Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

Глава 3
Обречен стать богатым

Как странствующий торговец, Уильям Эйвери Рокфеллер быстро превращался в пережиток прошлого, часть прежней Америки, когда рынки росли не за счет новых способов связи или транспорта, а когда торговцы просто охватывали больше территории. Большого Билла, как магнитом, тянуло дальше на запад, подальше от быстро растущих городов и индустрии восточного побережья, к далеким поселениям на американской границе. В начале 1853 года Рокфеллеров вновь закрутило в водовороте жизни Билла, они сорвались с насиженного места, и отец отвез их на поезде в городок в прериях штата Огайо под названием Стронгсвилл, примерно в дюжине миль (около 20 км) к юго-западу от Кливленда. В этот поворотный момент Билл начал потихоньку дистанцироваться от своей растерявшейся семьи и сформировал новую романтическую привязанность, которая оказалась гораздо глубже, чем все предыдущие случаи супружеской измены, и которая, наконец, разорвала его семейные узы.

В Ричфорде, Моравии и Овего Элиза и дети, по крайней мере, любили свои дома и сохраняли некоторую толику собственного достоинства, теперь же Билл бросил их в доме своих сестры и зятя, Сары Энн и Уильяма Хамистона, которые за триста долларов в год изображали родственников, размещали и кормили его клан. После всех скитаний семье Билла это, наверное, казалось ужасно нечестным. Их жизнь всегда была непривычно беспокойной, а теперь они и вовсе скатились вниз по социальной лестнице, на которую с таким трудом взбирались и оказались отщепенцами, париями в странном новом городке в Огайо.

Шестеро Рокфеллеров оказались втиснуты в небольшом доме с шестью или семью Хамистонами, несмотря на то что в то время Билл, похоже, купался в деньгах. Много лет спустя Билли Хамистон утверждал, что Дьявол Билл слыл настолько богатым, что раздавал ссуды под большие проценты, держал три или четыре ружья, имел богатый гардероб и щеголял кольцами с бриллиантами и золотыми часами. Из всего этого следует, что он неожиданно переехал в Огайо не столько из-за стесненных денежных обстоятельств, сколько из соображений собственного удобства¹. Хамистоны необычайно восхищались Элизой, ее великолепной деловой хваткой и умением разумно распоряжаться деньгами, но в переполненном доме скапливалось невероятное напряжение. Билли-младший позже описал двоюродных братьев, Уильяма и Фрэнка, как очень шумных, а Джона как педанта. «Мальчиком Джон был точно таким же, какой он сейчас – святошей и щепетильным»². Ко всеобщему облегчению Рокфеллеры вскоре съехали и поселились на маленькой ферме на окраине Стронгсвилла.

К этому моменту Большой Билл совершенно утратил интерес к лесозаготовкам и другим оседлым видам деятельности и окончательно надел личину бродячего врача или «лекаря-травника», как его вскоре записали в адресной книге Кливленда. В первый год после того, как он оставил семью в Стронгсвилле, Билл возвращался лишь три или четыре раза, но по любопытной случайности горожане прознали о его мошенничестве. Однажды житель Стронгсвилла, Джо Уэбстер, поселился в отеле в Ричфилде, штат Огайо, и поразился объявлению в фойе, возвещавшему о том, что «Доктор Уильям Э. Рокфеллер, прославленный специалист по лечению рака, всего один день. Все случаи рака будут излечены, если не слишком запущены, но и тогда лечение может быть весьма полезным». Вскоре после этого складной театральной скороговоркой, с интонациями многих других торговцев патентованными лекарствами Билл собрал у отеля толпу. Он встал в полный рост на своей коляске с прислоненным к колесам объявлением, как актер на сцене, в цилиндре, черном сюртуке, с темно-рыжей бородой, представился как Док Рокфеллер и предложил высокоэффективные средства от рака за заоблачные двадцать пять долларов; те, кто испытывал финансовые трудности, могли купить пузырьки с лекарством подешевле. По завершении презентации Уэбстер подошел к нему, но Билл нисколько не сконфузился, а даже похвалился, что в последнее время «врачует» до самой Айовы и собирается купить там землю. Когда Уэбстер вернулся в Стронгсвилл и рассказал о своем невероятном открытии, весть быстро разлетелась по городку, и местные жители стали называть своего загадочного непоседливого соседа Доком Рокфеллером – не без доли веселья, конечно. Прозвище пристало.

Осенью 1853 года, после восьми месяцев в Стронгсвилле, Большой Билл решил, что пришло время Джону и Уильяму продолжить образование, и потому отвез их в Кливленд и поселил их в пансионе миссис Вудин на Эри-стрит, где они платили по доллару в неделю за комнату и еду. Из-за частых переездов семьи Джон оказался в кливлендских школах в невыгодном положении. Сохранилось только одно его воспоминание, касающееся этого вопроса, в 1923 году он написал: «Я только что приехал из штата Нью-Йорк и помню мое унижение, когда был вынужден остаться на один семестр в старой Школе на Клинтон-стрит – после нескольких лет в Академии Овего… я предполагал, что сразу пойду в старшие классы»³. Для гордого мальчика переход на ступень ниже, должно быть, стал одним из многих мелких, но болезненных унижений, пережитых за эти тревожные годы.

Когда в 1854 году в возрасте пятнадцати лет Джон наконец поступил в старшую школу (позже ее назвали Центральной), это все еще был скромный одноэтажный дом в тени деревьев, за чисто-белым деревянным забором. В 1856 году школа переехала в гораздо более современное новое здание. Школа следовала прогрессивной теории бесплатного образования для мальчиков и девочек и пользовалась великолепной репутацией. Так как здесь делался упор на сочинения, для перехода в следующий класс Джону нужно было сдать работы по четырем темам: «Образование», «Свобода», «Личность Св. Патрика» и «Воспоминания о минувшем». Во времена, когда страна разделилась по вопросу, будет ли вводиться рабовладение на новых территориях – Закон Канзас – Небраска был принят в мае 1854 года, – Рокфеллер предстает молодым демократом и убежденным аболиционистом. В сочинении «Свобода» он назвал «нарушением законов нашей страны и законов Бога нашего, если человек держит ближнего в неволе». Если рабовладение быстро не пресечь, предрекал он, это «приведет к краху нашей страны»⁴. И только с образованными гражданами Америка добьется успеха, верил он. «В прежние времена, когда к учению допускали лишь монахов и священников, мир стоял на месте, и только когда люди выучились и стали думать самостоятельно, он шагнул вперед»⁵. Подобные взгляды на аболиционизм и всеобщую грамотность были характерны для северных евангельских баптистов, приемлющих деспотизм в политике не более, чем в церкви. Рокфеллер, как человек, всего добившийся сам, всегда порицал аристократию и духовенство как бездельников, препятствующих истинному прогрессу, держащихся за привилегии, и противников простых предприимчивых людей.

Рокфеллер с большой ясностью и точностью выражал свои мысли. (Товарищи по школе звали его «Джон Д.», потому что так он подписывал свои сочинения.) Он был прекрасным участником дебатов, показывая, что за сдержанной манерой кроется человек, способный говорить решительно. Одну речь он начал со слов «Я рад, но мне грустно», и этот прием настолько позабавил его одноклассников, что его прозвали «Старик радостный, но грустный»⁶. Было у него и другое не менее скорбное прозвище – «Диакон», и ему, по сути, оно нравилось, что многое говорит о предпочтениях Джона. Как сказала сестра его будущей жены, Люси Спелман: «Он был старательным мальчиком, серьезным, сдержанным, никогда не шумел и не предавался шумным играм»⁷. Рокфеллер часто прижимал свою грифельную дощечку к груди, эта поза наводит на мысль о сдержанности характера.

Каким бы закрытым или обособленным ни считался Джон Д., своя компания друзей у него всегда была. Одним закадычным другом стал Марк Ханна, потомок зажиточных бакалейщиков и товарных агентов, а позже сенатор США и руководитель Республиканской партии. Триумвират с ними сформировал Дарвин Джонс, которому врезался в память контраст между Ханной и Рокфеллером. «Марк был мужественного вида, всегда активным и принимал участие почти во всех атлетических занятиях, а Джон Рокфеллер был сдержанным, усердным, хотя всегда приятным в общении. Не важно, из-за чего начиналась суматоха, Джон сохранял спокойствие и неизменно улыбался»⁸. Спустя много лет Рокфеллер испытывал раздражение, когда уже после смерти Марка Ханны цитировали, якобы он описывал Джона «разумным во всех отношениях, кроме одного – он помешан на деньгах!»⁹ Как и в Академии Овего, одноклассники в Кливленде вспоминали, как Рокфеллер озвучивал горячее желание однажды стоить сто тысяч долларов.

Мальчишеская серьезность Джона многим взрослым нравилась, но некоторых и беспокоила, они находили в нем что-то странное и неестественное. Одна учительница старших классов с очевидной неприязнью описала его как «самого хладнокровного, самого тихого и самого осмотрительного парня»¹⁰. Даже будучи подростком, Рокфеллер требовал, чтобы с ним обращались уважительно, как со взрослым. Вспоминая директора школы, доктора Эмерсона И. Уайта, Рокфеллер упомянул об отношении к нему: «Господин Уайт был джентльменом. Он обращался со мной, как с джентльменом – и с другими мальчиками тоже»¹¹. Рокфеллер болезненно реагировал, когда взрослые вели себя с ним свысока. Взяв на себя такую долю ответственности дома, он считал себя взрослым человеком. Билл открыл ему отдельный собственный счет в банке, и жизнь Джона была гораздо более независимой, чем у его одноклассников.

В этом стойком собранном мальчике совершенно не было бунтарства. Он, рассматривая свое образование исключительно с практической точки зрения, учился усердно, хотя и не показывал резвости ума. «Я был очень спокойным и серьезным, – говорил он, – готовился выполнять жизненные обязанности»¹². Он проявлял фантастические способности к числам. «Арифметические задачи привлекали его больше всего, – сказала Люси Спелман, – потому что дома его научили точно подсчитывать доходы и расходы»¹³.

Наверное, наиболее удивительной гранью, раскрывшейся в ранней юности Джона Д., стало его серьезное увлечение музыкой. Одно время он даже хотел стать музыкантом и, пока они еще жили в Овего, сводил с ума Элизу, занимаясь на фортепьяно до шести часов в день. Фортепьяно тогда являлось символом приличного дома среднего класса, и, возможно, эти занятия говорили о его светских устремлениях. Человеку, не доверяющему другим формам искусства, считающему их пагубными, вызывающими неуправляемые эмоции и языческую чувственность, музыка давала средство выражения, которым он мог от всего сердца наслаждаться с одобрения церкви.

Для подростка пансион миссис Вудин уже сам по себе становился школой. Ее дочь, Марта, была на несколько лет старше Джона и Уильяма, и они устраивали горячие дискуссии по многим темам, к ним присоединялась и яркая прямолинейная миссис Вудин. Самые оживленные споры вызывало ростовщичество. Когда Джону было пятнадцать лет, у него уже была необычная договоренность с отцом, которому он ссуживал небольшие суммы под процент; не будучи сентиментальным в делах, он просто брал с отца, сколько мог взять – и наверняка Билл с энтузиазмом одобрял эту практику. По словам Рокфеллера, миссис Вудин «бурно возражала против заимодавцев, получавших большие проценты, и мы часто и нешуточно спорили на эту тему»¹⁴. Типичным для Рокфеллера образом, вопрос делового метода и морали занимал его гораздо больше, чем заумные темы в учебниках.

Как будто стыдясь бродячей семейной жизни, Рокфеллер был склонен сильно упрощать свою историю, особенно когда рассказывал о юности. Проведя год в Стронгсвилле, как утверждал Джон, его семья переехала в Парму, в семи милях (11 км) к югу от Кливленда, а затем в собственный дом в самом Кливленде. В действительности он опустил два важных пункта в Кливленде перед перемещением в Парму, что можно по крохам собрать из рассказа директора его школы, доктора Уайта: «Однажды в 1854 году ко мне подошел высокий угловатый мальчик и сказал, что его овдовевшая мать и две сестры переезжают жить в Кливленд и что он просит помочь найти им временный дом». Добродушный Уайт пригласил Рокфеллеров пожить у него и его невесты, и Джону «это понравилось, и он всегда утверждал, что для его матери это было счастливое время»¹⁵.

В этой истории бросаются в глаза два слова – овдовевшая мать. Вероятно, с психологической точки зрения имеет значение, что первый известный пример лжи со стороны Рокфеллера связан с попыткой замолчать существование отца – фактически похоронить заживо. При том, что три-четыре раза в год Билл все же появлялся в Кливленде, эта выдумка требовала от его сына известной смелости. Мелкий эпизод становится особенно интересным, если отметить, что более тридцати лет спустя, когда Элиза умерла – раньше Билла, Джон распорядился, чтобы священник на похоронах называл ее вдовой. Несмотря на любезный ответ директора, Джон, как подросток, должно быть, чувствовал себя совершенно унизительно выпрашивая временное жилье для своей семьи.

Билл вновь объявился и перевез семью в центр Кливленда, на Перри-стрит, в дом, арендованный у господина О. Дж. Ходжа. Джона тот запомнил как «невзрачного юношу, совершенно не показывавшего веселости, которая часто заметна у мальчиков этого возраста. Обычно он тихо сидел на своем стуле и слушал, что говорят»¹⁶. Как то повелось еще в Ричфорде, Билл щепетильно и своевременно выплачивал аренду. «Никогда аренду – двести долларов в год – не платили более исправно, и никогда у меня не было лучшего во всех отношениях жильца», – говорил владелец дома¹⁷. Не прошло и года, как Билл переселил семью на ферму в Парме, на десяти акрах (4 га) у реки, а Джон вернулся к миссис Вудин, которая переехала сначала на Сент-Клер-стрит, а затем на Гамильтон-стрит.

На фотографии того времени Джон, и две его сестры, и два брата опять погружены в похоронный хмурый вид, никто из них не улыбается. Теперь Джон превратился в высокого худого юношу, весил около ста сорока фунтов (63 кг), светло-каштановые волосы были аккуратно причесаны, и одевался он всегда чисто и опрятно. Позже он смеялся над своей юношеской серьезностью: «С четырнадцати и до двадцати пяти я выглядел гораздо более чинным, чем теперь», – справедливо заметил он, когда ему было уже за семьдесят¹⁸. В Стронгсвилле и Парме Элизу беспокоило множество таверн, и она всячески старалась уберечь детей от недозволенных развлечений. Должно быть, она особенно встревожилась, когда ее старший сын подошел к опасному обряду инициации, первой любви. Что интересно, Джон Д. повторил обыкновение своего отца заводить шашни с домашней прислугой. В Стронгсвилле Элиза наняла помощницу по дому, симпатичную дочку фермера Мелинду Миллер, та работала и делила с семьей стол. Когда Рокфеллеры переехали в Парму, Мелинда возобновила работу у них, а Джон, на год младше ее, часто приезжал из Кливленда и ходил вместе с ней на прогулки. Вскоре по городу поползли слухи, что Джон лишил девушку невинности. Правда это или нет, Миллеры подняли жуткий шум. Они заявляли, что не хотят, чтобы их дочь тратила время на молодого человека, не имеющего никаких перспектив – и как же они ошиблись в своих предсказаниях. По слухам, один из родственников Мелинды приехал за ней на коляске. Впоследствии Мелинда вышла замуж за молодого Джо Уэбстера, чей отец наткнулся на представление Большого Билла¹⁹. С точки зрения карьеры Рокфеллера, разрыв этих отношений оказался удачным, так как позднее рядом с ним окажется женщина гораздо более высокого социального положения и умственных способностей, которая даст ему стабильную домашнюю жизнь и поддержку в религии, к которым он так стремился.

* * *

Теперь стоит упомянуть некоторые события в жизни Уильяма Эйвери Рокфеллера в начале 1850-х годов, так как его поведение постепенно менялось от эксцентричного до почти патологического. Будучи человеком множества обличий, он всегда любил брать другие имена; впервые появившись в Ричфорде, он сообщил, что его зовут Рокафеллоу. Пока семья жила в Овего, Билл время от времени появлялся в близлежащих городах и представлялся специалистом по зрению и слуху доктором Уильямом Левингстоном. Теперь мы знаем, что к моменту, когда он перевез семью в Огайо, он уже вел самую настоящую двойную жизнь и как доктор Уильям Э. Рокфеллер, и как доктор Уильям Левингстон – фамилия взята по названию города, где родился его отец, Ливингстон, штат Нью-Йорк. Вероятно, поначалу он взял второе имя просто чтобы оградить семью от своей сомнительной репутации, но к началу 1850-х годов оно уже превратилось в отдельную личность для выездов. Напарник Билла, сопровождавший его много лет спустя, объяснял псевдоним тем, что Билл не имел медицинской лицензии и диплома, а потому постоянно опасался заслуженного наказания со стороны недовольных местных врачей, которые в некоторых случаях даже начинали против него судебные разбирательства²⁰.

В начале 1850-х годов, в последнем рывке своей карьеры по заготовке леса, Билл решился отправиться на север в Канаду, скупал превосходный орех и ясень и продавал с приличной прибылью на лесопилки. Приехав в город Ниагара, Онтарио (его семья наверняка об этом не знала), он начал прочесывать окрестности под видом странствующего доктора. «Доктор Левингстон» был откровенным шарлатаном, но отчасти верил в собственные разглагольствования и у него было достаточно случаев излечений, чтобы обмануть пациентов, а возможно, и себя самого. По словам его будущего подельника: «Он не изучал медицину ни в каком колледже. Но он был целителем от природы и имел большой навык. Он пользовался большой славой в Канаде и северном Нью-Йорке»²¹.

Дьявол Билл безошибочно определял симпатичных, кротких, долго страдавших женщин, которые будут терпеливо сносить его эскапады. Около 1852 года, в Норвиче, Онтарио, когда его ни о чем не подозревающая семья еще жила в Овего, он встретил Маргарет Аллен, очаровательную тихую молоденькую девушку. Биллу было тогда сорок два года, а Маргарет около семнадцати, всего на четыре года больше, чем Джону Д. По небольшой оплошности докторр Левингстон забыл упомянуть свою вторую жизнь как Дока Рокфеллера, не говоря уже о жене и пятерых детях, и ухаживал за Маргарет как привлекательный холостяк. Билл умел располагать к себе и совершенно одурачил доверчивую семью Маргарет. «Он был надежным сдержанным человеком с хорошими манерами, добрый, общительный и всем нравился, – сказала сестра Маргарет о веселом женихе. – Он прославился как меткий стрелок, любил охотиться. Он любил интересные рассказы»²². Семья Алленов, очевидно, любила Дока Левингстона больше, чем семья Дэвисонов Дока Рокфеллера. И у Билла появилось искушение начать все сначала с обожающей его невинной молодой женщиной и при поддержке расположенной к нему семьи. 12 июня 1855 года он женился на Маргарет Аллен в Николсе, штат Нью-Йорк, чуть южнее Овего и до конца дней вел подпольную жизнь двоеженца.

С большой долей уверенности можно утверждать, что Билл каждый раз перевозил семью в другой город в связи со своим тайным донжуанством и скорее всего выбрал Кливленд, потому что Онтарио расположен прямо на противоположном берегу озера Эри. Не изменив привычек, Билл поначалу не жил с Маргарет постоянно. Приучая ее к своим причудам, поначалу он заезжал к ней в Онтарио раз в год и жил у ее легковерной семьи. На первых порах он не планировал покидать настоящую семью и некоторое время в 1850-х годах продолжал балансировать между старой и новой женами, не подозревавших о существовании друг друга.

Судя по всему, второй брак Билла непосредственно сказался на жизни его старшего сына. Все это время Джон планировал поступить в колледж, и Элиза поддерживала его решимость в надежде, что он станет баптистским священником. Затем он получил письмо от отца, разбившее его мечты. Как он вспоминал: «Мой отец… передал известие, что я не пойду [в колледж]. Я сразу почувствовал, что должен начать работать, найти где-то место»²³. Рокфеллер никогда не объяснял, почему бросил школу в мае 1855 года, всего за два месяца до ее окончания и церемонии выпуска 16 июля, но недостающим кусочком головоломки становится повторная женитьба Билла 12 июня. Вероятно, Билл, собираясь вступить во второй брак, ощутимо урезал расходы первой семьи, пусть даже и не раскрывая причин. Как сказал Джон: «Младшим братьям и сестрам требовалось образование, и казалось разумным, чтобы я занялся делом»²⁴. Билл мечтал сделать из старшего сына замену себе, чтобы тот позаботился об Элизе во время его долгих отсутствий.

В те времена люди не связывали высшее образование с более высокими доходами, Билл тоже не особо верил в книжные знания, высмеивая их как разорительное потакание слабостям. Честолюбивые молодые люди чаще посещали так называемые коммерческие колледжи, обучающие бухгалтерскому делу, или дополняли образование на заочных курсах. Последовав совету отца, Джон заплатил сорок долларов за трехмесячный курс в Коммерческом колледже Э.-Г. Фолсома, сетевом заведении с отделениями в семи городах. Кливлендское отделение располагалось на верхнем этаже Рауз-Билдинг, главном конторском здании города на Паблик-сквер. Там обучали ведению бухгалтерии по методу двойной записи, чистописанию и основы банковского дела, финансов и коммерческого права – такие содержательные курсы нравились Джону. Когда летом 1855 года он завершил обучение, ему исполнилось шестнадцать лет и он был готов забыть о травмах своей семьи и направить все силы на поиск перспективного места службы.

* * *

Вероятно, ни одна история поиска работы за все существование Америки не обросла таким количеством мифов, как путь, начатый шестнадцатилетним Джоном Д. Рокфеллером в знойном Кливленде в августе 1855 года. Он рос за городом, но его семья не занималась фермерством постоянно, и, должно быть, это облегчило ему переход от провинциального прошлого к новой рыночной экономике. Приступив к делу, молодой человек изучил городской телефонный справочник и выбрал учреждения с высокой кредитоспособностью – несмотря на суровые времена, он не стал ограничиваться скромными стремлениями. Он уже испытывал инстинктивное уважение к большому бизнесу и точно знал, что хочет. «Я отправился в железнодорожные компании, в банки, оптовые фирмы, – позже говорил он. – Я не ходил по маленьким конторам. Я не гадал, что это будет, но нацелился на нечто значительное»²⁵. Большинство контор, куда он заходил, располагались в шумном районе, известном как Флэтс, у реки Кайахоги, вьющейся мимо звонких шумных лесопилок, литейных заводов, складов и верфей, а затем выливающейся в озеро Эри, где толпились колесные пароходы и шхуны. В подходе Джона слегка проглядывала напыщенность неопытности. В каждой фирме он спрашивал самого главного – тот обычно был занят, – затем сразу переходил к делу с помощником: «Я понимаю в бухгалтерии и хотел бы получить работу»²⁶.

Несмотря на бесконечные отказы, Джон упорно искал место. Он выходил из пансиона каждое утро в восемь часов утра, одетый в темный костюм с высоким воротником и черным галстуком, и приступал к обходу намеченных им фирм. С твердой решимостью он продолжал поиск каждый день, шесть дней в неделю, шесть недель подряд, до самого вечера. На жарких жестко вымощенных улицах, он стирал ноги. Отчасти его упорство подпитывало желание перестать зависеть от своего ненадежного отца. В какой-то момент Билл сказал, что, если Джон не найдет работу, ему придется вернуться за город; как позже говорил Рокфеллер, от этой мысли по спине бежал холодок²⁷. К поиску работы Джон подходил, отбросив все сомнения и жалость к себе, и мог взглянуть в глаза препятствиям. «Я трудился каждый день на своем предприятии – предприятии по поиску работы. Я посвящал этому все свое время каждый день»²⁸. Он определенно был сторонником позитивного взгляда на жизнь.

Кливленд, быстро растущий город с населением почти тридцать тысяч человек, взбудоражил бы любого молодого человека, жаждущего опыта в коммерции. Сюда стекались многие переселенцы из Новой Англии и привозили с собой из родных городов пуританские нравы и торговую культуру янки. Улицы в основном немощеные, канализации нет, но Кливленд быстро расширялся, приезжали иммигранты из Германии и Англии, а также с восточного побережья. Через этот коммерческий перекресток в землях Западного резерва шло изобилие Среднего Запада: уголь из Пенсильвании и Западной Виргинии, железная руда из окрестностей озера Верхнего, соль из Мичигана, зерно и кукуруза из равнинных штатов. Как порт на озере Эри и канале Огайо, Кливленд стал естественной развязкой транспортных сетей. Когда в 1851 году сюда пришла Железная дорога – Кливленд, Колумбус и Цинциннати, – появились превосходные возможности сочетать транспорт на воде и на рельсах, и никто иной не воспользуется ими с таким блеском, как Джон Д. Рокфеллер.

Несмотря на всю процветающую коммерцию в прибрежной части города, перспектив получить работу в настоящее время было немного. «Ученика не было нужно, и лишь очень немногие снисходили до вступления со мной в разговор», – вспоминал Рокфеллер²⁹. Дойдя до конца своего списка, Джон просто начал сначала и посетил некоторые конторы два-три раза. Другой давно бы пал духом, но Рокфеллер относился к тому сорту упрямцев, которых отказ только больше наполняет решимостью.

И вот, утром 26 сентября 1855 года он вошел в конторы оптовых комиссионеров и экспедиторов «Хьюитт энд Таттл», на Мервин-стрит. С ним провел беседу Генри Б. Таттл, младший компаньон, которому требовалась помощь с конторскими книгами, и попросил вернуться после обеда. Рокфеллер ликовал, но сдержанно вышел из конторы, спустился вниз по лестнице, завернул за угол и тогда побежал по улице вприпрыжку, чуть не вопя от радости. Для него этот момент все еще был полон высокой драмы, даже уже в пожилом возрасте: «Казалось, от того дня зависело все мое будущее; и я содрогаюсь, когда задаюсь вопросом: «Что если бы я не получил работу?»³⁰ В «горячке нетерпения» Рокфеллер дождался завершения обеденного перерыва, затем вернулся в контору, где с ним теперь встретился старший компаньон, Айзек Л. Хьюитт. Владелец доброй части недвижимости в Кливленде и основатель «Кливленд айрон майнинг компани», Хьюитт должно быть казался великим капиталистом. Тщательно проверив чистописание молодого человека, он объявил: «Мы дадим тебе шанс»³¹. Фирма, очевидно, срочно нуждалась в помощнике бухгалтера, так как Рокфеллеру сказали повесить пиджак и немедленно приступать к работе, даже не упоминая заработную плату. В те дни не было ничего необычного в том, чтобы подросток отработал некоторый срок без оплаты в качестве обучения, и прошло три месяца, прежде чем Джон получил задним числом свое первое довольно скромное жалование. Всю оставшуюся жизнь он будет отмечать 26 сентября как «День работы» и справлять его гораздо более искренне и весело, чем день рождения. Велико искушение сказать, что настоящая его жизнь началась в этот день, что он заново родился для бизнеса, как будет рожден для Церкви баптистской миссии на Эри-стрит. Вся динамичность, спящая в нем во времена сельского детства, теперь найдет выход в яркой ошеломляющей жизни в деловом мире. Наконец, он был свободен от Большого Билла, бесконечного бегства из города в город, всего сумасшедшего мира детства, перевернувшегося с ног на голову.

* * *

Балансируя на высоком стуле, склоняясь над затхлыми бухгалтерскими книгами в «Хьюитт энд Таттл», новый клерк мог бросить взгляд в окно на оживленные причалы и баржи, проплывающие по реке Кайахоге в квартале от него. Хотя день в конторе начинался на рассвете, в тусклом свете ламп из китового жира, этот мир расчетов Джон никогда не считал сухим или скучным, он «был упоительным для меня – весь метод и система конторы»³². Работа завораживала его, освобождала, обогащала личность. «Круг моей работы был много интереснее, чем обязанности бухгалтера в любом крупном теперешнем деле», – сказал он позднее³³. В зрелом возрасте Рокфеллер любил называть себя «лишь человеком цифр» и не находил в бухгалтерских книгах ничего сухого или наводящего тоску³⁴. Джон имел некоторое преимущество, так как помогал Элизе записывать расходы. «Начав работу бухгалтером, я научился большому уважению к числам и фактам, какими бы незначительными они ни были. …У меня прямо до страсти доходило увлечение деталями, увлечение, которое я после принужден был обуздывать»³⁵.

Исследователи истории предпринимательства и социологи подчеркивают первостепенное значение бухгалтерского дела для капиталистического предприятия. В «Протестантской этике и духе капитализма» Макс Вебер определил «рациональную бухгалтерскую отчетность» как неотъемлемую часть духа и организации капитализма³⁶. Для Йозефа Шумпетера капитализм «превращает деньги в инструмент рациональной калькуляции прибыли и издержек, над которой монументом высится бухгалтерский учет по методу двойной записи»³⁷. Кажется естественным, что у Джона Д. Рокфеллера, архетипа капиталиста, проявилось особое влечение к бухгалтерии и почти мистическая вера в цифры. Для Рокфеллера бухгалтерские книги были священными, они помогали принять решение и уберегали от эмоций, ведущих к ошибкам. Они оценивали производительность, выявляли факты мошенничества и показывали скрытые просчеты. В этом неточном мире они привязывали вещи к прочной эмпирической реальности. Он упрекал небрежность конкурентов: «Даже самые способные держали книги в таком виде, что не знали на самом деле, на какой операции они делают деньги, а на какой теряют».

Когда Хьюитт и Таттл поручили Рокфеллеру оплачивать счета, он подошел к задаче с неподдельным усердием, не по годам развитой виртуозностью и «занялся [ими] с бóльшей ответственностью, чем если бы расходовал собственные средства»³⁸. Он тщательно проверял счета, подтверждал точность каждого пункта и аккуратно подводил итог. Он дотошно выискивал ошибки даже в несколько центов и возмутился, когда хозяин соседней фирмы передал своему клерку длинный непроверенный счет за слесарные работы и беспечно сказал: «Пожалуйста, уплатите по этому счету»³⁹. Рокфеллера, только что уличившего ту же самую фирму на завышении стоимости услуг в несколько центов, потрясла такая легкомысленная беспечность. Можно предположить, что Хьюитт и Таттл сами кое-чему научились в экономии у этого молодого строгого приверженца деталей. «Помню, был один капитан, который вечно выставлял требования о компенсации за повреждение груза, и я решил разобраться. Я изучил все счета, накладные и прочие документы и выяснил, что этот капитан выдвигал совершенно необоснованные претензии. Больше он так не поступал»⁴⁰. По всей вероятности, аккуратность в характере юноши проявилась как необходимость обуздать эмоции, чрезмерная реакция на неупорядоченного отца и суматошное детство.