000
ОтложитьЧитал
23 марта
– Скажи, что такое «Северное сопротивление»? – оторвав взгляд от дороги, я взглянул на Надю.
Та, отвернувшись, смотрела в окно. В таком положении она провела последние несколько часов, непонятно что высматривая в безразличном пейзаже зимней тундры. Оказалось, это было её любимым занятием – сидеть боком на кресле, поджав ноги, и мечтательно таращиться в окошко, удостаивая меня редким вниманием лишь в тех случаях, когда ей требовалось принести что-нибудь пожевать или попить – сама она просто ленилась это делать, оправдываясь тем, что ранение мешает ей ходить. За рулем от неё не было никакого проку – водила она ужасно, поэтому после непродолжительных экспериментов, чуть не закончившихся в придорожных кустах, я махнул на неё рукой и предоставил её собственной совести. Из-за этого наше движение по дороге было не таким быстрым, как хотелось бы: несколько часов каждый день приходилось тратить на сон, причём, как только мы останавливались на привал, эгоистка Надя тут же оккупировала единственную нормальную кровать, предоставляя мне ютиться на полу.
Вот уже почти двое суток мы ползли по бесконечной дороге – и не дороге даже, а просто канаве зимника, пробитой в тяжелых сугробах грузовиками. Я радовался, что за всё время нам не встретилось ни одной живой души, ни единой машины – не представляю, как бы мы стали разъезжаться на этой чахлой колее, с трудом вмещающей в ширину даже наш небольшой вездеход. При всём желании я не смог бы отличить эти два пройденных дня друг от друга – так они были однообразны. С тех пор, как мы покинули последний человеческий форпост (это был покосившийся хутор с шашлычной и самодельной заправкой из сваленных во дворе бочек с топливом), окружающая местность не менялась совершенно: вокруг всё тянулась ровная, как стол, ледяная пустыня без единого намека на жизнь – кажется, совершенно невозможную в этих краях. Любопытно, чем эта безликая картина так привлекала мою спутницу?
Я уже думал, что мой вопрос, как и многие предыдущие, останется без ответа, но девушка вдруг обернулась и с некоторым интересом посмотрела на меня:
– А где ты это слышал?
– Ты сама сказала. До того, как вырубиться, когда тебя подстрелили.
– Не врешь? И вообще, это долгая история…
– Так мы вроде не торопимся никуда.
Она вновь надолго замолчала, словно раздумывая, стою ли я того, чтобы доверить мне тайну загадочного Северного сопротивления. Потом смилостивилась:
– Ну тогда слушай. Давным-давно, ещё до войны, появился в этих краях один человек, геолог. Звали его Иосиф Яковлевич Чмак. Не слышал? Эх ты… А Чмак этот, между прочим, в будущем стал известным философом и основоположником школы русского неолиберализма. Стыдно таких не знать. Ну ладно, это все было потом, в эмиграции, а тогда Иосиф Яковлевич был молодым начальником геологоразведочной партии. И влюбился он в прекрасную зырянскую принцессу Ульяну. Ну, то есть, это она по рождению была принцесса, а при большевизме так-то никаких принцев не стало, поэтому она работала обычной учетчицей шкурок на местной фактории. Так вот, втюрился он, значит, и пошел к её дяде, почетному оленеводу-ударнику Анастасию Антиповичу – просить руки племянницы, оставшейся на его попечении после того, как Ульяниного папашу раскулачили. Скупой и вредный дядюшка Анастасий отнёсся к романтическим порывам молодого геолога с пониманием, а потому заломил выкуп в сто оленьих голов и триста литров спирта. Иосиф Яковлевич подумал-подумал, сказал с горечью, что калым за невесту требовать – это не по-пролетарски, и отправился искать правды. Сначала он пришел к великому верхнему шаману Гурию и попросил его, как духовного авторитета, воздействовать на бессовестного дядю, чтобы тот закатал губу. Старец Гурий, большого жизненного опыта человек, попросил его подождать, выпил настойки из якутского лишайника, который он получал по культурному обмену от восточных коллег, и три часа провел в созерцании. После этого он сообщил Чмаку, что не в силах ему помочь: передовики животноводческого производства относятся к существам среднего мира, и, следовательно, находятся вне его зоны компетенции. Вот если бы абонентом был какой-нибудь там Изначальный Куль или Мать-Утка, то без проблем, договорился бы, а так извините. Иосиф Яковлевич расстроился, и пошел вверх по вертикали, то есть обратился к Первому секретарю. Тот выслушал, покивал сочувственно, но на просьбу прижучить Анастасия только развел руками: скотовод-передовик – персона всесоюзная, про него в газетах пишут, и клеймить его на районном партсобрании себе дороже. Но, сказал он, я этих мещанско-буржуазных замашек не одобряю, и вообще у меня этот олений стахановец в печенках сидит, а поэтому мы с тобой сейчас сядем и подпишем телеграмму самому товарищу Ягоде, о том, какие ненадёжные элементы у нас тут завелись, а уж там разберутся. И подписали, хотя Чмаку и не по душе это было. Но он тогда был юным идеалистом и верил в справедливость социалистического общества. Ну вот, товарищ Ягода получил телеграмму, но совершенно не понял, о каких головах, литрах и Ульянах идет речь. Черканул сверху товарищу заместителю наркома, чтобы тот разобрался, да и позабыл в следующую минуту. А заместитель наркома человек был южный, стремительный, и разобрался быстро и решительно. И присел наш геолог на двенадцать лет без права переписки…
Я выслушал эту бредовую сагу с национально-большевистским уклоном не моргнув глазом. Надя помолчала, подумала, и печально закончила:
– А прекрасная зырянка Ульяна вышла за Первого секретаря. Потому что для того – что сто оленей, что три бочки спирта – тьфу!
– Так, – сказал я. – Все это очень трогательно. А при чем здесь Северное сопротивление?
– Что?.. Да не, ни причем. Это я так, вспомнила что-то…
Она поглядела на мое вытянувшееся лицо и противно захихикала:
– Ну ты и дурила! Думал, я тебе вот так просто всё расскажу?..
Я только осуждающе вздохнул и махнул на дурочку рукой, не рассчитывая на продолжение разговора. Но ошибся: видимо, в голове её шёл некий таинственный процесс, потому что пять минут спустя девушка вновь уставилась на меня:
– Слушай, так ты уверен, что они нас не подслушивают?
– Ну да. Я же объяснял тебе – они могут быть на связи только в определенное время, и то недолго. А почему ты сейчас об этом спрашиваешь?
– Ну хорошо. Давай поговорим. Вот ты мне скажи: ты этого вашего солнцеликого любишь?
– Президента, что ли? А за что его любить?
– Ой ли? А что же ты на президентском броневичке по стране колесишь? – с комичной подозрительностью сощурилась Надя.
– Тоже объяснял. Это вынужденное сотрудничество.
– Ну допустим. А почему ты его не любишь, ты знаешь?
– Конечно. Потому что он узурпировал власть и отогнал всех от неё. Окуклился там наедине с собой и со своим прошлым, узаконив целью своего существования сохранение статус-кво. А нас всех поставил в такое положение… Знаешь, в теории игр есть такое состояние, называется равновесие Нэша, или говорят – плохое равновесие. Это когда все недовольны сложившимися правилами игры, но если один из игроков самостоятельно начинает эти расклады менять, то ему становится ещё хуже… Надо, чтобы правила все участники разом изменили, тогда общее положение станет намного лучше. Так вот и мы сейчас. Отдельно никто против власти не пойдет, сразу на днище окажешься, или что похуже. Надо, чтобы вся страна разом поднялась, только не будет этого никогда, пока он жив. Вот за эту всю безнадегу я его и не люблю!
– Теория игр… – передразнила Надя. – Мы тут не игрульками балуемся, вообще-то. Ты что, либераст?
– Сама ты либераст. А я за равенство и справедливость.
– Ого! Ты что, в натуре из тех идиотов, которые считают, что все рождаются равными? И мальчики, и девочки, и здоровые, и инвалиды, и бедные, и богатенькие?.. Все одинаковые? Ты ещё скажи, будто равенство и справедливость – это одно и то же…
– Конечно, – пожал я плечами. – Справедливость означает равенство усилий, которое прикладывает общество для удовлетворения потребностей каждого их своих членов.
– П-ф-ф!.. Сам придумал?
– Нет, – покачал я головой. – Это один философ придумал. Его, правда, потом почему-то записали в глашатаи русского национализма… как твоего Чмака.
– Вот именно.
Снова повисла пауза. Дорога стала совсем плохой, и машина двигалась тошнотворными рывками на снежных заносах.
– А вот теперь давай я скажу, почему его ненавижу, – с неожиданной яростью заговорила Надя. – Потому что он вертит на хую всю Россию. В прямом смысле. Хочет – в рот натягивает, с заглотом, а хочет – под хвост, понял?! Как меня те старые пидоры на заводе. И делает это постоянно, каждую минуту, вот прямо сейчас! Ты чувствуешь, как тебя имеют горячим президентским членом?..
Я промолчал, ошеломленный этой внезапной экспрессией. Девушка продолжала, всё более распаляясь:
– А я вот не люблю, когда меня хуем прямо из телевизора по губам шлепают! И по ушам! И поэтому наша цель, нашего Северного сопротивления, в которое я пришла еще сопливой шлюшкой – убить этого выродка, избавиться от него любой ценой! И ты давай выбирай – ты с нами, или дальше будешь петушком на подсосе у этих жирных властных клоунов! Только ты имей в виду, что если ты не с нами, тогда тебя я тоже прибью, ясно?!
– Ладно, ладно, не горячись, – примирительно сказал я. – Не надо меня прибивать, я хороший… А что за блок мы везем, ты знаешь? Раз ты сама его делала?
Надя бешено посмотрела на меня, но все же сочла нужным процедить в ответ:
– Точно не могу сказать. Вроде бы контроллер для чего-то слаботочного. Несложный.
– А что ты с ним сделала, пока он лежал на моем столе?
– Ничего я с ним не делала! Не успела! Я, дура, думала, что у меня ещё два дня, а тут ты нарисовался, как сорочье говно на голову. Пробралась к тебе, хотела сломать, но тут тебе, видите ли, в сортир приспичило! Не дрожи, всё в порядке с твоей железякой. Так что давай ее прямо здесь выкинем, пусть они там все без неё сдохнут…
– Нет, нельзя. Тогда я не доберусь до… ну, я тебе рассказывал, до кого.
– Слюнтяй. Дело на бабу променял. Эх, бы была у меня жопа здоровая, я бы тебе показала…
– Жопу?
– Браво. Апофеоз остроумия. Вполне на уровне твоего либерального интеллекта.
Я немного помолчал, не дождался продолжения и продолжил этот импровизированный допрос:
– А почему старые пидоры хотели тебя грохнуть?
– Почем я знаю?! Наверное, триппер из-за меня подхватили. Да шучу я, шучу! Видно пронюхали, что я чужая. А вообще, если хочешь знать, они в тебя целились, а я просто под раздачу попала.
– А меня-то за что?
– Понятия не имею. Может быть, тоже из-за триппера?
– Нет, они кричали «Надежда, сукина дочь, выходи». То есть тебя имели в виду.
– Я бы тебе сказала, кто тут из нас сукина дочь, и кого они имели, да только ты сам все видел и облизывался.
– Ну ты и дура. Ты хоть понимаешь, что до сих пор в опасности?
– А, плевать. Туда, значит, мне и дорога – не те завалили, так другие найдутся.
Я озадаченно хмыкнул, удивленный таким фатализмом.
– Ну уж нет, – заявил я. – Хватит нам стрельбы… Больше я этого не допущу.
Надя с интересом посмотрела на меня:
– Что, и с президентом поможешь разобраться?
– Посмотрим…
– Ну все с тобой ясно, слился, – с разочарованием протянула она. – Всё, я устала от тебя. Больше, надеюсь, у тебя вопросов нет?
– Есть один очень важный… – я смущенно ухмыльнулся. – Слушай, у нас с тобой было что-то той ночью или нет?
– Алкоголик, – с отвращением констатировала Надя. – Нализался и всё забыл. Так я тебе и сказала! Я девушка порядочная и свою личную жизнь с посторонними мужчинами не обсуждаю. Даже с такими смазливыми идиотиками, как ты. Сиди теперь и мучайся догадками.
И снова отвернулась. Чёрт бы ее побрал!
На этот раз молчание продлилось недолго. Радостным голосом, словно бы и не было никакого выяснения отношений, Надя закричала:
– Смотри, смотри! Дома, люди! Ура, наконец-то я смогу свалить от тебя и получить квалифицированную медицинскую помощь!..
Честно говоря, домов, и тем более людей пока не видно не было, но вдали действительно обозначились темные полоски с поднимающимся над ними струйками дыма. Судя по карте, это и был Сосногорск – то ли город, то ли деревня.
Оказалось, город, но какой! Зимник, постепенно расширяясь и превращаясь в подобие нормальной дороги, спускался в пологую чашу, раскинувшуюся посреди равнины. Вся эта широкая округлая долина была, от края до края, забита крохотными деревянными домиками, серыми, с мутными окнами и обязательным печным дымком над скошенными шиферными крышами. Их были сотни, этих бревенчатых хижин, и лишь в центре города их однообразие разбавляли пять или шесть приземистых хрущевок, обтянутых толстыми поясами сейсмической защиты. Улицы были пусты, несколько встретившихся нам прохожих (почему-то сплошь женщин, медленно передвигавших обутые в квадратные охотничьи лыжи ноги) взирали на наш экипаж с недоумением. Повсюду шастали кудлатые псы – и грязный снег, зажатый между заборами домов, был обильно усыпан их пометками. Я с изумлением взирал на это доисторическое селение: никак не укладывалось в голове, что оно существует сейчас, в двадцать первом веке, а не проглядывает сквозь тьму времен из глубин эпохи крепостного права.
– Да уж, – с сожалением сказала Надя, – выходить тут, пожалуй, преждевременно. Придется тащиться за тобой туда, где летают самолеты. Ну или хотя бы поезда. Ты это – не вздумай меня тут бросать, понял? Ты вообще имеешь представление, за каким хреном мы сюда приехали?
Я не знал и вежливо попросил её заткнуться. Надо было понять, что делать дальше. Из всех полученных в прошлый раз инструкций я помнил только то, что мне нужно попасть в какую-то войсковую часть. Значит, надо искать место гнездования солдатни.
Я остановил машину у очередного попавшегося нам местного обитателя – это была девочка-подросток в коричневом шерстяном платке, тащившая тяжеленный рюкзак на плечах, – и попытался выяснить у нее дорогу:
– Девушка, вы позволите подвезти ваш мешок? А взамен вы нам покажете, где тут военная часть…
Ничего не сказав в ответ, с испуганным проворством девчонка шмыгнула подальше от меня, через дорогу. Я растеряно посмотрел ей вслед.
– Ну ты и увалень, – прошипела Надя, – дай я с ней поговорю.
Она открыла дверь со своей стороны и слегка приспустилась на подножку.
– Эй, подруга, подожди. Меня Надя зовут, я из Костромы. А это Максим Анатольевич. Мы привезли почту для штаба, не можем найти дорогу. Не подскажешь?
– Нет, вы американские шпионы, – робко предположила девочка. – И мне надо вас сдать в комендатуру.
– Нифига себе. А как ты собираешься это сделать?
– Не знаю… Но вы, когда вас схватят, скажите, что я с вами о секретах не разговаривала, а сразу сказала вам сдаваться. Так положено.
– Кем положено?!
– Так учения же. По сценарию положено…
– А, поняла! Слышь, Максим, у нас в Мантурово тоже так раз-два в год бывало. Запустят каких-нибудь хорьков подставных, а их весь город ловит. Только ни разу никого не поймали, и каждый раз по этому поводу все начальство… Ну, хвост им накручивали. Нет, милая моя, мы, к сожалению, не шпионы. Так что продолжайте искать. Есть у тебя какой-нибудь документ? – обратилась она ко мне.
– Есть, – пробурчал я, доставая удостоверение. – Только в руки не давай…
– Вот, смотри, – протянула доказательство девочке Надя. – Теперь убедилась, что мы свои шпионы, а не американские?
– Ну-у… А вы мне что-нибудь дадите за то, что я вам дорогу покажу?
– Возможно. Максим, что у нас есть на мзду?
– Не знаю… Посмотри в ящиках, там печенье должно быть какое-нибудь, или шоколад…
– Пойдет тебе печенье с шоколадом? – заботливо спросила Надя девочку.
– Пойдет!
– Ну тогда забирайся сюда, мы тебя докинем до дома, а ты по пути нам всё расскажешь. Что у тебя там такое тяжелое навалено?
– Так-то картошка из сельпо… Вы как маленькие прямо, а тоже ещё шпионы!
По дороге девочка разговорилась. Зовут ее Мария, а в школе называют Маша-с-Уралмаша, потому что её отец и впрямь там работает вахтовиком. На улицах никого нет, потому что шпионов ищут – кто на шахтах, а кто и в дружинниках. Женщины на улицах – это те, кто с маленькими детьми или на больничном, ходят по магазинам, какие ещё открыты. Сама Маша тоже на больничном – вот, смотрите, справка есть на случай, если остановят! – только она уже почти выздоровела и как раз ходила в фельдшерский пункт, чтобы выписку получить, а по дороге увидела, что картошку привезли, пришлось остаться. Тут лучше клювом не щелкать – северный завоз, ближе к весне с продуктами плохо, а что есть, доставляют редкими грузовиками. Поэтому если видишь, что товары привезли, лучше сразу купить побольше, иначе семье жрать нечего будет. Цены к концу зимы совершенно фашистские, но, бывает, дадут в долг. А собак так много потому, что была тут раньше, лет пять назад, огроменная стройка, что-то страшное строили, целое поле в котлован превратили, а потом доверху бетоном залили, а потом взяли и всё взорвали, а собаки, которые охраняли, по городу разбежались и расплодились, да так, что отстреливать приходится. А у вас там, в Костроме, как с картошкой?
Надя принялась было рассказывать старый анекдот насчёт того, что в Костроме с картошкой хорошо, а без картошки – плохо, но выяснилось, что мы уже подъехали к Машиному домишке – такому же, как и все остальные: из выцветших синих досок, с разъезжающимся заборчиком вокруг крохотного огорода, и с гордо торчащей посреди голых кустов будкой туалета.
– Ну теперя вам близко совсем, – деловито стала прощаться девчонка, – вниз до околицы, там вторая улочка налево и снова вверх, и направо. И там проходная, а дальше вам покажут. Ну, покедова…
Она исчезла вместе со своим пузырем-рюкзаком – как корова языком слизнула, а я медленно повел машину вдоль домов, пытаясь не сбиться с предложенного маршрута. Околица – это что? Окраина? Ограда? Свернул на перекрестке, потом ещё раз, и остановился в нерешительности. Улицы были неотличимы одна от другой, дома тянулись нескончаемой чередой, а узкая дорога между ними не давала возможности развернуться. Теперь при всём желании я бы даже не смог даже вернуться назад.
– Чёрт, – выругался я вполголоса, – заблудились…
– Не заблудились, а заблудился! – сердито начала Надя, но, к счастью, закончить ей не дал вызов телефона. Скажите, как вовремя!
Я нажал на кнопку ответа и поднес динамик к уху.
– Пушков на проводе, – пропищала трубка, – здравия желаю. Долгонько добирались, товарищ подполковник.
– Без тебя знаю, – проворчал я. – То есть, без вас, господин майор. Командуйте, что делать, куда рулить…
– Рулить прямо и налево. Только сначала достаньте микронаушник – он в ящике перед пассажирским креслом, и засуньте-ка куда надо. А то нам тут лишние ушки ни к чему.
Я довольно грубо отпихнул Надины ноги, мешавшие мне пробраться к бардачку, порылся в нем, выудил маленькую розовую таблетку и вставил в ухо. Девушка следила за моими манипуляциями с демонстративным презрением.
– Секретничать собрались, ну и на здоровье, – протянула она. – Передай своим чекистам или кто у тебя там, что в я гробу их всех видала.
– Непременно передам, а пока помолчи, – одернул я её.
– Вы кончили? – поинтересовался Пушков у меня в ухе. – Давайте-ка не будем отвлекаться…
Следуя подсказкам, я быстро выбрался из лабиринта улочек и покатил по дорожке, выложенной из уже привычных аэродромных плит. Радовало, что она была вычищена от снега до самого бетона.
– За поворотом через триста метров шлагбаум, – прошелестел голос майора. – Часовым представьтесь по званию, и требуйте, чтобы вызвали дежурного офицера.
Шлагбаум – это было мягко сказано. По сравнению с неряшливым деревенским Сосногорском встретившая нас военная территория производила впечатление порядка, мощи и уверенности. Дорогу пересекали настоящие эшелонированные заграждения из колючей проволоки, словно сошедшие с фотографий первой мировой. Девственная демаркационная полоса перед ними была утыкана табличками с предупреждениями о наличествующих минах и злых собаках, а вглубь окружающих полей уходили ровные ряды сторожевых вышек, увенчанных фигурками солдат с пулеметами. Посреди всего этого милитаристского великолепия действительно спрятался узенький проход, перегороженный обманчиво декоративным полосатым шлагбаумом и окруженный людьми в форме. Его было непросто заметить на фоне огромной пушки, нагло доминирующей над стайкой противотанковых ежей и грозно уставившей свое непристойно зияющее дуло прямо мне в лицо. Заметив машину, солдаты нерешительно потоптались, выкинули окурки и нехотя задрали автоматы, а пулеметчики на вышках вразнобой закрутили стволами своих установок. Видимо, нам тут были не рады.
Я предусмотрительно сбросил скорость и остановился метрах в пятидесяти от въезда. Подождал – не начнется ли стрельба (всякое бывало, а бронированный корпус кабины обещал хоть какую-то защиту), но пока всё было тихо. Никто не сдвинулся с места, но и оружия не опустил. Тогда я нашарил сзади свою шапку-фуражку, накинул полувоенное пальто, открыл дверь и медленно спустился на землю. Стараясь не совершать резких движений и заранее держа документы наготове, чтобы не лезть лишний раз в карман, я, не торопясь, подошел к солдату, стоявшему ближе всего.
– Подполковник ФСБ Борщёв, – сообщил я ему. – Прошу пригласить дежурного офицера.
– По какому вопросу? – с трудом разлепил губы часовой, не представившись. Присмотревшись, я с удивлением заметил, что его пошатывает, а на бледном лице залегли тяжелые круги. Надо было что-то ответить, но наушник молчал, и поэтому я сдержанно произнес:
– По служебной необходимости.
Солдат не отреагировал, неподвижно глядя на меня. Глаза его постепенно смыкались, но, моргнув, он встряхнулся и снова уставился на меня. Вероятно, это надо было расценивать в том смысле, что столь краткий ответ его не устроил. Я вздохнул:
– Я из Москвы. У меня секретный груз и инструкция вызвать на месте дежурного офицера. Большего сообщить не могу.
– Кто это там у вас в машине? – внезапно заинтересовался часовой (кажется, это все-таки был сержант).
– Там женщина, она со мной. Тоже выполняет задание. Так я могу увидеть старшего, или мы до вечера на холоде будем торчать?
– Женщина?.. – протянул сержант. – Женщина – это хорошо, женщин приказано пускать. Эй, там! Рядовой Шлёпа! – вяло заорал он себе за спину, – свяжись со штабом, скажи, тут гости пожаловали, пусть едут! А вы, – теперь он снова обращался ко мне, – стойте здесь. Надо осмотреть транспорт.
Он взял помощников, и они стали копаться в машине, под машиной, и даже сверху машины. Удивительно, как быстро они забыли про меня – теперь в меня никто не целился, пулемётчики на вышках равнодушно отвернулись в другую сторону, а солдаты у шлагбаума расслабились и снова закурили. Я немного переживал за Надю – как бы не ляпнула лишнего, но она, кажется, держалась молодцом – я заметил сквозь лобовое стекло, как она уже заливисто смеется, болтая с одним из солдатиков, совершенно сомлевшим от неожиданного знакомства.
Осмотр затягивался, я начинал мерзнуть и от скуки направился к будке охранников. Близко меня не подпустили: помахали дулом перед носом, но, стоило сделать шаг назад, потеряли всякий интерес. На будке висели занятные плакаты. Помимо обычных картинок с уставными позами, были там и вовсе загадочные:
«Один гудок – в укрытие;
Два гудка – самостоятельная эвакуация;
Три гудка – лечь на землю, лицо вниз, голову закрыть руками».
И вот еще:
«Во время эксперимента смотреть в сторону полигона КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!!!»
Наконец раздалось жужжание мотора, взметнулась редкая снежная пыль, и у шлагбаума лихо притормозил зеленый уазик, привезший недоброго свиноподобного офицера. Небрежно кивнув часовым, он, переваливаясь, прошел за забор и приблизился ко мне.
– Я подполковник Хрущёв, второе управление, – нехотя процедил он.
– А я подполковник Борщёв, и у меня к вам поручение, – невольно хихикнул я, вновь протягивая руку с зажатым удостоверением.
– Прекращайте декламацию, – неожиданно включился Пушков, сидящий у меня в ухе. – Слушайте внимательно и повторяйте дословно. Скажите ему: “Тридцать три кандидата в думу баллотировались, баллотировались, да и довыбалотировались…”
Он что, смерти моей хочет? – ужаснулся я, будучи уверенным, что не пройду это логопедическое испытание. Но Пушков тут же испуганно зашептал:
– Нет, нет, стойте, молчите! Это я не с той бумажки прочитал, виноват. Вот правильный пароль: «Над всем Ямалом голубое небо». Ну, говорите же!
– Над всем Ямалом голубое небо, – послушно повторил я, чувствуя себя слабоумным. Однако эти слова, как ни странно, действительно возымели действие на офицера. Услышав их, он заметно смягчился.
– А, всё с вами ясно. Предупрежден о вашем прибытии, – кивнул подполковник. – Ну, тогда садитесь в мою машину. На чужом транспорте в зону нельзя.
– Со мной ещё один человек – наша сотрудница, – предупредил я.
– Ну, баба делу не помеха, верно? – ухмыльнулся Хрущёв. – Берите вашу… сотрудницу, не выкидывать же её на мороз.
Я не без труда извлек из вездехода капризничающую Надю и чемодан с осточертевшим блоком и перетащил их в подполковничий уазик. Внутри, за устрашающей полосой ограждений, оказалось на удивление тихо и пусто. Никто не маршировал на плацу под бодрые песни про Катюшу и крейсер «Варяг», не крутились космические локаторы, не вздымались из секретных шахт смертоносные ракеты. Вокруг было всё то же голое поле, и единственная странность была в том, что за забором вовсе не было снега: вокруг, куда хватало глаз, расстилалось ровное море подмерзшей бурой грязи. По ней тут и там были разбросаны широкие и низкие, выступающие всего на несколько метров вверх, трапециевидные курганы. Присмотревшись, я понял, что это какие-то строения, лишь слегка приподнимающие скошенную крышу над поверхностью земли, и оттого совершенно неразличимые. Впрочем, всё это к делу, очевидно, не относилось: путь наш лежал вглубь этой обширной территории.
Наш провожатый вёл молча, не отвлекаясь на разговоры с посторонними. Я тоже молчал, и только Надя издавала демонстративные страдальческие вздохи, жалуясь то ли на боль в простреленной ляжке, то ли на скуку. Так прошло минут десять или пятнадцать, как вдруг грязный ландшафт за окном огласился низким, на грани инфразвука, совершенно потусторонним звуком. У меня заложило уши, Надя испуганно затихла, а лицо подполковника мгновенно побелело. Он ударил по тормозам так резко, что машина запрыгала и чуть не опрокинулась. «Ложи-и-и-ись!!!» – заорал он изо всех сил и зайцем выскочил наружу. Мы рванулись за ним, но уже было поздно: все органы чувств оглушило ослепительным грохотом, и я почувствовал, что земля под ногами со страшной, неудержимой мощью движется вверх, словно я разгонялся в скоростном лифте, – а миг спустя с той же неумолимой силой проваливается вниз. Все втроем мы повалились в грязь, которая мгновенно растаяла и налилась лужами. Наступила тишина.
– Чёрт бы вас побрал, – плачущим тоном заявил толстый Хрущёв, с трудом поднимаясь на ноги и пытаясь оттереть ладонями землю с колен. – Как же вы, блядь, невовремя…
– Что это было? – спросил я, тоже вставая и ковыряясь мизинцем в ухе.
– А это вам знать не положено! – злобно ответил подполковник. – Быстро ступайте в машину, пока опять не началось.
Я двинулся было к автомобилю, чудом устоявшему на колесах, но был остановлен возмущенными воплями: Надя, ползая в грязи, требовала, чтобы я вернулся за ней и подал руку. Вздохнув, я подчинился. Хрущёв, скривившись, как от зубной боли, наблюдал за моей галантностью. Губы его шевелились от беззвучной ругани.
Остаток путешествия прошел без приключений. Вскоре мы оказались в скромном военном городке самого обычного вида: низкие казармы, столовая, офицерский клуб, всё по линейке, а снег, который снова появился, приведен к уставной кубической форме. Мы объехали жилую часть, не заезжая внутрь, и оказались на задворках – судя по всему, рядом с какими-то складами и мастерскими. Тут уазик остановился рядом с огромной кучей снега. Подполковник, кряхтя, выкарабкался из машины и нетерпеливо помахал мне рукой.
– Вы как, надолго к нам? – угрюмо спросил он. – Обедать, отдыхать будете, или сразу технику получать?
«Не задерживайтесь», – прошелестел воскресший Пушков.
– Лучше сразу, – сказал я. – Времени мало.
– Ну и слава богу. Вот ваш танк, – он указал на возвышающийся сугроб. – Специально ваши товарищи сказали не чистить, чтобы глаза не мозолил.
– А где дверь-то? – поинтересовался я, идя вдоль длинной – шагов в сорок – белой стены.
– Да тут, – Хрущёв взял воткнутую неподалеку лопату и с силой ударил по снегу где-то вверху – тот отозвался металлическим звоном. В несколько ленивых движений раскидав белую массу, он предъявил мне лестницу. – Вы сами-то знаете, как с этой штукой управляться? Нам же ничего не сказали, просто приказали – пусть тут стоит, и всё.
– Разберусь…
– Ну так давайте, действуйте, а то мне обедать пора.
Я позвал Надю и предложил ей выметаться из уазика. Забравшись по лесенке и кое-как разбросав снег, я обнаружил тяжелого вида люк. Потянул за ручку и оказался в кабине – очень похожей на ту, что была в предыдущем вездеходе, с тем лишь отличием, что минимализм интерьера подчеркивался отсутствием руля. Вместо него торчало две пары рычагов, как на допотопном советском экскаваторе, которым мне довелось управлять на шабашке во времена студенческих стройотрядов. Надя с шумом и пыхтением взбиралась по лестнице вслед за мной. Я протянул ей руку, чтобы помочь, но она отпихнула меня и, не переставая сердито пыхтеть, забралась в проем. Очутившись в кабине, она только неприязненно сморщила нос и принялась дуть на замерзшие пальцы.
Снова вклинился Пушков:
– Это ваше новое транспортное средство. Дальше вообще никакой дороги нет, а этой машине все равно – снег, лес камни, болото… да хоть река. Она еще и амфибия в придачу. Не буду вас мучать техническими подробностями – мне кажется, вы от них уже утомились, скажу только, что это как состав из двух вагонов, только не на рельсах, а на гусеницах. На передней платформе рубка и двигатель – вы туда не лезьте, всё равно ничего не поймете, а на сочлененной второй – жилой модуль, там отдыхайте. Горючего хватит хоть до Охотского моря. Ну, заводите же…
Разобравшись, что к чему, я нажал на кнопку стартера и воздух вокруг стал заполняться нарастающим свистящим ревом разгоняющегося двигателя, звучавшим так, словно рядом собирался взлетать самолет.
– Ну, чего ждёшь-то, поехали? – нетерпеливо спросила Надя. Она высунулась в открытую дверь, чтобы помахать на прощание пухлому Хрущёву. Тот слонялся внизу, разговаривая с кем-то по телефону. Брови его были изумленно задраны вверх, и это не сулило ничего хорошего.