ПРОЛОГ
– Я… – Хриплый мужской голос вырвался из плена мобильного телефона. – Я в мышеловке. Найди Глухаря… не откажет. Должен помочь… Ника… Долг… за ним долг… Он знает… квадрат шестьдесят четвертый…
Голос прервался и наступила тишина. Оглушительная – после посторонних шумов, свиста, шипения и эха далеких голосов.
Ника до боли сжала в руке трубку. Ей казалось, что так она сможет выжать из нее еще хоть одно слово.
Мобильный телефон молчал.
Ника совсем уж было собралась разжать сведенные судорогой пальцы, как вдруг:
– … от Припяти. Он знает… Боровая.... водокачка. Деньги в тайнике… сколько нужно… Ника!!
Тонувший в эфире крик, полный безнадежной тоски, заставил девушку вздрогнуть. Она судорожно глотнула, пытаясь протолкнуть сквозь пересохшее горло обнадеживающие слова, но смогла только прошипеть в ответ.
В распахнутое окно заглянула луна. Лунный свет белил стены, старую мебель, красил серебром единственный выживший комнатный цветок, тянувший уродливые, темные колючки к потолку – вот во что переродилась недавно радовавшая глаз пышная драцена.
Ника разжала, наконец, непослушные пальцы.
– Да… Красавчик. Я слышу. Я сделаю все, что смогу, – сказала она в мертвую трубку. Но там, откуда только что шел голос, ее слышать не могли.
Ветер влетел с улицы в комнату, вздыбил занавески, прошелся по вороху газет, что лежали на журнальном столике, качнул оранжевый боксерский мешок, подвешенный к потолку.
Ника села на кровати, боясь опять погрузиться в сон.
Красавчик в беде. Он застрял в мышеловке недалеко от Припяти, в деревне… Вернее, в том, что от нее осталось, под названием Боровая. Еще каким-то боком там замешана водокачка. Это можно выяснить позже – Глухарь наверняка знает, о чем идет речь. Красавчик просит ее взять деньги в тайнике и обратиться к Глухарю за помощью.
Ника знала по рассказам, что такое мышеловка. Она догадывалась, что представляет из себя заброшенная деревня и как выглядит водокачка. Кроме того, Ника хорошо относилась к Глухарю и не сомневалась, что тот не откажет в помощи единственному другу.
Она ни разу не слышала только об одном. О том, что из Зоны можно позвонить по мобильному телефону.
НИКА
– Хорошая ты баба, Ника, но дура, – опять повторил Глухарь. И подтвердил свои слова до хруста сжатой в руке банкой с пивом. Будь она полной, он ни за что не позволил бы себе такого кощунства – но до этого Ника минут пять наблюдала за тем, как бородатый мужик, запрокинув голову, тряс несчастной банкой, пытаясь выжать из нее хотя бы каплю.
– Глухарь, – уже безнадежно сказала Ника, потянувшись к нему через стол, заставленный грязной посудой. – Я нормальный человек, поверь мне: до вчерашнего дня глюки меня не беспокоили…
И с досадой поморщилась, заметив с каким удовольствием пьяный Глухарь уцепился за слова "до вчерашнего дня".
– Почему ты мне не веришь? – перекрикивая шум в зале, продолжала она. – И, может быть, через пару месяцев, когда оттуда еще кто-нибудь дозвонится, ты пожалеешь, что не послушал меня! Твой друг…
– Ника, – Глухарь облокотился на стол, попав локтем в переполненную окурками пепельницу. – Все забываю у тебя спросить: твое полное имя Вероника, что ли?
– Мое полное имя Ника, – сквозь зубы процедила она. – И другого у меня не было никогда.
– Тебе… двадцать?
– Двадцать один, – после паузы ответила девушка. Ей показалось, что ответа он не расслышал. Да и нужен был ему этот ответ как кусок хлеба голодному кровососу!
– Так, говоришь, связь по мобильному плохая была? – Он сдерживал смех.
– Да. – От злости ее затрясло. – Шум, треск.
Разговор не заладился с самого начала. Ее рассказ о ночном звонке не произвел на сталкера ни малейшего впечатления. И совсем не потому, что тот был пьян. Давно и беспросветно. Трудно отрицать очевидное – никто и никогда не звонил с Зоны. Даже для новичков не секрет: все приборы, чье действие основано на электромагнитных волнах могут подвести в любую минуту. Счетчик Гейгера – вот, пожалуй, и все, на что можно положиться.
Зона – это маленькая смерть. Всякий уходящий знает: она может настигнуть тебя сразу за периметром, в одной из тех аномалий, что как грибы после дождя плодит новый выброс. Может удовлетворить свое порочное любопытство, равнодушно наблюдая за тем, как распадается мертвая плоть, желтой слизью вытекают незрячие глаза и ты сам, лишенный сознания – не более чем пристанище для жирных червей – бродишь по запретным дорогам, куда живым вход воспрещен.
А может вдоволь натешиться и растянуть удовольствие, оставив тебе сознание, помещенное в гниющую оболочку мертвого тела.
Бар "Приют", где Ника по указке нашла Глухаря, оказался забит до отказа. Сквозь густой, тяжелый воздух, пропитанный запахом табака и мужского пота, сочился свет разноцветных мигающих ламп. Деревянный помост для стриптиза, накрытый металлическими листами и для верности укрепленный шестами, вбитыми в потолок, пока пустовал. Два десятка столиков занимали отдыхающие после праведных трудов сталкеры. И за каждым столом царила своя атмосфера. Кто-то справлял поминки по погибшему товарищу, кто-то радовался тому, что остался жив, кто-то в очередной раз рассказывал о том, как с честью вышел из, казалось бы, безнадежной ситуации.
Ровный гул голосов, изредка прерываемый отдельными возгласами, разговору не мешал. Ника кусала губы, отыскивая тот аргумент, что поможет качнуть чашу весов в ее пользу, и с каждой уходящей минутой затея казалась ей все более безнадежной.
Начать с того, Глухарь не поверил ни единому ее слову. Все попытки Ники как тяжелую артиллерию подключить такие давно потерявшие авторитет понятия, как "дружба" и "взаимопомощь" разбились о надежный как скала мужской прагматизм. В нескольких словах воспроизводимый как "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Более весомое понятие – "деньги" – ожидала та же незавидная участь.
Но самое страшное случилось потом. Примерно через полчаса ее воззваний "к уму и сердцу" пьяного сталкера, Глухарь преподнес ей сюрприз. Тем ужасней, что явился для Ники полной неожиданностью.
Пуская струю сигаретного дыма через нос, Глухарь вдруг навалился грудью на стол, испачкав видавший виды комбинезон в подсохшем картофельном пюре, оставшемся от недавнего обеда.
– А теперь слушай сюда, девушка, – сказал он. Огромные глаза, полускрытые за набрякшими от беспробудного пьянства веками, недобро блеснули. – Даже! – Глухарь воздел к потолку указательный палец с траурной каймой под ногтем. – Даже, если все было так, как ты говоришь – никто! Слышишь? Никто не пойдет в Зону выручать твоего Красавчика. Даже за деньги. И даже такой законченный ублюдок, как Грек. Если единственный, к кому Красавчик тебе посоветовал обратиться это я – что ж, его дела обстоят еще хуже, чем мне казалось. – Он с неприкрытым злорадством следил за тем, как округлились от удивления глаза девушки. – Свой долг Красавчику я отдал. И теперь ничего. Ему. Не должен. Запомни девушка – ничего. Тебя извиняет то, что ты могла подумать, будто мы друзья, но…
Глухарь затушил в переполненной пепельнице обгоревшую до фильтра сигарету и задумался. Надолго.
Пока Ника пыталась осознать услышанное, перед сталкером, как по мановению волшебной палочки возникла бутылка водки и стакан. Ника собиралась с духом, чтобы вслух списать все сказанное на большое количество выпитого, когда Глухарь заговорил снова. На сей раз в собеседнике он не нуждался.
– И никто. Ни здесь, ни за кордоном… Никто не ринется в Зону выручать твоего Красавчика. Половина народа будет радоваться, когда он сгинет в Зоне. А остальная половина… обрадуется позже, когда станет известно точно. Сумел… Красавчик. Так еще уметь надо. Выжить уметь… Выживать. Везунчик, а не Красавчик… вот погоняло вполне подходящее для него… Когда Штоф подыхал в Темной долине… всего ничего – рукой подать. Вынес он его, твой Красавчик? Хрен тебе, вынес… И умер Штоф. Только перед смертью сказать успел. Вести в Зоне быстро разносятся. И далеко… как круги по воде. А как он обошелся с Параноиком?
Наполненный до половины стакан водки блеснул в свете фонаря – булькнула опрокинутая в жаждущий рот жидкость – и снова занял свое место на столе.
– Все знали, что Параноику "баклажан" нужен до зарезу, сына от гемофилии вылечить. – Глухарь плеснул в стакан водки. – Только пойди, отыщи его! Все мы тогда в Зону ходили с тайным умыслом помочь Параноику – мало он добра сделал? И что твой Красавчик? Нашел "баклажан", да торговцу в баре и толкнул. Тому, естественно, до наших бед как до звезды… Жучара, он Жучара и есть. Вот и достойная пара твоему… Так и не дождался Антошка помощи. А… – Глухарь едва удержался на стуле при попытке широко взмахнуть рукой. – Много чего вспомнится, если покопаться… А что меня спас от мертвяков, так выхода другого у него не было. Когда на них находит, уж лучше два ствола, чем один. Хрен тебе. Я отдал ему долг, – просипел он. – Отдал. Мы квиты.
Глухарь замолчал.
Бесполезно объяснять себе, что она не догадывалась об истинном положении вещей. Но одно дело подозревать, другое – знать наверняка.
В баре ничего не изменилось с тех пор, когда она была здесь в последний раз. Последний и единственный. Возможно, никто так и не увидел бы ее не только в "Приюте". Вполне возможно, в городе вообще. Если, конечно, считать квартиру, в которой она просидела безвылазно почти год, чем-то самостоятельным и обособленным.
Туда, в однокомнатную квартиру, с мебелью, протертой до дыр, с драценой, постепенно переродившейся в грозу растительного мира, Нику… А вернее, то, что она на тот момент собой представляла, привез Красавчик. Кем она была? Пугливым существом, вздрагивающим от каждого шороха, с трудом переставляющим ноги. Каждый шаг, насколько позволял свежий шов, стянувший кожу в промежности – давался болью и кровью. С незаживающими ранами на прокушенных губах и такой тоской в глазах, окруженных черными тенями, что отводил взгляд даже Красавчик, повидавший в Зоне немало.
– Живи, – сказал он. – Будет тебе пристанище.
И жила. В четырех стенах, с редкими вылазками в ближайший ларек и к Ляльке – неожиданно появившейся подруге. Все остальное – в чем она нуждалась, нуждается или будет нуждаться, приносил Красавчик. Он часто пропадал в Зоне – неделю, а то и больше. Первые два-три дня после возвращения пил беспробудно. Потом они долго говорили, иногда сутками напролет. И за все это время, пока заживали раны – телесные быстрее, душевные медленнее – Красавчик ни разу не увидел в ней женщины. И Ника была ему за это благодарна.
За это, и еще за то, что осталась жива…
В баре становилось шумно. Ника смотрела Глухарю в глаза, тщетно пытаясь поймать его взгляд. Знал ли он о том, какие пути привели ее в городок? Вряд ли. И рассказ, как на духу выложенный сейчас, прозвучит не к месту, как лечение после скоропостижной смерти клиента.
Гул пьяных голосов нарастал. Все было так же, как полгода назад: бывалые сталкеры пили молча, новички отрывались весело и шумно. Их накрывала эйфория, сродни той, что позволяет чувствовать себя крутым гонщиком новичку, отъездившим пару недель за рулем автомобиля.
– Тёмная ночь. Кровосос тащит за собой сталкера в канализационный люк, – хриплый тенорок выбился из общего шума. – Тот отбивается изо всех сил, орет матом…
Концовка анекдота утонула в начальных аккордах музыки, хлестнувшей по ушам. Тяжелый рок селевым потоком накрыл задымленный зал. Оглушительные низы, которым вторила стеклянным звоном посуда, оставшаяся без внимания на столах, заставили Нику оторваться от разглядывания защитного артефакта: на шее Глухаря дрожала в свете прожекторов капля воды, подвешенная на цепочке.
В сплошном сигаретном дыму, под оглушительный свист, стриптизерша выскочила как черт из табакерки. В полной сталкерской экипировке: тяжелых ботинках, зашнурованных почти до колена, защитных штанах и куртке, черной бандане – в ней не было ничего женственного. Звериная грация и упрямо сжатые алые губы – неприступная и оттого еще более желанная.
Гремел тяжелый рок, постепенно освобождая девушку от верхней одежды. Скупо, ни одного лишнего движения – она раздевалась так, что стихли и голоса, и свист. Сотня глаз, подогретых спиртным, не отрывали взглядов от помоста. За курткой обнаружились крепкие плечи, плоский живот. Когда в зал черной вороной полетел кожаный бюстгальтер, словно высокой груди с торчащими бусинами темных сосков стало в нем тесно – зал исторг мучительный утробный вой, как голодное чудовище перед стремительным броском.
В руках у стриптезерши неожиданно возникла потертая, так хорошо знакомая многим сталкерам фляга – именно такая, видавшая виды, с погнутым боком и обшитым кожей днищем. Девушка запрокинула голову и струи воды, задерживаясь на торчащих сосках, срывались на живот, катились вниз, теряясь в кожаных стрингах.
Единственной, кого абсолютно не интересовало, в какой позе стриптезерша снимает с себя одежду, была Ника. Она смотрела на то, как из полуоткрытого рта Глухаря, застывшего напротив вполоборота, тянется тягучая нескончаемая слюна. Смотрела и не могла оторваться. Наверное – ползи по стене таракан, он также притягивал бы взгляд. Но, скорее всего, не вызывал бы такого мерзкого чувства.
Пытаясь избавиться от волны отвращения, постепенно накрывавшей ее с головой, Ника прижала к боку руку – там, в уютной кобуре покоился ПМ – первый, но не единственный подарок Красавчика.
– Ты левша, это прикольно, – всякий раз говорил он, вывозя девушку в ближайший лесок на импровизированное стрельбище. Красавчик от души веселился, наблюдая за тем, как она училась стрелять из подаренного пистолета. – Левша – сюрприз для врага. Ты главное, меньше переживай, когда жмешь спусковой крючок. Пусть пуля за тебя поволнуется.
Вот так. Теперь Красавчик там, в мышеловке, ждет от нее помощи. А она сидит в баре, помахивая белым платочком вслед уходящему поезду: время идет и каждая секунда может стать точкой невозврата.
– Хороша Лялька, – Глухарь, наконец, развернулся и потянулся за бутылкой водки. – Вы ведь подружки. И как она, вообще? Я имею в виду в жизни? Такая же… горячая?
Да, местная звезда стриптиза считается ее единственной подругой. Их познакомил Красавчик год назад, чтобы помочь Нике прийти в себя после того случая. Вот уж поистине: кого терпеть не могут мужики, того любят женщины. Лялька хорошо к нему относилась, однако предпочитала держаться подальше. Вполне возможно, что-то у них и было, но Нике не хотелось знать ответа на этот вопрос.
Да, и в обычной жизни Лялька производила такое же впечатление – брутальной и независимой женщины. Но Глухарю об этом говорить не хотелось.
– Сколько он сможет продержаться в мышеловке? – спросила Ника, оставив его вопрос без ответа.
– Смотря, какая мышеловка, – без зазрения совести пояснил Глухарь. – День. Два. Максимум пять. Кто это выяснял?
– Глухарь, – девушка вскинула на него больные глаза, – забудь про все. Что было, что будет. Помоги ему. Ты ведь человек. Тебе зачтется, – и добавила обреченно, ловя ускользающий, как рыба в проруби, взгляд. – В конце концов, меня проводи! Я пойду с тобой!
Минута, если не больше, он таращился на нее. Потом вдруг запрокинул голову, обнажив свободную от волос шею, и захохотал. Кадык заходил ходуном, в горле что-то булькало.
Ника машинально прижала пригревшуюся на боку кобуру. Неожиданно сильно, до дрожи, захотелось выхватить ПМ и разрядить весь магазин, все восемь патронов прямо в горло, колыхавшееся от смеха.
Будто вняв ее чувствам, Глухарь успокоился. Вытирая выступившие на глазах слезы, он хмыкал, вспоминая причину веселья.
– Баба в Зоне… Сказала тоже – баба в Зоне, – давясь от смеха, повторял он. – Додуматься надо. Вряд ли во всей Зоне сыщется хоть одна. Я, конечно, не имею в виду мертвяков, оставшихся там от прежней жизни. Повести бабу в Зону… на подобное даже такой говнюк как Грек не пойдет…
– Глухарь…
Ника не заметила как у стола возникли двое сталкеров, изрядно поднабравшихся и, по всей видимости, разгоряченных стриптизом.
– Слышь, Глухарь, – тот, что был покрепче и потрезвее не отрывал от Ники прямого и откровенного взгляда. – Твоя девушка, Глухарь?
– Не-а, – пожал плечами Глухарь. – Не моя. Ничья теперь. Бери, если хочешь.
– И возьму. – Тот, что был пониже и пьянее, сделал шаг и положил тяжелую руку Нике на плечо. – Пошли, что ли. Имей совесть, девушка. Мы тут люди, между прочим.
– Убери руку, – медленно процедила она.
– Не слышу? – Сталкер наклонился к ней.
По-хозяйски лежащая на плече рука давила. Но более всего пугала духота, что стянула горло удавкой.
Той самой удавкой.
Ника не стала повторять дважды. Тяжело, вложив в удар всю силу, снизу вверх, как весь год отрабатывала на оранжевом боксерском мешке, что свисал с потолка в одинокой, оставленной без присмотра квартире, Ника ударила парня в лицо. Привычно заныли костяшки пальцев. В ушах как оценка три с минусом прозвучал голос Красавчика: "Завалила руку, завалила".
Парень всплеснул руками и непременно опрокинулся бы на спину, если бы его не поддержал друг. Тот соображал быстрее. Он усадил пострадавшего товарища на стул и медленно выпрямился. В светлых глазах застыло удивление.
– Могла бы просто объяснить, что не в настроении. – Развел он руками. – Зачем же сразу драться?
Ника не отвечала. Она осторожно, боясь повернуться к сталкерам спиной, отступала к двери.
В зале царил привычный шум. Никто не обращал внимания на возникшую ссору. Да и сколько бывало таких разборок за вечер, и не сосчитать! Возможно, ей так и дали бы уйти. Но тут пришел в себя пострадавший. Взревев как раненый зверь, он вскочил на ноги. Отлетел к стене стул, потревоженный резким движением. Невзирая на предупреждающий жест товарища и соответствующие слова, по силе воздействия способные остановить собаку в прыжке "брось, брось, да ну ее!", парень бросился к девушке.
Сталкер, стремящийся восстановить пошатнувшийся авторитет, успел сделать два шага. Ему в лицо, как та пресловутая точка в любом споре уставилось черное дуло пистолета Макарова, наконец-то дождавшегося своего часа.
Ника шагнула назад, не забыв быстро оглянуться: никто теперь не достанет ее сзади. Она не сводила взгляда с лица сморщенного в жестком прищуре сталкера. Из его разбитого носа капала кровь. Он втягивал сопли, пытаясь остановить кровотечение. Но добился лишь того, что кровь пошла сильнее.
Ника попятилась. Она видела, как непроизвольно дернулась у парня рука – видимо там, в наплечной кобуре лежал пистолет. Однако черный зрачок наставленного ему в лоб оружия давно приучил его быть покладистым. Парень замер на месте, медленно разводя руки в стороны.
Ника не смотрела ему на руки – она смотрела ему в глаза. Там ясно читался страх: еще бы, остаться в живых после заброса и получить пулю от полоумной девчонки!
– Оставь ее, Хамса, – тихо, но внятно сказал Глухарь. – Будешь ты ее, – он добавил ругательство, – после Красавчика…
На них никто не обращал внимания, однако последнюю фразу расслышали многие. Смех заплескался в зале, соперничая с гулом голосов.
Под этот смех, сжимая в руках рукоять пистолета, Ника пятилась к выходу. В пропасть.
Ту самую, черную пропасть, что навсегда отделила ее от человека, которому она обязана жизнью.
КРАСАВЧИК
Где-то капала вода. Вполне возможно, что капала она и рядом. Но дотянуться взглядом до источника звука, терзающего барабанные перепонки, Красавчик не мог. Капля за каплей, как стук метронома, отсчитывали последние минуты его недолгой жизни.
Собственно, отчего же недолгой? Кому-то и двадцати лет хватило за глаза и за уши. А он, несмотря ни на что, тридцатник справил почти год назад. Выходит, кто-то решил, что ему достаточно. Там, на воле, все решает – на выбор: слепой случай, бог, судьба, провидение. Здесь нет ни того, ни другого. Зона – вот кто решает все. Именно "кто", потому что назвать ее "что" язык не поворачивался. И если до сих пор Зона щадила, то лишь для того, чтобы ударить больнее.
Красавчик поморщился от боли в спине. Удовольствие еще то – лежать на голой земле, подложив под голову тяжелый рюкзак. Нет, он не отказал бы себе в удовольствии полежать и на голой земле. И не только без рюкзака под головой, но и без рюкзака вообще. Да что там мелочиться: и голым, в крайнем случае! Без оружия, денег, без добычи. Но живым, мать твою!
Только не здесь, а в паре метров отсюда.
Зона решила, что хватит ему топтать землю. Она, стерва, отмерила срок. Сколько там осталось?
Красавчик задрал голову и посмотрел наверх. День, два? Максимум еще три дня отмерила ему Зона. Много давала, еще больше обещала – а отняла все, что имел. Как иная баба.
Сталкер мстительно усмехнулся в угоду своим мыслям – вслух ничего говорить не стал. Не дождется, стерва. Удержался от шумных обвинений вовсе не потому, что не хотелось впервые за двое суток отвести душу – еще как хотелось. Нервы, они, брат, не железные, тоже отпущенный предел имеют. Но если продолжить рассуждать на данную тему, то неизбежно наступает момент, когда хочется наплевать на то, что диктует здравый смысл.
Постаралась Зона. Уж мышеловку подсунула на славу – просторную, впору десятку людей разместиться и еще место останется для одного кровососа. Но небольшого, так, средних размеров.
Никто и никогда не проводил экспериментов, поступает ли в мышеловку воздух снаружи. Вполне возможно, что и поступает. Тогда ему предстоит смерть не от удушья – ему предстоит умереть, постепенно сходя с ума от голода и жажды. Те, кого спасли, знать этого не могли. А те, кто подох…
Кто ж их разберет? От мышеловки он сдох или от чего иного – мертвяк, он и есть мертвяк – обстоятельно не расскажет. А мышеловка что? Сделала дело и лопнула. Как мыльный пузырь.
Именно на мыльный пузырь мышеловка больше всего и походила. Большой мыльный пузырь, в центре которого скорчилось в позе зародыша человеческое существо, еще сохраняющее способность мыслить. Тончайшая, в радужных разводах полусфера над землей, и такая же под землей. Уж у Красавчика была возможность в этом убедиться. Одно дело верить рассказам очевидцев, и совсем другое удостовериться на собственном опыте. Печальном, мать твою.
Красавчик насилу сдержал глубокий вздох – побережем кислород, раз делать ничего не оставалось.
Самое… неприятное заключалось в том, что достаточно было коснуться радужной оболочки, чтобы мыльный пузырь лопнул – и следа не останется.
Но коснуться, черт возьми, с другой стороны! И не имело значения кому – хоть слепой собаке, хоть кровососу, хоть крысе – и это бесило больше всего. Любую из тварей, в изобилии заселивших Зону, Красавчик встретил бы как избавителя. Пусть после возникнет новая проблема! Любая! Тогда и будет решаться – три полных магазина для АКМ, пара гранат – уж сумеет как-нибудь отблагодарить за помощь.
Однако Зона как вымерла. Не выли собаки, не скреблись крысы, не говоря уже о человекоподобных. Тишина, лишь изредка нарушаемая стуком капель о каменный пол. Мелькнула, было, шальная мысль о том, что Зона действительно вымерла и после последнего выброса не более чем пустыня и последняя ее жертва – он – скорчилась в центре мышеловки. Мысль угасла, задавленная на корню. Главное, сохранять спокойствие. Если весь отпущенный воздух имелся лишь внутри мыльного пузыря, то его как раз хватит на одну бесконтрольную вспышку.
Наступало утро. Здесь, в сарае, со временем вросшем в землю по самые окна, свет проникал в дыры, давно лишенные стекол. В тусклом свете наступающего дня оболочка мыльного пузыря празднично переливалась – ни разрезать ножом, ни пробить пулей, ни сжечь огнем. Хрупкая с одной стороны и прочнее титанового сплава с другой.
Сон не шел, и Красавчик сел на землю, тупо уставившись перед собой. Какой придурок додумался назвать эту аномалию мышеловкой? Причем здесь мыши? Очевиднее было бы назвать вещь своим именем. Красавчик назвал бы ее мыльным пузырем. Кто надул тебя, совершенное орудие пытки, так и не узнать, а так хотелось обругать хоть кого-нибудь напоследок!
Мышеловка – аномалия редкая, если не сказать редчайшая. Надуться может где угодно. Вот теперь надулась как раз под ним. Вполне подходящий конец для него – любителя редкостей.
Вторая такая редкость – "шар Хеопса" – мирно покоилась на дне контейнера. И даже сейчас, за шаг до смерти, эта мысль доставила Красавчику радость. Не существует, говорите? Может быть, и не существует – для всех. Кроме него. Вот так и встретились две редкости – мышеловка и "шар Хеопса".
Тот, кто впоследствии обыскал бы его труп, был бы приятно удивлен. Был бы – но Красавчик не привык делиться. Сюрприз с гранатой – достойный подарок для того, кто придет слишком поздно. "Шар Хеопса" уцелеет, скорее всего. А может и сдетонировать – чем Зона не шутит? Да так, что воспоминания могут остаться не только от самой Зоны, но и…
От всего земного шарика.
Красавчик вздохнул, забыв на секунду о том, что собирался экономить воздух. Оставалось в сотый раз вспоминать, как все начиналось…
***
Серый лес, покрытый слоем пепла, остался далеко позади. Огонь проявил избирательность: сжег листья, но не тронул ни ветвей, ни стволов. Так и тянулись вдоль просеки голые деревья, прежде бывшие березами. Вместо листьев уродливая слипшаяся труха отвечала редким порывам ветра.
Красавчик вздохнул полной грудью и поправил рюкзак, чтобы не так давил плечо. Причин для особой радости не было, но два дня, прошедшие относительно спокойно, вселяли если и не уверенность, то, по крайней мере, настраивали на рабочий лад.
Слепая собака, следовавшая за ним по пятам от самого "Агропрома", наконец отстала. Красавчик несколько раз хотел ее пристрелить, но всякий раз останавливался. В сыром воздухе звук выстрела разнесется далеко, а привлекать к себе нездоровое внимание не хотелось. И патроны следовало беречь. То, что за два дня не было сделано ни единого выстрела, еще не являлось залогом того, что оставшийся путь пройдет в таком же режиме. Одна неприятная стычка – и будешь счастлив, если останутся патроны хотя бы к пистолету.
Красавчик не собирался сворачивать в деревню с соответствующим общей атмосфере Зоны названием Чернушки. Свободная от аномалий, она с первых дней служила для вольных сталкеров своего рода перевалочным пунктом. Для тех, кто задержался, да и поиздержался в дороге. Патронов у него хватало, а встречаться с кем-нибудь из знакомых, тратить время на бесконечные разговоры о смысле жизни – это атрибуты другого мира. Без бутылки водки смысл жизни не отыщется. А где одна бутылка, там и вторая – так и сутки улетят в никуда.
Кроме того, на взгляд Красавчика такие посиделки в Зоне расслабляли. Каждая ходка, как глубокое погружение, требует предельной собранности.
Еще у кордона, при пересечении контрольной полосы, ограниченной колючей проволокой… Точнее, сразу после нее, на Красавчика накатывало. С чем можно было сравнить это чувство? С воздействием, оказываемым легкими наркотиками сравнивать не хотелось. С точки зрения Красавчика, они расслабляли или наоборот, возбуждали без меры, если дело касалось всякого рода веществ. До тяжелых, типа герыча, руки не дошли. А может, помешал внутренний барьер, который возникал каждый раз при необходимости втыкать иглу в собственное тело. На нем и так, на этом теле, мест живых не осталось.
Вообще он рос бедовым ребенком, и отец с малолетства пытался направить его неукротимую энергию в мирное русло. По решению отца им стал бокс. Как показали дальнейшие события, мирным это русло называлось с трудом, однако за определенный сдвиг в мировоззрении Красавчик был ему благодарен. Боксу или отцу? Да, пожалуй, всем сразу.
В четырнадцать лет на городских соревнованиях за первенство среди юношей, Красавчику сломали нос. Травма явилась не основным украшением, а скорее дополнением к уже имеющимся. Еще лет в десять, проверяя на прочность строительные леса подготовленного для ремонта дома, он сорвался. Железные прутья, торчавшие из отслужившего свой срок куска арматуры, запросто могли снести полчерепа. Однако Красавчику повезло: слегка задело лоб. Зажимая рукой рваную рану, чтобы меньше пачкать кровью недавно купленные штаны, он побежал домой. Швы накладывал настоящий мясник в районном травмпункте. С тех пор остался шрам, пересекающий левую половину лба. Он тянулся над бровью и заканчивался у глаза, чуть подтягивая вверх внешний край. Малознакомые люди не раз вменяли ему в вину иронично поднятую бровь.
Таких замечаний стало на порядок меньше вскоре после того как выяснилось, что бокс не только придает уверенность в своих силах, но и имеет еще одну особенность. Когда в опасных ситуациях от обиды начисто сносило крышу, именно боксерские навыки становились залогом того, что и без крыши тренированное тело справится с защитой собственного достоинства. Иными словами, от обиды Красавчик поначалу впадал в некую прострацию. Вдруг оказывалось, что между тем как темнело в глазах и наступало прояснение, лежал целый промежуток времени. Приходя в себя после приступа, Красавчик с удовлетворением отмечал, что у ног его лежат поверженные противники, размазывая по щекам кровавые сопли. В то время как он не получил ни царапины.
С тех пор прошло много лет. Вспышки ярости остались в прошлом: с крышей удалось подружиться. И потом, с годами находилось все меньше желающих упрекать его в ироническом отношении к действительности.
Пересечение границы, за которой лежала Зона, можно было сравнить с отходняком после наркоза. В какой-то мере. Однажды Красавчику удаляли аппендицит, и память сохранила то состояние. Нет, не эйфории, а момент кратковременного просветления и внезапного осознания смысла жизни.
Так или иначе, Красавчик в деревню не свернул. Ему не хотелось растерять раньше времени чувство внутренней сосредоточенности.
Он – одиночка. Кто-то предпочитает ходить в Зону с напарником, кто-то с группой. Как в сексе – у каждого свои предпочтения.
Чтобы избежать встречи со сталкерами, Красавчик миновал поворот на деревню, прошел бывшими огородами и спустился в канаву.
Во время весенних паводков по дну расщелины струилась вода. Сейчас, в разгар лета русло пересохло. С каждым годом подмытые водой стены рушились. Канава расширялась, грозя превратиться в полноценный овраг. Красные от глины стены выступали выветренными пластами. Не так давно порода обрушилась, и по крепким еще выступам как по ступеням выбраться наверх не составляло труда.
Красавчик долго шел по старой проселочной дороге. Она настолько заросла травой, что ничем не отличалась от обычной лесной тропы. По обеим сторонам тянулись полосы лесозаготовок. Бывшие пни проросли толстыми стволами, торчавшими в разные стороны, как иглы у морского ежа. Свалки неизбежных отходов производства, так называемый некондит, скрыл от любопытных глаз буйно разросшийся ядовитый мох.
