Отсутствие – это дом, такой огромный,
Что внутри вы пройдете сквозь его стены
и повесите картины в воздухе.
Пабло Неруда
Скорбь не делает тебя несовершенным.
Она делает тебя человеком.
Сара Дессен
1
Отпала еще одна область их личного пространства. Этой весной они продали дачу – садовый участок за городом, даже не заехав туда.
Веня Горюнов с женой Катей приехали сюда, чтобы забрать необходимые вещи и окончательно попрощаться.
В жизни Вени, сколько себя помнил, больше, чем встречи, зияли расставания. С ожиданием небывалого будущего – в молодости, когда уехал поступать в университет. Позже – с легкой грустью постепенных утрат чего-то дорогого. А в поздней зрелости – словно сузили жизнь, отрубив все, чем полнокровно жил раньше, в экономии сил и скупости чувств. Но он был заряжен всей гуманистической литературой, стоящей на книжных полках до потолка в его кабинете дома, и на даче. Эта литература слишком широко открыта в мир, и потому он не мог умереть одиноким…
____
Это был деревянный гулкий дом из бруса, с шиферной крышей, прячущийся в саду, где они проводили каждое лето. Когда-то в сталинские времена выдавали сотки свободы в виде заброшенных участков за городом для постройки дачи. Предки жены таскались туда в каждые выходные дни, строили этот дом, нанимая шабашников, заливавших яму для фундамента тяжкой основой бетона до монолитной подушки, не зная, что строение все равно поведет из-за неустойчивой почвы. Сажали сад – яблони, груши, смородину, цветы вдоль дорожек. Ведь, здесь будут жить вечно – дети, внуки, правнуки.
Каждое лето Веня перекапывал участок, знал каждый бугорок и выбоину на земле, еженедельно косил траву, на каждой стареющей яблоне опиливал уже отсохшие края веток и смазывал садовым варом раненые места.
Он из тех упрямцев, кто ставит себе задачи, например, по утрам делал физзарядку, отрабатывая полный цикл физических упражнений, многочисленных – на все мышцы и внутренние органы, даже на мозг, и упорно, по целому часу ежедневно, преодолевал преграды физическими усилиями, сколько бы времени не ждали обступившие другие дела, через невмоготу. Или на даче выкашивал высокую траву на всем участке, стараясь все закончить за один день, или частями за два дня – до ухоженности и чистоты. Хотя она вырастала через неделю снова.
И это без особой причины – он еще молод и здоров. Что это за ослиное упрямство, свойственное определенному типу людей? Что в нем есть побудитель исправить какое-то неравновесие? Свойства личности, по сути, необъяснимы.
Это не совсем то, что в неравновесном состоянии среды людей, полных забот о желудке и уютном тепле, принимающей остальное, «надстройку» – на веру, словно это их собственные убеждения.
Со временем деревянный дом потемнел. Там семья проводила каждое лето, забываясь в зелени сада. Для жены, с малолетства всегда приезжавшей на электричке из большого города, все это великолепие природы было детством. А в Вене это не было чувством родины, но привязанность к привычному месту, которое обживал уже взрослым, приезжая вместе с женой и ребенком сначала на электричке, а потом на собственном автомобиле.
Теперь встает в глазах образ того рая, где он жил с молодой женой, где ковылял за ним его ребенок, пугаясь, что папа исчезнет, где он прожил основную часть жизни.
2
Это было в первые счастливые годы семьи.
Горюнов работал тогда в министерстве – мрачном темно-сером «сталинском» здании с прямоугольными высокими колоннами у входа, куда после окончания университета его "по блату" пристроила теща, бывшая там когда-то начальником отдела, суровая коммунистка с густыми черными бровями, плакавшая после смерти Сталина. Туда невозможно было пройти без пропуска со страшным крабом герба, и трудно даже через бюро пропусков.
Министерство было притягательно, потому что здесь была возможность выехать за границу, где можно быстро обогатиться тем, чего трудно «достать», – дубленку, джинсы, машину. Поэтому его наводнили по оставшимся связям изгнанные после чисток чекисты, работники тюрем и лагерей, всякого рода бывшие начальники расформированных министерств. Наверно потому, что министр был из высокопоставленных чекистов.
Особенно много их было в Управлении по контролю товаров, с филиалами по всей стране и за границей. Они работали экспертами в регионах, а также ездили за рубеж для проверок партий продаваемых нам товаров на месте.
Странно, что тогда существовала такая работа, ведь качество было понятием условным, политическим, и определялось сверху.
____
Отдел контроля качества находился в подвале, в длинной комнате под высоченными круглыми сводами. Эксперты проверяли во всех районах страны качество партий различных товаров, производящихся в Советском Союзе и за границей. Здесь был особый канцелярский дух новой власти, уже устоявшейся и привычной.
Вдоль стен – два ряда столов сотрудников. Татьяна Прохоровна, начальник отдела, сидящая впереди, как бы во главе столов, крупная женщина с ярко накрашенными губами и по-девичьи веселая, отчитывала эксперта:
– Так нельзя, Пантелей Власович! Я, как юрист, говорю: надо иметь мужество признать ошибки… Мы защищаем с вами неправильную экспертизу. Повторная экспертиза подорвет наш авторитет.
Она встречала Горюнова как сыночка.
– Какой ты худенький!
И, опекая, причитала.
– Что ты у меня бледненький такой?
Кадровик и секретарь партбюро Злобин, громыхая дверцами металлического несгораемого шкафа, добродушно приговаривал:
– У Венюши слишком юное лицо, хотя окончил институт. На нем ничего плохого не отражается.
Он тоже опекает Веню.
– Я его тяну. Старики говорят, молод еще, мало работает. Ишь, за него тут, а он бездельник. Ленив ты, Веня, ох, ленив! Я говорю шефу – первый пункт у нас тут Венюша не выполняет: «Никогда не опаздывай, когда приглашают!» Остальное всегда выполняет, особенно когда выпить приглашают. И не читай за столом… Эх, ты, это же для тебя лучше – за границу легче поехать. Если бы ты был экспертом по качеству, хоть завтра бы тебя оформил…
– Я знаю больше, чем вы думаете, – подыгрывая, ворчал тот. – Премии-то мне вы, вы не дали. За то, что не веду общественную работу. А у меня большая нагрузка, я главный редактор стенгазеты.
– Мм… Да ты… в рабочее время ее выполняешь.
– Как все.
– Вот-вот. Да еще личными делами занимаешься. Кстати, будешь моим заместителем по комсомолу?
Да, в раба превратит. К такому – лучше подальше, затыркает.
Сзади Вени – стол Ларисы, она насмешлива. С горделиво поднятой головой говорила, схватив руками плечи:
– Я страшная трусиха! Кошмары снятся. Хотя в детстве не хотела быть девчонкой, до 15 лет стриглась наголо. Мне подруги доверяют все тайны, я такая – не выдам.
– Брось, – робко отвечал он. – Тебя самую боятся.
Вначале она нравилась. Но та вглядывалась в него.
– В тебе, между прочим, есть что-то лисье, в нижней половине лица. А выше – хорошее лицо.
– Неправда, – засмеялась Прохоровна. – У него и моего сына затылки одинаковые, виноватые.
Лариса разоблачала:
– Раньше ты казался интереснее, но уважения было меньше. Почему? Натянут, напряжен с людьми. Ну, поговоришь с тобой, ты мне любопытен, узнать человека хотелось. А отойдешь, и с облегчением. Я равнодушна к тебе, нет желания видеться. Впрочем, не люблю, когда привыкаю к людям. Чувствую себя хорошо, сама собой, когда люди новые.
Они были разной крови – она презирала его, якобы, за похотливый взгляд на нее, и тот оскорбленно презирал ее. Она не понимала, почему он так неуклюже, что ли, разговаривает. "Мой Борис толково говорит, и очень округленно, плавно".
Сидящая сзади у двери Лида при первой встрече показалась злой.
– Ты, наверно, порядочный.
Он подтвердил.
– Все вы, мужья… Трудно с вами женщине. Такая природа, что ли?
– Мы разные – сказал он.
– Да, конечно, вы разные.
Она худая, еще привлекательная, с интеллигентной внешностью, закрывая шарфом вялую шею, вполголоса передавала ему сокровенное, когда обычно никого не было рядом (Веня был ее доверенным лицом):
– Да, жизнь… Ждешь, ждешь, а счастья нет. Вышла замуж, так, не по любви. Развелась.
Она вздыхает.
– Развелись давно, он женился. И все ко мне приходит. Не могу, говорит, от тебя отвыкнуть. Я ему: «Подонок, не нужен ты мне, чего ходишь?»
Внезапно, с тусклым взглядом и опущенной бессильно душой. Он жалел ее.
– Ты что-то скрываешь. Видно, еще не все кончено у вас.
– Да нет. Из-за него настроение такое бывало, что жить не хотелось. Соседи даже послали заявление в милицию. Меня вызвали: муж бьет? Я испугалась, все-таки милиция. «Да нет, бывают ссоры, так что ж такого…». В общем, выручила. У меня характер такой – всех жалко. А вдруг он в тюрьму сядет?
Она пригорюнилась.
– Всю жизнь так. Был один, идем в кино, вдруг кто-то из знакомых навстречу: «Лидка, ты?» И руку на плечо. Он же не знает, что у меня новый. А тот начинает: ты такая сякая… Думала, вот придет счастье – полюблю кого-нибудь, и будет тогда жизнь, а это "пока" – временно. Прожила долгую жизнь, и поняла: и там потеряла, и тут ничего нового не пришло. Хочется встретить человека, который бы понимал… Моя мечта – боготворить кого-то, изумительного, единственного. Все-все могу отдать, всю себя.
– Ну, допустим, мечта осуществилась, – скрыто иронизировал Веня. – А дальше?
– Всю жизнь буду боготворить.
– И все?
В ее глазах непонимание.
Вслух, при всех, она объявляла:
– Верчусь, вот, на общественной работе. Кружки у меня – ужас работы. Я талантлива во многом, но за что взяться, не знаю. Купила краски, буду снова писать. Или петь. Но – не пробьешься. Перешла в эксперты. Нет, не совсем то, о чем мечтала. Да-а, так все…
Прохоровна осаживала ее.
– Болтаешь, а надо действовать. Вон, Лариса – у нее ребенок, а – язык выучила. А Лиля – консультантом стала, так как занималась, работала.
Рядом с Веней через проход стол Лили. Когда они знакомились в первый раз, она спросила: «Вы пьющий?» И зарделась – сморозила. «Как вы догадались?» – спросил он. Она показала книжечку о психологии алкоголика. «А знаете, вы не кажетесь начитанным», – и в краску. У нее манера: говорить правду, тут же пугаясь откровенности, и собеседник теряется.
Она с красными от слез глазами. У ее деда желтуха, а с ним ее ребенок. Что делать, оставить некому. Шеф следит за всеми, чтобы не уходили раньше.
– Тяжело с родителями. Они с дедом – обвиняют меня. Саша похудел – не кормишь. Саша потолстел – что-то нездоровое. Во всем меня обвиняют. Неужели все такие?
Я бегал к шефу просить за нее. Та вслед:
– Шеф каждого вызывает поодиночке, и поручает следить за приходом сотрудников на работу.
Тот встал, и сурово:
– Я сам у Президиума отпрашиваюсь. Это Прохоровна на вас отрицательно влияет.
Позади стола Прохоровны, впереди Вени, стол Лидии Дмитриевны, члена контрольной комиссии партбюро. Коренастая и крепенькая, она доверительно беседовала:
– На всю жизнь предубеждение против грузин. Без очереди лезут, говорят: «Нам сзади женщин стоять нельзя, мы темпераментные».
И вздыхала.
– Встречалась с Семеном Моисеевичем, из канцелярии. Чуть замуж не вышла. Если бы он не был евреем!
– А что так? – спрашивала Прохоровна.
– Они трусы. Предадут. Без души. В концлагере, в Польше, спровоцировали восстание, а сами в сторонке дрожали. А кто был в партизанах Белоруссии? Не они. Они-то у своей кучки золота. Или банкет устроил Хайм, на какие деньги? Ясно, за всю жизнь такие деньги не заработаешь. Все – аш-баш. Я не антисемитка, но такой у них характер.
Ее не любили, но спастись от ее зоркого взгляда в коллективе было невозможно. Как-то Веня спросил Прохоровну:
– Как вы можете с ней разговаривать?
– А что? – удивилась та. – Она жестока, но с ней интересно разговаривать.
Она напомнила виденную Веней следовательницу, которая с удовольствием трепалась с пойманным бандитом и разбойником.
Эксперт Федоренко вмешался, булькающим голосом, от которого хочется прокашляться:
– А арабы – как намаз, так ружья бросают, подходи и бери их. А по воскресеньям офицеры с оружием – домой, к своим четырем женам. Попробуй, заставь остаться в окопах! А вы – дисциплина. Фанатики. Сам Насер молится, его по телевизору показывают, и весь народ молится.
Веня несколько лет ежедневно корпел над изданиями Управления – методиками проведения экспертиз импортных партий грузов, поступающих в разные места империи. Благодаря ловкому перу его заметил сам министр и однажды взял в командировку. Вокруг министра, переведенного сюда из таинственных верхов КГБ, был ореол священного ужаса. Но он так не воспринимал этого сурового дядьку с медальным профилем и стеклянными глазами, вел себя с ним как обычно со всеми начальниками, и даже позволял некую непринужденность.
Тот был удивлен, прочитав составленный им отчет о командировке, похожий на драматическое сочинение, но ему понравилось.
Может быть, Веня чем-то приглянулся ему. Понравилась бойкость пера, умение мыслить нестандартно. И брал его с собой в командировки, после чего тот писал ему отчеты, напоминающие художественную прозу, которую он читал с удивлением, но одобрял.
С тех пор Веня был под пеленой дружелюбия и всепрощения, и видел в сотрудниках милых и доброжелательных друзей. К нему относились странно, с каким-то подобострастием. Может быть, все решили, что он особа, приближенная к императору.
