. Гораздо более богатого материала, поставляемого мне моими невротическими пациентами, я стараюсь избегать, поскольку должен опасаться возражения, что данные феномены представляют собой результат и проявления невроза. Поэтому для моих целей имеет особую ценность, когда посторонний человек со здоровыми нервами вызвался стать объектом такого исследования. Этот анализ становится для меня важным и в другом отношении, поскольку он освещает случай забывания слова без замещающего припоминания и подтверждает мой ранее выдвинутый тезис, что появление или отсутствие неверных замещающих припоминаний не может обусловливать существенного различия^[3].

Но главная ценность примера aliquis заключается в другом своем отличии от случая «Синьорелли». В последнем примере репродукция имени нарушается последействием хода мыслей, начавшегося и оборвавшегося незадолго до этого, но чье содержание не находилось в отчетливой связи с новой темой, в которой было заключено имя Синьорелли. Между вытесненным элементом и темой забытого имени существовало лишь отношение временнóй смежности, этого было достаточно, чтобы они сумели связаться посредством внешней ассоциации^[4]. И наоборот, в примере aliquis ничего из того, что относилось бы к такой независимой вытесненной теме, которая непосредственно перед этим занимала бы сознательное мышление, а теперь отдавалось бы эхом в виде помехи, невозможно заметить. Нарушение репродукции происходит здесь изнутри затронутой темы, поскольку бессознательно возникает против представленной в цитате идеи. Ход событий должен быть реконструирован следующим образом: мой собеседник сожалел, что нынешнее поколение его народа ущемлено в своих правах; новое поколение – пророчествует он, подобно Дидоне, – отомстит угнетателям. Стало быть, он высказал желание иметь потомство. В этот момент вмешивается противоречащая этому мысль: «Действительно ли ты так сильно желаешь себе потомства? Это неправда. В каком затруднительном положении ты оказался бы, если получишь теперь известие, что должен ожидать потомства от известной тебе особы? Нет, никакого потомства, хотя мы нуждаемся в нем для мести». Это возражение заявляет тут о себе, создавая, в точности как в примере «Синьорелли», внешнюю ассоциацию между одним из своих элементов представления и элементом опротестованного желания, причем в этот раз чрезвычайно насильственным образом, кажущимся искусственным ассоциативным путем. Второе важное соответствие с примером «Синьорелли» получается в результате того, что возражение проистекает из вытесненных источников и происходит от мыслей, которые могли бы отвлечь внимание. Вот и все, что можно сказать о различии и внутреннем родстве обеих парадигм забывания имен. Мы познакомились со вторым механизмом забывания, нарушением хода мыслей внутренним возражением, происходящим из вытесненного. С этим процессом, который кажется нам более простым для понимания, мы еще не раз встретимся в ходе последующих разъяснений.