© 1958, 1969, 1976, 1998 by John Kenneth Galbraith
© ИНИР им. С. Ю. Витте, 2018. Вступительная статья
© Перевод на русский язык, издание, оформление. Издательство «Олимп – Бизнес», 2018
© Перевод: Г. И. Агафонов, Е. Б. Головляницина, И. В. Ногаев, Н. Ю. Суитман, О. С. Шилова, Е.А. Штыркова
О Книге «Общество изобилия»
…Литература тоже должна приносить радость. Если мы читаем что-либо с трудом, значит, автор потерпел неудачу.
Х. Л. Борхес. «Думая вслух»
Вы держите в руках книгу, впервые увидевшую свет шестьдесят лет тому назад – очень давно по меркам стремительного развития современного человеческого общества во всех его вещных, материально осязаемых аспектах, и совсем недавно, чуть ли не вчера, если рассматривать «Общество изобилия» в исторических рамках – в качестве социально-философского трактата, определяющего modus vivendi экономики как науки и экономики как системы хозяйствования. Но в том-то и дело, что, являясь одновременно эстетически изящным и по-научному доскональным опытом синтеза и последующего анализа параллельно существующих образов «практики» и «теории» производства, товарно-денежных отношений, государственно-бюджетных, кредитно-финансовых, социально-экономических и прочих, казалось бы, реалий, произведение выдающегося канадско-американского экономиста Джона Кеннета Гэлбрейта настойчиво подводит нас к мысли об их иллюзорности, поскольку залогом стабильности и процветания всё-таки служит имманентно присущее человеку стремление к идеалу – непреходящему и всеобщему изобилию.
Достижим этот идеал или нет? И можно ли выработать какой-то разумный алгоритм его достижения?
Автор, как сдержанный оптимист и трезвый прагматик, прежде всего прослеживает путь эволюции экономической теории от Адама Смита вплоть до современного Гэлбрейту и отнюдь не удовлетворительного, хотя и не безнадежного, по его оценке, состояния. Путь этот предстает нашему мысленному взору усеянным множеством обломков сменявших друг друга учений и школ, чьи базовые концепции были сокрушены ударами не укладывавшейся в них экономической реальности.
В чем же проблема? Да в том, аргументированно утверждает автор, что экономисты – в массе своей – склонны трактовать происходящее в настоящем времени и назревающее даже в ближайшем будущем сообразно системе представлений, сложившихся в результате кристаллизации, шлифовки и систематизации прошлого опыта. Именно на прочном фундаменте имеющегося опыта и зиждется «расхожая мудрость» – корпус неоспоримых общепринятых «истин», не подлежащих обсуждению, – одно из центральных понятий книги. Как известно, генералы готовятся к прошлой войне… Беда, однако, в том, что «живая экономика» всякий раз успевает измениться до неузнаваемости – и качественно, и мотивационно – к моменту окончательного оформления очередного свода «незыблемых истин и аксиом, законов и правил» в экономике академической.
Именно в силу инерционности мышления, считает Гэлбрейт, в XX веке экономика как наука и стала давать пробуксовку, поскольку в целом она оказалась идейно ориентированной на реалии уходящей в прошлое эпохи полностью свободного и конкурентного рынка. Давно канули в Лету мрачные реалии перенаселенного и вечно голодного мира по Мальтусу и Рикардо, обошли стороной относительно благополучный мир промышленно развитого Запада грозы революционных перемен по Марксу. «Буржуазия» и «пролетариат» нашли-таки между собой сначала демпфирующую прослойку в лице профсоюзов, а затем и базу для безоговорочного консенсуса – примат цепи «производство – потребление» в иерархии социально-экономических, да и общечеловеческих ценностей.
После Великой депрессии, начинавшейся в условиях «дикого» частного рынка и закончившейся «жестким» государственным регулированием, антимонопольным законодательством и долгожданным всеобщим экономическим подъемом американской экономики (на волне Второй мировой войны), в США (а следом и в потянутой ими за собой Западной Европе) как раз и сложились все предпосылки для формирования «общества изобилия».
Почему? Как так случилось?
Именно тут автор и постулирует главный тезис: в результате прогресса (социального, научно-технического и просто общечеловеческого) оскудение ресурсов перестает быть проблемой номер один. Соответственно, заказанное Гэлбрейту в далеких 1950-х годах исследование проблемы «бедности» и превратилось, по его словам, в трактат о богатстве, об «обществе изобилия», где главное – обозначить пороги, притолоки и прочие препятствия, о которые это столь процветающее общество рискует больно споткнуться или удариться. А ведь рисков такого рода немало. К ним относятся и нарочитая расточительность «богатых напоказ», и извечная проблема неравномерного распределения благ, и отсутствие гарантий экономической безопасности и социальной защиты, и искусственное раскручивание всевозможных «спиралей», вгоняющих потребителей в долговую зависимость от банков благодаря искусной рекламе избыточных, по большому счету, товаров и услуг производителей.
В ситуации тотальной зависимости благополучия и стабильности «общества изобилия» от дальнейшего наращивания производства и потребления товаров и услуг творцам экономической и денежно-кредитной политики приходится постоянно нащупывать шаткое равновесие между инфляцией и стагнацией, перепроизводством и безработицей, социальной защищенностью населения и развитием эффекта массового «тунеядства на пособиях»; наконец, между преференциями государственному или частному сектору…
Знакомо?.. А дальше что? Учитывая тот факт, что «Общество изобилия» подводит жирную черту под самим фактом существования «традиционного» индустриального общества, Гэлбрейт честно и недвусмысленно рекомендует решительно переориентировать экономику с дальнейшего раскручивания «беличьего колеса» цикла «производство – потребление» на достижение социальной и финансово-инвестиционной сбалансированности посредством расторжения постылого брака между экономической безопасностью и производством ради производства.
Нынешние реалии, пожалуй, уже превосходят этот более чем прозрачный намек автора на наблюдаемый всё более активный сдвиг в структуре потребления и – шире – человеческих потребностей в пользу симулятивного потребления и производства симулятивных благ, не несущих реальных стимулов для развития общества, но поглощающего и всё возрастающее количество ресурсов, и – душу современного человека, который стремительно превращается в потребителя-обывателя.
Сейчас, когда технологический прогресс уже «выталкивает» людей не только из профессий, но и из сферы производства, когда человек, говоря словами К. Маркса, начинает «выходить за пределы материального производства», самое время вспомнить Дж. К. Гэлбрейта. Ведь человек, выйдя за эти «пределы», но не найдя себя в этом новом мире, который мы называем, следуя автору, новым индустриальным обществом второго поколения (НИО.2)[1] и – в развитии его – нооиндустриальным обществом[2], может в это «общество изобилия» следующего этапа и не попасть. Это невозможно без всестороннего развития себя как личности, человека – носителя высокого рацио и внутренней культуры, которые служат ограничителями безудержного потребления и неразумного растрачивания природных богатств, технологических даров и своего креативного потенциала.
Высвобождающиеся в процессе развертывания новой индустриальной революции человеческие ресурсы при таком подходе органично распределятся между и без того немалым «балластом» таких, кого сегодня вполне устраивает существование на социальные пособия при условии их достаточности не просто для выживания, а для терпимого существования выше черты бедности, и «новым классом» профессионалов и людей творческих, который и будет в обозримом будущем двигать «общество изобилия» к новым вершинам прогресса, с удовольствием для самих себя совмещая плодотворную созидательную работу в свободном режиме с активным отдыхом.
Утопия? Только не для «общества изобилия», научившегося раз за разом порождать по сформулированному Гэлбрейтом алгоритму фигуры масштаба Стива Джобса и Илона Маска, чьи изобретательные достижения выводят человечество на всё новые и более высокие витки спирали развития, раз за разом оставляя далеко внизу посрамленных глашатаев расхожей мудрости «Выше головы не прыгнешь!».
И, конечно, нельзя напоследок не отметить блестящий по образности стиль изложения автором своих мыслей и постоянное присутствие на страницах «Общества изобилия» некоей непредсказуемой интриги, что делает ее чтение занятием не только познавательным, но и в наилучшем – интеллектуальном – смысле увлекательным.
С. Д. Бодрунов, директор Института нового индустриального развития
(ИНИР) им. С. Ю. Витте, Президент Вольного экономического общества
(ВЭО) России, доктор экономических наук, профессор
Предисловие к первому русскому изданию
Спустя шестьдесят лет после первой публикации (John Kenneth Galbraith, The Affluent Society, Houghton Mifflin, 1958) книга «Общество изобилия» наконец-то доступна российским читателям на их родном языке. Честь написать предисловие достается мне, сыну автора, экономисту, работающему в рамках примерно того же направления в экономической науке, – и одновременно тому самому маленькому мальчику, которому посвящена эта книга.
«Общество изобилия» обеспечило моему отцу репутацию ведущего экономиста своего времени и одного из немногих всемирно признанных американских общественных интеллектуалов второй половины ХХ века. Книга не была его первой коммерчески успешной публикацией: «Американский капитализм» (American Capitalism, 1952) и «Великий крах 1929 года» (The Great Crash 1929, 1955) тоже отлично продавались. При этом она не стала самой нашумевшей из его работ: книга «Новое индустриальное общество» (The New Industrial State, 1967) больше года возглавляла список бестселлеров, а «Великий крах 1929 года» даже много лет спустя, в условиях повторяющихся финансовых кризисов, остался востребованным и показал новый пик продаж в 2008–2009 годах.
Однако именно эта книга в большей степени, чем все прочие его труды, определила положение Джона Кеннета Гэлбрейта как оригинального и значимого мыслителя, как экономиста, работам которого было суждено, подобно трудам Смита, Маркса, Веблена и Кейнса, стать важными вехами в развитии экономической мысли, а также создать прецедент в представлении экономической проблематики вниманию широкой аудитории. Она закрепила за ним роль революционера, и это при том, что его собственные политические воззрения всегда оставались либеральными (в американском понимании этого термина), прагматичными, прогрессивными и демократическими.
В чем же состояла революционность книги? Гэлбрейт категорично заявил (и это явно соответствовало действительности), что в Северной Америке, а позднее в Западной Европе и Японии эффективное общественное устройство и технологии массового производства сделали неактуальным пришедшее из глубины веков представление, будто цель экономической системы состоит в удовлетворении базовых потребностей человека. Более того, Гэлбрейт подчеркнул, что это обстоятельство невозможно обойти, как предлагали (и до сих пор предлагают) экономисты, работающие в духе главенствующей традиции в экономической науке, просто переименовав «потребности» в «желания» и допустив, что последние четко очерчены, ничем не ограничены и в принципе неутолимы.
Из такого допущения следует, что для нормального функционирования экономической системы «желаниям» должна быть придана форма, которая укладывается в производственные планы коммерческих организаций. В первую очередь эту задачу призваны решить дизайн и реклама. Это значит, что макроэкономическая (кейнсианская) политика должна отойти на второй план перед такими задачами, как увеличение продаж, рост потребления и повышение прибылей бизнеса, и всё это за счет стремления к самой главной цели – росту производства, мерой которого выступает показатель, ныне именуемый валовым внутренним продуктом.
Но если мы признаем, что крупные коммерческие предприятия оказывают решающее воздействие на развитие экономики, то стоит спросить себя: а правильно ли это? Допустимо ли? Очевидный ответ: разумеется, нет. Так «Общество изобилия» проложило путь «Великому обществу» Линдона Джонсона – программе устройства и переустройства общества ради более высоких целей: социальной справедливости, высокого уровня жизни для большинства граждан, культурных и эстетических достижений, защиты окружающей среды и того, что сегодня мы называем устойчивым развитием. Общество с демократической формой управления идет к этим целям иным курсом, не гонясь за ростом покупательной способности и рыночного спроса.
Движение в этом направлении открывает бесконечные возможности демократического контроля над развитым капитализмом: забота о безопасности потребительских товаров, охрана природы, охрана и гигиена труда, государственные инвестиции и государственные услуги, регулирование цен и оплаты труда, борьба за гражданские права и устранение дискриминации в обеспечении жильем и доступе к общественным сервисам и пространствам, – в общем, масштабное вторжение в исторически сложившуюся область частнособственнических отношений.
Нет сомнений, что именно «Общество изобилия» составило интеллектуальную основу колоссальной волны прогрессивных общественных преобразований, прокатившейся по Америке в 1960-е годы. Линдон Джонсон позвонил моему отцу и пригласил его, несмотря на расхождения в отношении войны во Вьетнаме, работать в Белом доме над составлением программы борьбы с бедностью и планированием других реформ. Кроме того, «Общество изобилия» стало одной из двух книг – второй была Библия, – которые Мартин Лютер Кинг, как говорят, взял с собой в Бирмингемскую тюрьму.
Австрийская и чикагская экономические школы были встревожены. Даже обосновавшиеся в Массачусетском технологическом институте «американские кейнсианцы», такие как Пол Самуэльсон и Роберт Солоу, испытывали беспокойство. Они сконструировали удобный научный мир, в котором макроэкономика как сфера приложения политики, проводимой правительством демократов, была совершенно отделена от микроэкономики как сферы рынка, отданной (хотя и не целиком) на откуп консерваторам. В «Обществе изобилия» было четко сказано: государство несет ответственность за обе сферы.
Марксисты тоже были настроены скептически. Убежденным радикалам претила мысль, что материальные блага, принесенные успешной индустриализацией, облегчат положение рабочего класса. Признание этого обстоятельства потребовало бы скорректировать марксистскую теорию применительно к развитому капиталистическому обществу (и поставило бы вопрос, сохранился ли на Западе классический капитализм как таковой), породило бы сомнения, что такие важные понятия, как прибавочная стоимость и обнищание пролетариата, всё еще актуальны для всего общества, а не только для дальней периферии экономической системы (например, для многочисленных мигрантов, работающих на салатных и клубничных полях Калифорнии). Занимая сугубо либеральные позиции, Гэлбрейт бросил столь мощный вызов марксизму, что серьезные ответные аргументы сумело предложить только идейное течение «новых левых», указавших на готовность и способность американского государства проводить прогрессивную внутреннюю политику в противоположность агрессивной империалистической политике во внешнем мире. Дискуссия разгорится вовсю во время войны во Вьетнаме, но в 1958 году всё это пока в будущем.
Советские власти не сочли нужным перевести «Общество изобилия». Но почему? Это отдельный интересный вопрос. Такая возможность наверняка рассматривалась: Гэлбрейт посещал СССР в 1956 году; его взгляды были известны, а некоторые из его книг всё же публиковались в России в советский период. Почему же эта книга не вышла? Может, потому, что в ней рассматривался переход к постиндустриальному изобилию, которого СССР еще не достиг? Или потому, что она поднимала вопросы, неудобные для советского руководства – ведь в его распоряжении не было самостоятельно действующих коммерческих предприятий, на которые бы удалось переложить ответственность? А возможно, дело было в чем-то совсем другом.
Если когда-либо книге случалось, в духе второго закона Ньютона в приложении к обществу, вызвать ответную реакцию в научной и культурной среде, то здесь именно это и произошло. С попыток выдвинуть контрдоводы к книге Гэлбрейта пошла в гору карьера Милтона Фридмана, ранее малоизвестного экономиста из крайне правого лагеря. Подобным образом «Общество изобилия» возродило славу уже умершего к тому времени Фридриха Августа фон Хайека, который после периода умеренной популярности в 1940-х годах оказался почти совершенно забыт. Ответная реакция на нее способствовала наступлению эры Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана. Затем, с подачи Джорджа Буша старшего и Билла Клинтона, реакция сформировала идеологию свободного рынка, распространившуюся в России при Борисе Ельцине в 1990-е годы. В итоге, отказавшись от надежд на создание прогрессивно-демократического государства с мощными регулирующими полномочиями, каждая из ведущих держав – участниц холодной войны вошла в период реакционного беспорядка и неустроенности.
Поэтому не будет удивительным, если российские читатели, уже прошедшие путь от одной идеологической крайности к другой, окажутся более открыты к идеям и доводам этой книги. Возможно, новая концепция «социального баланса» (в борьбе между «частным изобилием и общественной нищетой»), укорененная в российской культуре и усиленная наследием эгалитарной политики СССР, соединится с демократическими и прогрессивными идеями моего отца и заложит основания для новой модели экономического развития в будущем.
Предлагая данную книгу вниманию российского читателя, я надеюсь именно на это.
Джеймс К. Гэлбрейт, Заведующий кафедрой правительственных и деловых связей им. Ллойда М. Бентсена-мл.
Школы по связям с общественностью им. Линдона Б. Джонсона Техасского университета в Остине
Остин, Техас, США, 2 января 2018 года
Введение к юбилейному изданию 1998 года
Посвящается Алану, Питеру и Джейми
Экономист, как и любой другой человек, должен посвятить себя достижению конечных целей.
Альфред Маршалл
Готовя к публикации новую редакцию книги сорокалетней давности, неизбежно задаешься серьезным вопросом: многое ли в ней нужно изменить, чтобы отразить последующее развитие мысли? И что оставить как есть, чтобы передать былые настроения и убеждения? Я решил не впадать в крайности и выбрал компромиссный вариант.
Значительную часть своего первоначального текста я по-прежнему одобряю. Несравненное удовольствие, например, доставляет мне глава, посвященная осмыслению феномена расхожей мудрости. Само это словосочетание сегодня прочно вошло в обиходный язык; слышать его доводится ежедневно, в том числе от людей, в целом не разделяющих моих общих взглядов на экономику и политику, но просто не имеющих представления о его первоисточнике. Вероятно, мне следовало его запатентовать.
Ну а если всерьез, то я по-прежнему склоняюсь к одному из главных выводов книги, который, увы, заключается в том, что все экономические труды и учения прививают взгляды и убеждения, противящиеся приспособлению к реалиям меняющегося мира. Как следствие, начальные главы, подчеркивающие важность истории развития экономической мысли и долгосрочность воздействия ее идей, я и теперь написал бы слово в слово так же. Представления о мрачных перспективах человечества берут свое начало в трудах Давида Рикардо, Томаса Роберта Мальтуса и Карла Маркса с его идеей неизбежной революции. В том, что положение вещей в более удачливых странах мира с тех пор улучшилось, сомнений нет. Однако доля неизбывного пессимизма сохраняется. Надежное улучшение условий нашей жизни как раз и является первоочередным предметом рассмотрения в «Обществе изобилия».
Центральное место в процессе этих улучшений занимает повышение безопасности экономической деятельности и осязаемой отдачи от нее. Подкрепляется это структурой корпоративного управления, расцветом профессий, ростом занятости в сфере искусств и развлечений, социальным обеспечением, медицинским страхованием и многим другим. Сегодня бы я, однако, более акцентированно указал, особенно применительно к США, на проблему неравенства доходов и на ее неуклонное усугубление – бедные так и остаются бедными, а полномочия самых богатых устанавливать порядок распределения доходов усиливаются сверх всякой меры. То же касается и политической риторики, и властей, вставших на защиту этих сверхдоходов. Вот этого я не предвидел.
Лейтмотивом книги стало мое утверждение, что объем производства товаров и услуг служит мерой цивилизованного успеха. На этом я по-прежнему настаиваю. Валовой внутренний продукт остается общепринятым мерилом не только экономических, но и в целом социальных достижений. Кроме того, он чудесным образом работает на отдельных счастливчиков, особенно из числа высокопоставленных руководителей бизнес-структур, которые, попросту говоря, сами себе назначают зарплату. (Желая продемонстрировать свое человеколюбие, эти люди непременно подчеркивают, что основное благо, которое производство приносит обществу, заключается не в росте доходов, а в обеспечении людей рабочими местами. И вокруг выступающего сразу возникает ореол мужа[3] сострадательного.)
В реальном мире, утверждаю я, производственный процесс включает в себя и способы создания потребностей, и стимулы к их дальнейшей подпитке через моду, социальные устремления и элементарное подражательство. Раз другие что-то делают или имеют – значит, и тебе нужно это делать или иметь. Важнейший и самоочевидный стимулятор потребительского спроса – реклама и искусство продавать продукт. Сначала создается товар, и лишь затем – рынок сбыта. Это входит в глубокое противоречие с традиционной экономической теорией, в рамках которой нет ничего фундаментальнее концепции суверенитета потребителей – следствия окончательного экономического полновластия тех, кому призвана служить вся экономика как система.
Десятилетия, прошедшие после выхода этой книги в свет, однако, не принесли особой радости тем, кто придерживался устоявшихся взглядов и выступал за потребительский суверенитет. Они сопротивлялись и даже яростно отбивались от моих идей. В учебниках экономики по мере их переиздания в новых редакциях моя ересь стала упоминаться и опровергаться на том основании, что, дескать, компания Ford однажды попыталась продвинуть на рынок радикально новаторскую линейку легковых автомобилей под маркой Edsel. И вот ее-то потребители, будучи суверенными в своем праве выбора, отвергли и покупать отказались. Вот он – истинный суверенитет!
Но с течением времени оппозиция смягчилась; с тем, что потребитель на самом деле всё-таки не абсолютный суверен, я полагаю, сегодня принято со мной соглашаться. Влияние рекламы, маркетинга и продажи производителя сегодня общепризнано. Да и пример Edsel из учебников, похоже, исчез.
По двум проблемам в настоящей книге сформулированы верные и даже опережающие свое время суждения. Еще по одной проблеме время и экономические изменения эту книгу опровергли. Начну с разбора своей ошибки.
В ранних редакциях «Общества изобилия» содержались ярко выраженные предостережения об опасности инфляции. Она представлялась первейшей угрозой, нависшей над обществом всеобщего благоденствия. Либо инфляция, либо безработица. Столь отчетливого и безальтернативного выбора больше нет. Первопричиной инфляции в те годы была взаимозависимость зарплат и цен. Администрации торговались с профсоюзами; зарплаты повышались, отчасти вследствие предшествовавшего роста цен; а затем всё это компенсировалось новым витком удорожания жизни. Выросшие цены приводили к новым требованиям повышения зарплаты, и такой процесс раскручивания инфляционной зарплатно-ценовой спирали мог продолжаться до бесконечности. Инструменты монетарной и фискальной политики позволяли действенно контролировать инфляцию лишь ценой искусственного урезания инвестиций и потребительских расходов, что, в свою очередь, вело к снижению объемов производства, росту безработицы и, как следствие, к ограничению требований повышения зарплаты и дальнейшему росту цен. То есть предложенное средство оказывалось решительно пагубнее болезни.
Эта безнадежная цепочка в наши дни представляет меньшую угрозу. Основные объемы производства перемещаются из традиционных отраслей промышленности с их некогда могущественными профсоюзами в сферу услуг, различных видов профессиональной деятельности и искусств, развлечений и коммуникаций, становящихся всё более значимыми источниками рабочих мест. То же касается и высокотехнологических отраслей. Во всех этих сферах деятельности профсоюзы не столь влиятельны или вовсе не значимы. А в старой промышленности они уже не столь агрессивны, да и профсоюзные лидеры, вероятно, утратили былую хватку. Соответственно, и зарплатно-ценовая спираль перестала быть таким важным экономическим фактором, и темпы инфляции остаются низкими даже при высоком уровне занятости. К моменту написания этих строк и безработица, и инфляция у нас уже довольно долго находятся на весьма низком уровне, и данное обстоятельство можно только приветствовать. И вот этого я как раз и не предвидел. Посему просто молча удалил кое-какие утратившие актуальность абзацы.
А вот две проблемы, по поводу которых я имею небезосновательное право претендовать на роль провидца: распределение, в том числе неравномерное, денежных средств и усилий, направленных на обеспечение общественного и частного благосостояния, а также столь важный вопрос, как охрана окружающей среды.
Сорок лет назад я особо подчеркивал бросающуюся в глаза разницу между стандартами и нормами общественной и частной жизни. У нас были дорогие радиоприемники и телевизоры и бедные школы, чистые дома и грязные улицы, слабые коммунальные службы – и всё это на фоне глубокой озабоченности правильным расходованием бюджетных средств. Государственные расходы представлялись чем-то дурным и обременительным, в то время как обильные частные инвестиции являли собой конструктивную в экономическом понимании силу.
В этом отношении все мои доводы остаются в силе и поныне. Правительство так и продолжает с готовностью тратить деньги на вооружения сомнительной надобности и на то, что теперь принято называть «дотациями корпорациям». Во всем остальном правительство по-прежнему подвергается настойчивому и мощному давлению, направленному на ограничение государственных расходов. Так что нам не остается ничего иного, как проявлять небывалую доселе расточительность в потребительских расходах, при том что многочисленные недостатки наших публичных школ и библиотек, зон отдыха и медицинских учреждений, даже правоохранительной системы давно стали притчей во языцех. При этом роль частного сектора выросла в нашей экономике неимоверно, а наградой ему за это стали не только прибыли, но и сопутствующие им политическая активность и сила. Ничем подобным в плане политической поддержки ни государственный сектор, ни военно-промышленный комплекс, ни дотационные корпорации не располагают, да и действуют они, как водится, порознь. Ну а в том, что называется культурой работы, государственный сектор и подавно отстал от частного.
Сорок лет тому назад я не в полной мере предвидел, до какой степени изобилие превратится в восприятии людей в материализацию заслуженного личного вознаграждения, якобы в полной мере доступного и бедным, – было бы, как говорится, желание приложить должные усилия. Отсюда следует вывод, что лучшее решение – оставить бедных на собственное попечение о своем благополучии, а государственные пособия – вредоносное вторжение в их частную жизнь, враг индивидуальной энергии и инициативы. Такой позиции следует противостоять, хотя, если не обращать на нее внимания, она позволяет экономить денежные средства и защищать состоятельных граждан от излишнего обременения налогами. Но при таких настроениях в обществе, возможно, лучше быть нищим в бедной стране, чем бедным в процветающей.
Со времени написания этой книги изменились и взгляды на проблему охраны окружающей среды. Подходы к экологии по меньшей мере слегка выровнялись. В ту пору, завершив работу над рукописью, я даже счел один пассаж на эту тему перебором; чутким авторам вообще не лишним бывает включать самоцензуру в отношении эпизодически проскакивающих гиперболизаций. Засим позволю себе вольность полностью процитировать здесь отрывок, показавшийся мне сомнительным:
Семейство, которое отправилось в путешествие на личном автомобиле модного цвета, снабженном кондиционером и гидроусилителями руля и тормозов, будет проезжать по разбитым улицам городов, обезображенным горами мусора, мимо неухоженных зданий, рекламных щитов и опор для проводов, которые давно следовало бы упрятать под землю. Они будут проезжать сельскую местность, где природу почти не видно за образчиками рекламного искусства. (Товары, которые они рекламируют, безусловно более приоритетны в нашей системе ценностей. Соответственно, эстетические соображения вроде красот загородных пейзажей отходят на второй план. В этом отношении мы весьма последовательны.) Они устроят пикник и перекусят затейливо упакованной едой из переносного холодильника, сидя у грязной речки, а затем переночуют в парке, что может угрожать здоровью и моральному состоянию человека. Прежде чем заснуть, расположившись на надувных матрасах под нейлоновым тентом палатки и вдыхая смрад разлагающегося мусора, они могут смутно ощутить странную неравномерность благ своей цивилизации. И это всё, чего добился гений американского народа?
В конце концов я решил этот пассаж оставить – он и поныне в тексте книги. В том случае я как никогда был близок к тому, чтобы допустить ошибку. За исключением разве что моей отсылки к расхожей мудрости, этот отрывок стал самым цитируемым (и оцененным) во всей книге. Нет-нет да и всплывает где-нибудь до сих пор. Ну и он же неведомым образом способствовал развитию движения за расчистку придорожного пространства, а возможно, даже общественных парков. Работа над «Обществом изобилия» примерно совпала со временем, когда я служил в комиссии при губернаторе штата Вермонт (где мы с женой пусть и не постоянно, но с большой привязанностью к месту проживаем), которая и положила конец большей части придорожной рекламы.
Это не только сделало красоты штата гораздо более доступными его обитателям, но и привлекло постоянно растущий и щедро окупающий себя приток туристов из числа ценителей дивных пейзажей. Что касается озабоченности состоянием окружающей среды в более широком понимании, то она пусть и по-прежнему слабовато, но отчетливо начала проявляться со времени первой публикации.