Предисловие
«Мне очень больно. И очень одиноко.
Каждую секунду. Всю жизнь.
Иногда это чувство так близко и крепко подступает к горлу, что я иду на ощупь, держась за стены домов. Иногда оно чуть отпускает, делая шажочек назад. Но я всё равно потрохами чую его отравляющее дыхание…»
Твоя Крис. Которая так на тебя не похожа. И точно такая же, как ты.
…Пиши только тогда, когда не можешь не писать. Когда не знаешь, зачем, для кого. Когда руками сдавливаешь себе горло – и их прорывают крики с самого дна души. Когда заставляешь себя бросить, запрещаешь себе, бьёшь по рукам, держишься без этого наркотика несколько недель – и он будит тебя среди ночи, овладевает твоими пальцами, и они пишут сами, тебя не слушаясь. Потому что этот наркотик рождается в тебе самом: тяга к писательству.
Мне впервые захотелось прямо и без увёрток передать, ЧТО чувствует человек, который принимает всё слишком близко к себе. Как живёт человек без кожи, с оголёнными нервами, который пропитывается миром до мозга костей, которому всё не всё равно до дрожи в горле. Впервые мне захотелось рассказать о себе, потому что… сил нет молчать.
Эта книга – плевок всем, кто обвинял меня в бесчувственности и безответственности, кто клеймил меня пофигисткой и эгоисткой, а сам и половины моих чувств не испытывал. Это плевок лицемерам и кичливым «героям». Это оборотная сторона «толстой» кожи несносного засранца. Если вы видите его перед собой – то даже не подозреваете, какие причины могут в нём таиться.
Да. Здесь много меня. Кто-то может подумать, что всё преувеличено. Наоборот: в этой повести не описано и четверти чувств, что я испытываю. Здесь всё сильно упрощено, иначе станет совсем непонятно.
Я тоже вижу музыку в цветах и формах, только более запутанных, чем у Кристины (здесь я старалась подбирать цвета, близкие к обложкам саундтреков). Тоже пишу обеими руками. Ей в школе даётся информатика, мне давалась физика, у неё комната сиреневая, у меня была голубая. И у обеих есть стена, раскрашенная граффити. Она развешивает рисунки с комиксами о своей жизни – а я хранила их в специальном фотоальбоме. Я была совсем не такая женственная, зато у меня было куда больше друзей и вечеринок. Я тоже доказывала свою правоту всем и всюду, шла против тех, кто сильнее. Про меня говорили, что я могу послать любого, что могу вести за собой толпу. Только порой я лезла на рожон в битвах с более серьёзными врагами, чем у Кристины, – и не всегда и не сразу одерживала победу.
Она раскрасила джинсы шекспировскими героями, я же изображала тексты любимых песен.
Стаю диких собак я встречала по-настоящему. И описала её точь-в-точь. Пиксель-в-пиксель.
Ещё Кристина смелее меня. Я боялась признать свои ощущения, боролась с ними как могла. А она считает их частью своего достоинства, умница.
Когда весь мир нависает над тобой, как громадная волна, ты сопротивляешься, если хочешь жить. Только она не стесняется. И не стыдится быть чокнутой, в отличие от меня. И ещё она рыжая. Всегда мечтала.
У нас дико разные темпераменты, непохожие характеры и общая боль.
Но здесь воплощено не только желание высказать наконец свой мир, свою изнанку. Это лишь часть, бархатная наволочка. А в подушке хранится сон…
Представь, что твоя жизнь – яркая и концентрированная – вдруг становится второстепенной, далёкой и замутнённой. Потому что тебя с головой, к чертям накрыло цветным стеклянным куполом. И в нём творится другая жизнь. Ты смотришь кино.
Той зимой мне приснился сон. Яркий, раздирающий, жёлтый – он будто весь был пропитан сливовым ликёром. Сон о двух ярких душах. С тех пор несколько недель я смотрела фильм. Каждую секунду. Жила двумя жизнями одновременно – и настоящая была лишь побочным слоем. Каждый миг я видела реальный мир сквозь кино, сквозь то, чем жили эти двое – Крис и Эрик.
Я будто случайно запрыгнула в поезд на полном ходу, где в каждом вагоне царил карнавал, – и лишь успевала записывать.
Я курила сигареты, кодила код, ела еду, бухала с друзьями – и одновременно жила в соседней жизни, насквозь пропитанной ликёром. Ежесекундно я старалась запомнить всё, что бурлит в этом сладко-жёлтом котле, бежала со всех ног из курилки/кафе/бульвара к ближайшему блокноту – и лишь успевала записывать. По двести раз на дню.
Я видела не 3D, а 6D. Без шуток. Два пространства сразу. В одном ЖИЛА, а в другом – дышала и лишь успевала записывать.
И вот спустя пару недель у меня было самое невероятное янтарное похмелье и 45 страниц в ворде из тезисов, говна и палок. Набросков, стенограмм, рисунков… Несколько месяцев на то – чтобы построить из этого мир. Воссоздать жёлтый поезд.
Ещё несколько месяцев – чтобы вспомнить себя. И рассказать о том, о чём я кричу во снах с обрыва. Это и мой дневник тоже: здесь самые заветные подростковые мысли, мои лицейские годы. Синестезия, сверхчувствительность. Здесь есть даже целые страницы реального дневника – того, что пишешь в агонии на грани…
Психопата только не было в моей жизни. Он мне приснился. Всегда будоражило, что же у него в душе… Кристина рассказала мне. Такая непохожая. И точно такая же, как я.
Сентябрь того года, когда мне уже 18
Я всегда сама могла постоять за себя. И считала, что мне не нужен защитник, пока не встретила его.
Я еду в вагоне метро и узнаю его волосы – на парне, стоящем напротив. Его осанку – у рокера, прислонившегося к дверям. Его куртка только что промелькнула где-то сбоку – на хулигане, в спешке выбежавшем из вагона.
Я вижу его отражение в чёрном стекле. Он смотрит на меня. Он мерещится мне всюду. Сквозь десятки газет, кричащих «Жизнь продолжается!». Он всегда со мной.
Мой парень психопат, ясно? Он не знает ни пощады, ни сострадания. Со мной он лапочка, но никто никогда не узнает об этом. Я люблю его так, что нет сил. За меня он порвёт на части любого. За меня он убьёт и глазом не моргнув! Он просто больной и ничего не боится! Каждая девушка втайне мечтает о таком.
Постоять за себя может или псих, или тот, кому есть что защищать. Честь, достоинство, справедливость. Ранимую кожу. Если кто-то умеет себя защитить – значит, он этому учился, потому что без этого просто не выживет. Именно тем, кто умеет за себя постоять, нужнее всего защитник. Конченый псих.
Сегодня я возвращалась домой ночью по незнакомому району. На меня напало полдюжины пьяных подростков. Я почуяла в горле дрожь, нащупала нож в кармане. И была готова драться. Умереть – но не отдавать самое ценное. Потому что для меня это больнее смерти.
Но он появился за моей спиной – из ниоткуда. Я услышала позади себя его страшный, жуткий крик – и мой страх улетучился. Он разбил бутылку и бросился на подонков как ненормальный! Те разбежались. Мы остались вдвоём.
Он и есть ненормальный. Я всегда в безопасности! О, да! Это ни с чем не сравнимое чувство!..
Сентябрь годом ранее. Полчаса жизни Кристины
… // помехи. Обрывки голосов. Отколотые биты мыслей. Пойман получасовой отрывок чьей-то жизни, прибитый волновым ветром к окошку местного пространства // …
…
…Сегодня я надену свои любимые вишнёвые туфли – из нежного-нежного велюра, с острыми носиками и на тонюсеньких каблучках. Стало быть, в гимназию поеду на автобусе – туфельки, конечно, гораздо удобнее прочих, но только даже в них я долго не выдержу! Ехать всего пару остановок, но если я пройду их пешком, то дальше придётся добираться на скорой. Я не собираюсь хромать в первый учебный день последнего учебного года! Диву даюсь, как некоторые девчонки могут сутки прыгать в деревянных шпильках – и не умереть от болевого шока?
Когда я надела свои любимые туфли впервые, мне пришлось полтора часа топтаться на вокзале, ожидая мою Алису, пока та мчала ко мне на электричке. Убранство станции было совершенно невыносимо: ничто не радовало и не цепляло глаз. Ни один узор из пыли, ни один рисунок на деревянных подлокотниках не был достоин того, чтобы разглядывать его битый час и воображать какую-нибудь историю! Так что я сдуру пошла гулять пешком по камням вдоль рельсов. За полчаса танцев на булыжниках мои ехидные туфельки так натёрли мне ноги, что из левой пятки начала сочиться кровь. Боль была столь режущей и нестерпимой, что кажется, кровь затопила даже мои глаза – в них всё сначала помутнело, а потом цвета вокруг резко стали кислотными. Трава мне показалась ярко-жёлтой, а лица прохожих – оранжевыми. Мне было так больно, что я уселась прямо на рельсы и выла целый час, но боль всё никак не унималась. Когда до мозга дошло наконец, что пластырь и анальгин с небес не упадут, а до аптеки я уж точно теперь не доковыляю – он пустился во все тяжкие и впрыснул мне в кровь такую лошадиную дозу каких-то гормонов, что я окосела за считаные минуты! Сначала растаяла боль, потом потяжелела и полегчала голова – все движения вокруг стали какими-то рваными… И спустя всего пару минут мне так ударило в голову, что я перестала плакать и начала смеяться как ненормальная! Без шуток – я вмазалась за счёт своих же пяток! Весело было за мной наблюдать ангелам с небес. Зато теперь туфельки и внутри бордовые – от крови. За это я люблю их ещё больше.
Так вот. Путь от моего дома к автобусной остановке тянется узкими тропами мимо старых гаражей, выкрашенных грязно-розовой краской с ярко-красными воротами. Как же я обожаю этот гаражный городок с его улочками – бесконечный, изгибающийся, как червь, розовый поезд с красными окнами! Местами облупившаяся краска напоминает мне раны и содранную кожу, обнажившую мясо из красного кирпича. Живое, помнящее всё, что с ним происходило! И даже сохранившее на себе целую летопись из тегов, оставленных множеством юных маркеров. Так целыми поколениями пишутся дневники улиц. Однажды на одних из ворот я нарисовала жёлтым мелом жёлтые глаза с густыми ресницами-щупальцами – получилось невероятно завораживающе, и хозяева их не стёрли! Хотя я ни разу не видела этих добрых людей, но спасибо им за то, что теперь в этом красно-розовом королевстве меня всегда встречает и провожает мой дорогой друг – чудище с янтарными глазами. Такими же, как и у меня. В общем, я в безопасности.
И сегодня на мне грязно-голубые джинсы с бежевыми потёртостями – они шикарно смотрятся на фоне розовых стен! Стоит признаться, когда я выбираю одежду, то всегда прикидываю – подойдёт ли она к моим гаражам? Или к моей сиренево-розовой комнате? Или к моей любимой кофейне с серым граффити? Ведь жизнь – это череда картин и натюрмортов. Не стоит все краски мешать в одной палитре – иначе выйдет размазня блевотного цвета. Что за жизнь тогда получится? Если я беру с собой свой ярко-синий рюкзак, то упаси меня бог заявиться с ним на мой гаражный бал – и заляпать этим чернильным пятном всю малину! Таких художничков надо подвешивать к доске позора за пипки от беретов! Уж лучше я поеду на такси.
О моих джинсах стоит сказать ещё пару ласковых. Эти засранцы со мной заодно! Да я жизнь готова им доверить! У них такой стальной и дикий характер, что я чувствую, будто мои ноги окутывают крепкие железные латы. Не стоит перечить моим джинсам. Они держат меня каменными руками – и мой шаг в них становится твёрже. Если я пойду в разведку – то непременно в них! Они – мои соратники. Все мои вещи – мои верные друзья. Чужих и тупых подле себя не держу. Считаю это ниже моего достоинства – связываться с бездушными, бесхарактерными вещицами.
Вот и последний вагон моего поезда-червя. За ним гаражи кончаются – и я выхожу на дорогу прямо к своей остановке. Как раз вовремя – туфельки начинают кусаться! Пора остановиться и полюбоваться напоследок моим идеальным миром.
Сегодня солнечно, в воздухе сентябрьская пыль – и он искрится тёплыми песочными блёстками. Остаток пути до остановки пойду по земле, в тени деревьев, чтобы подольше глядеть на свет. Потому что иначе солнце быстро обожжёт мне кожу, но прежде – доведёт до одурения! Я легко пьянею, если несколько минут постою под прямыми лучами! Но любуясь на свет из-под вуали тени, я не пью залпом его золотое вино – а лишь вдыхаю спиртные пары от его водопада. Хотя мне и этого хватит, чтобы прибалдеть. Боже, какая роскошь вокруг! Пора включать плейер! Как мясо требует вина – это местечко стоит сдобрить крепким саундтреком! Мне нужна такая же ярко-красная музыка! Я знаю! Ramones «I’m Affected»! Когда я слышу этот трек, то одновременно «вижу», как кристально-красная вода капает у меня над головой и заляпывает всё окружающее пространство огромными красными и розовыми кляксами. Вот прогремел аккорд гитары – и алая капля бахнула на крышу соседнего дома! И так нота за нотой – песня застилает собой весь мир. Но самый густой и кровавый момент начнётся на первой минуте и сороковой секунде: сейчас он зальёт гранатовым вином всё вокруг! О. Вот и мой пустой автобус.
Мои гаражные джинсы совершенно не смотрятся с ярко-синей обивкой сидений! Я стараюсь – подбираю каждый мазок к моей картине мира, – а они берут и всё перечёркивают дурацкой синей ручкой! Какое испытание и мука, что я теперь не могу любоваться на свои ноги! Придётся пялиться в потолок. А ещё говорят, что я часто задираю нос и веду себя надменно. Нет, это просто люди любят где-то внизу копошиться в грязных делишках! И громко ругаться в отвратительных одеждах – а я не желаю на это смотреть! Фу. Всё равно из окна сейчас неплохой вид на тёплые трёхэтажные домишки, пока мы будем проезжать мимо частного сектора. Отлично! Значит, гляжу в окно. И пришло время для блестящей, золотистой музыки! Ставлю альбом Dusted «Total Dust» с самого начала!
Солнце. Автобус свернул за угол – и теперь оно шпарит прямо в моё окно. Что ж, «пьянка» неизбежна! Сегодня можно. Лучи искоса щекочут мою щеку. Они проникают под кожу всё глубже. Кажется, меня уже чуть штормит… Свет яростно греет мягкие ткани – почти царапает их своим шершавым языком! В глазах начинает рябить – и всё вокруг потихоньку «плывёт», искривляет углы… Вот уже начали появляться новые цвета в салоне автобуса. Класс! Сиденья покрылись бронзовыми пятнами! Реакции замедляются… Тепло побежало по ногам. Ещё чуть-чуть! Во-о-от он! Этот холодок в затылке! И тут же следом за ним – в спину потёк тёплый, густой бульон. Да я бухая! Вот за что я люблю солнце! Только, кажется, оно уже запекает кожу на щеке – жжётся, аж искрит! Не завидую я вампирам. Пора спрятаться, иначе становится больно. Пересяду-ка на соседнее сиденье. О, какое прохладное! Ещё одна минута свежего наслаждения, на этот раз для моей задницы! В автобусе так душно, что горло дерёт и глаза чешутся. От липкого тонкого слоя пота начинает щипать лодыжки.
На ближайшей остановке автобус начнёт забиваться людьми – а значит, дышать станет совсем трудно. Сниму туфельки – наслажусь ветерком, щекочущим пятки, когда откроют двери. О боже, сколько запахов от стольких тел! Как занозы в носу – придётся натянуть ворот до ушей и нанюхаться собственными духами! Ну же, гимназия, – появись на горизонте! Есть!
Вокруг гимназии какая-то путаница. В этом году в нашу выпускную параллель набрали кучу новеньких из других школ. И кажется, теперь они шатаются, как лешие в чужом лесу.
Только вот на крыльце у главного входа творится что-то нехорошее. Трое парней сидят на ступенях, широко раздвинув ноги, – и заставляют всех поднимающихся к дверям обходить себя за версту.
Это новенькие. Из соседней неблагополучной школы. Я знаю этих ублюдков! Видела их пару раз в тусовках на баскетбольной сетке. Избалованные детки зазнавшихся толстосумов.
Ботаники послушно и даже смущённо обходят тех стороной. О, человеческая сущность! Люди так легко стыдятся чужого позора, принимая его за свой!
Ух ты. Придурок Марик направляется прямо к этой троице. Такой же мерзкий упырь – из параллельного класса. О, чёрт – они ему пожали руку! И даже сдвинули свои рыхлые ноги, чтоб предоставить тому дорогу к дверям! Какая привилегия от ублюдков – ублюдку! Ну уж нет! Я не собираюсь их обходить! И пожимать им руки – тем более!
Это отвратительно. Омерзительно так, что тошнит! Лучше бы они затоптали клумбы! Нет. Цветы беззащитны, их нельзя обижать. Лучше бы били каждого встречного в рожу! Я не могу пройти мимо. Иначе перестану себя уважать! За малодушие. За то, что позволяю топтать свои идеалы!
Но есть кое-что, что знаю о себе только я… Я боюсь всех людей! Просто заговорить с ними. Дать о себе знать. Я боюсь их глаз, прикосновений, слов и запахов – всегда теряюсь и чувствую их взгляды кожей. Люди смотрят мне в глаза, но даже не подозревают, что проникают в меня так глубоко – что я чувствую их взгляды внутренностями. Я испытываю всем телом то, о чём большинство даже не догадывается. Это всё равно, что одной из немногих видеть привидений. То, что для других просто слово «Привет!» – для меня испытание из колющего взгляда, режущих звуков и проникающих под кожу объятий. И особенно ядовиты слова на повышенных тонах! От любого спора моё сердце заводится так, что норовит выломать мне все рёбра!
Но кое-что знают обо мне многие. Что сильнее, чем прикосновений, сильнее, чем боли, – я боюсь перестать себя уважать. Острее прочих я чувствую не только жару и холод. Гораздо острее большинства я чую справедливость, честь и достоинство. Как же непросто быть мной! За что природа велела мне родиться и жить в своём собственном капкане?
Что же делать, что же делать? Лучше умереть от провала, чем от мысли, что я трус. Трус – не защитивший то, что ему дорого! На мне ведь сильные духом джинсы! Я не могу их подвести… Выбора нет: придётся шагнуть в пекло с головой и поставить этих уродов на место.
Господи, да всего-то нужно их пожурить и подвинуть – но как же страшно от одной мысли…
– Чё булки раскидали? – выдала я своим фирменным басовым громом.
– Хотим, – с липкой сальной ухмылкой ответил их главный. Жирный белобрысый гад. Его мясистым щекам, видать, стало тяжело натягивать свою отвратную улыбку – так что шестёрки подхватили и натянули её все вместе.
У меня начинает дрожать под горлом. Тряска отдаёт в руки, но я изо всех сил сжимаю их и не выдаю предательскую дрожь. Если я не сломлю заезжих вредителей, то до конца года останусь слабачкой в собственном доме. Нет, я с этим жить не смогу! Выбора нет: умри, но сделай!
– Вы зачем сюда явились?
– За знаниями, – всё с той же жиденькой ухмылочкой продолжил гадёныш.
– Так втыкай первое, шутило! Физика в тугие головы не заходит! Хочешь впустить в свою тупую макушку нескончаемый поток знаний – сними свой шутовской колпак! И стяни свою ублюдскую ухмылку, не то твои щёки раздувает так, будто у тебя во рту с десяток болтов.
Простите, джинсы… Приходится доставать из карманов грязь…
Ухмылка с гада испарилась. Зато дружочки его гоготнули. Они уже на моей стороне – я это чую. В кои-то веки людская измена мне так приятна.
– Встали живо.
Ребята встали… А гад не шелохнулся. Я пнула его острым замшевым носиком.
– Ты чё, э! – отозвались щёки.
Я пнула ещё раз:
– Тебе щёки и на уши давят, что ли? – Я грубо наступила на здоровый модный кроссовок и пнула тело в последний раз. Гад встал, отряхиваясь.
– Хорош! Ты чё такая!
Ублюдки расступились. Я прошла ко входу по расчищенной дорожке. Красной от накала.
Меня трясёт будь здоров. Сил сказать что-то ещё просто нет – надо скорее исчезнуть от греха подальше. Со стороны, наверное, я выгляжу дико нагло. Ну же, двери, открывайтесь!
Фуф, у меня получилось! Я смогла. На грани от провала в пропасть! Как же ладони вспотели. Нужно угомонить растрепыхавшееся сердечко – а то ишь как колени сотрясает! Отдышаться бы…
Всё плывёт перед глазами. Как-то сам собой возник второй этаж. Слышу в нём знакомый голос…
– Кристина!
Это завуч. Ну не до тебя мне, чёрт возьми.
– Здравствуйте, Лариса Юрьевна…
– Это что такое? Ты почему волосы не перекрасила за целое лето?
Вот это здрасьте.
– Я и не обещала!
– Так больше нельзя, Кристина! – измученно, даже надрывно простонал учительский голос.
То есть ЭТО его мучит не щадя? Бордовые концы на рыжих волосах? Я вспомнила засранцев на лестнице. Которые просочились сюда лишь благодаря банкнотам папочек и мамочек. Марика, который говорит за спинами педагогов такие мерзкие вещи, что лёд бежит по спине. Здесь буйствуют и пляшут все смертные грехи – а учительский голос чуть не плачет из-за волос… Чего? Вот прямо сейчас именно мои волосы так мучают нравственные чувства?!
– Вот это – по-вашему, важно?! – я схватила свою прядь и проговорила так отчаянно и громко, что все вокруг замолчали. Здесь моя выдержка треснула. И просочились слёзы…
Видимо, мой чёрный взгляд выдал отчаяние сродни предательству родины. Мне ничего не ответили, а я с полным правом молча развернулась и зашагала прочь, в руках неся сбегающие слёзы.
Что-то мне от всех этих переживаний раньше времени приспичило отлить. Проведаю-ка старый добрый сортир. И надо срочно сполоснуть холодной водой голени – от свежего пота их всё это время щиплет мама не горюй!
Ну вот ещё и голод тут как тут! От него я косею ещё быстрее, чем от пива солнечным днём, – в глазах плывут жёлтые монетки, и ноги отрываются от земли. Скорее бы рассосать шоколадную конфету, пока урок не начался! Иначе урчание в животе сорвёт урок раньше звонка!
Я ворвалась в свой класс, выбив дверь ногой. Вытолкнув всех со своего пути, громко рухнула на свою парту. Даже забыла хоть с кем-нибудь поздороваться. Но это ведь не со зла! Меня трясёт от голода! Скорее бы найти в сумке конфету, не то у меня сейчас живот заурчит на весь кабинет – и тогда я выпрыгну в окно от стыда! Как назло, все стихли! С шумом и гамом я вываливаю всё содержимое сумки на стол. Рема, нежно и почти умоляя, мурлычет мне:
– Кри-и-ис, здравствуй!
Я чуть раздражённо, но тепло поднимаю ладонь в ответ. Ну вот, наделала тишины, и теперь все смотрят на меня с опаской. Наверное, в очередной раз думают, какая же я стерва. Кир видел, как я уделывала ублюдков на крыльце, – как пить дать уже всем растрепал. О, конфета!
М-м-м, шо-ко-ла-а-а-ад! Он так томно стекает под язык, что я закатываю глаза, и кажется, сейчас умру от вкуса! Боже, благослови на небесах того сукина сына, что придумал шоколад! О, да, моя сладенькая, взберись на нёба, оближи мои дёсны! Поцелуй с любимой конфетой – это всегда так волнующе! Шо-ко-лад! Он даже звучит точно так, как чувствуется на вкус! «Шо»: так клык мягко и нежно вонзается в свою жертву – плитку. «Ко»: бедняжка плитка трескается и ломается! «Лад»: так липко и густо она растекается по горячему языку… Это просто секс, а не поцелуй! И обёртка такая классная – как красиво она мерцает на моих джинсах! Красная фольга блестит на жёлто-голубых швах, что сил нет оторвать взгляд. Мир так красив порой во всяких мелочах – может ведь, когда захочет! Не буду выбрасывать фантик, пока он не сотрётся напрочь! Всегда так делаю. А перед тем как выбросить, я его целую, говорю «спасибо!» и желаю покоиться с миром на кладбище вещей – свалке. Каждый раз жаль расставаться с друзьями, даже если это всего лишь фантик. Всегда чувствую вину, что бросаю их после стольких радостей, разделённых на двоих… Всегда чувствую себя немножко предательницей, выбрасывая вещи. Они ведь живые! С характерами и душами.
– Эй, Крис! Шикарно выглядишь!
Кир произнёс это робко, но искренне. Я его очень уважаю. Он честный и совестливый малый. И ещё я точно знаю, что он озвучил мысли многих присутствующих здесь. За это я люблю его, о, да!
Я одобрительно, почти по-отечески кивнула. Опять стервозная выходка получилась. Я не специально! Меня застали врасплох: я дожёвывала конфету, неэлегантно шаря языком во рту. Раз уж меня считают сучкой – не разочаровывать же ребят!
Лео слышал комплимент Кира в мой адрес. Но не обернулся на меня – а лишь ревниво поджал губы. Мне кажется? О… Лео. Чёрные волнистые волосы касаются его крепкой доброй шеи. Им это можно. Мне – нет… Буду касаться её глазами. Ты почти не почувствуешь! Украдкой стыдливым взглядом глажу твою спину. Родную. Я так скучала. Боже, как я скучала…
Звонок. Серо-чёрно-жёлтый пятнистый звон. И туфли всё-таки натёрли мне правую пяточку. А ведь я их надела-то всего полчаса назад!
Полчаса… Вот я ещё на полчаса ближе к своей могиле. На обычные полчаса обычной жизни Кристины.
