В глубинах Океана – всегда таится тьма,
Там нет ни дня, ни ночи, ни рассвета.
Там жуткий холод, вечная зима,
И даже летом не бывает лета.
Там бродят чудища, там слышен вой,
Там вечно шторм и бури завывают.
И только мёртвый штиль царит над ним,
Но и он душу мою леденит.
О, Тихий океан, яви свой гнев!
Пусть унесёт меня с собой на дно,
Где царствует лишь смерть и тишина,
Где всё живое гибнет без следа…
ПРОЛОГ.
1875 год. Техас. США.
Салун был грязный, вонючий, и набитый отдыхающими от своих обычных дел ковбоями, что пили разного рода пойло, не имевшее никакого отношения к алкоголю, производимому на честных, платящих налоги, цехах. В самом зале было темновато – свет пробивался только через местами выбитые стёкла в окнах. Остальные стёкла были такими грязными, что сливались со стенами. Народ тут явно не утруждал себя чисткой и приборкой, полагая, что проще выбить оконную раму и вставить новую, чем пытаться её отмыть.
За задрипаным пианино, из которого торчали не то что щепки – струны – никого не было – причём судя по виду самого пианино – тот кто за ним «мучал музыку» в последний раз, оказался не лыком шит – и сумел дать стрелкам по себе отпор из огнестрельного оружия.
Вилтон толкнул грязный и засаленный пендельтюр (Пендельтюр, невысокие двери на уровне груди входящего, открывающиеся в обе стороны, чтобы не сломали вылетающие вперед головой тушки перепившихся ковбоев.. (Это и есть одна из версий происхождения слова «пендель» – вышибон именно таким манером).Примечание автора), и, войдя в салун, осмотрелся по сторонам, в поисках того, кто ему был нужен. Однако в этом пьяном аду отыскать нужного человека было не по плечу даже ему, несмотря на весь его опыт работы частным детективом. Но к счастью у Вилтона был хороший проводник.
– Вон этот Корявый Дуб, коего ты ищешь, братец – Хромой Медведь указал пальцем на сидящего в самом углу мужчину, чьё лицо, судя по всему, вытёсывали из куска дуба пьяные лесорубы Поля Бадьяна. – Только ты с ним осторожнее. Этот парень дёрганный, очень нехороший. Прямо отсюда видать, что его особо долго не надо уговаривать тебе промеж ушей подковой садануть.
– У меня есть свои способы с такими общаться, – проворчал Вилтон, похлопав Медведя по плечу. – Ты это… Прикрывай меня. А то мало ли что. В этом навозном хлеву народу всякого много, что уже накачались «бешенным молоком» по самые брови. А я, как ни крути, «вшивый янки с Вашингтона». Чай тут не все забыли Ужасную Войну (название Гражданской Войны в США.Примечание автора). Как бы не шарахнули в спину.
Хромой Медведь пожал плечами.
– Заведение вполне достойное – и указал на другой угол, где уже кипела упоённая драка – несколько «коровьих мальчиков» месили друг друга кулаками, осколками кувшинов и выдранными досками.
Вилтон не сразу понял, на что ему указывают. Но затем разглядел – на поясах дерущихся висели револьверы. Однако ни один даже не пытался сцапать их и применить по назначению, предпочитая «месить тесто на пироги» из противников – кулаками.
– Драка должна быть честная, – прохрипел Хромой Медведь и поковылял к сидящему в другом углу салуна мужику, с грубым лицом.
Тот как раз дремал над зверски обглоданной по краям кружкой, но увидев приближающихся к нему людей, приподнял голову и пророкотал гулким, громким голосом – способным, при нужде, перекричать шторм.
– Чё надо, корабельные черви?
Вблизи стало видно, что он довольно стар – ему уже явно исполнилось лет семьдесят – волосы были седыми. Но тщательно вымытыми и заплетёнными в «хвост» на макушке – Вилтон видел такие причёски у некоторых моряков во времена Ужасной Войны – столь странная причёска позволяла им стукаться головами о низкие переборки без вреда для здоровья. Ну и вытаскивать упавшего за борт за такой «хвост» гораздо проще, чем стриженого налысо – не поспоришь. Однако у такой причёски был свой минус – голову надо было мыть чуть ли не каждую неделю…
Старик выглядел крепким, как старинный корабль, что избороздил Великий Океан, состарившись в его водах, под палящим солнцем и ледяными ветрами – но, тем не менее, сохранив свою силу и мощь. От него исходила какая-то волна ярости и упрямства…
Да, это был настоящий морской волк. На всём свете мало было того, что могло его напугать.
– Меня зовут Том Вилтон, – проговорил Вилтон, и, сунув руку в карман плаща, выудил оттуда большую флягу, вместимостью в литр. – Выпьешь с нами? Только учти, это тебе не здешнее пойло для сопливых младенцев, а настоящий «Маршал Спотыкач». Не каждый может его выпить.
– А ты, отрыжка акулы-сифилитика, пить будешь? – Корявый Дуб скривил лицо в такой гримасе, что смотреть на него стало попросту страшно.
– А что я? Рыжий? – Вилтон, с трудом, отодрал от соседнего стола три кружки и, поставив их, перед собой, Корявым Дубом и Медведем, откупорил и разлил ароматно пахнувшую спиртом, фляжку по кружкам. – Ну что? Динь-дин, пьяная морская собака?
– Давай, крыса сухопутная, – Корявый Дуб взял кружку, сделал глоток и поперхнулся. – Это… это…
Его лицо покраснело, на глазах выступили слёзы, но он, всхлипнув, закрыл глаза и, бесстрашно, опрокинул кружку в себя, после чего просипел так, что его еле было слышно.
– …самая жуткая зараза… Что это за скисшее молоко русалки? Никогда не пил ничего убойнее. А ведь мне доводилось пить ром, который ваш Линкольн поставлял на наши корабли во время Ужасной Войны!
– Это «Маршал Спотыкач». Я его, знаешь ли, сам варю. Русские староверы научили. Они в Сибири варят такой вот самогон…
– Чё?
– Муншайн, – поправился Вилтон. – В общем, варят эту дрянь на кедовых орехах и грибах. (В США девятнадцатого века не было такого понятия как «первач» или «самогон» – уже во времена «Сухого Закона» эти термины были завезены вместе с эмигрантами из Европы. Примечание автора).
Затем он опрокинул кружку в рот и вытер слёзы. Медведь же выпил свою кружку, словно стакан воды – даже глазом не моргнул.
– Ничё, во время Ужасной Войны мы и не такое хлебали… – сообщил он, и осмотрел салун.
– Неплохое пойло, чтоб мне якорь до самой смерти напильником точить. Но ты явно чего-то от меня хочешь? – проворчал Корявый Дуб, глядя на Вилтона. – Я,таких как ты чую. Для кого тягаешь парус?
– Для Дяди Сэма, обычно работу делаю. Но сейчас у меня есть к тебе личное дело… – Вилтон скрестил указательные пальцы.– Говорят ты, Корявый Дуб, хаживал по Тихому Океану.
– Было дело. По Старине Океану я исходил немало лет. Твой папаша поди, ещё первую плотву не отловил для ухи, когда мне Старина Океан по морде штормом лупил…Ачё? – Корявый Дуб ощерился, блеснув всеми тремя с половиной зубами. – Че за дело ко мне? Не вертись, как лоцман у акульего рыла – вываливай свой «чам» из своего брюха.
Вилтон выудил из кармана вторую флягу и, откупорив, налил моряку полную кружку «Спотыкача».
– Слушай… Поговаривали, что ты видывал такое, чего никому видеть не стоит. Верно? Меня, конкретно, интересует «уми-бозу». Слыхивал о таких?
Корявый Дуб напрягся, а в его равнодушных глазах блеснул… это был не страх – нет, слепой ужас. Ужас перед чем-то кошмарным и диким… Чем-то таким, что способно преследовать человека годами… Рука моряка крепко схватила кружку и он, было, приготовился ударить собеседника ей промеж глаз, но Медведь, опытный в таких делах, вытянул руку и сцапал его за запястье, прижав руку и кружку к столу
– Хэй-хэй… Полегче, папаша. Тут тебе не на море – руками особо не махай. А то не приведи Господь – зарядишь себе кружкой промеж ноздрей. А это ой как больно… – проговорил «ганфайтер».
– Пошли вон древесные черви, живо-оба. Ничего не знаю, – проскрипел моряк. – Валите отсюда, акулий корм. Твари чёртовы… Ничего не знаю.
– Ага, вот счас, прямо с места рванусь и побегу – спотыкаясь и падая. Только подошвы салом намажу, чтоб без скрипу… – Вилтон усмехнулся и посмотрел на моряка. – Я слыхивал, что ты, милок, в Опиумных Войнах успел немного поучаствовать? Да ещё и на стороне Англии?
– И чё? Это, чтоб тобой мурена подавилась, стало сейчас преступлением? Меня «зачанхаили» (завербовали против воли – чаше всего подпоив, на корабль. Примечание автора.) в одном из портов. Можно подумать ты сам не знаешь, как это делалось… Я, и очухаться не успел, как стал «матросом Старушки Англии». Что такого?
– А после того как ты исчез из флота Англии, то куда-ж ты свои стопы направил? А? Так уж получилось, что твоего второго капитана мы «взяли за шкирятник» год назад и теперь знаем о том, что ты был пиратом, который нападал на суда США во время Ужасной Войны. Капитан твой бывший много о тебе наболтал – очень уж ему не хотелось с «Пеньковой Мэгги» плясать на виселице. И скажу тебе так – для тебя особого выбора нет. Или расскажешь мне что знаешь – или иди на виселицу. И поверь, я постараюсь, чтобы тебя судили по полной «бочке негров». – Вилтон пододвинул кружку к Корявому Дубу. – Расскажешь что мне интересно – вали на все четыре стороны и считай, что купил свою жизнь задёшево. Глядишь, ещё и пригодишься мне – со своим то опытом и богатой приключениями жизнью. Помогу на старости лет с домиком на побережье. Да ежедневным стейком из коровы на обед.
– Смешной ты, как задница в пасти морского окуня.
– Смешной? Э нет… – Вилтон всмотрелся в глаза Корявого Дуба. – Я смотрю в твои глаза и вижу там страх. Не меня ты боишься, а воспоминаний о том, что видел. Не передо мной твой страх, а перед тем, что ты тогда узрел. И вот именно это я и хочу знать… Что ты видел тогда? Говори, старик. Я ведь не просто так спрашиваю… Ты ведь думал, что стоит забыть то, с чем ты сталкивался – и оно пропадёт и исчезнет? Так вот – ничерта это не так. Забвение не спасает… Рассказывай.
Корявый Дуб пошевелил губами, а затем проворчал:
– А если ты мне не поверишь и подумаешь, что я над тобой издеваюсь и кормлю тебя селёдочными потрохами?
– Поверь мне, приятель – я видел такое, что поверю чему угодно… Ну или, как минимум. Не стану смеяться ни над чем, что ты мне расскажешь.
– Я видел, клянусь тебе своей первой татуировкой за абордаж, то, что предпочёл бы забыть навсегда… Это было в одном из прибрежных китайских селений. Мой корабль туда зашёл за свежей водой. О Господи… видел бы ты нашего капитана – этого сумасшедшего типа…
***
1857 год. Китай.
– Кто-то называет наши действия – войной. Но я предпочитаю называть их – «несением цивилизации». Только цивилизованным людям дано право управлять миром, – капитан Эдуард Гадес сложил подзорную трубу и, прищурив глаза, посмотрел на причал небольшого китайского посёлка – судя по вони, доносившейся даже до борта их корабля – рыболовного. – Не тратьте времени на сожаление об этих варварах. Как ни крути, мы несём им мир и цивилизацию!
– Ага… пока эти китайцы не отказались покупать индийский опиум, никому и дела не было до их отсталого образа жизни, – пробурчал, себе под нос, Солёный, выкатывающий пустую бочку для воды на палубу. – Но стоило этим узкоглазым заявить, что наш отменный индийский опиум это плохо – как старушка Англия тут-же понесла цивилизацию в Китай…
– Тише ты! – прошипел Дуб, опасливо посмотрев на на Гадеса, что стоял на носу парохода и похлопывал тонким хлыстом по сапогу. – Тебе чё, вот прям так надо травить этого психа?
– Это я от нервов, – Солёный сплюнул за борт. – Ты чего, не видишь? Нас никто не встречает!
А вот это уже было странно. Небольшой английский паровой фрегат спокойно вошёл в акваторию рыбацкого поселения, что принадлежало китайцам. Можно было различить убогие хижины, небольшую пагоду и пристань. Над крышами из бамбуковой черепицы можно было увидеть какие-то странные флаги и штандарты.
У пристани стояла целая стая небольших джонок… Так же там были и обычные сампамы – примитивные китайские лодочки, которые, как знал Дуб, получили своё прозвище от «три доски» – хотя сейчас даже сами китайцы не могли бы узнать в этих изящных лодках первоначальные речные плоты с тремя досками, кои и были первыми этими судами.
Джонки и сампамы, несмотря на то, что дело происходило, в общем-то, диком захолустье Китая, были очень красивыми, сработанными с чисто китайской тщательностью и подходом. Более того даже самая невзрачная лодка была тщательно выкрашена разноцветным водоотталкивающим лаком, который в Китае и Японии умели варить много столетий назад. Ни одна джонка или сампам не были похожи друг на друга.
Вот только самих хозяев этих джонок не было. Ни одного человека. Ни на пристани, ни на корабликах. Нигде. Только со стороны пагоды звонил, очень редко, колокол. В общем, на прибытие английского парового фрегата никто внимания не обращал. Настолько не обращал, что вообще всё это было каким-то подозрительным.
И это было странно – так странно, что весь экипаж пребывал в напряжении, а капитан, видимо, чтобы развеять свои страхи, рассуждал сам с собой.
– Не бойтесь этих варваров. Мы для них несём только одну вещь – свободу! Свободу и торговлю…
Гадес прервался и закашлялся – вода вокруг парохода запузырилась, и воздух пропах жуткой вонью, которая напоминала вонь гниющей рыбы и жуткий смрад похожий на..
Ну на что может быть похож смрад разлагающегося мяса? Некоторые из моряков бывали на полях боёв на суше и отлично запоминали этот сладковато-мерзостный аромат, что растекался на полях боёв после сражений.
Все бросились смотреть, что это может быть – но за бортом ничего не было – только одна чистая, прозрачная вода. Которая пузырилась – издавая неописуемую вонь – словно на дне открылись гейзеры. Только вот не было гейзеров – вода сама по себе «кипела».
Дуб, на всякий случай, стиснув распятье из куска дерева, что висело на его загорелой груди, осмотрелся по сторонам. Вода вокруг корабля попузырилась, обдав экипаж, на прощание, ещё одной волной омерзительной вони, да и успокоилась. Однако у матроса осталось впечатление, что под бортом фрегата только что проплыло что-то огромное, мощное и… ужасное. Непонятно что – да ещё невидимое.
Подойдя к борту, Дуб осторожно перегнулся через леер и всмотрелся в дно моря. Несмотря на то, что фрегат тут спокойно ходил, не рискуя напороться на шальной камень, риф или мель, даже во время отлива, вода позволяла сквозь себя рассмотреть дно этого залива.
Дно было совершенно чистым, если не считать кусков скал, обросших мерзкими полипа-ми – по научному их называли «актинии». Дуб запомнил это название потому, что в одном из портов Китая, его ранили ножом, смазанным ядом, полученным из этих мерзких полипов. Дуб хорошо запомнил свои ощущения от этого ранения, несмотря на то, что часть яда смазалась о его одежду.
– Чё там? – Солёный, держа наготове своё мачете, с которым не расставался даже во сне, опасливо посмотрел за борт. – Чё за дрянь?
– Готов тебе поклясться, что там что-то есть, – проворчал Дуб. – Чуял вонь?
– Эти узкоглазые варвары хитры на всякие фокусы,– Солёный, непроизвольно, потрогал своё лицо, белое от въевшейся извести – Уж я то помню, поверь мне…
В самом начале Опиумной Войны корабль, на котором ходил-бродил Солёный, попал под обстрел китайских кораблей, что ухитрились подкрасться на расстояние удара по противнику.. Китайцы применили против англичан жуткое оружие – «известковые бомбы» – странную смесь пороха и толчёной извести, что при взрыве создавала удушливое облако известковой пыли, ослеплявшей и мешавшей дышать верным слугам Британской Короны. Солёному не повезло ещё больше – при взрыве такой бомбы он находился ближе всех к ней, и ему досталась раскалённая доза пыли, что въелась в его лицо, превратив его в жутковатую маску похожую на Арлекина. Огромной удачей было то, что в момент взрыва Солёный чудом успел закрыть глаза и сохранил зрение. Многим из его друзей и офицерам корабля так сильно не повезло.
– Эй! Что вы там увидели интересного? – рявкнул боцман. – Давно ли ваши задницы не целовались с линьком? А ну – живо на лодки!
Солёный и Дуб помогли скинуть в шлюпки бочки для чистой воды и, вместе с остальной командой, попрыгали в шлюпки.
Фрегат стоял посреди гавани, держа под прицелом пушек китайское поселение. Судя по тому, как на борту бегали оставшиеся на судне вахтенные, и как нервничала остальная команда в шлюпках, все тоже понимали, что происходит нечто странное и непонятное.
Лодки, увлекаемые вёслами, прошли по воде к пристани из бамбуковых стволов. Тишина, что окружала этот посёлок, стала совершенно жуткой, нагоняющей уже какой то дикий страх. Даже плеск волн и шум ветра не могли развеять эту странную жуть и тишину.
Не сразу до всех дошло, что не слышно голосов птиц. Ни чаек, ни лесных птичек – даже криков петухов – и то не слышно. Только шум ветра, плеск воды и смутно различимый гул леса на берегах.
– Капитан, может быть ну его? Сэр, мне тут не нравится. – проговорил кто-то из матросов.
– Чёрти что тут творится. Что за дьявольщина?
– Не могли же они все, при виде нас попрятаться?
До этого «Дрейк» уже несколько раз заходил в китайские поселения. Как правило, местное население относилось к этим визитам спокойно – часть народа убегала от англичан и их разномастной команды, набранной со всех портов Европы – и тут ничего не попишешь. Но только часть. Чаще всего убегавшими были китайские солдаты, кои не горели желанием переведаться силой с противостоящими им англичанами.
Однако другие жители таких поселений выходили навстречу гостям, дабы поторговать с ними, или просто посмотреть на «белых варваров». Обычно, если англичане не начинали стрелять, то китайцы воспринимали их вполне нормально. Поскольку среди таких любопытствующих всегда находилось несколько «сговорчивых девок», то матросы не спешили обращать оружие против мирного населения. Как бы не хотелось.
Но в данном местечке всё было до ужаса неправильно – полное отсутствие населения, абсолютное. И не только населения – не было ни одной собаки или животного, типа свиней, кои в таких деревеньках гуляли, спокойно, по всем улицам.
В общем, это место было каким-то неправильным. Непонятным. Оно вызывало дикий страх и ужас. Казалось, сам воздух сгустился тут в какой-то кокон кошмарной тишины.
Лодки ткнулись носами в пристань. Дуб выпрыгнул первым, стискивая в руке длинный кортик, который выиграл в кости у одного из офицеров в Шанхае. Моряк осмотрелся по сторонам, но так и не сумел увидеть ничего, что намекало бы на то, что за ужас произошёл здесь.
– Держать строй и смотреть по сторонам, – приказал Гадес и вытащив шпагу, огляделся. – Не забывать, что мы – воины великой Англии. Всё что мы делаем – мы делаем во имя добра и цивилизации! Вперёд!
Однако Дуб заметил, что рука Гадеса подрагивала так, что его оружие – кстати, это была старинная английская шпага, времён Американской Смуты (Война за Независимость Америки. Примечание автора), с простой рукоятью из дуба Виргинии, так и плясала в руке капитана.
Тишина в деревеньке была настолько жуткой, что моряки и отряд матросов поневоле сбили ряды, а уж оружие держали наготове, готовые выстрелить даже по громко каркнувшей вороне.
Однако пока всё было напрасно – ни одного человека им на глаза не попалось. Ни живого, ни мёртвого. Не попадалось ни одной собаки, свиньи или кошки. Да что кошки – сейчас бы экипаж фрегата рад был бы даже простой крысе!
Зато хорошо было видно следы. Много-много следов, что шли по направлению к морю.
Дуб присел на корточки и всмотрелся в следы. И, с содроганием понял, что это были следы не только мужчин, но и женщин, детей. Причём – судя по отпечаткам, жители этой деревни покидали её абсолютно без спешки, спокойно и не торопясь.
– Они даже не бежали… Ребята, они спокойно шли и…
Дуб посмотрел в сторону пристани и помрачнел.
– В общем, такое впечатление, что они утопились. Причём все, – проговорил он то, что и без него уже поняли все.
– Чё ты несёшь? Что за дьявольская пагуба способна утопить население целой деревни?
– Может он ошибается, и они все просто уплыли отсюда?
– На чём? Ихние джонки вон, до сих пор на приколе торчат.
В следующий миг липкую, мрачную тишину расколол удар колокола. Все вздрогнули и посмотрели на небольшое святилище, что стояло в отдалении от деревушки.
– Может там, кто выжил? – проговорил кто-то из офицеров. – Капитан…
– Идём и проверим, – прошептал Гадес, глядя по сторонам, каким-то безумным, диким взглядом. – Господь Всемилостивый – да что же тут творится…
…Святилище было обычным храмом, с большим тщанием, обычным для китайцев, построенным из каменных блоков (хотя в деревне все домики были из бамбука)обмазанными глиной.
Стены были расписаны иероглифами, хотя очень необычными – Дуб успел побродить по морям и океанам много времени и уж японские иероглифы от китайских смог бы отличить даже в полной темноте. Правда откуда в Китае взялись японские-то иероглифы?
В самом храме, на толстой верёвке, болтался обычный колокол – медный цилиндр, украшенный какими-то иероглифами, что выглядели весьма старинными. Такие цилиндрические колокола встречались не только в Китае, но и в Корее и Японии. В них не было ничего необычного.
Необычным было иное.
К колоколу был привязан невысокий старик. Причем было видно,что он себя привязал сам. Крепкими, просмоленными тросами, явно снятыми с какого-то корабля. Старик пропустил концы под нашейный браслет и привязал на крепкий морской узел, да ещё и руки себе связал.
В общем, сделал всё, чтобы не суметь освободиться самому.
При виде ворвавшихся в его святилище моряков, он открыл глаза и просипел:
– О, неужто я в последний миг своей жизни узрю не своих соотечественников из Японии, а вонючих белокожих «гайдзинов» из Европы?
Гадес чуть было не врезал ему, услыхав такие слова.
– Попридержи язык, ты, жалкий японец. Кто такой? Откуда взялся тут?
– Я уже не японец, а старый священник, что решил найти свой смертный покой в этом месте, среди «китха» (прозвище китайцев в Японии). И чем же мне мои боги ответили? Сначала они прислали сюда «уми-бозу», а потом – бледных червей из Европы… – стонал старик. – За что же вы меня так, мои предки…
– Грешил много при жизни… – встрял Дуб. – И вообще – что тут случилось?
– «Уми-бозу»… он приплыл сюда и забрал всех, кто мне дорог… – прохрипел старик, глядя сквозь посетителей, каким-то безумным взглядом. – Я услышал его зов. Услышал, как уходят остальные, и успел себя защитить. Не дал ему увлечь себя. А вот теперь и получил наказание. Увидел вас, варвары. Это мне кара за малодушие моё – не должен был пытаться уйти от судьбы… Попытался обмануть.
– Это, извольте сказать, явно какой-то японский дезертир. А судя по тому, как он на нашем, английском, говорить, изволит – сей дезертир явно в японском флоте или священником был или кем-то в этом роде. Вон как по-нашему чисто говорит – без запинки, – доложил капитану один из офицеров.
– Что здесь произошло? Кто… куда делись все жители? – проговорил капитан. Нервно стискивая шпагу. – Что здесь творится?!
– Ты так и не понял, грязный варвар из Европы? Сюда пришёл «уми-бозу»… жуткий демон моря, что призывает к себе всё живое, чтобы сожрать не оставив ни единого следа… – монах закашлялся. – Этот великий демон, что приходит из бездны океана, дабы насытить свою жадность… он пришёл сюда, позвал всех и все ушли к нему… Не думай, что он так просто уйдёт. Ибо если он пожелает, то сможет поглотить и тебя. И не спасут вас ни ваши пушки, ни мушкеты.
– Какой-то бред он несёт, – проворчал кто-то из офицеров.
– Не дерзи, жалкий варвар. Цивилизация пришла в твои земли. И мы не боимся ваших глупых суеверий, каких бы жутких демонов они бы не выдумывали, – поддержал его капитан.
– Когда ты и твои люди узреют «уми-бозу» своими глазами, то они поймут, что он гораздо реальнее вашего выдуманного Бога, – прохрипел старик. – Демон из океанских глубин – это страшное создание, способное утопить любой корабль. Его зов призывает к себе сотни людей – и никто не выживет, узрев его. И вы не выживите. Только Великие юми-буси – воины Океана могут сражаться с этим демоном. Только им под силу противостоять ему. Но с вами их нет, а значит – вы все погибните. Все, до единого.
Дуб выскочил из святилища и посмотрел на корабль, что по-прежнему стоял на рейде. С такого расстояния, кое отделяло корабль от святилища, было трудно рассмотреть, что творится на борту. Однако, как увидел Дуб, на корабле всё было тихо и спокойно – там мигали огоньки судовых фонарей, а так же, периодически, светили и простые фонари сигнальщиков, которыми те подавали сигналы отряду о том, что на борту всё спокойно.
Солнце как раз добралось к самому зениту. Стало очень жарко, а яркие лучи, отражаясь от поверхности воды, слепили глаза Дуба так, что тот с огромным трудом сумел различить, что вокруг их корабля, на глубине, движется какая-то огромная, странная масса – словно там двигается что-то вроде огромной тучи или облака. Или косяка рыбы – только очень странного, не боящегося людей и хладнокровно плавающего рядом с кораблём.
– Капитан… капитан! Давайте уйдём отсюда, ради Бога! Я не знаю, что тут такое, но нам лучше уйти! – проговорил кто-то из моряков. – Капитан!
– Я думаю, что это отребье право, – поддержал моряков кто-то из офицеров. – Капитан! Убираемся отсюда!
– Никуда вы… не уйдёте… – прохрипел старик, и замер на полу.
Кто-то потрогал его шею рукой
– Сдох.
– Всем на корабль! – наконец определился Гадес и все, радостно вздохнув, с энтузиазмом бросились выполнять этот приказ.
…Чувство того, что кто-то следит за ними, было настолько мощное, что его ощущали все без исключения. Все почти бежали на корабль – впрочем, от прямого, панического бегства всех удерживало только непонятно откуда взявшаяся уверенность в том, что убегать нельзя ни в коем случае. Только быстрый, спокойный шаг удерживал экипаж фрегата от столкновения с какими-то немыслимыми проблемами, которые только и ждали, пока людей охватит дикая паника.
Дуб осматривался по сторонам, сжимая во вспотевшей руке кортик. Ему казалось, что за ним и его ребятами следит абсолютно всё – из-за каждого угла смотрели какие-то мрачные тени, стены домов приглядывались к ним – а деревья были полны тихих и мрачных чудовищ. Дуб был готов поклясться на Библии, что в тени одного дома блеснули два кроваво-красных уголька – чьи-то глаза, а из-за одного дома прямо на него смотрело нечто косматое, с длинными рогами и когтистой лапой.
Тишина ужа стала такой, что не просто звенела в ушах – она была ощутимой – словно превратилась в липкий, вязкий кисель, что опутывал людей липкой, затягивающей в какой-то омут паутиной. Это напоминало какой-то кошмар… ужасный сон, из которого было нереально вырваться…
Только запрыгнув в лодку, Дуб, и остальные, почувствовали себя в относительной безопасности и – тут же, налегли на вёсла, стремясь поскорее покинуть это безумное место, в котором таилось что-то непонятное и жуткое.
С корабля посветили фонарём, указывая, что всё в порядке.
Дуб всматривался в воду, но там, по прежнему, ничего не было, даже рыб.
Однако когда лодка ткнулась в борт корабля, вода потемнела и запузырилась, обдав всех невообразимым смрадом раскопанного посреди лета могильника с трупами. В следующий миг морская гладь превратилась в какое-то тёмно-красное месиво – в нём появились не только пузыри, но и начали всплывать какие-то жуткие, страшные ошметья – один такой ошмёток был ужасно похож на человеческую кисть с длинными ногтями, украшенными какими-то чехлами…(В Китае вплоть до Первой Мировой Войны особым шиком считалось иметь невероятно длинные ногти – это был показатель богатства и власти их обладателя. Для защиты ногтей их часто украшали футлярами из бамбука. Примечание автора).
Ничего удивительного, что команда фрегата взлетела на борт со скоростью белок.
Дуб первым понял, что что-то не так. Вахтенные стояли на палубе, отвернувшись от прибывших и не шевелясь. Они словно всматривались в водяной горизонт, ища там что-то непонятно.
– Старпом! – заорал Гадес потеряв терпение. – В чём дело?! Уходим отсюда!!! Что случилось?!
Вахтенные повернулись к команде.
Лиц у всех были кроваво красные, а изо ртов у них торчали огромные клыки, делая их похожими на маски японских демонов – они.
– Господи ты боже мой… – прошептал Дуб, чувствуя, что его сердце вот-вот проломит грудную клетку и выскочит из тела…
Внезапно все исчезли. Все. Дуб остался один-одинёшенек на палубе фрегата, залитого солнечными лучами.
А затем… Затем за спиной моряка плеснула вода и над палубой повисла ужасно воняющая рыбным смрадом и гниющей плотью, тень, что заслонила собой солнце. Вонь не просто усилилась – она заменила собой весь воздух, пропитав его нестерпимым смрадом.
Внутренний инстинкт подсказывал Дубу – что смотреть назад нельзя. Не стоит. Однако захвативший его тело леденящий ужас был сильнее. Что-то властное ухватило его рассудок склизлым, ледяным щупальцем, подобным телу громадного червя. Сопротивляться емупросто было невозможно…
Дуб повернулся и посмотрел…
…Придя в себя, Дуб понял, что он валяется на здоровенном обломке обшивки фрегата – он сразу узнал, откуда этот обломок, поскольку не раз и не два драил борта фрегата от ракушек и червей-точильщиков. Так же Дуб ощутил себя очень плохо. Настолько плохо, что не сразу понял, что его рука прибита – в прямом смысле слова, к обломку, сломанной шпагой. Причём – шпагой капитана Гадеса, которую на фрегате знали абсолютно все.
Голова моряка жутко кружилось, все перед глазами расплывалось и жутко тошнило. Пробитая рука дико болела, но Дуб сумел кое-как оглядеться по сторонам.
От парового английского фрегата не осталось ничего, если не считать нескольких качающихся на волнах обломков. Вода была мутного очень подозрительного оттенка – словно пропитанная кровью. Кроме самого Дуба никого не было видно – паровой фрегат и команда английских моряков канули без следа в морской бездне. Ибо когда вода очистилась, то на дне Дуб не увидел ни следа от своего корабля и его экипажа…
Не сразу, но до Дуба дошло, что его спас только обломок сабли, что пробил его руку и застрял в дереве – что бы, ни потопило фрегат, оно просто не заметило прибитого к куску дерева моряка и не тронуло его. Распластавшись на куске обшивки, Дуб хрипло задышал и закашлялся, пытаясь понять, как он сейчас будет выбираться из этой ситуации – один, раненный, на территории страны, которая враждебна к нему…
***
– Тогда меня спасли «падальщики» – пираты и грабители, что часто следовали за наши судами, дабы подобрать оставшиеся от боёв кусочки – раненных для продажи в рабство, например. Мне повезло, мой рассказ, язви этих поганых акульих прихвостней, ужаснул, и они сразу мне поверили. Более того, только мой рассказ об этом ужасном демоне позволил мне выжить у них в плену. Видишь-ли… этот помёт осьминожий – эти пираты, драные прилипалы, верили, что если убить того, кого пощадил этот ужасный демон, то «уми-бозу» вернётся и будет ужасно мстить за то, что кто-то посмел противиться его воле.