История балтийских славян

Глава LXV
Характер религиозного развития у балтийских славян. – Вера в единого небесного Бога

Рассмотренные нами известия о древнем поклонении славян-язычников относятся к гораздо позднейшему времени, нежели показания Тацита о богослужении прибалтийских германцев. Но когда мы в VI и след. столетиях находим религию славян еще так слабо определившейся, еще не отрешенной от безличного обожания сил природы, то можем судить, как груба она была в I в., как близка к природе и чужда определенных божеств, тогда как в это время германцы уже имели в полном развитии общественное богослужение Нерте. Мы не предполагаем, однако же, чтобы в эти незапамятные времена религия славян могла отличаться существенно от того поклонения, которое изображено Прокопием и чешскими песнями; мы не думаем, чтобы славянское племя и вообще индо-европейские народы стояли когда-нибудь на низшей еще ступени религии, на ступени африканского фетишизма или монгольского боготворения меча; может быть разве, что первоначально главные предметы обожания составляло небо со своими светилами, а с течением времени более развилось и возобладало поклонение вещественным силам природы, окружающим человека. Как бы то ни было, впрочем, приведенные нами древние свидетельства показали, какую материальную, смутную, неудовлетворительную религию имели славяне в начале своей истории.

Славянское племя всегда более других жило мыслью о Божестве и вере: мало заботясь о внешнем устройстве общества, оно полагало главным стремлением своей жизни познание Божества и служение ему. Взгляд на прошлую ли, или на современную жизнь русского народа, или, например, на историю чехов, которые все дивные подвиги свои совершали во имя веры, в этом убедит всякого. Скудость славянского язычества в VI в. и до Владимира в сравнении с мифологией германцев и других народов, может быть, происходила отчасти от того, что славяне были в то время относительно моложе в истории; но верно и то, что самые начала славянской жизни не могли благоприятствовать развитию мифологии: ибо как мифология всегда шла (мы видим это у всех народов) от безличного обожания природы к поклонению определенным личностям божеств, то большая или меньшая степень ее развития зависела, естественно, от большего или меньшего развития личной стихии вообще в понятиях и жизни народа; сравним религию ассирийцев и пеласгов с эллинской и римской, сравним мифологию славянскую с германской, вывод будет везде один и тот же.

Не должна ли была общинная стихия, господствовавшая у славян, положить печать свою и на их религиозную жизнь? Вот, нам кажется, главная причина, которая задержала у них в мифологии развитие личных образов, которая помешала им вступить в соблазнительный круг антропоморфизма и дать своим языческим верованиям крепость определенной системы. Общинная стихия готовила, таким образом, легкое и бескровное торжество христианства в славянском мире. История свидетельствует, с какой охотой славяне принимали христианство: все народы славянские, и сербы, и хорваты, и хорутане, и мораване, и чехи, и поляки, и русь, все одинаково легко отказывались от язычества для новой, высшей веры, вся разница между ними в этом отношении была та, что одним христианство передавалось Восточной церковью, вразумительно для всего народа, у других церковь Западная старалась открывать его сознанию тех только людей, которые принимали латинское образование: не от самих славян зависела эта разница. Но по другому пути должны были идти славяне балтийские, и такая же горькая была их участь в религиозной жизни, как в общественной. Простое поклонение природе уже не удовлетворяло их мысли, возбужденной воинственной деятельностью, торговыми предприятиями, знакомством с германской мифологией, и прежде чем христианство могло приблизиться к их краю, они уже успели создать себе целую систему языческого миросозерцания и богопоклонения. И здесь опять отступили они от коренных начал славянского духа, как в своем гражданском обществе, где они так неестественно сочетали со славянской общиной германское, аристократическое начало личности; и здесь, в сфере религиозной, усвоили себе балтийские славяне это же начало личности и внесли его как в самый мир своих богов, так и в круг отношений человека к этому миру, в область собственно мифологии и в область языческого своего богослужения. Мифологию свою они сделали антропоморфической, богослужение – принадлежностью касты жрецов. Когда совершилось у балтийских славян это религиозное развитие, при господстве ли еще германцев в их земле, или во время независимости, определить невозможно; но везде, во всех исторических свидетельствах, вера балтийских славян уже является вполне выработанной и установленной издревле: много раз средневековые повествователи говорят о ее божествах, обрядах и святилищах, что они старинные, освященные временем.

Также можно сказать положительно, что хотя внешние обстоятельства и пример чужих народов могли возбудить в балтийских славянах развитие языческой религии, однако само развитие ее совершилось самобытно. Примеси чужих божеств в их верованиях не видно вовсе, а это вещь весьма обыкновенная в язычестве; своими силами, своим творчеством создали они себе новую религиозную систему.

В основании ее осталась исконная, общая всему славянскому племени, вера в единого Бога, владыку мира и других богов. Вот что говорит Гельмольд: «Между многообразными божествами, которым присвоены леса, поля, печали и радости, они (балтийские славяне) признают единого Бога, в небесах повелевающего прочими богами, и верят, что он, всемогущий, заботится только о небесном, другие же божества, которым розданы разные должности, подчинены ему, произошли от его крови и тем знатнее, чем ближе родством к этому Богу богов».

Чрезвычайно замечательно и важно это верование. Никакой языческий народ в Европе не подходил так близко к единобожию, как балтийские славяне: это, конечно, свидетельствует о глубине и ясности их народный мысли. В мифологиях греческой, римской, германской и др., земля составляла средоточие и главную часть творения, а небо от нее зависело; балтийскими славянами, напротив, ясно сознавалась ничтожность земного мира перед бесконечностью небесного, что предполагает также, в языческом народе, большую силу мысли и чистоту нравственного чувства. Правда, к этому сознанию примешались и весьма материальные представления: поняв, что небесное божество стоит в недосягаемой высоте над земным миром, балтийский славянин уже не постигал, чтобы оно могло заботиться об этом ничтожном мире, в котором живет человек: по его рассуждению, оно должно было презреть землю и предоставить ее низшим божествам. Не менее материально и то верование, что эти низшие, земные божества, есть дети и внучата небесного Бога.

Удалив единого, небесного Бога от земного мира, балтийские славяне и не воздавали ему поклонения: что ему было до поклонения существ, о которых он, по их понятиям, не заботился? Все поклонение и весь круг мифологии сосредоточились в его потомках, божествах земных, человеческих.

Глава LXVI
Святовит, поклонение ему на острове Ране

Из них первый, главный был Святовит (по произношению балтийских славян, Свантовит). Святовит имел полную власть над землей и человеком. Для земного мира он был верховным божеством; ему воздавал человек наивысшие почести. Все славянские племена на Балтийском поморье признавали Святовита первым между богами, «Богом богов», могущественнейшим из богов (ибо небесный бог был в стороне), так что все прочие божества, по словам Гельмольда, считались как бы полубогами перед Святовитом; от Святовита исходили знаменитейшие победы, самые непреложные прорицания. Святовиту в мифологии балтийских славян принадлежал самый обширный круг действия; поклонение ему было самое торжественное и распространенное.

Центр этого поклонения у ран был в их священном городе Арконе. Здесь, в великолепном храме, стоял идол Святовита, огромный, выше человеческого роста, с четырьмя головами на четырех отдельных шеях, смотревшими врозь, с бритыми бородами и остриженными волосами, по обычаю ранского народа. В правой руке он держал рог, выложенный разными металлами, который ежегодно наполнялся вином; левая изогнута была дугой и опиралась в бок. Одежда спускалась до голеней, которые, будучи сколочены из разных кусков дерева, так плотно соединялись с коленями, что только при весьма тщательном рассмотрении можно было, говорит очевидец, приметить искусственную связь. Пьедестала не было: ноги стояли на полу и были закреплены под полом. Поблизости находились узда, седло и многие другие, присвоенные ему, предметы: наиболее удивлял посетителей огромный меч, ножны и рукоять которого обделаны были в серебро и отличались прекраснейшей резьбой.

Седло, узда и меч составляли принадлежности Святовита, как бога-наездника и воителя. В этом качестве ему был посвящен в особенности конь. В Арконе содержался в удивительной чести и холе священный конь Святовита, белый, с длинными, никогда не стриженными, гривой и хвостом: стричь их почиталось беззаконием. Один только жрец Святовита имел право кормить коня и на него садиться. На нем, по верованию ран, Святовит выезжал на войну против врагов своей святыни. Не раз, бывало, простоявши всю ночь на конюшне, утром конь являлся весь покрытый потом и забрызганный грязью, как будто проскакал далекий путь: в ту ночь, думал народ, на нем ездил великий бог Арконский. Также гадали этим конем. Вознамерившись предпринять войну, приказывали служителям воткнуть в землю перед храмом три пары копий на одинаковом расстоянии: к каждой паре привязывалось третье копье поперек. Перед самым началом похода, жрец, произнеся торжественную молитву, выводил коня за узду из сеней храма и вел на скрещенные копья: если конь, перешагивая каждое поперечное копье, поднимал сначала правую ногу, а потом левую, то видели в этом счастливое знамение и были уверены в успехе войны; если же он хоть один раз выступал левой ногой, то отменялось задуманное предприятие. Также морское плавание почиталось надежным не иначе, как если три раза подряд шаги коня предсказывали успех.

При этих гаданиях ране, без сомнения, верили, что сам Святовит объявляет волю свою через своего священного коня. Неизвестно, Святовит ли или иной бог руководил другими ранскими гаданиями, о которых тут же говорит Саксон Грамматик. Вот как он их описывает. «Отправляясь в дорогу по каким бы то ни было делам, ране по первому встретившемуся животному судили об удаче: если предзнаменование было счастливое, то с радостью продолжали начатый путь; если печальное, то возвращались восвояси. Также им было знакомо гаданье по жребию: они кидали себе на колени, взамен жребия, три щепки, с одной стороны белые, с другой черные: белая сторона означала удачу, черная неудачу. Женщины были не менее сведущи в гаданиях: сидя у очага, они без счета чертили по пеплу случайные черты, потом сосчитывали, и если выходил чет, то ожидали счастья, если нечет, то беды».

Кроме коня и меча, Святовит имел еще священное знамя, которое называли станицею. Величиной и цветом оно отличалось от всех других ранских знамен. Свою станицу ране чтили необычайно, воздавая ей почти такое же поклонение, как самому божеству. Неся ее перед собою, они считали себя под высшим покровом и на все отваживались, уверенные в полной безопасности.

Все эти принадлежности, очевидно, присвоены были Святовиту как богу воинственному, наезднику и победоносцу. С другой стороны, балтийские славяне видели в нем дарователя плодов земных. Потому он держал в руке рог с вином, и торжественный праздник его праздновался ранами после уборки хлеба. Тогда стекалось к Арконскому храму все народонаселение острова, приводили на жертву скот, закалывали его и готовили священный пир. Накануне великого дня богослужения, жрец Святовита, войдя во внутреннее святилище храма, куда один имел доступ, подметал его веником начисто, при чем остерегался выдохнуть: всякий раз, чтобы выдохнуть, выбегал он за двери, дабы присутствие бога не осквернилось дыханием смертного. На другой день, перед всем народом, стоявшим у двери храма, он вынимал из руки идола рог с вином, и, рассмотрев тщательно количество напитка, предсказывал, быть на другой год урожаю или голоду: если вина оставалось, сколько прежде, то быть изобилию, если убыло, то скудости. При дурном знамении, жрец приказывал хранить хлеб на будущее время и быть с ним бережливым; если же предвещалось обилие, то он разрешал щедрое употребление настоящей жатвы. Потом он выливал старое вино к ногам кумира, в возлияние богу, и, наполнив опорожненный рог свежим вином, подносил его к кумиру, под видом, что ему почтительно предлагает пить первому; тогда он произносил слова торжественной молитвы, испрашивая себе и родине блага, народу преуспеванья в благоденствии и победах. Помолившись, он приближал рог к своим губам и осушал одним духом, и после, наливши снова вином, клал опять в руку истукану. Затем приносился в жертву Святовиту пирог из сладкого теста, круглый и высотой почти в человеческий рост. Пирог ставился в храме, между народом и жрецом, и жрец, спрятавшись за ним, спрашивал у народа, видят ли его. Когда отвечали, что виден лишь пирог, то жрец желал, чтобы и на другой год за пирогом его не было видно. Этим обрядом, по мнению ран, испрашивалось обилие жатвы на будущее время: поверье, распространенное и у других славянских народов. Наконец, именем Святовита благословляя собранный народ, жрец наказывал и впредь ревностно чтить Арконского бога поклонением и жертвами, и предвещал в награду за служение ему верную победу на суше и на море. Тем и кончалось богослужение; остальную часть дня проводили в пиршестве, насыщаясь жертвами, принесенными богу, и напиваясь допьяна: ибо пир этот почитался священным, и умеренность в нем, по словам Саксона Грамматика, принималась за обиду божеству.

Глава LXVII
Поклонение Триглаву; его тождество со Святовитом

Гельмольд говорит: «Святовит, бог земли Ранской, главенствует над всеми Славянскими божествами; все (балтийские славяне) признают его верховным богом, богом богов». Саксон Грамматик свидетельствует, что многие храмы были ему воздвигнуты в разных местах. И действительно, то же верховное божество, с тем же значением победоносца и покровителя людей, является по всему славянскому Поморью; но не везде придается ему летописцами одинаковое имя.

Верховного бога поморян, которому в первых городах Поморья, Щетине и Волыне, посвящены были главные храмы, жизнеописания св. Оттона Бамбергского называют Триглавом; в самом деле, он изображался, по их словам, и в Щетине, и в Волыне, трехглавыми истуканами. Щетинские жрецы учили, что Триглав высший их бог, и благосклонен к человеческому роду. Уже это одно указание, сведенное с тем, что мы знаем о Святовите, верховном божестве всех балтийских славян по Гельмольду, могущественном покровителе людей по Саксону Грамматику, дает право заключить о тождестве Триглава со Святовитом. Имя Триглав произошло, конечно, лишь от наружного вида идола, а не было собственным названием божества. Такого примера нет ни у какого народа, сколь бы ни были грубы его языческие понятия, чтобы божество называлось единственно по той или другой внешней примете истукана, и Триглав могло быть только обиходным прозвищем изображавшегося в известном кумире бога: чаще других слышанное немцами в Щетине и Волыне и наиболее для них понятное, оно и попало в их повествование.

Вполне подтверждается тождество Триглава и Святовита одинаковыми их принадлежностями. Поморскому богу был посвящен конь, как и Святовиту. Конь этот стоял в Щетине, необычайный ростом, жирный, бойкий, никогда не знавший работы; за ним ходил один из четырех жрецов, поставленных при четырех щетинских кутинах или священных храмах; никто не смел на коня садиться. Седло его, изукрашенное золотом и серебром, висело в храме Триглава, как в Арконском храме Святовита. Арконский конь был, правда, белый, а щетинский вороной; но если бы в этом различии было существенное значение, то, конечно, вороная масть коня Триглава выражала бы в самом боге какое-нибудь темное, злое начало; а мы знаем, что поморский бог, точно так же, как Святовит, который ездил на белом коне, был добр и благосклонен к человеку. В Щетине, как и в Арконе, всякий раз, когда думали идти на войну или пуститься в море для разбоя, гадали этим конем, и так же, как там, заставляли его переступать через копья; даже число копий было одинаковое: девять. Только у щетинцев копья не связывались по три, а клались все девять на землю на расстоянии локтя. Покрыв коня попоной (или, по другому известию, оседлав хранившимся в храме седлом) и взнуздав, жрец выводил его, и, держа за узду, вел через лежащие копья по три раза взад и вперед; если конь не задевал копий ногами, то предвещалась удача, и народ шел на задуманное дело; если он на копья наступал и перемешивал их, то предприятие отменялось. Несмотря на маленькую разницу в совершении гадания, едва ли возможно сомневаться в тождестве Святовита и трехглавого кумира щетинского, когда очевидно, что название Триглав не могло быть настоящим именем самого божества, и когда древние свидетельства представляют такое полное сходство в их значении, принадлежностях и, наконец, в способе, каким тот и другой объявляли людям свою волю.

Был ли конь у Триглава в Волыне, как в Щетине, неизвестно; но, во всяком случае, и волынский Триглав почитался богом наездником, потому что в его храме также хранилось священное седло; жизнеописатель Оттона говорит, что оно было чрезвычайно ветхо.

Трехглавому идолу поклонялись также славяне в Сгорельце (Бранденбурге), и, вероятно, это было то же божество, что у поморян; но не сохранилось о нем никаких сведений.

Арконский истукан Святовита имел, как мы знаем по описанию Саксона, четыре головы, а кумиры щетинский и волынский – три. Вообще, балтийские славяне любили представлять своих богов многоглавыми, вероятно, придавая такому изображению символический смысл. Идол Святовита в Арконе имел две головы спереди, две сзади; в каждой паре одна была обращена направо, другая налево. Поставленный на вершине высокой горы, он, таким образом, как бы смотрел на все четыре стороны, и тем выражалось, без сомнения, его всеведение и власть над целым светом. Щетинцы несколько иначе взглянули на круг власти своего бога и изобразили его господство не над четырьмя концами света, а над всем миром, видимым и невидимым; так именно их жрецы и объясняли три головы своего кумира: «Они означают, говорили они, что наш бог управляет тремя царствами, небесным, земным и преисподней». Понятно такое верование и такой символ: ибо собственный Небесный Бог предан был балтийскими славянами бездействию и забвению, и они легко могли деятельному богу Святовиту, богу богов, вручить управление небом так же, как землей. Но особенно замечательно это свидетельство по указанию на загробный мир в религии балтийских славян; им утверждается вполне, что они верили в бессмертие души (которое, впрочем, признавалось всеми славянами); оно опровергает, как клевету, слова ненавидевшего язычников и славян немецкого монаха, Титмара, что в понятии славянина все кончается с земной жизнью.

В Волыне, мы сказали, стоял также трехглавый идол; вероятно, значение трех голов его было такое же, как в соседнем городе Щетине; но возможно также, что здесь принята была в расчет и сама местность. Остров Волын образует, как известно, треугольник; здесь могло казаться естественным, чтобы бог обращен был лицом к каждой из трех сторон своего острова и поэтому имел три головы. Такое толкование передал нам Адам Бременский в своем знаменитом свидетельстве о Волыне в XI в.; по крайней мере, в этом смысле, кажется, будут всего понятнее его слова: «Там (в Волыне) можно видеть Нептуна тройственной природы: ибо тремя морями омывается этот остров». Что до имени Нептуна, то средневековые писатели, как известно, не имели ясного понятия о классической мифологии и довольно неразборчиво применяли ее названия к божествам других народов; Адам Бременский, вероятно, приложил его к волынскому богу, потому что имел в виду его отношение к морю. Все это, разумеется, только предположения; но во всяком случае, мы можем утверждать, что бог арконский и поморский был один и тот же, и что число голов у его истуканов зависело лишь от того, какую сторону его деятельности и власти народ хотел представить в наружном образе.

Убедившись в этом тождестве, мы вправе искать в поморском боге еще одно свойство, которое ясно выказывается в ранском Святовите, именно владычества над обилием и скудостью земных плодов. В поморском городе Волегоще, так рассказывает житие Оттона, жрец, который служил тамошнему кумиру (имя божества не упоминается), вздумал напугать народ перед приездом христианских проповедников, оделся в свое священное белое облачение и на рассвете, спрятавшись в кустарнике, стал стращать поселянина, шедшего в город на рынок. «Стой, человек, и внемли моему слову! – сказал он ему. – Я бог твой, я тот, который облекает поля травою и леса листвою; плоды земли и древес, и стад, и все, что служит человеку, все в моей власти: даю поклонникам моим, отымаю у противников моих. Скажи народу в Волегоще не принимать чужого бога». Не тот ли самый это Святовит, в чьей руке урожай и голод земли, которого чтил в Арконе народ славянский? О другом боге, имевшем такое значение, мы не знаем у балтийских славян.