000
ОтложитьЧитал
– Что ж тут удивительного, – Ольга Ивановна бесстрастно пожала плечами, – действительно в Москве у многих союзных республик есть свое лобби, а у казахов его фактически нет, вот и весь ответ. И дотации, и снабжение и места для своих в той же Москве они же и выбивают.
– Да я это и сама понимаю. Но почему-то там, – Мария Николаевна ткнула пальцем в потолок, эти кремлевские мечтатели до сих пор думают, что казахи такие же чурки, что были пятьдесят или хотя бы двадцать лет назад, что все эти несправедливости будут по-прежнему терпеть молча. Вот попробовали бы в Грузии, или Азербайджане поставить первым секретарем не своего, да и в других республиках. А здесь вон чего хотят учудить. Может так случится, что добром эта затея не кончится, и мы, русские, здесь в Казахстане как заложники окажемся, в результате этой топорной межнациональной политики. Ох, боюсь я, прямо сердце не на месте.
– Ты, что, за Свету переживаешь? – догадалась Ольга Ивановна, что подруга боится за дочь, студентку-второкурсницу КАЗГУ, находящуюся в данный момент в Алма-Ате.
– Ну да… она же там, в общаге университетской, вокруг одни калбиты и калбитки, кто ее там защитит, если что, – в глазах председательницы читалась нешуточная тревога.
– Да Маша… понимаю я тебя. Действительно, обстановка сейчас не для таких экспериментов. Народ от этого продовольственного и промтоварного дефицита устал, озлоблен, даже такие терпимые и спокойные как казахи взорваться могут…
17
Брежневское правление многие воспринимали в 80-х годах с ностальгическими чувствами. Казалось, что при нем имели место определенная стабильность. Где-то до семьдесят пятого года хоть и потихоньку, но рос уровень жизни. А что еще нужно обычному среднему человеку, обывателю? А обывателей в любом более или менее цивилизованном обществе абсолютное большинство. И если бы и дальше приоритетом внешней и в первую очередь внутренней политики для советского руководства стало незначительное потрафление интересам обывателя, позволили ли бы ему и дальше обрастать личными машинами, дачами, благоустроенными квартирами, коврами, хрусталем, и главное, решили бы задачу прокорма тех же обывателей, чтобы у них имелось достаточно разнообразной еды… Но, почему-то эта политика, проводимая с середины 60-х, до середины 70-х, с ослаблением здоровья и работоспособности генсека, была его «ретивым» окружением скорректирована в сторону повышения расходов на внешнеполитическую экспансию и гонку вооружений. Эти «мероприятия» в какие цвета их не крась, и под каким «соусом» не подавай, всегда интересам обывателя чужды, ибо очень дорогостоящи и опасны, своего рода игра с огнем. В конце-концов доигрались до афганской войны, которая в основном и сожрала обывательские мечты о машине, даче, квартире… о сытой спокойной жизни.
В рабочих поселках особенно тяжело стоял продовольственный вопрос, ибо туда все доходило в последнюю очередь. Но по союзным республикам рабочие поселки распределялись крайне неравномерно. Особенно много их насчитывалось в России, на Украине, Белоруссии, Казахстане. Но Украина имела благодатный климат и как следствие развитое пригородное сельское хозяйство, сравнительно богатые колхозы и совхозы, которые были обязаны продавать большую часть сельхозпродукции внутри республики. Белоруссия сильного и авторитетного лидера в лице Машерова, который много делал для улучшения снабжения своей республики, а после его гибели в автомобильной катастрофе уже налаженное «дело» продолжили его ученики-последователи. А вот в России и Казахстане… Впрочем, в России очень резко своим снабжением выделялись Москва и Ленинград, которые посредством «продовольственных» электричек подкармливали и прилегающие к ним области. Областные города «кормились» значительно скуднее, причем чем дальше на восток тем хуже, ну а что касается рабочих поселков и малых городов снабжение там в 80-х годах стало совсем плохое. В Казахстане в это время, пожалуй, только Алма-Ата оставалась более или менее сытой. Тем не менее, внешне в республике наблюдалось относительное спокойствие, стабильность. Более того, в отличие от населения ряда других союзных республик, где в основном тайно, а кое-где и явно, многие мечтали об выходе из состава СССР и обретении независимости… Среди казахов таких настроений, как правило, не прослеживалось. Подавляющее большинство не только властьпридержащих номенклатурных деятелей, но и простых людей были полностью лояльны советской власти и о выходе из Союза не помышляли.
Ольга Ивановна по путевкам РОНО два раза ездила отдыхать в санатории. Первый раз в Абхазию, второй в Фирюзу под Ашхабадом. Там она воочию убедилась, что к советской власти и русским тамошние жители испытывают куда большую «аллергию» чем казахи. Абхазы были злы как на русских, так и на грузин, хотя при этом жили намного лучше, чем в среднем по Союзу и считали это само-собой разумеющимся. По неофициальным подсчетам в Грузии вообще, и в Абхазии в частности насчитывалось во много раз больше чем в среднем по Союзу личных автомашин, личных домов, как правило больших и в хорошем состоянии, и подпольных миллионеров на душу населения. И с едой там было все в порядке. В нищей и полуголодной России ходила поговорка: русский всю жизнь работает, чтобы купить «Запорожец», еврей год, чтобы купить «Жигули», грузин неделю, чтобы купить «Волгу». И хоть грузины с абхазами жили лучше всех в Союзе, жизнью своей большинство из них были явно не довольны, им хотелось жить еще лучше. И те и те искренне считали, что этого им не позволяют русские и потому ненавидели их почти так же как друг друга. Ненависть друг к другу у них очень часто изливалась в форме изнасилования «враждебных» женщин. Насилуя друг друга, и те, и те не упускали случая изнасиловать русскую. С этой целью местные молодые люди нападали на отдыхающих «дикарями» семейные пары. Пострадавшие если даже обращались в насквозь продажные местные органы правопорядка, то ничего не могли доказать. Безопасно отдыхать там было возможно только в ведомственных санаториях, хотя изредка случались пострадавшие и среди санаторных отдыхающих.
Ольга Ивановна побывала в Абхазии во время громкого процесса над местными джигитами, которые решили не ограничиться насилием над рядовыми отдыхающими, а покусились на дочь большого московского прокурорского чина. Она проводила медовый месяц вместе с молодым супругом в ведомственном санатории. Уверенные, что столь высокое покровительство обезопасит их и на Кавказе, молодожены, в общем, вели себя довольно развязно. А кавказские джигиты, как правило, от представителей других наций такого не терпят, развязными и наглыми, имеют право быть только они – их так воспитывают с детства. Они избили мужа, а молодую жену, как водится, изнасиловали втроем на его глазах… Невероятно, но московский чин не смог тягаться с местными подпольным миллионерами, ибо среди тех джигитов оказались их сыновья. Эти «мандариновые» короли сумели с потрохами купить кого надо в Москве, не говоря уж о местных милиции и прокуратуре. По решению суда насильникам дали всего по два года условно.
Именно тот памятный отдых в Абхазии позволил Ольге Ивановне обнаружить определенное лицемерие в творчестве известного советского писателя, абхаза по национальности Фазиля Искандера, ставшего в восьмидесятых годах очень модным. В своих многочисленных автобиографических повествованиях о мальчике Чике, он вполне осознанно допускал такие сцены, когда, например, тот же Чик на морском пляже кидает втихаря камешки в загорающую толстую тетку. О том, что отдыхающая тетка русская, не говорится. Но кем же, еще могла быть загорающая на пляже в Сухуми. И та, по всему уже далеко не юная женщина, по мнению писателя, от этого получала большое удовольствие. Автор «оставлял за скобками» уверенность в том, что тупой, воспитанный в духе «марксизма-интернационализма» русский читатель никогда не догадается, что в свою абхазскую немолодую женщину Чик никогда кидаться камешками не будет. Для абхазов и прочих кавказцев это страшное оскорбление, чреватое кровной местью, а для простых невластьимущих русских нет, их и не так оскорблять можно, причем совершенно безнаказанно.
В Туркмении имела место несколько иная ситуация. Туркмены выказывали крайнее недовольство тем, что поселившиеся в республике русские далеко не всегда уважают их обычаи и, наоборот, живут лучше, чем местные. А многодетные туркменские семьи, которых в республике насчитывалось очень много, еле сводили концы с концами, а в некоторых вообще голодали. Ольга Ивановна знала, что подобная ситуация имела место и в Таджикистане, и в Узбекистане. В этих республиках политика союзного центра на выделение лучших земель под хлопчатник привела к тому, что собственное производство продуктов питания не покрывало потребностей быстрорастущего населения. Таким образом, Казахстан оставался в Союзе одним из немногих островов относительного межнационального согласия. Казахи в своем подавляющем большинстве терпимо относились, и к русским, и к прочим населяющим республику народам: немцам, корейцам, татарам, уйгурам… Обстановку, правда, напрягали чеченцы и турки-месхетинцы, высланные в Казахстан так же как немцы и корейцы в годы Великой Отечественной войны. Они не все вернулись на Кавказ после хрущовской реабилитации, а продолжали жить там же, куда их выслали при Сталине. В местах их компактного расселения всегда возникали очаги межнациональной напряженности, ибо и они ни с кем не могли ужиться, и с ними никто. Но этих чрезмерно «горячих» горцев насчитывалось сравнительно немного, и потому можно было с полным основание говорить, что в республике царили относительные порядок и спокойствие.
Почему, зачем надо рисковать разрушить этот мир, тем более, что Казахстан действительно один из трех важнейших вместе с Россией и Украиной, если можно так сказать, «краеугольных камней» в фундаменте Советского Союза? Неужели не понимает этого Горбачев и прочие члены Политбюро? К тому же казахи очень терпимая нация, терпимее не только известных своей несдержанностью народов Кавказа, они терпимее прибалтов и среднеазиатов, где русских в лучшем случае недолюбливают, терпимее «западенций» на Украине, где «москалей» многие откровенно ненавидят. Все это казалось настолько нелепо, что Ольга Ивановна до конца не могла поверить Марии Николаевне. И в самом деле, неужто то, что видит председатель какого-то занюханного Поссовета, не видят в Кремле, в Политбюро, все эти люди, сделавшие головокружительную карьеру, возглавившие огромную сверхдержаву, руководящие почти тремястами миллионами людей, к мнению которых прислушивается весь мир?…
С другой стороны, если все так, ей бы радоваться, осознавая очередную фатальную ошибку, которую готова была совершить та самая власть, что беспощадно уничтожила ее предков, сломала жизнь ей самой. Но радости не было. Какая-то внутренняя интуитивная тревога за будущее щемила сердце. Она помнила, как переживали за все, что творилось в Советской России, особенно во время войны ее родители, также имевшие все основания ее ненавидеть, помнила большую карту на стене в гостиной, на которой отец регулярно отмечал изменение линии фронта, как он радовался, когда немцев разбили под Сталинградом. Видя радость родителей, радовалась той победе и она, восьмилетняя ученица 2-го класса харбинской гимназии. Да, родители ненавидели советскую власть, но очень переживали за страну. То же самое сейчас ощущала и она. В то же время Ольга Ивановна видела в окружающих ее людях в основном полную апатию. Они все воспринимали с полнейшим равнодушием, лишь тихо ропща на кухнях, все – и недостаток товаров, продовольствия, и гробы из Афганистана. Казалось, так же спокойно они воспримут и гибель страны. Ни относительно сытые грузины с армянами и азербайджанцами, ни полуголодные узбеки с таджиками, а главное, не станут спасать страну и русские с украинцами – основные нации Союза, настолько велика была эта усталость, всенародная апатия.
Придя домой после разговора с Марией Николаевной, Ольга Ивановна обнаружила в почтовом ящике плотно набитый конверт. Писал тот самый краевед из Усть-Каменогорска, что нашел в архивных завалах музея записку Бахметьева начальнику тюрьмы:
«Уважаемая Ольга Ивановна! Считаю своим долгом сообщить Вам, что несколько дней назад к нам в город приезжал в творческую командировку писатель из Москвы. Писатель малоизвестный, если не сказать совсем не известный. Тем не менее, за какие-то заслуги его удостоили членством в Союзе писателей. Так вот, он собирал материал для своей новой книги, а пишет он как раз о коммунарах, присланных сюда Лениным в 1918 году. Доехать до Коммунарского у него духу не хватило, но у нас он поработал весьма плодотворно, излазил все архивы, и конечно посетил краеведческий музей, побывал на заседании нашего Общества краеведов. Одним словом, пытался разжиться информацией на халяву. Но это у него не получилось, пришлось ему потратиться на ресторан, ну, а я под шумок упросил его показать те материалы, что он здесь собрал, особенно в областном КГБ. Представляете, нас туда на порог не пускают, а ему пожалуйста. Вот что значит Москва и корочка Союза писателей. Кое какие из тех материалов, думаю, должны Вас заинтересовать, ведь судьба ваших родственников тесно переплетена с судьбой тех коммунаров…»
Ольга Ивановна обычно придя после работы домой первым делом разогревала ужин, но сейчас увлеченная чтением письма забыла обо всем.
«… Так вот, главными героями в книге этого писателя должен стать председатель коммуны Грибунин, его жена и дети. Повествование, конечно, предполагается выдержать в героических тонах. Но, исходя из тех материалов, что ему удалось собрать, из Грибунина героической личности никак не получается. Тут вскрывается весьма странная история с оружием и боеприпасами, которые в немалом количестве привезли с собой коммунары. Получается, что все это оружие аж до конца 1919 года лежало в земле спрятанное и не стреляло, хотя потребность в нем у местных красных партизан все это время была острейшая. Почему Грибунин, пока был жив, так никому и не открыл место его хранения? Тут можно только гадать. В то же время из КГБешных архивных документов становится ясно, что небезызвестный Бахметьев, руководивший уездным большевистским подпольем, имел связь с Грибуниным, неоднократно приезжал к нему. И опять вопрос, почему оружие так и не попало к партизанам, до самой гибели председателя коммуны. Лишь в ноябре 1919 года, когда Колчака уже фактически разбили, оно было отрыто и передано в отряд «Красных горных орлов». А после восстановления советской власти в Усть-Каменогорске Бахметьев, будучи членом УКОма партии и заведующим отделом народного образования, а также редактором уездной газеты «Советская Власть», совмещая столько должностей, то есть будучи человеком очень занятым, он в тоже время принимал самое живое участие в судьбе Вашего деда, заключенного в крепости, как раз по делу о расстреле коммунаров. Несомненно, здесь есть какая-то связь. Какая? Об этом тоже можно только гадать. Может быть Вам там, на месте, в разговорах с усть-бухтарминскими сторожилами удастся что-то выяснить по этому поводу и пролить дополнительный свет. Со своей же стороны не могу удержаться, чтобы сообщить Вам еще ряд фактов, которые мне удалось выведать у этого писателя. Прослеживая судьбы героев своей будущей книги, он доподлинно разузнал, как сложилась дальнейшая жизнь жены председателя коммуны Лидии Грибуниной и ее детей. Она сначала работала в уездном отделе образования и всячески пыталась скомпрометировать и видимо «подсидеть» Бахметьева. В КГБшном архиве обнаружено несколько ее докладных записок, где она обвиняла его в том, что тот тормозит начало судебного процесса над убийцами ее мужа и более того пытается выгородить бывшего усть-бухтарминского атамана Фокина, то есть вашего деда. Именно эти докладные записки, в конце концов, я думаю, и стали причиной того, что Бахметьева освободили со всех его постов и перевели в Семипалатинск на профсоюзную работу, а потом и вообще он подался к себе на родину, на Урал. В то же время, судя по всему, именно Грибунина сумела убедить следователя уездного ГПУ, небезызвестного Вам Кротова, организовать громкое дело и подвести под расстрел как можно больше казаков. Что Кротов в своих карьеристских устремлениях и сделал. В результате расстреляли, как непосредственных исполнителей (таких как Ваш дядя), так и не принимавшие никакого участия (как Ваш дед). Но и сама Лидия Грибунина карьеры в Усть-Каменогорске не сделала. По всему от нее, как и от Бахметьева, поспешили избавиться. Грибунина с детьми уехали вскоре после приведения приговора в исполнение, но в Петроград вернуться они не смогли. Они поехала на родину мужа в Витебскую губернию к его родственникам. Там она тоже попыталась сделать партийную карьеру, была даже избрана секретарем волостного комитета партии, но то ли не справилась, то ли еще что. В общем, ее перевели заведовать отделом материнства при горздраве. Тем не менее, эта дама как влезла на руководящую работу, так с нее уже и не слезала, но, как я упоминал, большой карьеры не сделала, видимо не помог ни статус вдовы замученного белыми коммуниста-героя, ни наличие редкого по тому времени среди руководящих советских работников гимназического образования. Закончила она не то редактором, не то зам редактора какой-то мелкой областной газетенки. Один из ее сыновей сумел сделать относительно неплохую карьеру в войну, стал полковником, но выше не пошел. Второй стал журналистом, но малоуспешным. Где и когда упокоилась Лидия Грибунина, видимо, главная виновница вынесения несправедливого приговора вашему деду, писатель-москвич так и не выяснил, но доподлинно узнал, что замуж она больше не выходила и, судя по всему, по жизни была очень несчастна. Ну, а что касается второго виновника расстрела вашего деда, Семена Кротова, то о его судьбе вы все знаете. Я поинтересовался у этого писателя и судьбой Бахметьева. Тут вообще полный мрак. Среди наших устькаменогорских исследователей бытует устойчивое мнение, что он стал впоследствии известным писателем Б…, но москвич этой версии не поддержал, сказав что следы Бахметьева теряются после его отъезда из Семипалатинска и никакого отношения к Б… он не имеет…».
Ольга Ивановна читала письмо и перед ней проходили картины жизни вроде бы совсем посторонних людей, этой женщины и неведомого ей Бахметьева, ставших такими же песчинками в те далекие времена, когда социальный шторм кого-то бросал вверх, кого-то вниз, кого-то губил и мало кого осчастливил.
18
Перед выборами депутатов в поселковые, районные и областные Советы, поселок разбивался на микроучастки, и назначенные школьные учителя обязаны были обойти всех потенциальных избирателей, чтобы уговаривать их в день выборов прийти в поселковый ДК и «отдать» свой голос. Конечно, результаты тех выборов предопределялись заранее, но явка избирателей должна быть почти стопроцентной, и чтобы процесс голосования проходил как можно быстрее. Такой ерундой занимались по всей стране, играя в «скоростные» выборы, при этом повсеместно именно на учителей возлагали обязанности самодеятельных агитаторов. Ольга Ивановна ввиду своей «неблагонадежности» на эти и многие другие подобные мероприятия, проводимые, как правило, в выходные дни (не с уроков же снимать учителя), в последние годы не задействовалась и, вдруг, неожиданно для себя, осознала, что учитель, это не такая уж «каторжная» неблагодарная работа. Если заниматься только тем, чем собственно учителю положено, то есть давать уроки, и проводить чисто внутришкольную работу, то оставалось достаточно свободного времени и для отдыха, и для своих личных дел. Увы, это благодатное время наступило слишком поздно, у Ольги Ивановны к этому времени, личных дел почти уж и не осталось, и она… Она с субботы обычно сидела дома, смотрела телевизор и прочитывала накопившиеся за неделю газеты.
В субботу 6-го декабря Ольга Ивановна с утра просмотрела программу телепередач в областной газете «Рудный Алтай». По алма-атинскому каналу не оказалось ничего особо интересного. Она бы, в общем, не прочь была посмотреть передачу «28» из серии «казахстанцы в ВОВ». Ей, конечно, была хорошо известна официальная версия истории подвига 28 гвардейцев панфиловцев, но… Но наряду с официальной героико-патриотической версией тех событий, она как-то в кулуарах на совещании в РОНО услышала и иную, передаваемую шепотом, на ухо друг другу. То оказался слух, что данный подвиг всего лишь плод фантазии корреспондента «Красной Звезды». Хотелось бы услышать, как теперь оценивают те события, по-прежнему, или в связи с Перестройкой и Гласностью, внесли некоторое коррективы. Но, увы, передача шла на казахском языке. Такова была специфика всех республиканских каналов в союзных республиках: часть передач шло на так называемом языке коренной национальности, а часть на русском. Так же по Алма-Ате регулярно шли передачи «Диалектика обновления». Эта и прочие, так называемые «перестроечные» передачи шли строго на русском, но Ольге Ивановне уже успела от них так устать, что не могла смотреть и слушать эту пустопорожнюю галиматью. Все новостные передаче по Алма-Ате тоже смотреть не имело смысла, они в основном дублировали таковые же передачи московского канала. Как всегда московская программа оказалась куда насыщеннее и интереснее.
Здесь фильмом «Сестры» начиналась трилогия по роману Алексея Толстого «Хождение по мукам». Этот фильм Ольга Ивановна смотреть не хотела, по причинам неприятия самой личности писателя и его творчества. А вот соревнования по фигурному катанию на приз газеты «Московские новости» она как раз смотреть собиралась, ибо считала фигурное катание не столько спортом, сколько искусством. И особый интерес у нее вызывала начинающаяся вечером в полдевятого передача «Семья Лакшиных говорит с Америкой» из серии «Правда из первых уст». А пока что Ольга Ивановна принялась просматривать газеты за неделю. Так же как и неинтересные телепередачи, она пропускала всевозможные официозные газетные статьи. В них, как правило, говорилось одно и то же. Слегка задержалась на передовице «Казахстанской правды» от 3-го декабря. В ней сообщалось о начале работы сессии Верховного Совета Казахской ССР, и приводился текст доклада председателя президиума Макашева. Выступление изобиловало общими, трафаретными фразами: «Близится к завершению стартовый год год двенадцатой пятилетки, ознаменованный претворением в жизнь выработанной апрельским 1985 года Пленумом ЦК КПСС и одобренный 27 съездом партии курса на ускорение социально-экономического развития нашей родины…». В «Казахстанке» за 4-е декабря, все в тех же восторженных тонах сообщалось о принятом на сессии Верховного Совета законе о государственном плане развития Казахской ССР на 1987 год, где рост национального дохода определялся на 4,3%, а промышленного производства на 4,5%. Ольга Ивановна регулярно читая про все это «громадье планов», как общесоюзных, так и республиканских, долго не могла понять, как при таких цифрах развития, которые если верить официальной советской статистики значительно выше чем в США и прочих странах Запада, Советский Союз все никак не мог догнать и тем более перегнать их по уровню жизни. Со временем, опять же, благодаря тесному знакомству с председательницей Поссовета, она стала это понимать. Понимать, что цифры те «хитрые», и определяются в первую очередь ростом оборонной промышленности, что все эти миллионы тонн стали и прочих металлов идут не на что иное, как на производство танков, гаубиц, ракет, атомных подводных лодок и так далее. Все это не будешь есть, и во все это не оденешься, такое производство не дает никакой отдачи, ибо ведет только к росту с последующим складированием вооружений. Так неужто, «там наверху» и сами не задаются очевидным вопросом: если по цифрам все так хорошо, почему же в магазинах одна вермишель и минтай?
Нет, Ольга Ивановна давно уже вполглаза пробегала весь этот официоз и останавливалась только на том, что ее заинтересовывало по-настоящему. В той же газете не могло не вызвать интерес сообщение о том, что в Чимкенте начал действовать один из первых в республике кабинетов по обучению пользованием персональных ЭВМ, оснащенным отечественными машинами «АГАТ» и «ДВН-2М». Ольга Ивановна уже много раз слышала об этой чудо-машине неофициально именуемой по «западному» компьютером. Все в один голос утверждали, что в Европе и Америке эти компьютеры уже получили широкое распространение, и у нас тоже есть соответствующие разработки. Она слушала и не могла понять… как это набрать на экране монитора текст и потом его можно не стуча часами на пишущей машинке, а просто нажав кнопку распечатать на специальном устройстве в любом количестве. В это невозможно было поверить. В то же время она понимала, что если такое устройство создано, то какой толчок это сулит развитию буквально всего: литературы, науки, искусства, делопроизводства… Ведь это получается, что квалификацией машинистки, печатника сможет при желании овладеть каждый. И тогда буквально каждый сможет иметь в своей квартире собственную типографию, и не только это. Ольгу Ивановну особенно впечатляла возможность именно самой, без посторенней помощи набирать и печатать тексты.
В стране, где долгие годы даже печатные машинки гражданам разрешалось иметь только с соответствующего разрешения, людям, не обладающим разборчивым почерком, свои мысли или творческие изыски воплотить весьма сложно. У Ольги Ивановны был очень мелкий и неразборчивый почерк, и хоть официального запрета на приобретение печатных машинок частными лицами давно уже не существовало, в свободной продажи их тоже не имелось. Так, что самой научиться печатать практически не представлялось возможности, разве что начать выполнять обязанности секретаря директора. И вот она читает, что через несколько лет печатать можно будет с помощью ЭВМ и они будут доступны всем. Нет, в это действительно поверить трудно. Но если все таки поверить и такое случиться… Тогда она сможет в печатном виде представить уже почти написанные от руки в нескольких толстых общих тетрадях свои мемуары. Она, конечно, хотела их издать, но как где-то в редакции или издательстве показать свои каракули. Даже если и возьмут, половину не поймут. А писать она стала четыре года назад, писать о своей жизни с самого начала, как себя помнила. Писала о родителях, постепенно припоминая все новые эпизоды из своего детства. Писала о детском доме, о приезде в Восточный Казахстан…
Именно заметка о грядущей компьютерной эре отвлекла Ольгу Ивановну от просмотра газет и переключила на «правку» своих мемуаров. Она вдруг вспомнила эпизод из детства, когда родители пригласили в дом какого-то важного для них гостя, приехавшего в Харбин из Шанхая по делам, то ли в Бюро по делам эмигрантов, где работала ее мать, то ли еще по каким-то. Даже она, семилетняя девочка, только что поступившая в гимназию поразилась осанке и суровой мужской красоте гостя. То оказался герой гражданской войны, войсковой старшина Бологов. Тогда ему было примерно столько же лет, сколько и ее отцу, что-то около сорока пяти. Но если отец, давно уже став гражданским человеком, и смотрелся соответствующе, в большей степени приказчиком, коммивояжером, служащим фирмы Чурин и Ко, то Бологов даже гражданские костюм и шляпу, носил как воинский мундир. Нет, это бросилось в глаза не ей несведущей малышке, то потом сказала отцу мать. О чем говорили родители с гостем, она не слышала, ибо её отправили срочно гулять на их широкий, огороженный глухим забором двор. О Бологове она узнала уже в гимназии. Как советских школьников воспитывали на героических подвигах отдельных красных героев, таких как Блюхер, Чапаев, Котовский, то харбинскую молодую эмигрантскую поросль, так же на героях из стана белых. Например, тамошняя русская молодежь имела традицию посещать могилу генерала Каппеля и фотографироваться на ее фоне. И одной из самых ярких личностей, конечно, являлся он, енисейский казак Григорий Кириллович Бологов.
С красными Бологов начал воевать в чине сотника у себя на родине в Минусинске в 18-м году. За исключительное умение управлять вверенными ему подразделениями, он за два года вырос в чине до войскового старшины. Особенно отличился Бологов в самом конце Гражданской войны, когда, казалось, основные части белых были полностью деморализованы. В ходе последнего наступления белых на Хабаровск и Волочаевку, он, командуя дивизионом своих енисейцев, всегда брал верх над красными, даже если противник превосходил их числом и качеством вооружения. Вершиной же его полководческой деятельности стала оборона села Ивановки в сеньтябре-октябре 1922 года, то есть в последние дни существования Белого Приморья. Казачья дружина в количестве 300 человек под командованием Бологова отбила два штурма целой дивизии красных партизан. Красное командование, взбешенное этими неудачами, решило наглядно пристыдить партизан, которые не сумели взять важнейший стратегический узел обороны противника, даже имея более чем десятикратное преимущество в силах. Оно прислало всего лишь полк, но отборный, регулярной Красной Армии, составленный из слушателей курсов младших командиров, который и должен был показать, что значит настоящие красные герои. В том полку каждый пятый являлся коммунистом, а почти все остальные комсомольцами, многие были удостоены отличий и благодарностей от командования, в том числе и личных командарма Блюхера. Тот полк являлся красой и гордостью всей Дальневосточной Армии. В нем насчитывалось 900 бойцов и командиров, прекрасно вооруженных и экипированых. В РККА всегда имелись части пользующиеся особым расположением и доверием командования и политотделов. В них шел особый отбор, их лучше вооружали, кормили, одевали. Вот один из таких полков и направили в третий раз брать Ивановку, которая костью застряла в горле победоносно наступающей Красной Армии. Весь день 16 октября красноармейцы с пением «Интернационала» беспрерывно атаковали Ивановку, а потом предприняли и последнюю, ночную атаку. Из девятисот красных бойцов на колючей проволоке перед позициями енисейцев остались лежать и висеть более трехсот человек, но Ивановку им взять так и не удалось. Только после этого красное командование опомнилось и перестало бесполезно губить людей. Они предприняли наступление на других участках фронта и енисейцам пришлось оставить хорошо укрепленное село без боя, чтобы избежать окружения… Когда Ольга Ивановна слышала, частенько исполняемую по радио песню приамурских партизан, особенно ее куплет: