000
ОтложитьЧитал
И вздыбятся воды под мощью Осте,
И поднимется из глубин Спящий.
Бездонно чрево его, как и велика злость.
Восстрашись, Ноэль!
Глава I. Спящий
Спустя 30 лет после событий в Йефасе.
Ноэльское графство, 2150 год по общему летоисчислению, весна.
Весеннее солнце склонилось к горизонту, и с моря в сторону особняка Лилле Адан подул сильный ветер. Ветви сосен и кустарники голубого олеандра заколыхались на ветру. Где-то вдалеке протяжно закричала пустельга. Крик стал ближе, затих, и через мгновение на выглянувшую из-под сосновых корней мышь спикировала охристая птица с черными полосками.
В синих глаза мужчины скользнуло любопытство, и он ненадолго отвлекся от разговора со своим собеседником, прищурился, любуясь застывшей в трепетном и зрелищном полете хищницей. Пустельга Ноэля затормозила лишь у самой земли, выставила вперед когти и уже с грызуном устремилась вверх и к далеким ветвям, чтобы поужинать.
– Господин ло Ксоуль, ваше предложение весьма интересно, но я вынужден в очередной раз отказать, – наконец, произнес Юлиан.
После этих слов последовал шумный выдох, а лицо седого гостя подернулось от негодования, которое тот попытался тщательно скрыть.
– Я вас понимаю, господин Лилле Адан, ведь ваш Цветочный дом уже более двух веков занимается банковской деятельностью. Однако…
– Однако что, господин ло Ксоуль?
– Хм. В последние годы на юге, в Айрекке и Дюльмелии, пошли по очень рациональному пути и позволили заниматься частной банковской деятельностью. Знаете об этом?
– Да, я слышал.
– Собственно, хочу заметить, что поток монет в казну благодаря полученным от этого дела налогам заметно увеличился.
– Господин ло Ксоуль, – улыбнулся Юлиан. – Мы обязательно подумаем о вашем предложении по поводу снятия ограничений на прием сбережений и выдачу займов населению…
Мохнатые брови Авгусса ло Ксоуля в очередной раз сошлись на переносице, а руки скрылись под накидкой серого цвета, расшитой олеандрами, теребя пальцами друг друга от нервов.
– Но у нас свой собственный опыт, который весьма успешен, – продолжил граф. – Цветочный дом известен на всем Севере и во многих землях Юга.
– Да, спору нет…
– И он – символ и олицетворение безопасности и надежности, так что система останется пока неизменной.
– Но мир меняется и нужно уметь подстраиваться под него, господин Лилле Адан. Ваша матушка – приверженица старых порядков, однако в вас я вижу того, кто готов не стоять на месте, держась за постылые образы, а идти в ногу со временем. Снятие ограничений лишь увеличит приток золота в ваши карманы.
– Увы, господин ло Ксоуль. Прошу передать другим членам купеческой гильдии, что мы отказываем в вашей просьбе.
Снова тяжкий вздох. Купец Авгусс ло Ксоуль, который уже не первый год вместе с представителями гильдии желал вложиться в собственный частный банк, развел руками и, сжав тонкие старые губы, тоскливо посмотрел через заросли олеандров на тучи.
– Ну что же, я пытался. Быть может, вы передумаете, когда это веяние коснется и Детхая, – по губам мужчины скользнула печальная улыбка из-за упущенной прибыли. – Я премного благодарен, что уделили мне время, Ваше сиятельство.
– Всегда пожалуйста. Чувствуете, бриз сменился на фелсский ветер?
– Да-да. Погода у нас – дитя капризное. Вы правы, нужно поспешить в Луциос, пока Фелл не обрушился проливнем. Да и я отвлек вас от дел своим неожиданным визитом.
– Ничего страшного. Хорошей и светлой вам дороги, – Юлиан кивнул головой, отчего прядь с серебристой трубочкой упала на глаза. Мужчина элегантно поправил ее привычным жестом и громко позвал. – Кьенс!
От небольшой постройки отделился очень худой слуга в шароварах и рубахе. Вежливо поклонившись, Кьенс поприветствовал гостя и отведенной в сторону рукой намекнул ему, что готов сопроводить до выхода. Глаза господина ло Ксоуля со скрытым недовольством взглянули на графа.
– Да осветит солнце ваш путь, – произнес Авгусс и, отвесив небольшой поклон, прошел мимо Кьенса, не замечая слуги.
Юлиан проводил взглядом купца. Когда тот исчез за особняком, то граф направился по выложенной камнем тропинке к морю. Предупреждающий раскат грома, справа. Юлиан заторопился и спешно спустился с холма, поросшего соснами, можжевельником и россыпью голубых олеандров.
Безобразно черная туча сползала с гор по правую руку от особняка, обещая вот-вот разразиться ливнем – а ведь с час назад на небе не было ни облака. Впрочем, столь быстрая переменчивость погоды была обычным делом для Ноэльского графства, поэтому ноэльцы дождя не боялись – привыкли.
У металлической калитки с узором из цветов стоял стражник с алебардой. Его спина согнулась в поклоне, и он отворил дверь перед Юлианом, а тот поблагодарил безмолвного воина и направился по ковру из хвои к каменистому бережку. Берег притаился за рощицей лорнейских сосен и громоздкими валунами. Прохладный ветер играл со смоляными волосами, украшенными трубочками, а половинчатые рукава рубахи графа трепались из стороны в сторону.
Меж тем, Юлиан вгляделся в посеревшие воды бухты Нериум. Он уже хотел было позвать кельпи: свою любимую Вериатель, по которой жутко соскучился, и безобразницу-дочь Мафейю, – но тут в небе громыхнуло. Туча извергла из себя ливень. Вздохнув от того, что не успел встретиться с Вериателью до дождя, Юлиан вдруг заметил движение. Из-за дальнего высокого камня, притопленного в воде, показалась рука: с острыми когтями, бледными пальцами, между которыми просвечивали тоненькие перепонки – но, в общем-то, похожая на человеческую, разве что укрытая чешуей. Настороженные желтые глаза поглядывали на стоящего на берегу графа.
Юлиан махнул рукой, и что-то заскользило в бурной воде к берегу. Вместе с набежавшей высокой волной на каменистый пляж выползло создание, похожее на змею, однако с торсом человека.
Нижняя часть его была полностью змеиной, покрытой черной блестящей чешуей с белесыми полосами, а вот верх был чешуйчатым лишь отчасти – под обхватившими плечи и спину темными пластинами просвечивала белая кожа. Лицо, живот и шея были свободны от чешуи и казались совсем человеческими. Даже оттопыренные уши с жабрами после того, как существо выползло на берег, прижались к голове и стали походить на людские. Чуть пригнувшись и касаясь длинными пальцами камней, наг грациозно полз по берегу, пока, наконец, не распрямился.
– Здраш-штвуй, благословленный водой, – сказал чуть шипяще наг, и на миг показался его раздвоенный язык.
– Здравствуй, Нюй Кха, – произнес Юлиан.
– Я ждал тебя…
Ливень стих также резко, как и начался, и выглянувшее солнце заиграло на сверкающей от капель воды чешуе. Юлиан перевел взгляд снова на море, которое, как по волшебству, успокоилось и стало менять цвет от серого к ярко-голубому. Там, за далекими камнями, прятались и другие наги, их было много – порядка двадцати-тридцати особей. Некоторые были очень юны.
– Вас очень много. Что случилось, Нюй Кха?
– Спящий на дне… Я хочу предупредить тебя, благословленный водой.
– Он проснулся?
– Прош-шипается… После зимы он перевернулся несколько раз во сне. А пару дней назад из его глотки донесся рык. Он очень голоден и пришла пора кормиться…
– Но ведь прошло лишь четырнадцать лет, а не пятнадцать, Нюй Кха.
Нюй Кха не подсчитывал проведенные в море годы, поэтому то, что Спящий проснулся на год раньше положенного, его совсем не смутило. Даже наоборот, он посмотрел на Юлиана с легким осуждением.
– Но он прош-шипается… Мы не ошибаемся… Может быть он мало поел в прошлое пробуждение…
– Вы покидаете море?
– Да… – снова прошипел Нюй Кха. – Мы поднимемся по реке к темным горам. Там переползем в Большое озеро и будем жить до зимы. Пока Спящий не вернется в Мертвый Желоб…
– Когда и где вы достигнете перехода по земле?
Наг задумался. Кончик его черного чешуйчатого хвоста задрожал, а уши вновь оттопырились, обнажая жабры. Убрав мокрую прядь черных волос с лица, Нюй Кха посмотрел на Юлиана.
– Три… или четыре ночи, – змей еще раз вскинул к небу глаза, чтобы не ошибиться. Он плохо умел считать. – Мы покинем реку там, где выш-шокие и стройные деревья сменяются темными и низкими, а острая гора прячет за собой круглые горы поменьше.
– Хорошо, Нюй Кха, я тебя понял. Я буду там и помогу сопроводить вас от реки Луцци до озера Иво, чтобы переход произошел без неприятностей. Я благодарен тебе за то, что ты предупредил меня о Спящем.
– Ты благословлен духами воды, которых мы чтим также, как и Спящего. Поэтому мы уважаем и тебя, – приложил руку к животу в почтительном жесте наг и обполз Юлиана по кругу. – Ш-шпящий проснется со дня на день…
– Вы не пытались с ним договориться?
Наг, как показалось Юлиану, смутился, едва побледнел и медленно качнул головой. Это демоническое дитя Двух Миров, потомок змей и людей, потер подбородок чешуйчатыми пальцами и грустно сказал.
– Если духи воды могут пощадить при вш-штрече, то Спящий не щадит никого. Его желудок подобен бездне, и он безжалостно сжирает все, что попадается на пути.
Граф Лилле Адан протянул руку Нюй Кха и тот, подумав, неуверенно подал в ответ свою, с тонкими и длинными когтистыми пальцами. Желтые глаза подернулись на мгновение мигательной перепонкой и затем снова приняли обычный вид.
– До встречи, благословленный водой, – прошипел Нюй Кха и, поглядывая с интересом на свою руку, стал возвращаться в море, покачиваясь при ползках.
У самой кромки берега, когда его хвост уже погрузился в воду, наг оглянулся, и по бескровному лицу скользнула слабая улыбка, обнажившая острые передние зубы и раздвоенный тонкий язык.
В конечном итоге, Нюй Кха скрылся в уже спокойных водах бухты Нериум вместе со всей своей многочисленной родней. Юлиан еще долго смотрел на блеск голубой глади, на ясное небо, уже без единого намека на тучу, на горы по правую руку, и на далекую верфь, которая примостилась у входа в бухту, около маяка, слева от особняка Лилле Адан.
Вздохнув и повертев руками туда-сюда, чтобы освободить тело от липкой промокшей одежды, обеспокоенный Юлиан повернулся и пошел к темно-серой каменной стене, а там через кованую калитку к особняку, по аллее.
Тропинка виляла среди высоких кустов голубого Олеандра, вдоль темных скамеек, устроившихся под сенью сосен, между одноэтажными пристройками, вверх по холму к дому. В три этажа, из такого же темно-серого, почти черного, камня, как и стена вокруг владений семьи Лилле Адан, особняк благодаря высоким прямоугольным окнам казался очень уютным и светлым. Дикий плющ оплел решетки и касался крыши, из которой торчали каминные дымоходы.
Из-за угла дома показался Кьенс и покорно глянул на графа, не надобно ли тому чего-нибудь.
– Кьенс, попроси конюхов подготовить лошадь.
– Сколько сопровождающих, тео Юлиан?
– Нисколько.
– Как скажете…
Построенный в изогнутой форме дом окружали лорнейские сосны с пышной кроной. Насквозь промокший Юлиан подошел к двери, и ее распахнул безликий страж в серых шароварах, белой рубахе, подпоясанный голубым кушаком. Привычно поблагодарив, граф по половику с бежево-бирюзовым орнаментом побрел по узкому коридору к лестнице, ведущей наверх, чтобы переодеться.
– Юлиан…
До ушей вампира донесся тихий голос и, улыбнувшись, Юлиан убрал уже занесенную над ступенькой ногу и прошел через зал, попав в другой, поменьше.
Там, в креслах перед камином, сидели Мариэльд де Лилле Адан и невысокий мужчина с проседью на висках. Оба они откинулись на спинки кресел и с некоторой леностью неторопливо общались. На плечах мужчины возлежала красная бархатная пелерина, соединенная на груди тремя золотистыми цепочками, а под накидкой было простое мышиное платье с кожаным ремнем.
И стоячий воротник, и манжеты украшали одинаковые золотые пуговицы, чуть потертые и тусклые. Не смотря на всю простоту одеяния, было что-то в мужчине настолько величавое, что рядом с Мариэльд де Лилле Адан он казался пусть и не равным, но близким. И даже болезненность бледного лица, не тронутого Ноэльским загаром, и темные круги под впалыми глазами не преуменьшали представительности, а, наоборот, добавляли.
– Да, матушка… – произнес Юлиан.
– Чем вызвана торопливость твоей походки, сын мой? Неужели Авгусс ло Ксоуль убедил тебя помочь ему преувеличить свое состояние? – по губам женщины скользнула саркастическая улыбка.
– Нет. Конечно же я отказал, матушка. Изменение действующей системы никак не отразится на обычных жителях. Лишь перераспределит золото между нашими карманами и карманами купцов.
– Так в чем же дело?
– Наги сообщили, что Спящий вот-вот проснется.
Темно-серые, но удивительно живые глаза мужчины загорелись любопытством, и он захлопнул книгу по алхимии, которую держал очень тонкими и узловатыми пальцами, украшенными лишь одним золотым кольцом.
– Ты отправишься в порт, Юлиан?
– Да, в Луциос. Как только подготовлю необходимые бумаги, – граф нетерпеливо покрутил кольцо-печатку на пальце.
– Понятно. Значит снова ждать толпу негодующих глупцов у ворот особняка, – Мариэльд склонила седую голову набок и обратилась уже к сидящему рядом собеседнику. – Вицеллий, ты хотел прогуляться вдоль моря.
– Да, моя госпожа. Я буду рад, если вы составите мне компанию. Раз уж Юлиан сегодня занят… – на секунду Вицеллий с укором взглянул на графа.
– Я в вашем распоряжении завтра, учитель.
По лестнице, украшенной ковровой дорожкой, вверх, на второй этаж, и там граф Лилле Адан распахнул светлую створку двери из лорнейской сосны и вошел внутрь кабинета.
Юлиан жил в Ноэле уже три десятилетия, но каждый раз, когда он открывал дверь кабинета, ему казалось, что за столом из орехового дерева он увидит графа Тастемара. В своем любимом котарди, который всегда был одного кроя и отличался лишь цветом. И каждый раз Юлин вздрагивал от одной этой мысли, хотя откуда эта мысль появилась – не мог взять в толк, потому что кабинет в доме Старейшин в Ноэле был полной противоположностью Бордового Кабинета в Брасо-Дэнто. Огромные прямоугольные окна, завешанные мягкими шторами василькового цвета; покрытые светлыми коврами полы; обилие цветов в горшках и картины с морскими пейзажами.
И вот, привычно вспомнив события тридцатилетней давности, Юлиан нахмурил брови, энергичным шагом подошел к столу и, не садясь в кресло, стал оформлять документы. Длинными пальцами с большим сапфировым перстнем он достал другое кольцо из глубины нижнего ящика, из бархатного мешочка, и поставил гербовую печать на бумагу.
Затем вспомнил об одежде, что уже успела подсохнуть, навел порядок на столе, за которым привык работать по утрам, и снова вернулся в коридор. Оттуда по лестнице еще выше, на третий этаж. На самом верхнем ярусе располагались спальни личной прислуги, гостевые комнаты для особых гостей и покои Лилле Адан. Пройдя длинный светлый коридор, в котором по правую руку были высокие окна, а по левую – двери, Юлиан зашел в самую дальнюю спальню.
В мягком кресле цвета бурного моря сидела, подтянув колени к подбородку, сероглазая женщина с темными волосами, собранными из маленьких косичек в одну большую. Прищурив один глаз и высунув язык, она пыталась попасть ниткой в иглу, а меж колен зажимала мужскую рубаху. При виде Юлиана служанка подскочила, рассеянно улыбнулась и убрала так и не вдетую иглу с ниткой на низкий столик.
– Тео Юлиан, что с вами случилось? – удивленно спросила айорка, видя обеспокоенный вид графа.
– Ох, ночью расскажу, Фийя. Сейчас нет времени. Будь добра, дай костюм для города.
– Конечно, конечно…
Айорка, на вид лет двадцати пяти, еще стройненькая и худенькая, подбежала к огромному шкафу и стала доставать оттуда подготовленные вещи.
Юлиан стащил с себя мокрую одежду и под пристальным взглядом чуть раскрасневшейся Фийи быстро переоделся. Надел чулки, скрепив их на ноге ремешками крест-накрест, затем – серые шаровары по икры длиной, в штаны заправил васильковую рубаху. Поверх накинул жилет, украшенный голубыми олеандрами. После повязал кушак и обулся, бросил беглый взгляд в зеркало и подбежал к столу у окна.
Он достал поясную суму, уложил туда бумаги и после того, как Фийя поправила ему серебристые украшения в волосах, поцеловал женщину и буквально вылетел из комнаты. Там, на улице, его уже ждал оседланный конь, нетерпеливо бьющий копытом о землю. Ловко вскочив на жеребца, Юлиан послал его рысью к распахнутым кованым воротам и помчался по ровной дороге к Луциосу. В воздух взметнулась прибитая феллским ливнем пыль.
Юлиан растворился в роще ягодного тиса, которая прятала особняк Лилле Адан от любопытного взора путников с тракта Аше’Алъе. Тис облюбовал ноэльские склоны, и именно с этого негниющего хвойного дерева, причем, весьма ядовитого, строились торговые корабли в верфи около мыса Голубого Когтя.
– Тарантоша, скоро закат. Нам нужно быстрее попасть в порт.
Жилистый и тонкий гнедой конь, отдаленно напоминавший Юлиану своим норовом и вредностью того дикого мясистого жеребца сэра Рэя, фыркнул и ускорился. Вынырнув из объятий тисовой рощи, граф оказался на очень широком тракте – тот вел к спрятанному в бухте Луциосу, главной морской артерии Ноэльского графства.
Живописная бухта была изогнута и незаметна со стороны моря, лишь высокий маяк на мысе Голубого Когтя указывал на вход. Однако, портовый Луциос был настолько известен и на Юге, и на Севере, что многие капитаны находили фарватер Нериумовской бухты практическую вслепую, благодаря соседству с Лилейским островом, который служил своего рода ориентиром.
На большаке же, пока Юлиан направлялся в порт, царило привычное оживление. Груженные товарами и бочками повозки волочились по направлению к Луциосу и от него. Дорога лежала меж виноградных плантаций и, если бы Юлиан развернулся и поехал не на юго-запад, а на северо-восток, то прибыл бы в винную столицу всего Севера, в город Аше’Элъя. Там делали самое дорогое и изысканное на севере вино, Королевское Розовое – украшение воистину королевского стола.
А если же и от этого винодельческого города свернуть на юг, то там через два дня пути впереди вырастут высокие стены из темного камня – Лорнейские врата. Из Лорнейских врат выходило шесть дорог, ведущих в любое место Ноэля, будь то Гаиврарский перевал либо тропа в Альбаос. Именно поэтому Лорнея приблизительно шесть веков назад получила добавочное имя – Врата, Лорнейские врата. Некоторые же называли этот город более простым именем, популярным среди населения – городом Шести дорог.
Юлиан, поглаживая холку Тарантона, смотрел то влево – на раскинувшиеся и оцелованные солнцем виноградные плантации, то вправо – на светлые воды бухты Нериум. Вдоль тракта россыпью вырастали деревушки, жители которых с утра до ночи были заняты на полях. Морской бриз играл с короткими волосами Юлиана и светло-васильковым плащом, украшенным вышивкой и скрепленным на плече серебряной фибулой в виде олеандра. Конь шел легкой рысью, стуча копытами по тропе.
Где-то впереди, между тянущейся встречной вереницей подвод, граф Лилле Адан разглядел знакомое лицо: с крючковатым носом и мохнатыми бровями, которые заканчивались уже у волос. Кажется, что ленно развалившийся на облучке возничий тоже был обласкан бризом и даже прикрыл глаза, смакуя состояние от этого прекрасного вечера. Наконец, он открыл их, и мужчина, по-ноэльски сухой, худой и гладко выбритый, увидел Юлиана. Когда конь поравнялся с повозкой, то пожилой возничий даже привстал с сиденья.
– Тео Юлиан! Да осветит солнце ваш путь! Вы в Луциос?
– Да, Мильер. В городе никаких страшных новостей не слышал?
– Нет, все спокойно вроде, тео… – озадаченно ответил слуга и почесал свою плешивую макушку. – Да, тихо и мирно…
– Хорошо, Мильер. Поторопись, скоро стемнеет.
– Конечно, тео Юлиан. Спасибо за заботу.
С этими словами слуга кинул взгляд назад, на скрученные и бережно сложенные в повозке дорогие ткани, прибывшие этим же днем из Виарке, южного города, а затем снова посмотрел вперед. И чуть подстегнул мулов.
***
Стены Луциоса вырастали и, в конце концов, Юлиан въехал в стрельчатую арку ворот. Здесь гравийная дорога расширялась, обрастала брусчаткой и разветвлялась на множество улочек. Те растекались по городу, подобно реке. А главным рукавом дорога шла к порту и проходила мимо рынка, между расположившихся по бокам лавок, кузниц, таверн и доходных домов. Именно от порта и к порту тянулись бесконечные вереницы повозок, всадников и деловитых людей с договорами в сумах, перекинутых через плечо.
В выставленных на подоконники домов горшках красовались миниатюрные голубые олеандры вперемешку с нежными орхидеями и зимнестойкими кактусами – опунцией, что радовала глаз своим пестрым розовым или желтым цветом.
Стройные каменные дома облицовывали со второго этажа светлым деревом, а входы украшали ленточками, от белого до голубых цветов. Если же в арке двери висела красная лента, то это означало, что в доме царил траур – красный, по мнению Ноэльцев, был цветом скорби и печали. Он сопутствовал самой смерти, и жители южных земель Альбаоса связывали все его оттенки всегда с кровью и страданием.
Люди, чистые и ухоженные, шумно общались меж собой. У лотков очень живо обсуждали цены товара в сеттах, даренах, треволах и иадах. Звенели серебряники и бронзовички из всех уголков Сангомара. По улочкам гулял морской ветер, залетающий под светлые одежды жителей и играющий в каштановых и серых шевелюрах. Посреди этого потока жизни почти на голову над всеми высился Юлиан.
Многие жители Луциоса, завидев высокого мужчину, сразу же узнавали в его лице и костюме графа Лилле Адана. Тогда они почтительно расступались, пропуская того, чья семья обладает всем Ноэлем. Как шутили в народе – “Проще сказать, что не принадлежит в Ноэле семье Лилле Адан”.
В отличие от северян, народа темного и необразованного, ноэльцы знали про существование вампиров. Поэтому все прекрасно понимали, кто такие Лилле Аданы, хотя и не осознавали, отчего Мариэльд живет так непозволительно долго. Уже обычным делом было отправление в графский особняк из тюрем приговоренных к смерти людей, где те бесследно пропадали. Привыкли ноэльцы и к странным городским соседям, которые не имели в доме ни крошки хлеба, зато время от времени посещали тюрьмы. Воспринимали это горожане сдержанно, чуть стиснув зубы, но терпели. Терпели не так спокойно, как южане, которые и бровью не вели при виде клыков, но и не так бурно, как северяне – никто не хватался за вилы и ножи.
И хотя ноэльские вампиры спокойно приобретали смертников из тюрем, они все-таки не выпячивали свое происхождение и предпочитали с улыбкой отмалчиваться при общении с каким-нибудь матросом с северного корабля. “Да байки это все. Ну какие вампиры, о чем Вы…” – шептали они и качали головой, усмехаясь при виде подуспокоившегося человека с севера. Впрочем, моряки редко покидали Портовый город и бродили, в основном, между складами, борделями да харчевнями, так что искренне верили, что байки про кровососов – это всего лишь байки. Иной матрос и мог увидеть во рту случайного собеседника клыки, побелеть и потом рассказывать на своем Дальнем Севере, что видел вампира, живого, демоническую тварь! Да вот только родня и друзья обменивались друг с другом понимающими улыбками, переглядывались меж собой, как бы говоря “Эка морячок шутки шутит… Посреди города, да вампир… Видано ли дело”.
Вампиров в Ноэле было немного, так что случаев с убийствами людей возникало и того меньше. В общем-то, вампиры пока не доставляли особых хлопот, а Мариэльд де Лилле Адан так и вовсе все очень уважали. Она являлась для ноэльцев покровительницей и небожителем одновременно и постоянно жертвовала приличные суммы на развитие науки, целительства и торговли. Сухопарая женщина с белыми волосами правила южными землями Альбаоса более тысячи лет, а ее имя стало нарицательным, и среди ноэльцев символизировало порядок и надежность.
А когда же тридцать лет назад Мариэльд вернулась с молодым мужчиной, скверно говорящим по-ноэльски, очень бледным и с лицом северянина, то об этом весь Луциос судачил несколько лет. Личность Юлиана обросла самыми невероятными слухами и сплетнями, и всякое появление этого весьма эффектного мужчины в городе приводило к всеобщему переполоху. И только спустя поколение, примерно через два десятилетия, интерес к особе новоявленного графа поутих, и Юлиан вздохнул спокойно. Но не до конца…
– Господин, господин, – закричал кто-то сбоку писклявым голосом.
Стайка беспризорных детей, в коротких шароварах и рубахах, обступила Юлиана и заверещала. На высокого графа уставились серые, темно-серые и карие глаза ребятни.
– Господин, подайте монетку! Всего лишь одну!
– … мне подайте!
– Нет, мне, уйди Тойюр!
– Да сам отвали!
– Подайте, господин…
– … ну пожалуйста!
Юлиан зыркнул на наглых детей и те, вздрогнув от показавшихся из-за хитрой улыбки зубов, разлетелись с гамом во все стороны, как воробьи. В это время тонкие, но ловкие пальчики потянулись к поясной суме графа, пока он стоял спиной к одному ребенку.
– Ага! – Юлиан поймал дерзкого воришку за руку.
Мальчишка сделался смертельно бледным.
– Кто это тут у нас а? – произнес задумчиво граф, легко удерживая перепуганного ребенка. – Что ты у меня в сумке забыл?
– Я… ничего. Вам показалось, господин! Не ешьте меня, пожалуйста!
– Да что ты, – граф усмехнулся и шутливо клацнул зубами. – Ты с приюта? – на ребенке были еще незаштопанные штаны и рубаха.
– Да… – сглотнул слюну мальчонка.
– Еще раз увижу твою руку у чьей-нибудь сумы, сдам охране. А я все вижу, мальчик, и я тебя запомнил! – пригрозил нарочито серьезно Юлиан.
Оставив трясущегося ребенка, Юлиан взял под узду Тарантона и поспешил по широкой брусчатой улице к порту.
После таверны “Серебристый Нериум” улица уходила резко вниз, и перед Юлианом развернулась панорама порта с покачивающимися на водах кораблями.
День близился к закату. Из рыболовных суденышек, примостившихся справа, спешно выгружали пойманную рыбу. С укрытых досками пирсов доносился шумный гам хозяев лодок, капитанов команды или одиночных рыбаков – обсуждали все как обычно: богатые места, жалобы на плохой улов или, наоборот, гордо демонстрировали полные груженные рыбой бочки. Соломенные жесткие шляпы поголовно украшались обвитыми вокруг тульи темно-синими лентами – символ Осте, дюжа моря. С солеными и обветренными лицами рыбаки, которые казались рожденными в море, а не на кровати, также солено шутили и громко хохотали.
Одно- и двухмачтовые торговые нефы лениво и сонно подремывали на волнах, а вокруг них кипела жизнь. Потные грузчики в коротких шароварах и с подвернутыми рукавами рубах торопливо грузили или разгружали трюмы кораблей под тщательным контролем деловитых ревизоров с перьями за ухом.
Из всех кораблей ближе ко входу в порт стоял двухмачтовый неф. Юлиан сразу обратил внимание на гальюнную фигуру обнаженной наги с раскрытым в крике ртом и неестественно большой грудью. За все три десятилетия жизни в Ноэле Юлиан ни разу не видел наги с подобным силуэтом, как у носовой фигуры этого корабля с Лоракко. Да и вообще, пышной грудью женщины этого вида никогда не отличались, так что оставалось лишь позавидовать пылкой фантазии резчика по дереву.
Около этого нефа, “Морского черта”, ходил взад-вперед с криками густо поросший бородой купец, в длинном кафтане с позолоченной тесьмой, подпоясанном черным кушаком. Около него и за ним бегал пучеглазый мальчонка лет восьми, и с самым унылым видом слушал отцовские наставления. Грузчики под вечно недовольным взглядом из-под кустистых бровей купца заносили в трюмы ящики с Королевским Розовым вином, закупленным на Ноэльских винодельнях семьи Лилле Адан.
– Халлик, дурень, хватит крутить по сторонам башкой! – проревел смурно кряжистый мужчина.
– Пап, да я слушаю тебя, слушаю, – с совсем хмурым видом ответил сероглазый мальчонка, но тут же отвернулся в сторону и стал смотреть на багровый закат.
– Я вижу, как слушаешь. Учись, пока я жив, отцовскому ремеслу.
Звонкая оплеуха прозвучала неестественно громко даже среди этого бурного оживления и суматохи. Затем раздалось фырканье, и насупившийся ребенок недовольно перекрестил руки на груди. Его бордовое платье до колен развевалось на легком ветру, как и длинные до плеч волосы цвета камня, а красный отпечаток от удара отцовской ладонью стал медленно остывать.
– Когда ж ты ума наберешься, а, Халлик?!
– Да я слушаю тебя, пап. Ну я же сказал! – с обидой произнес мальчонка.
– Вполуха слушаешь! А должен двумя ушами вращать, как гарпия крыльями, чтоб все запомнить!
Курносый нос сердито сморщился, а чуть выпуклые глаза такого же коренастого, как и отец, сына купца потускнели. В них разлилась настолько великая скука, что, казалось, мальчик прилагает все усилия, чтобы смотреть на бесконечную вереницу ящиков с вином. Но, в конце концов, любопытство вновь возобладало над нетерпеливой натурой ребенка, и он отвлекся на скрипящие доски пирса. Склонился, встал на четвереньки и теперь заглядывал меж щелей туда, под доски, в покачивающиеся воды.
– Пап, папа. Смотри! Там что-то есть!
– Что? – буркнул недовольно Намор Белозуб. – Куда ты опять пялишься, Халлик? О Ямес, за что мне это… Пять дочек и вот уродилось же такое чудо шестым…
– Папа, да там кто-то есть, под досками прячется!
И действительно, Юлиан услышал тихие всплески и писклявое стрекотание, напоминающее птичьи трели в сосновом лесу. И если мальчик в изумлении только склонился к доскам и прильнул темно-серым глазом к щели размером с большой палец, то граф Лилле Адан уже знал, кого там увидит ребенок.
Морские чертята часто селились в южных теплых водах, в портах и в верфях под пирсовыми досками. Промышляли воровством еды, товаров, а порой и того ценного и блестящего, до чего дотягивалась их перепончатая тонкая лапка. С этими демоническими безобразниками, весьма безобидными, если бы не их проделки, отчаянно воевало портовое управление, однако шустрых негодников словить было очень тяжело.
Отличались эти создания от своих лесных собратьев, киабу, не таким пушистым хвостом да наличием перепонок между пальцами когтистых лапок. А за долгие годы соседства с людьми морские чертята, которые вели околоводный образ жизни, еще и обрели такую черту, как нахальство. Не раз и не два любая мало-мальски пригодная щель в стене или полу становилась причиной разорения амбаров. Порой отопрет хозяин склада дверь поутру, и тут же увидит в полутьме, как к щели наружу устремляются отливом стрекочущие и довольные черти, деловито поворачиваясь к разорившемуся человеку тощим задом. Почему разорившемуся? А потому что шелка, парусина, красители-то может быть и не съедобные, но пока каждый демонический негодник не попробует их на свой зуб, не пожует, не выпотрошит и не выплюнет, он с этим будет до последнего не согласен. Впрочем, с медком да под пиво вяленые чертята шли очень даже неплохо, так что тут, как говорится, было око за око, зуб за зуб.