000
ОтложитьЧитал
Старт
У вас никогда не было такого ощущения, будто что-то неизвестное, что-то страшное, стоит за твоей спиной и тихо шепчет тебе на ухо:
– Обернись…
И вы точно знаете, что оборачиваться нельзя – случится что-то непоправимое. В первый момент вы удерживаете себя. Но голос не стихает, вы затыкаете уши, чтобы не слышать его. Но он точит, подспудно, ваше сознание. Любопытство, как кислота разъедает вас изнутри. И однажды вы говорите себе: да ладно, ничего не случится. И оборачиваетесь. И что будет потом – лучше никогда бы не знать.
Может быть во всех нас глубоко внутри заложен еще один закон – закон саморазрушения.
Недавно утром я умывалась, и вдруг, вешая полотенце, поймала в зеркале движения своих рук. Они были белые и тонкие, похожие на двух змей. Я сжала и разжала кулаки, выписывая пальцами в воздухе круг. Отследила движение, и вдруг мне захотелось пошалить. Словно кто-то шепнул мне на ухо. И я, на какую-то жалкую секунду, представила, что это вовсе и не мои руки, а чьи-то чужие.
Я словно отделила руки от себя, сделала безликими – в миг с них сошли все оттенки меня – все веснушки, шрамы, родинки. Я представила их будто пластмассовыми, как у манекена, или резиновыми – не руками, орудиями. Я увидела, как они сжимаются, неуверенно, словно зачарованные, еще раз, быстрее, хищно, словно сжимая в кулаке чье-то сердце. Сжались, замерли на секунду, словно гадюка… и бросились мне в горло, сжимая, стискивая, перекрывая кислород до синевы, до хрипа. Я согнулась, кашляя, чувствуя, как меня колотит от ужаса.
Почему я вспомнила об этом? Все дело в солнце.
Сегодня весь день мне кажется, что я сошла с ума. Именно сегодня – погода, наверное. Сначала шел дождь, а потом вышло солнце в тумане, такое большое и красное, словно оно лопнуло, обнажив кишки. Будто мы все вымрем, выжженные его пламенем. Никогда еще я не видела такого солнца. Поневоле начинаешь вспоминать про конец света.
Мне кажется, даже Новый год и Рождество люди ждут меньше, чем конец света. Конец света автоматически отменяет все законы, государственные, нравственные и внутренние, которые у нас когда-либо были. Время веселиться.
Да, черт побери, может быть весь этот залитый красным светом мир, с его машинами, убийствами, сотовыми телефонами и кока-колой – не более чем плод безумной фантазии, быть может даже не моей. Может быть все люди, и я сама – мы все просто снимся кому-то.
Я шла по тропинке, мимо дома, алое солнце слепило меня, не давая дороги ни одной приличной мысли…
– Аглая! – я вздрогнула, оборачиваясь к неясной тени слева от меня. Пришлось прикрыть глаза ладонью, только тогда я различила его лицо. Димитрий.
Я чуть улыбнулась.
Он что-то говорил, но от жара солнца казалось, что меня от всего мира отделяет пуховая подушка. Наконец он встал на одно колено и взял мою руку. Я смотрела вниз и видела как гравий облепил его белую штанину. «Хоть бы подстелил что-нибудь», – подумала я. – «Пятно останется».
– Аглая, – голос его был сильный, как и вся его фигура. Даже сейчас, коленопреклоненный он казался скалой. Он всегда напоминал мне одомашненного льва – словно там, глубоко внутри, спят инстинкты гораздо более мощные и страшные, чем я могу себе представить, инстинкты, которые могли бы растерзать меня без жалости и колебаний. Но эти инстинкты уже не вырвутся наружу. Возможно, однажды дрессировщик забил его до полусмерти, и с тех пор на нем есть незримый и самый жесткий ошейник – страх.
Что же он говорит?
– Идем, – сказала я.
Он чуть раздраженно сощурил голубые глаза, фыркнул и поднялся с колен, возвысившись надо мной на две головы.
– Это твой ответ?
– На что?
Я кожей почувствовала порыв ветра – облако закрыло солнце, и я подняла на него глаза.
– На мое предложение.
Димитрий серьезно смотрел на меня, ни тени обычной улыбки не было на его лице.
Он любит смеяться. Смех его всегда немного издевательский – неважно, над кем он подшучивает – над другими или над собой. Поэтому я очень люблю его лицо, когда он не смеется. Оно становится глубоким и слегка печальным, как у святых с икон. В эти моменты мне кажется, что я достаю до какой-то неизмеримой глубины в нем. Это он. Не шут, не клоун. И не скала, отнюдь. Уязвимый. Хрупкий как стекло.
И я поняла – вот если я сейчас ударю – это будет больно.
«Вот бы убежать», – подумалось мне.
– Аглая.
Я подняла руку… чтобы дотронуться, наверное? Я люблю его – как можно его не любить? Он слишком добр ко мне, всегда. Я бью, а он сжимает зубы, терпит и улыбается мне, не притворно. Иногда я действительно ненавижу его за это.
Но… Мне хотелось хохотать от нелепости происходящего, сама не знаю почему. Хохотать…
Я убрала руку и отвернулась.
– Пошли, – сказал он и пошел вперед по дорожке, усыпанной гравием.
– А… – попыталась сказать я, но он перебил меня:
– Потом ответишь. Нас там уже заждались.
У реки на краю обрыва стояли Виктор и Кристина.
Солнце обрисовывало силуэт Кристины. Она стояла на самом краю, на возвышенности, подол ее платья трепал ветер. Виктор был позади, ниже, в нескольких метрах и смотрел на нее, заслонившись ладонью.
Они не услышали нас, пока я не крикнула:
– Эй!
Они одновременно дернулись и обернулись к нам.
– Где это вы были? – крикнула Кристина.
– Я забыла куртку! – сказала я первое, что пришло в голову.
– Какую куртку? – озадаченно спросила Кристина, разглядывая платье – единственное, что было на мне надето.
– Забыла, – я улыбнулась, пожав плечами.
– Дамы, мы поплывем сегодня куда-нибудь? – негромко сказал Виктор.
Виктор похож на старого ленивого кота, который сидит на заборе и брезгливо смотрит на вас сверху вниз. Если вы скажете ему: «Брысь!», он чуть сузит глаза, окатив вас презрением, немного подождет, потом медленно поднимется и поплывет прочь, с отвращением подергивая хвостом. У него горделивый взгляд и мощные лапы, но в душе он трус. Стоит ему встретить настоящего дикого кота, из тех, что боятся людей и бьются насмерть, он сбежит.
Людям постоянно кажется, что Виктор воспринимает их как прислугу, отчасти так и есть. Впрочем, я, как и все женщины, прощаю ему все, потому что он очень ухожен, и оттого красив. Идеальные руки, чистое лицо, дорогая рубашка и манеры истинного джентльмена. Сердцеед.
– А вы уже достали лодку? – спросила я.
– А ее и не надо доставать, она внизу привязана, – ответила Кристина, указывая вниз.
Кристина из тех людей, чьи внутренние желания не хотят мириться с вызубренными принципами. В итоге ее неосознаваемые потребности так и лезут из нее, как ее грудь из тесного выреза целомудренного платья. Кристина по-русски истово молится, скромная, до замкнутости, но пьет без меры. Она – идеальный партнер для русской народной игры «Наша жизнь – дерьмо». Может часами болтать, с полной убежденностью, что хуже жить нельзя. Что у нее нет денег и нет приличной работы. Что она старая дева, потому что все мужики стали как бабы, что наше правительство делает все, чтобы уменьшить количество населения… Эти разговоры приносят ощущение причастности к нищим и угнетенным, и у меня совершенно пропадает чувство вины от того, что я ничего не делаю со своей жизнью.
Мы спустились к реке. Кривая старая ива нависала над покосившимся мостиком, на серых расшатанных досках лежали скукожившиеся синие листья. Подул ветер, подхватил их, и бросил в воду. По реке побежала рябь, ивовые листья закружились как маленькие лодочки. Их быстро сносило дальше по течению. Я поежилась, заметив это, Димитрий накинул мне на плечи свой пиджак.
У мостика была привязана деревянная лодка, не менее старая и серая, чем сам мост. Я протянула руку и коснулась шершавого бока – он был чуть влажный и вихрился занозами.
– Вот эта лодка?.. – Виктор изогнул брови.
– Она ж развалится, если мы сядем, – выразился прямее Димитрий.
– Ну уж какая есть, – обиделась Кристина.
– Не слишком ли поздно? – спросил Виктор, – Закат уже.
Мы все подняли головы к небу, и будто в первый раз действительно увидели закат. Солнце было красное.
– Поздновато, конечно, – Кристина развела руками. – Ладненько. Пусть первым залазит тот, кто будет грести.
– Кто же это? – спросил Димитрий, хлопая наивными глазами.
– Дим, ну ты же джентльмен, – сказала я.
– Это ты так считаешь, – он обреченно посмотрел на Виктора.
– Ты умеешь? – в ответ спросил Виктор. – Я – нет.
– Ясненько… – протянул Димитрий, вздохнул, и осторожно полез в лодку. Лодка покачнулась, но выстояла.
Следом впрыгнул Виктор. Лодка уже ощутимее взбрыкнула, но стараниями мужчин удержалась в горизонтальном положении.
– Живые? – ехидно поинтересовалась я.
– Полезайте, – сказал Димитрий, подтягивая лодку к мостику.
Кристина повернулась к лодке, они встретились глазами с Виктором. Он протянул ей руку, но на проигнорировала ее и отвернулась.
– Смотрите-ка! – сказала она. – Уже туман появился!
Мы обернулись. Туман вытек на поверхность реки, словно кто-то пролил сливки. Он не поднимался выше двадцати сантиметров над водой, плоский и тонкий, словно белая вуаль, наброшенная на реку. Его сносило течением вниз, и он еле заметной дымкой скользил по воде. То тут, то там собирался облачками, лентами колыхался в потоках ветра.
Наконец все залезли, и, Димитрий, отвязывая веревку, которой лодка была привязана к мостику, объявил:
– Отплываем!
– Поднять швартова! – воодушевленно поддержала его Кристина.
– Чего поднять? – засмеялся он.
Кристина надулась.
Димитрий начал грести, плечи его вздымались и опадали, лодка двигалась рывками. Мы сидели, вцепившись в борта, было слышно только плеск воды. Наконец мы выбрались на середину реки и Димитрий с облегчением вытащил весла, с которых сорвалась цепочка капель. Было слышно, как они капают в воду, потом воцарилась тишина.
Лодка медленно плыла по отражавшемуся в воде небу.
– А можно я на нос сяду?
Димитрий посмотрел на меня и ехидно спросил:
– А лодка не перевернется?
– Не перевернется, смотри, как их много на том конце, – я показала на Кристину и Виктора. Виктор романтически облокотился на край лодки, подперев рукой голову и глядя вдаль, рукава его рубашки были закатаны, только розы не хватало. Кристина пристроилась на скамейке и опустив руку, зачерпнула воды.
– Горько, – она скривилась.
Димитрий отложил весла и, обхватив меня за талию, осторожно пересадил на нос.
Я закинула туфли в лодку и опустила ноги в нагревшуюся за день воду. Она была, как говорят, «парное молоко». От воды было тепло, и холодно, когда ночной воздух касался мокрой кожи.
Все молчали – совсем не хотелось разговаривать, лодка скользила в полной тишине. Клубы тумана медленно кружились у самого берега, середина реки была чиста. Ветер стих, и в воде, как в идеальном зеркале, отражалось небо. Солнце умерло, упав за горизонт. Последние краски покинули небо, оно было черно и пусто. И река была черна и совершенно бездонна.
Я вытянула руки, белые ладони отражались в воде. Я взглянула вниз – и уже не смогла оторвать взгляд. Глубина пугала. Казалось, словно что-то смотрит на меня из-под толщи воды, и так правдоподобно казалось, что с каждой минутой мне становилось все страшнее, но я словно завороженная склонялась все ближе и ближе к воде, пока наконец не увидела бледное лицо, и большие черные глаза, глядящие прямо на меня, они звали вниз и я склонилась еще ниже…
– Аглая! – резкий окрик выдернул меня в реальность, я резко разогнулась. – Ты поплавать решила? – ладони Димитрия, схватившие за плечи, были почти горячими, разрушая потусторонний холод.
– Смотрите, – сказал Виктор, указывая на плавно выходящий из воды берег. – Спуск, и дерево растет, можно привязать лодку.
– Пойдет! – одобрила я. – Паркуемся.
– Причаливаем, дитя цивилизации, – поправила Кристина с лукавой усмешкой. И хитро посмотрела на Димитрия: – Верно, товарищ капитан?
– Так точно, – усмехнулся он в ответ.
Лодка толкнулась в землю и я спрыгнула прямо в воду. Ступни ушли в песок, качнулась волна, лизнула берег, оставляя мокрый след, подол намок и облепил ноги.
Димитрий воткнул весло в землю и протянул мне веревку:
– Привяжи-ка.
Привязав лодку, я залезла на песчаный пригорок и раздвинула кусты.
Зашуршали ветви и показался Виктор, а за ним и все остальные.
– Все так заросло…– сказала Кристина, оглядываясь по сторонам.
Мы стояли на опушке леса, позади нас кусты загораживали реку, впереди стеной стоял березовый подлесок. Сквозь него, вглубь, вела узенькая тропинка.
– Смотрите, тропинка, – сказала я.
– Откуда она здесь? – удивилась Кристина. – Как-то странно.
В самом деле, странно. Лес казался полным жизни, копошащейся в черной темноте – это пугало. Шорохи, шелест.
– Идем? – сказала я.
– Куда? Темно уже, – сказал Димитрий.
– Зачем нам вообще туда идти? – нервно сказала Кристина, кутаясь в платок. – Посмотрели уже…
Я не знала ответа на этот вопрос. У меня бывает такое, я называю это «синдромом Алисы». Когда я вижу таинственную тропинку, мне всегда ужасно хочется посмотреть куда она ведет. Впрочем, жизнь показала, что чаще всего в конце таинственных тропинок оказывается общественный туалет.
– Виктор? – сказала я.
– Что? Аглая, ты как ребенок. – Я сделала щенячьи глазки. Он усмехнулся, разглядывая мое лицо чуть сощуренными глазами. – Хах!.. – он вздохнул, – Идем.
Пришлось идти всем.
Мы прошли совсем немного, и тут я поняла, что то ли мои глаза стали меня обманывать, то ли в лесу ощутимо посветлело, и с каждым пройденным мною шагом становилось все светлее и светлее. Если вначале мне еще было страшно, и я жалась к Виктору, то сейчас, отбросив всякую осторожность, я шагала вперед по тропинке.
– Что-то мне это не нравится, – шепнула Кристина и перекрестилась. Виктор искоса на нее посмотрел.
– Что?! – вскинулась Кристина.
– Страшно?
– А тебе как будто нет?
Виктор пожал плечами, переводя равнодушный взгляд с нее на темные провалы между деревьями.
– Да не особо.
Кристина фыркнула и отвернулась.
– Эй, а хотите анекдот? – предложил Димитрий.
– Ну давай.
– Собрались как-то вместе православный, католик и буддист…
Кристина вздохнула раздраженно и сказала:
– Давай без таких анекдотов, хорошо? Надоело уже.
– Чего это? – удивился Димитрий.
– Я вообще-то православная, так что… – Кристина пожала плечами и натянуто улыбнулась.
Виктор тихо засмеялся:
– Давайте поговорим о Боге…
– Так это ж совсем безобидный… – начал было Димитрий, растерянно разводя руками, но его перебила снисходительная реплика Виктора.
– Очаровательная моя, от твоего православия чуть-чуть попахивает ханжеством.
Кристина вспыхнула мгновенно, словно ждала повода.
– А от тебя попахивает ущербностью! Знаешь ли, именно тебе, с твоими теориями, Бога не хватает особенно сильно!
Виктор зло ухмыльнулся и открыл рот.
– Не начинайте, а, – со вздохом сказала я. – Пусть верит во что хочет. Только теологических споров нам не хватало.
– Ты мне или ей?
– Обоим.
Какое-то время мы шли молча, потом Димитрий не выдержал:
– А чего за теории?
Я раздраженно покосилась на него.
– Он считает, что Бог – не человек и тому подобная ерунда, – пренебрежительно отозвалась Кристина.
– Почему ерунда? – удивился Димитрий.
– Она не так сказала, – пояснил Виктор.
– О-о, сейчас начнется, – протянула Кристина.
Виктор смерил ее взглядом сверху вниз и промолчал, но потом, после недолгой паузы не выдержал:
– Вот посмотри на нее. Она видит Бога, как человека, он у нее вечно что-то чувствует. То грусть, то радость, то жалость, да еще и вечно планирует что-то. – Виктор пожал плечами. – Людям свойственно измерять все человеческими категориями. А вот я думаю, что Бог – это стихия. Слепая, безэмоциональная стихия. Мой Бог – это жизнь. Вот это Бог, – он показал на дерево, – и вон это Бог, – он показал на Кристину. – Только внутри этого тела. В каждом из нас Бог, и этот Бог – жизнь.
Димитрий задумался.
– Страшно тебе жить, наверное, – сказал он наконец.
– Почему? – удивился Виктор.
– Ну, как-то, когда веришь, что если помолишься, то все получится и боженька тебя защитит… Или, там, ты делаешь добро, и тебе добро возвращается, это как-то обнадеживает чуток. А так…
– Тихо, – сказала я.
Все замерли.
– Аглая? – спросил Виктор, касаясь моего предплечья.
– Мне показалось, или там что-то блеснуло? – сказала я и ткнула в темноту, из которой вдруг вверх поднялись две желтые светящиеся точки.
– Волк?! – прошептала Кристина.
Мы почти сорвались с места, но тут из кустов вокруг нас стали подниматься другие горящие точки. Одна, две, три, десять… И вот уже вокруг светло, словно от фонарей, а воздух заполнен сотнями желтых огоньков.
– Мамочки, это еще что такое?!
Мы ошеломленно глядели по сторонам.
Кристина протянула руку к одному.
– Светлячок, – сказала она.
Мы стояли на тропинке, а вокруг нас, прячась за деревьями, мерцали теплым желтым светом сотни крошечных светлячков. Кристина потянулась еще к одному, но он зажужжал и порхнул в сторону, вместе со своими собратьями.
Мы двинулись дальше, завороженно разглядывая огоньки. Чем дальше мы шли по тропинке, тем больше их становилось, тем выше они поднимались, и тем ярче освещали нам дорогу.
Лес расцветал, озарялся теплым желтым пламенем. Тени кривлялись, сжимались, и наконец совсем исчезали, уступая место свету.
Все менялось – лес редел: деревьев становилось меньше, и они были огромные, толстые и высокие. То ли из-за игры света и тени, то ли так и было, но казалось, что трава, устилавшая землю, удлиняется с каждым шагом, покорно ложась, сплетаясь стеблями друг с другом, образуя пружинящий зеленый ковер. Еще несколько шагов и я удивленно смотрю под ноги:
– Ничего себе, поглядите-ка, плитка! Откуда она здесь?
А вот и еще одна, и еще…
Сплетение трав словно огибало квадратные островки. Белые и черные куски плитки, битые, потрескавшиеся, покрытые налетом грязи и пыли. А вот начали всплывать из-под травы целые плиточные островки, в трещинах пробивалась трава, которая будто желала поглотить, утащить вниз остатки странного пола.
– Что происходит вообще?.. – тихо прошептала Кристина.
Ей никто не ответил. Дальше шли молча.
Какой-то иррациональный страх обуял нас всех. Так дети боятся монстров в шкафу, и взрослые боятся темноты. Все уже жалели, что пошли сюда. Не знаю, что двигало нас вперед, не давая остановиться и сбежать. Наверное любопытство, которое было сильнее страха, сильнее осторожности.
Я нашла руку Димитрия и обхватила ее, переплетая пальцы, пытаясь обрести уверенность в себе. Я почувствовала, как он в ответ стискивает мою руку.
С каждым шагом плиток становилось все больше, а травы все меньше. Вместе с травой уходила грязь с плиток, и трещины – и вот мы уже шагаем по блестящему каменному полу. Белые и черные глянцевые ромбы чередовались в шахматном порядке. К ним стали добавляться сначала синие, потом красные и наконец желтые плитки. И вот мы ступаем по этому полу, похожему на костюм Арлекина, все по той же тропинке между деревьев. Деверья не исчезли, они росли прямо из пола, пробиваясь между плитами, оплетая их своими корнями и вгрызаясь в зазоры.
Непонятно откуда взялся туман. Он становился все гуще, не заползая на тропинку, а только гнездясь внизу меж деревьев, словно не давая нам свернуть с пути.
Происходящее все больше и больше напоминало странный сон. Но я чувствовала порывы ветра кожей, я чувствовала холодный камень под ногами и теплую руку Димитрия. Но в какой-то момент и его рука, и он сам, идущий рядом, показались мне такими же нереальными, как плитка и светлячки. Мне стало страшно до жути. Я невероятно боялась повернуться, и оглянуться на моих спутников: вдруг те, кто стоит за моей спиной уже не мои знакомые, вдруг я повернусь и увижу черные чужие ухмылки.
Я стиснула ладонь Димитрия, чуть ли не впиваясь в нее ногтями, он молчал. Наконец я посмотрела в его лицо. Кожа его была бледнее обычного, взгляд растерянно блуждал вокруг. Он почувствовал, что я смотрю на него и взглянул прямо мне в глаза. Детский страх был в его расширенных зрачках.
– Димитрий! – закричала я, разрушая отвратительную околдовывающую тишину. – Что происходит вообще?!
Мой крик словно обрушил заклинание, поток шума хлынул мне в уши – стрекот сверчков, гул ветра, шелест листвы, крики птиц. И вместе с тем пришло осознание, что все это время я не слышала ни одного из этих звуков.
– Господи, – я почувствовала, что меня трясет, и вдруг, неожиданно для самой себя, стесняясь самого этого жеста, неловко перекрестилась. Раз, второй, я стала истово креститься. Раз за разом, я словно пыталась защититься от окружающей нереальности, защититься от темного, ледяного первобытного страха, владеющего мною.
Во всем окружающем было что-то настолько ведьмовское, чертово!.. В этом не было очарования гаданий, в этом была противоестественная, потусторонняя мерзость вывернутой шеи.
Виктор, стоял рядом, лицо его было такое бледное, что легкая щетина казалась угольно-черной, он стиснул руки до белизны. Он боролся со своим страхом один на один – человек против человека. Я же наплевала на все, и крестилась – стесняясь, неловко. Я делала то единственное, что, как мне повторяли с детства, отгоняет беду. Умом я говорю себе: «Глупости!», но вот вычерпать меня до дна, содрать понты и лоск, оставив только инстинкты – и одним из этих инстинктов будет вера в странные ритуалы. Боже, какая шутка.
– Где мы? – закричала Кристина, перекрикивая все усиливающийся шум ветра – его порывы валили с ног, словно желая вышвырнуть нас отсюда.
– Ты мне скажи?!– я почти смеялась. Димитрий обхватил меня за плечи, мы сгрудились, сплелись с ним, я уткнулась в его шею, но не почувствовала спокойствия, напротив, мне стало еще страшнее: он снова показался чужим, пришельцем, не моим Димитрием. Я рванулась, и вдруг услышала тонкий звук колокольчика.
Ветер стих.
Динь-динь-динь, – взрезал ночной воздух хрустальный перезвон.
И снова:
Динь-динь-динь.
Я отстранилась и пошла вперед, на звук. Руки мои дрожали, кровь стыла, хотелось закричать.
Тропинка резко вильнула и вывела нас на огромную поляну. Деревья расступились, чтобы дать место гигантскому черному трону и двум странным людям, стоящим по обе стороны от него.
От неожиданности мы все остановились – последнее, что каждый из нас ожидал здесь встретить – это людей. Чертей каких-нибудь или лешего, но никак не самых обычных людей из плоти и крови. Мы ошарашенно запереглядывались. А та пара совершенно не обращала на нас внимания. Скорее всего они просто не заметили нас, напряженно вглядываясь куда-то позади трона. Оттуда и раздавался звон, все приближающийся и приближающийся.
Это были двое мужчин, лет тридцати на вид. Один светлый, в снежно белом костюме. Второй брюнет в черном.
– Здравствуйте! – громко сказала я.
Они вздрогнули и обернулись к нам.
В их облике была какая-то странность, роднившая их с происходящим. В лице черноволосого перекатывалась какая-то звериная жуть, глаза были чуть сужены, ноздри дрогнули, как у зверя, вставшего на след. Светловолосый был совсем обычным, но холодное злое безумие в его глазах пугало до дрожи.
«Двое стояли у ног его. Один был темен как ночь и дикий зверь глядел его глазами, другой сед словно старик и взгляд его внушал безгласый ужас».
Недоумение на лице Черного вскоре сменила паника:
– Бегом отсюда, быстро!
Белый же только хмыкнул и наклонил голову, с интересом разглядывая нас.
– Я что непонятно говорю? Бегом, это не шутки! – снова повторил Черный.
– А смысл? – с некоторой иронией сказал Белый, пожимая плечами. – Ты что, не понял? Это не случайность. Назад дороги нет. – Он чуть помедлил и красивое лицо перекосила злая больная улыбка: – Уже никуда не деться. – Лицо его вновь вернуло себе холодное равнодушие, и он отвернулся.
– Так это опять эти его игры?! – возмутился Черный. – И ты считаешь все это нормальным?
– Ну, если он втемяшил что-то себе в голову, кто мы такие, чтобы его переубеждать. Кроме того, я не вижу ничего… – Белый пошевелил пальцами, как бы подыскивая слово, – …предосудительного.
– А. То есть ты считаешь, нет ничего предосудительного, чтобы играть судьбами невинных людей?
– Бывало и хуже, – пожал плечами Белый.
Черный раздраженно цыкнул и тоже отвернулся.
– Извините, – начала Кристина. – А не могли бы вы объяснить…
Белый коротко взглянул на нее и отвернулся, перебивая фразой, предназначенной Черному:
– В любом случае, это его сон, ты не сможешь никого вывести отсюда, как бы ты ни хотел.
Черный прошипел что-то сквозь зубы.
– Да что здесь вообще происходит, нам кто-нибудь объяснит?! – сказала Кристина. Белый и Черный обернулись к ней.
Воцарилась тишина, прерываемая только звоном колокольчика.
Черный со смесью сожаления и раздражения оглядывал нас, Белый смотрел него.
Внезапно Белый, словно почувствовав что-то, дернул головой, отворачиваясь:
– Тихо, он идет.
Черный развернулся в ту же сторону и оба напряженно застыли.
Я вглядывалась в темноту, пытаясь понять, что там – свет светлячков почти не доставал туда. Вглядывалась, пока не поняла, что там НИЧЕГО нет. Я снова схватила Димитрия за руку.
Я никогда не видела такого: оттуда словно вынули кусок мира: там была только чернота, такая бывает в компьютерных играх, когда мир не доделан. Просто пейзаж – плитки, деревья – все обрывалось в никуда.
Звон хрустального колокольчика совсем приблизился и внезапно темнота начала едва уловимо светиться. Показался огонек, постепенно увеличивавшийся. Из глубины НИЧЕГО нам навстречу шел человек. В руке у него болталась керосиновая лампа, только вместо огня за стеклом бились желтые светлячки, оттуда и раздавался этот тоненький хрустальный звон.
Человек был облачен в темный плащ с капюшоном, который скрывал всю его фигуру, чуть волочась следом. С каждым шагом под его ногой возникала серая скругленная плита, которая снова канула в ничто, стоило ему шагнуть дальше.
Наконец он сошел с плиты на шахматный пол, и, не обращая ни на кого внимания, прошел к трону. С громким вздохом растянувшись на троне, он поднял голову.
Сначала я подумала, что он в перчатках, но, когда он поднял голову, стало очевидно, что нет. Он состоял из того же НИЧЕГО, из которого он и появился. Под нависающим капюшоном зияла темнота, словно рана, нанесенная вселенной. Его рука струилась и дергалась, слегка меняя форму, непонятным образом удерживая лампу с трясущимися светлячками.
– Добро пожаловать в сон, – поприветствовал он нас.
Мы все вздрогнули: его голос был совершенно нечеловеческим. Представьте, какой звук будет, если потереть друг о друга две открытые консервные банки. Его голос состоял из таких вот режущих слух взвизгов и скрежета разной высоты. Больше всего на свете хотелось зажать уши и убежать оттуда. Это было настолько странно, что мы не сразу осознали сказанное им.
– В сон? – громко спросил Виктор. – Позвольте, и кому же все это снится? –
– Что за чушь! – воскликнула Кристина, оглядываясь на нас в поисках поддержки.
– Юная леди, вас не учили что перебивать невежливо? – сказал Черный.
– Оставь это, – махнуло рукой странное существо. – Единственное, что имеет здесь хоть какой-то смысл – это Игра.
Существо сделало паузу.
– Дамы и господа, приглашаю вас принять участие в Игре…
Оно снова сделало паузу, словно ожидая протестующих криков, однако все молчали.
– Отказы не принимаются, – на всякий случай добавило оно. – Правила… Дойти до Финиша. Проиграл тот, кто останется на Финише один.
Повисло молчание.
– А что будет в случае проигрыша? – спросила я.
– Проигравший останется здесь, во сне, – я услышала улыбку в его голосе, – Навсегда.
Казалось бы, куда уж там, но нам стало еще неуютнее.
– Пфф… – Белый захохотал.
– Но это же нечестно? – возмутился Черный.
– А мне нравится, – сказал Белый, ухмыляясь, глядя на нас.
Существо покосилось на Черного и Белого, отчетливо вздохнуло, издав мерзкий скрежещущий звук.
– Вы слишком болтливы.
Они вздрогнули и закаменели лицами.
Существо легко поднялось с трона, отвернулось, но вдруг, на миг замерев, повернулось к нам снова:
– Да, и на будущее: дурной тон удивляться во сне. – Он поставил фонарь на трон. – В любом случае, до встречи.
Он резко хлопнул в ладоши и туман, клубящийся по краям круга, кинулся на нас словно пес с цепи, застилая все вокруг. Мир стал белым-пребелым, только желтые светлячки из фонаря существа, горели яркими точками, отпечатавшись на сетчатке.
Звуки снова стихли, остались неуверенные отдаленные шорохи, словно пытающиеся пробиться сквозь подушку.
Я огляделась, пытаясь различить хоть что-то в густом тумане. Я не видела даже очертаний своих спутников.
– Эй! – закричала я, разводя руки и пытаясь нашарить кого-нибудь. Однако мои слова, как и мои руки потонули в окружавшем меня серовато-белом мареве.
Я прошлась вокруг того места, где стояла.
– Димитрий! – крикнула я, и не услышала даже саму себя. – Виктор!
Глухо. Ни звука, ни шороха. Только белый туман вокруг.
– Кристина… – протянула я неуверенно и не надеясь на ответ, больше для порядка. И вдруг буквально краем глаза заметила, как что-то черное промелькнуло и скрылось – плавно, по-звериному, и невероятно быстро. Просто с нечеловеческой скоростью. Я почувствовала, как застучало сердце. Мне стало казаться, что что-то стоит за моей спиной. Я резко обернулась и сделала шаг назад. Шаг. Шаг…
Тут я почувствовала, как нога уцепилась за что-то, я нелепо взмахнула руками, тщетно пытаясь удержать равновесие, и, с неслышным криком, кубарем покатилась куда-то вниз.
«Интересно, а во сне можно свернуть шею? По идее если это сон, то…» – я не успела домыслить, потому что внезапно вывалилась из тумана.
– Аййй, – я села и огляделась по сторонам. – Дурной тон во сне удивляться чему-либо… Так, кажется, он сказал, – пробормотала я, понимая, что удивляюсь только тому, что ничему не удивляюсь.
Туман, окружавший меня, поредел. Теперь он быстро скользил мимо, уносимый ветром. Поднимался то выше, то ниже, на мгновение скрывая окружающий пейзаж, завивался длинными белыми языками, словом вел себя совершенно ненормально. Под ногами чередовались все те же плитки, но темнее: багровый, охра, полночно-синий и черный с грязно-серым. И странные деревья вокруг. Всё как положено, ствол, крона, вот только все они были картонные и плоские, будто театральные декорации.
– И куда мне идти? – спросила я у воздуха.
– Смотря куда ты хочешь попасть, – услышала я в ответ.
Я резко обернулась, для того чтобы встретить насмешливый взгляд желтых глаз с вертикальным зрачком.
«А вот и Чеширский Кот» – подумала я. – «А я, выходит, Алиса?»
Я посмотрела вниз. И правда, на мне было совершенно дурацкое платьишко. Голубенькое с огромным бантом, как в мультике. Голубенькие же башмачки и беленькие носочки.
– Мне нужно найти остальных.
– Н-да? – протянул Чеширский Кот (вот только в его исполнении это было больше похоже на «н-мя?»). – Уверена?