Мы на выступления Валерия Тимофеевича не ходим, но все говорят, что он настоящий мастер своего дела.
Карбид
У деда Наиля уши мягкие и удивительно длинные. Их все время при встрече с дедом хочется потрогать. Правда ли мягкие? Настолько ли мягкие, какими кажутся? Длина их поразительна: еще чуть-чуть, и мочки лягут на дедовы плечи. Это оттого, что у деда Наиля короткая, почти совсем ушедшая в плечи шея. Но и уши сами по себе действительно нестандартные. И это мягко говоря. Потому что, если называть вещи своими именами, про уши деда Наиля можно сказать только одно: они не должны принадлежать человеку, однако почему-то принадлежат.
В остальном он нормальный, обычный дед. Таких в Южнорусском Овчарове на каждой улице по семь пачек. Сутулый, среднего роста старик с желтоватыми космами вокруг коричневой лысины. С чистыми, очень ясными глазами почти бирюзового цвета – немного неожиданными на смятом лице. Собственно, рассуждать о внешности деда Наиля – пустое. О самом же старике в Южнорусском Овчарове очень хорошего мнения. Про деда Наиля говорят так: «Ууу. Наиль – о!»
Мебельный магазин «Антония», в котором дед Наиль покупал себе карбид, расположен в одном ряду с деревенской церковью и магазином «Продукты на Горняка». И церковь, и продуктовый магазин – новые, открыты уже при нас. Магазин «Антония», по словам старожилов, был здесь всегда; но их послушать, так и Антония была названа родителями в честь магазина, а не магазин получил свое имя в честь Антонии.
В мебельном магазине «Антония» всегда все есть. Это утверждает сама Антония, да и мы много раз убеждались в ее правоте. Лишь еда появилась тут не сразу, потому что, с одной стороны, ну какая еда может быть в мебельном магазине, а с другой – а почему бы ей тут и не быть. Например, одежда была в продаже уже давно (если, конечно, пойти на небольшой компромисс со здравым смыслом и посчитать одеждой гидрокостюм, шлем сварщика, брезентовый фартук и пупырчатые резиновые перчатки; однако, если электрические когти и не являются обувью, то и мебелью они тоже никогда не были).
Несмотря на широкий ассортимент, в «Антонии» нет ничего лишнего. В этом магазине продается только то, в чем вы можете претерпеть нужду. И когда, поселившись в нашем Южнорусском Овчарове, вы безрезультатно объездите все окрестности в поисках копеечных металлических уголков для террариума – и даже побываете в райцентре, откуда вернетесь с пустыми руками, – не забудьте заскочить к Антонии: у нее вы непременно купите уголки, причем именно того размера, который вам нужен.
Только в мебельном магазине «Антония» всегда в продаже дверные навесы любого сорта, оконные шпингалеты, крючки на дверь сарая или уборной, наружные почтовые ящики и деревянные лопаты для уборки снега (лопаты всегда появляются в ассортименте «Антонии» накануне больших снегопадов: если вы зашли в мебельный и увидели там деревянные лопаты – быть снегам). Только у Антонии вы сможете купить съемную насадку-переходник на резиновый шланг, и только Антония скажет вам, какого диаметра насадка вам необходима. Ассортимент у Антонии настолько широк, что далеко не все товары помещаются на витринах и стеллажах. Время от времени на дверях магазина появляются писаные от руки объявления, где сообщается, что в продаже, например, есть гудрон. Или, например, известь-пушонка. Или полное собрание сочинений Агаты Кристи. Или граненые стаканы. Или шифер. Или опилки. Или резиновые диэлектрические коврики.
– Антония, – спросили однажды мы, отчасти желая польстить, отчасти вполне искренне, – Антония дорогая, чего же у вас нету?
– Чего у меня нет, того вам и даром не нужно, – сказала Антония, – поверьте мне.
Ну вот откуда, спрашивается, она знала, что нам даром не нужна пластмассовая лейка на десять литров? А железные на двенадцать у нее были. Одна штука.
– Мне нужен гель для душа, – экспериментально сказала как-то раз Казимирова.
– У вас есть душ? – насторожилась Антония. – Что-то я сомневаюсь. В стариковском доме водопровода нет, а ваш дом, я вчера мимо ехала, не достроен еще.
– Но мне же надо мыться, – сказала Казимирова.
– Так вы ж покупали у меня оцинкованное корыто недавно.
– Ну да.
– Тогда так и говорите: «Мне нужен гель для оцинкованных корыт», – сказала Антония, оставшись совершенно серьезной. И на долгие полминуты сгинула под прилавком.
– Вот. – Она появилась с бутылочкой в руке. – Двадцать семь рублей.
На бутылочке было написано: «Для мытья волос и тела».
– Берите, – сказала Антония, – даже не сомневайтесь. Это то, что вам нужно.
Она всегда знает, что вам нужно.
Антония помещается за стандартной стеклянной витриной, где до недавнего времени обитала электрическая мелочевка. Антония сидит к покупателям в профиль. Перед нею небольшой письменный стол-конторка, на котором стоят ноутбук, принтер, стакан чаю и калькулятор, спорящий размерами и востребованностью с ноутбуком. По левую руку Антонии, но чуть позади нее, работает телевизор. По телевизору всегда идут «Генералы песчаных карьеров». В магазине, середина которого честно заставлена комодами и кухонными гарнитурами, буквально негде развернуться. Чтобы ненароком не своротить и не обрушить на журнальный столик сушилку для посуды, вам следует мысленно проложить маршрут к – ну, за чем вы там пришли? за вон теми голубенькими обоями в ромашку? – к обоям лучше всего двигаться сразу от входной двери, оставив справа по борту ручной умывальник. Сразу за мойдодыром сверните влево, нырнув между высоченным «комплектом мебели для прихожей» и рулонами рубероида – и, собственно, все: вы на месте.
Мы стали частыми посетителями у Антонии. Даже не зная, как называются те или иные материалы, мы рисовали их руками в воздухе, и Антония всегда понимала, о чем речь. И почти каждый раз, заезжая в мебельный за очередной нужной мелочью, мы встречались в магазине с дедом Наилем. И каждый раз видели, что дед Наиль покупает карбид.
– Зачем ему столько карбида? – спрашивали мы у Антонии.
В ответ она пожимала плечами – мол, кто ж его знает, – и говорила:
– Нужен.
Даже если бы старик питался карбидом, в таких количествах он ему и то вряд ли требовался бы. Дед Наиль увозил покупку на санках, если дело было зимой, или в старой детской коляске, если покупка случалась летом. Он грузил карбид мешками. Однажды – всего через месяц или два постоянных встреч в магазине «Антония» – мы спросили про карбид лично деда Наиля.
– Так ведь, – ответил дед Наиль, – оно самое то. Вот.
И увез груженые карбидом салазки в морозную даль.
А потом – это было уже в мае – он пропал. Его искали всей деревней: прочесывали лес, тыкали стволами соснового подроста в болотное дно, бродили по оврагам с фонарями и телефонами, сообщаясь между собой, что, дескать, пусто – ни тела, ни одежды, ничего. Дед Наиль исчез. На кухонном его столе осталась лежать камбала – в сковородку на плите было уже налито масло: Наиль собирался пожарить себе рыбы, отлучился ненадолго и – с концами. Последний раз его видели возле магазина «Антония», но во сколько именно это было, заходил ли он в магазин, куда пошел после, кого встретил по дороге – все эти подробности были приговорены остаться тайной, потому что дьяк, видавший в тот день Наиля, не мог вспомнить, перед утренней или вечерней службой поздоровался он с дедом, чесавшим мимо церкви, а единственным человеком, которого можно было б спросить: «Заходил ли к тебе Наиль?» – была Антония, а она тогда как раз уехала на курорт в Далянь, закрыв железную дверь своего магазина на замок весом килограммов в двенадцать, не меньше. Вернулась она через две недели, открыла магазин и обнаружила пустую витрину, на которой самолично прямо накануне отъезда в Китай разложила электрическую мелочевку: розетки врезные и накладные, патроны для лампочек, бытовые индикаторы трех сортов, изоляционные ленты, перчатки диэлектрические – и прочая, и прочая, и прочая, числом тьма. Ничего этого теперь на витрине не было: все пожрал дед Наиль, запертый в магазине подобно Фирсу, оставшийся незамеченным среди комодов и кухонных гарнитуров, рулонов ковролина и рубероида.
– Я, – набросился он на Антонию, – кричал тебе, да ты как поскакала, хвост задравши, только и видали тебя.
Что касается электротоваров, то дед Наиль – а старик он очень здравомыслящий, ни в каком маразме никогда не замечался – утверждал, что разграбленная им витрина не содержала ничего несъедобного.
– Я все записывал, Антония, – строго сказал он, – в жизни ничего не взял без платы, а в старости мне такой грех и подавно ни к чему, – и предъявил Антонии список съеденного: молоко сгущенное – 26 банок, сайра натуральная – 26 банок, майонез «Моя семья» – 10 тюбиков, кетчуп «Балтимор» – 6 бутылок, шоколад «Нестле» – 28 плиток… и так далее, числом тьма. – А никакого электричества тут не было, – тряс ушами дед Наиль. – У меня дома своего электричества навалом, сдалось мне твое.
С этим утверждением Наиля нельзя было не согласиться: зачем ему патроны от лампочек, когда сайра есть? В том, что сайры на витрине не лежало, Антония – был момент – даже начала сомневаться: последние предотъездные дни были преисполнены такой суматохой, что лишь за голову держись, только б не оторвалась от беготни; может, и сделала накануне отъезда то, что давно намеревалась сделать – поменять назначение передней витрины под штучную бакалею. Сама же всю дорогу утверждала, что в магазине «Антония» есть все, но ведь это неправда, потому что иногда людям бывают нужны кой-какие продукты, а дойти до соседнего продуктового магазина они по каким-то причинам не могут.
О том, что свое намерение поменять электропатроны на сгущенку она осуществить не могла хотя бы из-за того, что еще не успела даже наметить себе оптовую базу, Антонии думать не хотелось.
– Расплачиваться-то как долго будешь, а? – только и спросила она деда Наиля.
– А сразу, – сказал дед Наиль, – если не возражаешь.
– Да уж не возражу, – вздохнула Антония.
– Ну смотри, – выставил палец Наиль, – ты сказала.
И начал свозить к мебельному магазину карбид.
– Забирай, – кивнул он Антонии на первые семь мешков. – Сейчас еще семь привезу – и в расчете.
Антония лишь головой покачала. Впрочем, от карбида не отказалась: карбид все-таки лучше, чем ничего. Заодно вырисовывалась возможность узнать у Наиля, для чего тот так методично скупал сырье для ацетилена.
– Наиль, а Наиль, – спросила она, – а карбид-то ты зачем покупал вообще?
Дед Наиль пристально посмотрел на Антонию, как будто хотел убедиться в серьезности ее вопроса. И, видимо, убедившись, не без укоризны произнес:
– Хорошенькие были б дела, да? Приезжаешь, открываешь лавку свою, а тут у тебя труп. Прям, можно сказать, на вот этом вот диване.
И ткнул пальцем в раскладной диванчик, обитый под зебру:
– Вот тут бы у тебя труп был. Вот тут вот.
– Ясно, – сказала Антония.
– Ну, я пошел, – сказал Наиль.
– Ну, иди, – кивнула Антония.
Уже уходя и открыв дверь, дед Наиль вдруг вспомнил что-то, остановился, обернулся к хозяйке и крикнул через весь магазин:
– Ой, слушай, я ж чего к тебе забегал-то. У тебя спички есть?
– Нету, – сказала Антония. – Зачем тебе спички?
– А и незачем уже, – согласился Наиль, – твоя правда. Камбала-то протухла, пока тебя по китаям носило.
Антония махнула рукой и впервые за многие годы развернулась лицом к телевизору, где как раз начался фильм «Генералы песчаных карьеров».
Дураки
В пасмурную погоду лед не блестит, а притворяется тихой водой. Поэтому кажется, что мотоциклы у нас ездят по морю, как Христы. «Уралы» – мятые-битые, серо-буро-малиновые, по сто раз перекрашенные, с обязательным ящиком-гробиком вместо люльки – любимое транспортное средство местных рыбаков. «Уралы» разгоняются над водой и исчезают вдали. В Южнорусском Овчарове ни у кого нету люлек, только гробики. В гробиках лежат снасти для зимней рыбалки.
Залив в нашем месте широкий, не защищенный от ветра, так что поверхность льда, постоянно обдуваемая с севера, обнажается сразу после снегопада. Лед остается голым почти до конца зимы, пока озверевший февраль не натащит из Охотоморья таких снежных тайфунов, что уже не справиться никаким ветрам. А в январе можно выйти на середину залива, найти вчерашнюю лунку, лечь животом над твердой водой и разглядывать медленных сонных рыб. Рыбаки у нас удят тоже с живота – разлягутся морской звездой вокруг большой проруби и лежат: головы к центру, ноги врозь. Верные «Уралы» пасутся поодаль. Термосы, коньяки, водки, стаканчики – морские звезды привозят свое жизнеобеспечение в гробиках и ставят на лед рядом с собой, на расстоянии вытянутого луча.
Хорошо лежать над рыбами.
Хорошо гулять над рыбами. Найдешь вчерашнее разводье и гуляешь вдоль. То ли плывешь в воздухе, то ли летишь в воде. А параллельным курсом – под едва заметным глазу льдом – то ли летит, то ли плывет, обгоняя тебя и разглядывая небо, здоровенная камбала. Можно схватиться с камбалой наперегонки, разогнаться и скользить, и какое-то время плыть-лететь синхронно с ней, но гонка продлится недолго: вскоре вдруг обнаруживаешь, что пытаешься обогнать собственную тень на дне, а камбалы нет, камбала как в воду канула.
Залив – сплошное мелководье. Летом здесь хорошо ловить креветок, а зимой пасти мотоциклы. Море совершенно безопасное, особенно если знать, где проходят донные течения. Но даже если и не знаешь, все равно ничего страшного: перед тем, как течение взломает морской панцирь и растащит ледовые поля в разные стороны, примерно десять минут лед будет предупредительно стрелять холостыми. Дураком надо быть, чтоб не успеть отбежать на безопасное расстояние.
В тот день мы разгонялись и скользили до тех пор, пока не наткнулись на место чьей-то вчерашней рыбалки. Собственно, это и было целью нашего пробега по заливу: найти застывшее разводье или лунку, которая затянулась нетолстым – сантиметра три – прозрачным стеклом. Оптика от фирмы «Дед Мороз и компания» – лучшая в мире, да и сам Дед Мороз прекрасный стекольщик. Мы ложимся животами на море и, соорудив из ладоней антибликовое приспособление, приветствуем первый «улов»: здоровенную водоросль-ламинарию. Ламинария пронеслась под нами с такой скоростью, будто опаздывала на работу. Вслед за ламинарией появилась какая-то рыбина, но рассмотреть ее мы не успели. Можно было бы сказать, что рыба проскочила в наших экранах со свистом, но в абсолютное беззвучие визуального ряда свист не вписывается даже сравнением. И тем более неожиданным стал чей-то голос (глас с небес в нашем случае), когда, увлеченные разглядыванием подледного трафика, мы совсем не заметили, как сами сделались объектами наблюдения.
– Вы так ничего не поймаете. У вас там лед внутри. Над нами стоял человек в тулупе и цветастой женской шали. Он доброжелательно улыбался. На плече у него подобием байдарки лежала крупная кета, которую он поддерживал левой рукой за недобрую пасть. В правой руке у человека был детский калейдоскоп.
– Вот, – сказал он, показывая нам калейдоскоп, – трубочку нашел. В нее можно смотреть куда хочешь.
– Зачем? – спросили мы тактично.
– А тогда все как звезды, – ответил он и протянул нам игрушку. – Хотите попробовать?
Отказываться было неудобно. Мы по очереди посмотрели на звезды и вежливо вернули калейдоскоп собеседнику. Улыбаясь и не покладая кеты, тот принялся рассматривать небо.
– Очень красиво. Очень красиво.
Зима – не сезон для кеты. Зимой ловят навагу, корюшку, камбалу и селедку.
– А как вам удалось кету поймать? – спросили мы.
– Повезло, – ответил человек и пошевелил бревно на плече. – А вы кто?
– Живем здесь.
– Городские, что ль? Давно в Овчарове?
– Три года.
– У, – сказал он, – новенькие. Хотите, отдам?
– А вы как же?
– А я рыбы не ем. Кальмаров еще туда-сюда, креветок, а рыбу – не. Я ее только разделывать люблю.
– Так продать же можно? Давайте мы у вас купим.
Человек с калейдоскопом посмотрел на кетину.
– Не хочу, – ответил он. – Или так берите, или я пошел.
– Хорошо, – сказали мы, – давайте.
– Что давайте? – удивился он.
– Рыбу, – ответно удивились мы.
– Рыбу?! – воскликнул он. – Почему?!
– Так вы же сами предложили. Только что.
– А, ну да, – закивал головой собеседник, – предложил. А теперь передумал. – И засмеялся так, что не удержал кету. Она соскользнула с его плеча и упала на лед. – Давайте так, – сказал он вдруг с совершенно нормальным, недурашливым выражением лица. – Пойдем ко мне, я рыбу разделаю, вы ее пустую заберете.
– Как это?
– Вам тушку, мне кишки. – Человек в шали говорил с нами терпеливо, будто мы были идиотами.
– Зачем вам кишки?!
– Выкину.
– Тогда почему?..
– А может, там кольцо внутри, – сказал он, – может, там внутри кольцо с изумрудом.
Марина Владимировна говорит: да они тут все дураки.
«Как?» – «Да очень просто: все по очереди. Прямо в буквальном смысле».
Марина Владимировна всегда все знает. Работа такая: три человека придут в магазин за гипсокартоном, кафелем или фанерой на двенадцать, а остальные девяносто семь – поговорить. Мы тоже в тот раз зашли поговорить. Больше, конечно, поздороваться – все равно рядом были, – но и поговорить тоже.
– Тут дед перед вами был, – говорит Марина Владимировна. – Думала, сдохну. Сорок пять минут как с куста, трындел и трындел. Всякую фигню. Дурак, блин.
– Ну мы тогда пошли, – смеемся мы. – Отдохни.
– Э, – говорит Марина Владимировна, – вы-то как раз пусть.
Ну, пусть так пусть. Нам все равно было ждать, когда почта откроется с обеда.
– Зимняя забава такая, – говорит Марина Владимировна, – ага. Рыбалка и дурак. Нас с Петечкой зовут поиграть. Прокофьевы, соседи, не слева которые, а с железной крышей дом. У них тоже собираются.
– Ходили?
– Да один раз. – Марина Владимировна берет зазвонивший телефон: – Ламинат по каталогу, с предварительным заказом. Да. Пожалуйста!.. …ну, это нечто! Невозможно же каждый вечер ерундой страдать.
Мы тоже кое-что слышали. Еще бы. Дурак в Южнорусском Овчарове иной, совсем не такой, как везде.
Овчаровцы играют в дурака серьезно, шестью колодами, одна партия иногда затягивается на несколько дней, а на проигравшем ездят верхом по деревне.
– Необязательно, – говорит Марина Владимировна. – У Прокофьевых не ездят, у них кто проиграет – идет к церкви побираться. Не хватало, чтоб я или Петечка там оказались, ага.
– В смысле? Как побираться?
– В прямом. Заставят в говно нарядиться, а сами у «Антонии» стоят, ржут и фотографируют.
– Ого.
– А у Петренок… – Марина Владимировна опять берет телефон: – Если больше чем на пять тысяч, скидка десять процентов, да, есть, приезжайте… …у Петренок проигравший на лопате катается. А у ваших соседей, с грибами которые…
– У них тоже играют?! – Мы были в полном изумлении. – Так что, туда не за самогоном ходят?!
– Может, за самогоном тоже, – говорит Марина Владимировна, – но вообще-то играют.
Вот это да. Понятно теперь, почему у тети Гали с дядей Васей свет в доме всю ночь горит, а за молоком если к ним идти, то или рано утром, или не раньше трех.
– Так чем у них проигравший расплачивается?
– Жизнью, – говорит Марина Владимировна. И поспешно добавляет, глядя на наши вытянутые лица: – Ну, нет, на самом деле не так все страшно.
– Йопт, – говорим мы.
– Ну да, – кивает Марина Владимировна, – оно самое. Но тут дело в том, что дуракам везет.
– Всем? – зачем-то спрашиваем мы.
– Без исключения. – Марина Владимировна явно гордится произведенным на нас впечатлением. – Вы сейчас куда?
– На почту, потом домой.
– Давайте созвонимся вечером, – говорит Марина Владимировна, – идея есть.
У нее всю дорогу идеи.
Кстати, никакого кольца в дураковой рыбе не оказалось. Дурак – по нашему наущению и с помощью нашего же ножика – разделал кету прямо на льду. Обследовав рыбий кишечник, он обтер нож и руки об лед и зашагал к берегу, насвистывая государственный гимн. Мы подобрали кету и, ругаясь на рыбью пачкотню, отправились домой, намереваясь заехать по пути на почту и в строительный магазин. Когда мы еще шли к берегу, за нашими спинами уже вовсю горланили чайки, налетевшие на требуху.
– Идея, – сказала Марина Владимировна тем же вечером, – идея такая: что нам мешает попробовать?
Да ничего нам не мешало. Они с Петром Геннадьевичем уже и карты купили. Шесть колод.
Шесть колод и никаких пар. Каждый играет сам за себя. Это лишь кажется сложным, но на самом деле, вовсе нетрудно догадаться по лицам, что пять козырных тузов лежат перевернутыми у кого угодно, только не у Петра Геннадьевича, к которому заходить – понятное дело – с козырных десяток, потому что все шесть козырных валетов и все шесть козырных дам собрались у вас. А если у вас же были и козырные короли, но не все, а лишь четверо, шанс все же велик, четыре против двух. Вдобавок, шестой туз тоже у вас. Петр Геннадьевич сграбастывал все, но когда дело дошло до королей, мне стало ясно, какая чудовищная ошибка мною была допущена. У меня совершенно вылетело из головы, что пачка карт, лежавшая слева от меня, тоже принадлежит мне. А содержимое той пачки было таким ничтожным, что впору кингстоны открывать.
– Оп-па.
– Оп-па! – радостно засмеялись остальные игроки. – А кто тут у нас дурак? Поздравляем. Поздравляем.
Окна уже были синие. Никто не заметил, как наступило утро.
– Быстро сыграли, – сказала Марина Владимировна, – но все равно долго. В следующий раз надо часа в два прерваться, максимум.
Странным вспоминается то утро. Тяжелая после бессонной ночи голова одновременно ощущалась пустой и гулкой, хотя множество мыслей крутилось в ней хаотично, по-броуновски сталкиваясь лбами и отскакивая друг от друга. Мысли были не слишком мудреными. Они являлись скорее констатацией фактов, выхваченных из действительности, и в то же время имели собственные, независимые от содержания форму, цвет и звук. Например, мысль «окно» была зеленоватой с коричневыми прожилками, но звучала глухо и казалась вытянутой в длину. И наоборот: длинная сложная мысль «садимся в машину» выглядела как плоский квадрат, перечеркнутый по диагонали сиреневой змеей с сапфировыми глазами. «Дорога» оказалась шипящей, золотистой и сверкающей спиралью; собственный дом (мысль: «дом») каким-то образом уютно совместился с представлением о некой белой полусфере, поросшей беззвучным мхом. Необычная игра увлекала: хотелось бесконечно смотреть по сторонам и разглядывать предметы, людей и природу, хотя сама мысль «игра» звучала в голове тремя короткими звонками (капитан покинул борт судна) и казалась кучей гниющих водорослей. «Надо поспать», – прошуршало в голове осенними листьями, над которыми тут же поднялись и зависли в воздухе семь алюминиевых рыб.
До трех часов наш сон никто не потревожил. В четыре мы посадили в машину собаку и поехали на море. Было тепло и очень солнечно. Голова тоже была уже вполне ясной и солнечной. На льду залива по случаю воскресенья раскинулось множество морских звезд, поодаль от которых мирно паслись мотоциклы. Зимнюю удочку нам дал Петр Геннадьевич, а коньяк у нас имелся свой. Мы не стали искать вчерашнюю лунку, хотя оптика Деда Мороза легко поддалась бы ударам захваченного с собой молотка.
Мы приумножили лучи ближайшей к берегу морской звезды, потому что мотоцикла с гробиком у нас не было, и будущий улов предстояло тащить до машины на берегу вручную. На расстоянии вытянутого луча моей ноги встали термос, бутылка хеннесси и пара коньячных рюмок. Мы решили обойтись без пластиковых стаканчиков. Надо было опустить леску в воду, полежать недвижно примерно с четверть часа, затем встать на корточки, дотянуться до коньяка и рюмок лучом руки, налить и выпить. А затем снова лечь на лед лицом к рыбам. Хорошо лежать над рыбами.
В ясную и солнечную голову пришло решение ловить рыбу на вату из телогрейки. Поверх лыжных комбинезонов мы надели ватники. Это было необходимо, чтобы максимально точно походить на других морских звезд. Задача сформулировалась окончательно: нужно вытаскивать вату из продырявленного рукава телогрейки и бросать ее в прорубь. Ни одна рыба не сможет устоять перед ватой, казалось мне. Владельцы остальных лучей уважительно слушали и не перечили, хоть и переглядывались между собой, когда им казалось, что мы на них не смотрим. Но мы видели все. Тщательно скрываемый скепсис товарищей по проруби тем не менее улетучился в одно мгновение, когда в воде показалась спина гигантской рыбины. Рыба была настоящим великаном. Привлеченный запахом ваты, неведомый житель морей ходил кругами, опасаясь многолюдья, и не решался схватить лакомство.
– Отойдем, – сказал кто-то из рыбаков, после чего до меня донеслось завистливое: – Вот же везет дуракам. – На автора этих слов зашикали.
Потом рассказывали, как все выглядело со стороны. По словам очевидцев, я опустила руку в прорубь и держала ее там минут пять, после чего опустила в прорубь другую руку, а затем приподняла над водой лосося, ухватив его за жабры. Он не был таким уж гигантским, каким казался под водой, но все же его размеры очень впечатляли. Достать рыбину в одиночку не было никакой возможности, однако бросившихся мне на помощь рыбаков я отогнала прочь, после чего, поглядев в глаза добычи, разжала пальцы и сказала «спасибо» кругам на воде. Ничего этого я не помню.
Помню только почти нестерпимый, но ужасно приятный жар в руках, запах ледяного «Хеннесси» на губах и ощущение глубочайшего покоя. Еще, иногда – не часто – привкусом дежавю возникают передо мной образы рыб, исчезающие так быстро, что я никогда не успеваю поздороваться с той, что однажды действительно встретилась мне – при обстоятельствах, подробности которых я знаю скорей из снов, чем по рассказам очевидцев. Я не могу целиком восстановить в памяти события того зимнего дня, но однажды мне стало понятно, что в деталях нет никакой необходимости. Главное – мне действительно повезло, и в этом нет ни малейшего сомнения. Мне повезло очень по-крупному – в тот раз и навсегда, – хоть я и не помню, чтобы кто-то отгонял рыбаков.
В карты мы больше не играли. Вскоре случилось так, что в Южнорусском Овчарове пришла пора выборов, и новый глава сельского поселения издал Указ, запрещающий жителям деревни после 21 часа распивать спиртные напитки, спорить, играть в азартные игры и обзываться. Тому, конечно, были причины – особенно после случая с Никитой Валентиновичем, продувшимся у наших соседей, – но все же категоричность Указа многих огорчила. Разумеется, некоторые нарушают закон и продолжают втихомолку тасовать шесть колод, но играют, как они говорят, без всякого азарта, нехотя. Утверждают также, что игра стала называться «дурашкой», и проигравшего весь следующий день целуют и треплют по щеке или плечу. Нам об этом ничего неизвестно.
Но иногда, гуляя с собакой на зимнем море, мы видим сидящего на обрыве человека. Это бывший заместитель главы Южнорусского Овчарова. Он может сидеть на краю скалы долго-долго, буквально часами, и свесив ноги в пропасть, разглядывать рыбаков и их мотоциклы в пластмассовый детский калейдоскоп.