Тайные тропы (сборник)

6

Вечер складывался, как обычно. Приближалось время занятий: путешествие по грязи сначала на квартиру Кибица, а затем Зорга. Никита Родионович уже собрал разложенные на столе детали радиоприемника и хотел одеваться, как неожиданно услышал за окном торопливые шаги. Шаги замерли у крыльца, и через минуту раздался сильный стук. Кто-то немилосердно бил кулаком в дверь.

Друзья переглянулись. В такой поздний час, когда город уже спал, появление гостей было неожиданным. Да и никто к ним, кроме Игорька, еще ни разу не заходил.

Стук становился все настойчивее. Запалив о свечку маленький огарок, Андрей пошел в переднюю.

– Кто? – спросил он громко.

– Откройте! Спасите, если вы честные люди… за мной погоня! – отозвался умоляющий голос за дверью.

Грязнов, не раздумывая, повернул ключ, откинул цепочку. На него навалился маленький человек с бледным, окровавленным лицом.

– Спасите… спасите!.. – хрипел он исступленно. – Я коммунист…

Едва сделав шаг, человек упал навзничь.

Андрей растерялся. Незнакомец лежал на полу и глухо стонал.

На улице вновь послышались торопливые шаги нескольких человек. Андрей быстро захлопнул дверь и накинул цепочку.

– Никита Родионович! – позвал он. – Идите скорее сюда!

Увидев лежащего на полу передней человека, Никита Родионович остановился.

– Коммунист… просит спасти… – сказал Грязнов.

Никита Родионович взял из рук Андрея свечной огарок, наклонился над лежащим и осветил лицо. Что-то знакомое припомнилось ему. Он где-то уже видел этого человека… А-а, да ведь это тот самый горбун, гестаповский агент, который стоял возле дома Изволина! Гестаповский агент – и вдруг коммунист! Предатель, погубивший, со слов Дениса Макаровича, много советских людей, ищет спасенья?.. Нет, тут другое…

– Что будем делать? – растерянно спросил Андрей. – Что мы стоим?

Да, Андрей прав. Действительно, стоять нечего. Андрей не знает, кто пришел к ним в дом под видом коммуниста. Никита Родионович забыл сообщить ему, что познакомился у Изволина с Тряскиным и видел там горбуна.

– Бери, понесем… – угрюмо бросил Никита Родионович и открыл дверь в комнату. Горбун не шевелился.

– Он, кажется, умер, – тихо сказал Андрей, когда горбуна внесли и положили на пол в зале.

– Возможно, – согласился Ожогин. – Но, так или иначе, его надо припрятать. А куда?

В зал вбежала перепуганная хозяйка. Увидев лежащего на полу окровавленного человека, она вскрикнула, перекрестилась и, закрыв лицо руками, бросилась в свою комнату.

«Куда спрятать? Куда?» – думал Ожогин. Взгляд остановился на диване. Никита Родионович быстро подошел и поднял пружинный матрац. Открылся пустой вместительный ящик.

– Правильно, только сюда, – проговорил Грязнов, еще не пришедший в себя от волнения.

Горбуна опустили в ящик. Он не издал ни стона, ни вздоха. Водворили на место матрац.

– А сейчас я придумаю, как нам получше упрятать его, – громко сказал Ожогин.

Он подошел к вешалке, набросил на себя пальто, надел шапку и пальцем поманил к себе Грязнова. У самых дверей он сказал Андрею:

– Это предатель, агент гестапо. Подробности расскажу после. Сейчас нельзя терять ни минуты. Юргенс хочет проверить нас – я постараюсь оставить его в дураках.

Он открыл наружную дверь и чуть не бегом бросился в сторону кинотеатра. Там, у кассы, висел телефон общего пользования, а он как раз и нужен был Ожогину.

В голове толпились беспокойные мысли. Юргенс в нем и Андрее не уверен. Это уже плохо. Будет еще хуже, если Ожогин не успеет осуществить то, что задумал, прежде чем к ним в дом явятся люди Юргенса. Что они явятся, в этом у него сомнений нет. Вопрос – когда?

Вот и кинотеатр. Ожогин пробежал расстояние в три квартала так быстро, что сам удивился. Набирая номер, Никита Родионович желал только одного – застать Юргенса.

– Есть чрезвычайно срочное дело! – задыхаясь от быстрой ходьбы, выпалил Ожогин, как только в трубке послышался голос Юргенса.

– Что такое? Говорите.

– Не могу… Необходимо ваше вмешательство.

– Хм… Ну и что же вы хотите?

– Чтобы вы немедленно приехали к кино, я вас здесь буду ждать… Вы слышите меня?

– Слышу… слышу… Чрезвычайное, говорите?

– Да-да-да…

– Сейчас приеду.

Никита Родионович облегченно вздохнул, вытер влажное лицо, закурил.

Из зрительного зала доносились звуки музыки, голоса. Ожогин посмотрел на часы. Прикинул, что ранее чем через пять-семь минут Юргенс, при всей его оперативности, не прибудет. Значит, сигарету можно выкурить здесь, в вестибюле. Юргенс, наверно, уже догадался, что провокация сорвалась. Возможно, рад этому; возможно, огорчен. Судя по его голосу, он не ожидал звонка… А ведь провокация могла бы достигнуть цели, если бы он, Никита Родионович, не увидел горбуна ранее и не узнал его теперь.

Когда Ожогин вышел из кинотеатра, на противоположной стороне улицы остановился автомобиль. За рулем сидел Юргенс.

– Что случилось? – спросил он подбежавшего Ожогина.

Никита Родионович коротко доложил о происшествии.

Юргенс молчал. Трудно было сказать, какое впечатление произвело на него сообщение Ожогина, так как лицо шефа скрывала темнота. После длительной паузы Юргенс вновь спросил:

– Он сам сказал, что коммунист?

– Да, сам.

– Вы его раньше не встречали?

– Никогда.

– Садитесь…

А в это время перед Грязновым стояли два гестаповца и переводчик. Они явились в дом в тот момент, когда Ожогин, стоя у машины, докладывал Юргенсу о происшествии. И сейчас Андрей не знал, как поступить. Поспешно ушедший Никита Родионович не успел сказать, что надо делать Грязнову.

– В вашем доме укрылся коммунист, – сказал переводчик.

Грязнов пожал плечами и выразил на лице удивление. Его не было дома. Он только что пришел и вообще не понимает, о ком идет речь. Если об отсутствующем его друге, то он не коммунист. Если о нем, Грязнове, то он тоже не коммунист.

– Врешь! Где спрятал? – взвизгнул один из гестаповцев.

Грязнов вторично пожал плечами. Ему непонятно, что от него хотят. Ни о каком коммунисте он не имеет ни малейшего понятия. Господа, по-видимому, ошиблись, попали не по тому адресу.

– Молчать!.. Пес! Паршиванец! – гестаповец замахнулся автоматом, но не ударил. – Искать… Верх… низ… искать…

Переводчик и второй гестаповец, мигая карманными фонариками, начали шарить по всему дому, а когда вернулись в зал, там уже стояли Юргенс и Ожогин. На Юргенсе была тяжелая форменная шинель.

Гестаповцы вытянулись, замерли в неподвижных позах.

– Где? – коротко бросил Юргенс, не вынимая рук из карманов.

Ожогин посмотрел на Грязнова и кивнул головой в сторону.

Андрей быстро поднял матрац, из ящика со стоном вылез горбун.

– Вы кто? – спросил его Юргенс на чистом русском языке.

– Я коммунист… бежал из тюрьмы… Хотел спастись, а они… они… – он поочередно посмотрел на Ожогина и Грязнова.

Лицо Юргенса скривила брезгливая гримаса.

– Уберите эту дрянь! – приказал он гестаповцам и, пожав руки Ожогину и Грязнову, вышел.

Вслед за ним гестаповцы вывели под руки обескураженного горбуна.

…Юргенс ехал домой, и злясь, и торжествуя одновременно. Он был абсолютно уверен, что провокацию организовал начальник отделения гестапо Гунке. Какого дьявола этот Гунке лезет к людям Юргенса! Ему нечего совать нос в дела военной разведки. Разберутся и без него. Он хочет доказать, что он умник, а остальные дураки, хочет скомпрометировать Юргенса, подложить ему свинью, донести кому следует, что агентура Юргенса не проверена и способна на предательство. Юргенс злобно покусывал губы. Хотелось явиться сейчас к Гунке и смазать его по физиономии. Нет, Юргенс не держит около себя всякую шантрапу, вроде этого горбуна. И ничего он, Гунке, умнее не придумал, как подослать под видом коммуниста такого идиота! Из тюрьмы бежал… Дурак, дурак! Да кто из здравомыслящих людей поверит, что из немецкой тюрьмы можно убежать? Где это видано? Ну, уж теперь этому горбуну не сдобровать! Гунке с него три шкуры спустит.

Вернувшись домой, Юргенс решил было позвонить Гунке по телефону и «поздравить его». Но потом раздумал: пусть он узнает о провале от своих сотрудников. Юргенс принял и второе решение: Ожогину и Грязнову сказать, что они действительно изловили коммуниста. Зачем им знать, что между гестапо и военной разведкой идет грызня?..

…Перед самым сном Андрей полез в свой чемодан – достать чистый платок – и, приподняв крышку, тихо свистнул: на белье лежала дамская шпилька. Как она могла оказаться здесь?

Он взял шпильку, повертел и подал Ожогину, который лежал в постели.

– Что это? – удивился тот.

– По-моему, шпилька.

– А как она к тебе попала?

Грязнов рассказал.

– Ладно, – заключил Ожогин. – Ложись и туши свет. А шпильку, видимо, уронил тот, кто интересовался твоим чемоданом.

На этом инцидент со шпилькой был исчерпан.

Через несколько дней утром Никита Родионович открыл свой чемодан и заметил, что вещи в нем лежат не так, как укладывал их он.

– Ты ко мне в чемодан не лазил? – спросил он Грязнова.

– Это зачем же?

– Хм… интересно… Ведь он был закрыт на замок.

Чемоданами друзей снабдил Юргенс. Запасные ключи от замков он, видимо, оставил у себя, и теперь, с ведома Юргенса, кто-то проверяет, нет ли в их чемоданах чего-либо подозрительного.

– Вот что, Андрюша, – обратился Никита Родионович к Грязнову: – полезь в печь и наскреби немного сажи.

Грязнов поднял брови.

– Да-да, – подтвердил Никита Родионович, – немного, с чайную ложку, а для чего – увидишь.

Андрей, недоумевая, исполнил просьбу друга.

Никита Родионович положил поверх всех вещей черную сатиновую сорочку, посыпал ее сажей, закрыл чемодан и запер его на замок.

– Понял? – подмигнул он Грязнову.

Тот рассмеялся.

На густой вековой лес спустилась ночь. Глухо, неспокойно шумели деревья. По небу, которое стало темнее земли, бродили сполохи, тревожные блики. Жутко. Тягостно. Мрак до того густ, что кажется, будто что-то тяжелое давит на грудь…

Преодолев чащу, Сашутка вышел на шоссе, остановился и тяжело перевел дух. С минуту он всматривался в виднеющийся между деревьями прорез дороги, прислушивался к тишине, потом зашагал дальше. Пройдя с километр по шоссейной дороге, и не встретив ни души, Сашутка сошел на пересекавший дорогу большак.

Четвертый день брел он лесом; измученный трудной дорогой, медленно передвигал ноги. Все бы шло хорошо, не случись накануне вечером беды: обходя краем болота, Сашутка в потемках угодил в трясину и едва-едва выбрался. Сам выбрался, а мешочек с продуктами потерял.

Целые сутки он не ел. Голод давал о себе знать – Сашутка чувствовал все усиливающуюся тошноту.

Большак вывел к пролеску, а потом к зимнику, сплошь поросшему увядшей травой. Но вскоре пришлось расстаться и с ним. Сашутка свернул на едва заметную извилистую тропку. Часто она терялась, и он вынужден был нагибаться и отыскивать ее чуть не на ощупь. Тропка привела к небольшому озеру. На его темной поверхности отражались редкие звезды. Озеро наглухо отгородилось от леса черной осокой. Слышался гомон птиц, готовящихся к перелету.

Увидев отяжелевшую от красных гроздьев рябину, Сашутка подошел к ней и, срывая ягоды, начал класть их в рот целыми пригоршнями. Во рту стало горько и терпко. Сашутка опустился на землю. Потом, превозмогая усталость, поднялся и сделал несколько шагов. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Он протянул руку к тоненькой надломленной сосенке и оперся на нее. Стало немного легче.

«Надо идти, надо идти…»

Путь преградила гадюка, переползавшая дорогу. Сашутка вздрогнул и, не двигаясь, начал наблюдать, как змея торопливыми, судорожными движениями уползает в заросли.

Сашутка пересек овражек и спустился к журчавшему на дне его ключу. Пить не хотелось – мучил голод. Ягоды почти не помогли, но надо было чем-нибудь наполнить желудок, сжимающийся от колик. Сделав несколько жадных глотков студеной воды, Сашутка поднялся и посмотрел на руки. Они были покрыты грязью, изодраны в кровь. Он помыл их в прозрачной воде, вытер о траву.

Сашутка прошел еще немного и остановился перед большим болотом, покрытым ковром кувшинок. Затем вынул из-за пазухи кусок карты-пятиверстки и всмотрелся в нее. Болото должно было остаться в стороне, а он приблизился к нему вплотную. Тут гибель. Стоит только шагнуть вперед – и неминуема смерть.

«Вот глухомань!»

Отойдя в сторонку, Сашутка потоптался на одном месте, потом лег на влажную траву и сжался в комок.

Утомленное, ослабевшее тело требовало отдыха, и Сашутка быстро уснул. Его разбудил предрассветный холод. Сашутка встал и снова зашагал по лесу. Утренние тени покрывали тропинку. Вся она была густо усеяна опавшими сосновыми иглами. Роса капельками искрилась на одиноких осенних листьях. Сашутка глубоко вдыхал в себя студеный воздух, наполненный терпким ароматом хвои. Вот и большая поляна, помеченная на карте. Но обозначенной рядом с ней маленькой деревеньки нет: от нее остались только одинокие печные трубы. Деревню спалили гитлеровцы. Не останавливаясь на пепелище, Сашутка снова углубился в лес, отыскал теряющуюся тропку и зашагал быстрее, хотя отяжелевшие, точно налитые свинцом, ноги не хотели слушаться.

Тропка привела к протоке. В темно-зеленой воде бились рыбы. Сашутка наклонился над водой и стал следить за игрой рыб. Они вились у берега, едва уловимые взглядом. Сашутке казалось, что он сможет поймать одну из них рукой. Нацелившись, он окунул пальцы в воду и с сожалением вздохнул: рыбы исчезли. Повторив попытку несколько раз, Сашутка встал, безнадежно махнул рукой и двинулся дальше.

Он ступил на колеблющийся мостик, неизвестно кем и когда перекинутый через протоку. Прогнившие жердочки под его тяжестью готовы были сломаться. Теперь стало видно, где протока соединяется с болотом. Болото было безмятежно спокойно. Не хотелось верить, что под его манящим бархатистым покрывалом таятся страшные зыби.

Сашутка осторожно ступил ногой на край болота. Почва заколыхалась, точно живая.

«Кругом лес, в середине – болото, а в болоте – бес», – мелькнула в голове старая лесная поговорка.

Сашутка совсем выбился из сил. Боролись два противоположных желания: идти в обход болота – и лечь, лечь хоть на пять-десять минут…

Лес, болота, протоки, озера, поляны с большими проплешинами, золотистые березовые рощицы, опять лес, лес и лес…

Идти скорее, как можно скорее, чтобы опередить бежавшего предателя Зюкина и раньше него появиться в городе! Сашутка шел уже неровной, тяжелой походкой и упрямо твердил одно:

– Вперед… вперед…

Вдруг нестерпимая боль полоснула желудок. Сашутка сморщился, застонал и, упав на колени, уткнулся головой в землю. Мозг заволокло туманом, мысли спутались в беспорядочном клубке. Хотелось плакать, кричать. Он чувствовал, что слабеет и перестает понимать окружающее.

Сашутка протянул вперед руки, чтобы ухватиться за какой-нибудь предмет, но встретил пустоту. Показалось, что он падает в бездну. И он забылся…

А Ожогин и Грязнов в это время сидели в гостях у Изволина.

Пелагея Стратоновна разливала чай. На столе появились мед и маленькие пшеничные булочки. Никита Родионович получил три килограмма муки за изготовление вывески, Грязнов заработал уроками музыки кувшин меду. Все это они принесли Изволиным и передали Пелагее Стратоновне.

Когда Пелагея Стратоновна ушла в другую комнату, Денис Макарович подсел поближе к Ожогину.

– Ваша помощь в одном деле нужна, – сказал он.

Друзья узнали, что в городе находится на нелегальном положении сын Дениса Макаровича – Леонид, переброшенный Большой землей для налаживания связи с подпольем. Леонид спустился на парашюте с рацией месяца три назад и удачно пробрался в город. Друзья укрыли его, но при приземлении был поврежден передатчик, и сейчас работает только приемник.

– Вас Юргенс обучает радиоделу, – добавил Денис Макарович. – Может быть, посмотрите рацию и выручите нас из беды? Леня долго сам копался, но наладить передатчик не мог. Помогал ему еще один парень – и тоже толку никакого.

– Попытаемся. Обязательно попытаемся, – пообещал Никита Родионович.

– Только об одном прошу, – предупредил Денис Макарович: – при Пелагее Стратоновне о Леониде ни слова. Она не знает, что он здесь. А узнает – захочет повидать, волноваться начнет… В общем, вы меня понимаете.

– Тряскин сына вашего знал? – поинтересовался Андрей.

– Не мог он его знать. До войны Тряскин здесь не жил. Ведь я как-то говорил об этом Никите Родионовичу…

Друзья собрались уже уходить, как вдруг дверь открылась, и в комнату вошел Тряскин. Он был навеселе и не совсем уверенно держался на ногах.

– Вот вы где замаскировались! – засмеялся он, подавая руку Ожогину и в то же время разглядывая Грязнова. – А этого молодого человека я не знаю…

– Это мой друг, – представил Андрея Никита Родионович.

– Грязнов, – назвал себя Андрей.

– Очень рад, очень рад! – Тряскин поздоровался с Грязновым и обратился к Изволину: – Прошу всех ко мне… на обед… Твои гости – мои гости.

Ожогин и Грязнов попытались отказаться от приглашения, ссылаясь на отсутствие свободного времени, но Тряскин не захотел слушать никаких объяснений. Он-де человек простой, сам не стесняется и всем так советует.

Друзья остановились в нерешительности. Из затруднительного положения их вывел Изволин. Он пообещал зайти к Тряскину через несколько минут и привести с собой своих гостей.

– Ну, смотри, Денис Макарович! – Тряскин погрозил пальцем. – Сроку тебе десять минут, – и вышел.

– С волками жить – по-волчьи выть, – тихо сказал Изволин. – Отношений портить не следует. Пойдем посидим.

Доводы Дениса Макаровича были резонны: отказываться от дружбы с Тряскиным не следовало – мало ли что могло случиться впереди!

В квартире Тряскина играл патефон. На большом столе, покрытом белой скатертью, стояли спиртные напитки, закуска.

Кроме самого Тряскина, в комнате было еще четыре человека: жена его Матрена Силантьевна, дочь Варвара Карповна, подруга дочери и, наконец, к удивлению Ожогина и Грязнова, – горбун, тот самый горбун, который явился на квартиру друзей под видом коммуниста. Друзья не подали виду, что узнали его.

Матрена Силантьевна пригласила всех к столу.

Варвара Карповна, окинув взглядом Ожогина и Грязнова, заявила, что Никита Родионович будет сидеть рядом с ней, а Грязнов – с ее подругой.

Матрена Силантьевна разместила свое огромное тело на стуле и громко вздохнула.

– Ну, чего глаза вылупил? – обратилась она к мужу. – Угощай гостей!

Тряскин засуетился – потянулся к водке, зацепил рюмку, та ударилась о тарелку и разбилась. Тряскин растерялся и виновато посмотрел на грозную супругу.

Матрена Силантьевна выдержала небольшую паузу, как бы собираясь с духом, и выпалила в сердцах:

– Руки тебе повыкручивать, непутевому, надо! Чем ты смотришь только! Склянки-то хоть убери…

– Можно немного повежливее? – не сдержалась Варвара Карповна. Ей не хотелось, чтобы новые знакомые сразу определили нравы этого дома.

– А твое дело – сторона! – огрызнулась мать. – Тоже, кукла!

Горбун, привыкший, видимо, к подобным сценам, громко сказал:

– Только без ссор… только без скандалов.

– А тут никто и не скандалит! – обрезала Матрена Силантьевна. – Разливай-ка лучше водку.

– Водка – наистрашное зло, – начал горбун, беря бутылку, – страшнее и нет ничего… Со знакомством! – объявил он, обращаясь к гостям и поднимая рюмку.

Матрена Силантьевна умело опрокинула содержимое рюмки, крякнула по-мужски, рассмеялась:

– Так-то лучше! – и принялась за еду.

Горбун говорил громко. По тому, что он часто употреблял выражения вроде: «это отнесем в дебет», «сальдо сюда, с ним после разберемся», «получите по аккредитиву», «подведем баланс», – можно было судить, что по профессии он бухгалтер или экономист.

– Ну как, разобрал, что пил? – спросил горбун Тряскина после очередной рюмки.

Тот отрицательно покачал головой.

– А она тебя разобрала? – закатился горбун булькающим смешком.

– Разобрала, – сокрушенно ответил Тряскин.

Матрена Силантьевна заколыхалась и раскатисто захохотала. От выпитой водки она раскраснелась и стала как будто еще толще. Взяв со стола пустой графин, Тряскина вышла в соседнюю комнату. Оттуда раздались звуки вальса. Это Матрена Силантьевна завела патефон и, появившись в дверях, объявила, хлопнув в ладоши:

– А ну, гости, плясать!

– Пойдемте? – пригласила Варвара Карповна Никиту Родионовича, привстав со стула.

– Не танцую.

– Совсем?

– Совсем.

– Как жаль! Ну, ничего, – успокоила она Ожогина, – со временем я вас выучу. Приличный мужчина обязательно должен танцевать.

– А вас, Варвара Карповна, – язвительно заметил горбун, – выучил танцевать обер-лейтенант Родэ? А?

– Кто такой Родэ? – поинтересовался Никита Родионович.

– А вы его не знаете?

Ожогин отрицательно покачал головой.

Варвара Карповна объяснила:

– Родэ – следователь гестапо, пользующийся большим расположением самого начальника гестапо Гунке. Гунке – замечательный человек, а вот Родэ… Родэ – это…

Опьяневший горбун вдруг расхохотался и погрозил пальцем Ожогину:

– Вы думаете, я вас не узнал? И вас тоже? – он сделал кивок в сторону Грязнова. – Обоих узнал, как вы только вошли… Господа! – обратился он ко всем. – Эти джентльмены предали меня. Да! Буквально-таки предали и отдали с рук в руки гестаповцам. (Все с недоумением и любопытством посмотрели на Ожогина и Грязнова.) Своя своих не познаша, как говорит древняя славянская пословица. А вы, конечно, удивились, встретив меня здесь? Думали, что я и вправду коммунист?

– Я и не подозревал, что это вы, – нашелся Ожогин.

– И я бы никогда не подумал, – добавил Грязнов, понявший тактику друга.

– Это возможно. Мне тогда так обработали физиономию, что, взглянув в зеркало, я сам испугался. Но я вас запомнил.

– В чем дело? Что произошло? – раздались голоса.

Горбун добросовестно рассказал обо всем случившемся.

– Молодцы! – одобрительно сказал Изволин, и все согласились с ним.

– Ничего не понимаю, хоть убейте! – сказала Матрена Силантьевна.

Горбун махнул рукой и, воспользовавшись тем, что Варвара Карповна вышла из комнаты, подсел к Ожогину.

– А ведь здорово получилось! – он достал портсигар, закурил и положил его на стол. – Не спохватись вы вовремя и не притащи этого Юргенса – не выкрутились бы у Гунке. Ей-богу! Он не любит Юргенса, а тот – его. Они на ножах. И Юргенс бы вас не отбил. Нет-нет, уж поверьте мне… – Горбун прижал руку к груди, закивал головой и перешел на шепот: – Вам я могу кое-что сказать – я теперь понимаю, кто вы, но только никому об этом ни слова. Варвара Карповна просто боится обер-лейтенанта Родэ. Очень боится. А Родэ – это сила. Родэ держит ее при себе как переводчицу, кроме того, ухаживает за ней, ну а ей это не совсем, видите ли, приятно, потому что Родэ престрашенный…

– Карп! – раздался вдруг резкий голос Матрены Силантьевны.

Опьяневший Тряскин спал, положив голову на стол.

Гости, не прощаясь, потянулись к двери. Варвара Карповна успела сказать Ожогину, что скоро будут ее именины и что Ожогин должен прийти обязательно.

Попрощавшись в коридоре с Денисом Макаровичем, друзья вышли на улицу. Сразу стало легче, словно с сердца свалилось что-то тяжелое и грязное.

Надо было решить, сообщить ли о встрече с горбуном Юргенсу или нет. Ожогин и Грязнов пришли к выводу, что гестаповского доносчика следует основательно проучить.

За час до занятий Ожогин позвонил по телефону Юргенсу и доложил, что есть необходимость видеть его лично. Юргенс разрешил зайти.

– Опять чрезвычайное происшествие? – встретил он вопросом Никиту Родионовича.

– Продолжение чрезвычайного происшествия… – ответил Ожогин.

– Вторая серия? – уже не скрывая иронии в голосе, спросил Юргенс.

– Что-то вроде этого.

– Слушаю. Выкладывайте.

– Коммунист, оказавшийся в нашем доме и арестованный по вашему приказанию как опасный преступник, сейчас на свободе…

– Что-о?! – взревел Юргенс, и кровь прилила к его лицу. – Где вы могли его видеть?

Ожогин рассказал, что встреча с горбуном произошла совершенно случайно в доме знакомого им столяра городской управы Тряскина. Выяснилось, что горбун не коммунист, а сотрудник какого-то Гунке, по заданию которого и действовал.

– Идиоты! – буркнул Юргенс.

Ожогин добавил, что о своей связи с гестапо горбун говорил в присутствии Тряскина, его жены, дочери и подруги дочери. Ожогина и Грязнова горбун теперь считает своими, и нет никакой гарантии, что не будет болтать о них на стороне. Ожогин и Грязнов не могут быть уверены в том, что сумеют при таких обстоятельствах сохранить в тайне свои отношения с Юргенсом.

– Ясно! Довольно! – прервал Юргенс Никиту Родионовича.

– Мы полагаем, что поступили правильно, решив тотчас доложить об этом вам… – вновь начал Ожогин.

– И впредь делайте точно так же, – одобрил Юргенс. – Кстати, вы не знаете хотя бы фамилии этого мерзавца?

– К сожалению, не поинтересовались.

Когда Ожогин готов был покинуть Юргенса, тот спросил:

– Аккордеон нашли?

– Да.

– Отлично. Я видел мельком ваше объявление, но не особенно верил в его успех. А у кого купили?

– У соседа Тряскина.

– У этого Тряскина вы встретили мерзавца горбуна?

– Совершенно верно.