Утонувший мальчик
Шум прибоя всегда будил меня рано. Солёный воздух присвистывал, проходя через открытое окно нашей спальни. Солнце появилось из-за горизонта недавно и только сейчас начало наполнять небо цветом.
Я поднялся на коленях, неловко смяв простынь, и опёрся локтями в подоконник, чтобы посвятить ещё одно утро рассвету. Мою кровать специально повернули изголовьем к окну, чтобы я не перелезал через других детей, забираясь на узкий подоконник, откуда подолгу смотрел на сверкающее море.
– Авель, – я шёпотом позвал брата.
Он развалился на соседней кровати, запрокинув на подушку руки и растопырившись, как морская звезда. Его хоть и короткие, но спутанные и жёсткие смоляные волосы приняли форму подушки. Конечно, он же вчера весь день из воды не вылезал! Опять, наверное, поспорил с братьями, что больше всех ракушек найдёт.
Я снова окликнул его вполголоса. На часто расставленных скрипучих койках заворочались другие мальчишки, а Авель, проснувшись, громко хрюкнул.
– Посмотри, – вряд ли он услышал меня сквозь свой протяжный зевок.
Некоторые братья тоже проснулись и заворчали, ныряя с головой под подушку. Как бы весь этот шум не дошёл до комнаты девочек.
– Жан, ты хоть иногда спишь? – Авель поднялся на локтях. Волосы у него стояли торчком, идеально повторяя изгибы подушки.
– Тихо, мама услышит, – жестами я звал его к окну.
– Трусишка, – он перелез на мою кровать и, нарочно толкаясь, тоже облокотился на подоконник. – Куда смотреть-то?
Раньше бояться маму правда было глупо. Пусть по-настоящему родным человеком она никому из нас не приходилась, о лучшей маме мы и мечтать не могли. Вместе с папой они принимали в свой дом каждого ребёнка, который нуждался в семье, будь то брошенный малыш или сбежавший от родных хулиган, вроде Авеля. Мама пекла нам печенье, каждый день будила к завтраку и учила математике, пока не случилось то, что навсегда её изменило.
– Вот там, видишь? – набежавшая на песок волна отступила, показывая выброшенную на берег большую изогнутую ракушку.
– Ого! Идём скорее, пока остальные не проснулись! – оживился Авель.
– Сходи сам, – скривился я. – Там медузы.
Он потянулся к окну, будто хотел отсюда разглядеть морских обитателей, потом снова обернулся на меня и язвительно сморщился:
– Солнышко.
Мама раньше звала меня так то ли из-за моих желтоватых глаз, то ли из-за любви к небу. Авелю это прозвище казалось глупым, и от него оно звучало насмешливо и даже оскорбительно. Спорить с ним об этом я уже не решался: ничем хорошим это не заканчивалось. Авелю ничего не стоило ругаться весь день, только чтобы остаться правым. Если другие братья долго не уступали ему, он всё больше задирался. Уж лучше пусть делает и говорит, что хочет.
Авель проворно соскочил с кровати, наскоро влез в шорты, которые раньше были белыми, и выбежал из комнаты. Я отвернулся к окну, ожидая увидеть его на берегу, но Авель влетел в кого-то, ещё не добравшись до первого этажа.
– Надеялась, что не увижу тебя до обеда, – я услышал раздражённый голос Нати.
Старшая из сестёр обычно вставала первой, чтобы помочь маме прибраться и приготовить завтрак, но неожиданная смерть папы пару лет назад быстро свалила все обязанности на плечи Нати.
Отец никогда ни на что не жаловался, поэтому никто и думать не мог, что такое произойдёт. Заметно поплохел он только за неделю до смерти. Я даже не догадывался, был ли он у врача, но мысль о том, что он знал о болезни и молчал, чтобы не расстраивать маму, разбивала мне сердце.
После ухода отца весь дом погрузился во тьму. Мама очень долго молчала, а затем начала на нас злиться. Её доводил каждый наш шаг. Мы все тосковали, но никого так сильно не поменяла эта смерть, как её. Нам пришлось заботиться друг о друге, будто мы снова осиротели.
– Берта снова не выходит из комнаты, – Нати пальцами расчесала свою прямую чёлку, глядя на меня из коридора. – Поможешь на кухне?
Мы всё чаще называли маму по имени. И даже постепенно стирающийся из памяти образ полысевшего добродушного старика, каждый день развлекавшего нас фантастическими историями, со временем перестал зваться папой. Простое «Диего» нам произносить было куда легче.
Я нехотя сполз с кровати и побрёл за Нати на первый этаж. На худых скрипучих ступеньках нашей лестницы было полно трещин и зарубок. С её помощью было разбито немало коленей и локтей.
– Подождите, – послышался со второго этажа писклявый голосок.
Повисая всем телом на перилах, по ступенькам спускался смуглый мальчик лет пяти, попавший к нам совсем недавно. Ему часто снились кошмары, но мама уже не могла успокаивать таких малышей по ночам, поэтому Пио иногда ночевал в комнате у девочек, а днём хвостиком тягался за мной или за Нати, не рискуя довериться кому-нибудь ещё. Мы поручали ему несложные задания, пока готовили, и учили ему всему, что сами делали на кухне.
Из спален один за одним выбирались остальные дети, зевающие и потирающие глаза. Когда все они расселись за столом, наложив себе в тарелки завтрак из горелых кастрюль, Нати ушла наверх, чтобы отнести еду маме.
Без Диего дом будто утратил всю свою жизненную силу. Раньше дети спешили занять место поближе к торцу стола, чтобы лучше слышать папу, а мама хохотала до слёз с его чудных шуток и присказок.
– Авель! – я вышел во двор, но брата нигде не было видно. – Завтрак кончается через три… два…
Он налетел на меня откуда-то со стороны, едва не сбив с ног.
– Ты это почувствовал? Я чуть не умер со страху! – он улыбался во все зубы.
– Чего? – я с недоверием рассматривал его выступающие вперёд клыки.
– Так землетрясение же! В доме что, не заметно было?
Я повертел пальцем у виска, за что сразу получил от Авеля пинок.
– Посмотри лучше, сколько откопал! – он повытаскивал из карманов горстки разноцветных камушков и мелких ракушек.
Он так радовался этим крохам, собранным с песка, что и я невольно заулыбался. Только бы он не достал из того же кармана замученную медузу, как в прошлый раз!
После завтрака и уроков я засел в спальне с книгой. Белые страницы блестели на солнце до полудня, пока оно не проплыло по небу к другой стороне дома. Нати, сегодня особенно взвинченная, то и дело проносилась по коридору, не давая проходу Авелю и ругаясь себе под нос.
Я слышал, как открылась дверь в мамину комнату и, кажется, краем глаза видел в коридоре какое-то движение, но от этого мне захотелось только сильнее уткнуться в книгу. Тогда-то я и почувствовал первый толчок.
Кровать подо мной затрясло, а распахнутая створка окна, качнувшись, ударила меня по локтю. Из пустой спальни было слышно, как все в коридоре и на первом этаже взволнованно загудели.
– Жан? – протянул жалобно Пио.
Мальчик застыл в дверном проёме.
– Не бойся, – я жестом позвал его к себе. – Это просто землетрясение.
– Земле…
– Ничего страшного, это подземный щенок нас лапой пихнул. Помнишь, старшая рассказывала?
– Правда? – восторженно округлил глаза малыш. – Он же очень большой, этот щенок? А он не сломает дом?
– Не сломает, у нашего дома крепкие стены.
– Эй, а ты чего сидишь? Я же говорил, землетрясение! – Авель перескочил через несколько кроватей, чтобы добраться до моей, и торопливо схватил Пио за руку. – Идём, проверим Берту.
Я молча покачал головой.
– Не будь эгоистом! А вдруг…
– Раньше мама пришла бы проведать нас, а не наоборот, – перебил я.
Пио уставился на меня, его круглые глаза тут же заблестели от слёз. Мне стало совестно перед ним. Малыш просто оказался не в том месте и не в то время.
Другие дети уже толпились на пороге, некоторые спускались на первый этаж, другие звали Берту с лестницы. Авель замер передо мной, не отпуская маленькой ладошки брата.
– Жан, пойдём, – позвал меня малыш.
Мне зажгло горло. Я молчал, потому что никак не мог сказать Авелю, что боюсь её, но он, наверное, и без слов это понял. Он кивнул и увёл за собой хнычущего Пио, оставив меня наедине с собой. Я уткнулся раскрасневшимся лицом в ладони. Среди гула было слышно, как одна из девочек спросила Авеля обо мне, а тот нарочито громко выкинул какую-то гадость.
Я стал глядеть в окно, сильно сжимая челюсти, чтобы не заплакать. Только сейчас я заметил, что волны перестали с шумом падать на берег.
– Авель? – позвал я неуверенно.
Вода отступала, оголяя жуткое дно. На мокром тёмном песке лежали пучки водорослей, будто кто-то специально разбросал их по пляжу.
– Авель! – я слетел с кровати и помчался на первый этаж, задевая все углы и путаясь в собственных ногах.
Внизу кто-то взвизгнул.
Я выбежал на кухню и замер в оцепенении. Здесь была мама. Дети обступили её и жались друг к другу, образовывая небольшие стайки, но совершенно не двигались. Мамино лицо горело от злости, волосы были растрёпаны, а ладонь поднята, будто занесена для удара.
Чтобы избавиться от этого впечатления, я часто заморгал и мотнул головой, но всё равно услышал хлопок: она ударила Нати.
Кроме этой сцены, застывшей передо мной, как ужасная фотография, я не видел ничего. Теперь это была не мама, но я всё равно звал её так, когда бежал от лестницы. Я звал её мамой, когда беспомощно дёргал за рукав и кричал, не слыша себя. Ей хватило один раз меня оттолкнуть, чтобы я с грохотом упал на дощатый пол.
Дом тряхнуло ещё раз, и тогда сквозь открытую входную дверь хлынула вода. Пришедшая с моря большая волна заполнила собой весь первый этаж. Поднялся сумасшедший шум, все кинулись кто куда, но мама так и не пришла в себя. Она яростно взмахивала руками и выкрикивала неразличимые звуки. Пока я отчаянно пытался затолкать самых младших на лестницу, к истерике Берты присоединилась Нати. Из-за её обычно сердитого тона я не сразу понял, что с ней что-то не так.
– Авель, помоги! – окликнул я брата, застывшего на месте. Если эта волна не последняя, мы должны быть готовы к сильному потопу.
Авель обернулся на меня. Я никогда раньше не видел его таким напуганным. Я позвал его ещё раз и собирался тащить его за собой, как маленького, но не успел я добраться до брата, как он бросился на Нати, свалив её на пол. В прибывающей воде они стали драться, как звери. От удивления и ужаса у меня в горле встал ком. Что-то, что изменило Берту несколько лет назад, вмиг случилось и с ними. Каждый день они находили, о чём поспорить, но никогда раньше не старались так сильно причинить друг другу вред.
С трудом передвигаясь в грязной воде, я добрался до рычащего клубка из тел, которых раньше звал братом и сестрой. Шансов разнять их у меня не было. Я повис на руке Авеля, но он с силой пихнул меня, а движение воды, будто будучи с ним заодно, чуть не сбило меня с ног. Я бы снова полез к нему и снова бы потерпел неудачу, если бы не увидел лицо Нати. Казалось, что каждая мышца её налившегося кровью лица была напряжена. Ища помощи, я в ужасе перевёл взгляд на Авеля. Его искажённое бешеным оскалом лицо не выражало ничего, кроме гнева.
Борясь с хаотичными толчками воды, я рванул к выходу. Дети замолкали один за одним, переставали хныкать и плакать, но я всё ещё слышал за спиной писклявый голосок Пио. Меня тошнило от страха, а волны тянули обратно в дом, но у самого порога я заставил себя обернуться.
Из горла вырвался безобразный крик. Пио замолчал, но гул не прекратился. Насквозь промокшие и раненые тела неестественно метались в воде, беспорядочно налетая друг на друга и обмениваясь ударами. Голов Нати и Пио над водой уже не было.
Едва заметив на себе обезумевший взгляд одного из братьев, я подскочил и отчаянно забился в воде. Вокруг меня всё завертелось в оголтелой пляске, в глазах стало темнеть, а очнулся я только тогда, когда бежал прочь от дома. Я задыхался, ноги еле успевали подменять одна другую, но какая-то неимоверная сила не давала мне остановиться или хотя бы обернуться. Всё продолжало кружиться и кувыркаться, земля как будто уходила из-под ног, а потом возвращалась обратно. Мимо проносились дома, деревья, которые я даже не мог отличить друг от друга. Когда на моём пути появился прохожий, я наконец-то смог остановиться и упал без сознания.
Меня разбудил запах, обжигающий горло. Я оказался на полу незнакомого помещения, а надо мной навис толстый мужчина с кудрявыми волосами. Он о чём-то меня спрашивал, но я ничего не слышал, кроме собственного сердца, бьющегося с неимоверной скоростью. Цветастые стены вокруг давили на меня, а запах душил. Тревога скручивала меня изнутри.
Мужчина заговорил по телефону и отошёл от меня. Когда он нервно прикрикнул на звонившего, меня чуть не вырвало. Я знал, что должен удрать и отсюда. Дверь была открыта.
Чёрные приступы
Пришлось бежать, пока моё внимание не привлёк небольшой закуток среди разваливающихся построек и куч сваленных друг на друга кусков старой мебели и прочего хлама. Я забился в угол и зажал руками нос, который так и зудел изнутри. Слёзы на лице быстро высыхали, от жары и усталости я шумно и часто дышал ртом. У меня ныли все мышцы, болели ушибленные колени и локти. Я чувствовал навязчивый запах собственной крови, хоть и не знал, где находится кровоточащая рана. Меня бросало в дрожь от одной мысли о серьезном порезе, поэтому я изо всех сил старался об этом не думать и не осматривать своё тело в его поисках.
За стеной, к которой я отчаянно прижимался мокрой спиной, шумели люди. Я слышал, как они говорили, но не понимал смысла их возгласов. Люди выкрикивали какие-то грубые и неизвестные мне слова, словно специально искажая настоящий испанский язык. По некоторым выражениям, которым меня тайком научили братья, я примерно представлял, о чём шла речь, однако настолько отвратительной брани я никогда не слышал.
Я представлял себе самых жутких и опасных преступников, о которых иногда рассказывал Диего, чтобы мы слушались его, никуда не убегали и не говорили с незнакомцами. Он говорил, что существует много людей, которые могут украсть чужие деньги, ранить или даже убить кого-то. Живя в приюте, я думал, что это всё выдумки, но сейчас моментально поверил во все жуткие истории, которыми нас пугал отец. В моём сознании с невероятной скоростью возникали разные пугающие и очень реалистичные образы. Злобные убийцы и мародёры оживали в моём воображении. Они злобно хохотали, грозя мне оружием и выманивая из закоулка.
Я не мог оторвать глаз от единственного выхода из моего убежища, ожидая, что вот-вот оттуда явятся дикари с ножами и пистолетами, говорящие на грязном языке. И дикари пришли, но совсем не такие страшные, как я ожидал.
Мимо укромного местечка, где я отсиживался, пробежала стайка ребят. Они были примерно моего возраста, скакали, кричали и веселились, хоть и пользовались всё теми же грубыми словами. Мне нужна была их помощь. Идея привлечь их внимание показалась достаточно обнадёживающей. Ведь дети, как я, не могут быть опасными и злыми, не могут быть ворами и убийцами, как взрослые. По крайней мере, Диего не рассказывал, что такое возможно. Нужно было сделать что-нибудь, чтобы они заметили меня и позвали кого-то из добрых взрослых. Тогда я смог бы снова быть в безопасности.
Мне очень не хотелось убирать руки от лица, потому что нос всё еще ужасно свербел. Я убедил сам себя, что сделать это необходимо, поэтому опустил ладони и, морщась, вдохнул, чтобы собраться с силами и крикнуть, как вдруг заметил на себе чужой взгляд. Один мальчик из пролетающей мимо шайки остановился прямо напротив и уставился на меня. Он был бос, одет в серую с пятнами майку и шорты такого же состояния. Волосы у него были гораздо светлее моих, почти чёрных, и совсем короткие, а глаза какие-то хитро прищуренные. Я обрадовался, что меня заметили, и тут же снова накрыл свой бедный нос ладонями. «Должно быть, я как-то ударился носом и не заметил этого, поэтому он болит, и запах крови не уходит», – подумалось мне. В то же время мальчик окликнул своих друзей, и они собрались в кучку недалеко от меня, косо поглядывая из переулка.
– Пацаны, это кто вообще? – услышал я от мальчишки с хитрыми глазами.
– Чёрт его знает, он не из наших, – тише сказал мальчик, у которого в руках была палка.
Они посовещались, а затем один из них, лидер, по всей видимости, растолкал мальчишек, чтобы подобраться ближе. За ним скромно плелись его товарищи. Чем ближе он подходил, тем больше деталей его внешности я мог рассмотреть и тем более жутко и тревожно мне становилось. Пацан был явно старше всех в шайке, весь в синяках, с чумазым лицом и грозным видом. На голове у него была широкая полоска черных волос, которые от пота и грязи топорщились во все стороны, а бока были сбриты почти наголо. Подойдя ко мне, он сплюнул на землю и скрестил руки на груди.
– И что ты тут расселся? – обратился он ко мне. – Ты чей?
У меня не было ни малейшего понятия, как нужно отвечать на эти вопросы, и пытаться я не стал.
– Слышьте, а может он Агаты сынок? – бодро выкрикнули из-за спины главного.
– Тётки Кастильо что ли? Да ты гонишь! – воскликнул тот хитрый.
– Да не, у Агатки сын – хромой уродец, с огромной такой бородавкой на носу! – засмеялся крупный мальчишка.
– Рике, ты дурак? Смотри, этот нос-то руками закрыл!
– Отвечаю, это Кастильо, боится шнобель показывать! – крикнул пацан с писклявым голосом главному, который молча сверлил меня своим грозным взглядом.
– Правда Кастильо? А ну нос покажи, – приказал мне этот самый Ману.
Их пот казался мне чересчур резким, даже тошнотворным. Несмотря на то, что обступившие меня ребята теперь совсем не внушали доверия, а выглядели и звучали довольно устрашающе, я даже не думал о том, чтобы разжать руки. Эта глупость была бы сравнима с широко открытыми навстречу песчаной буре глазами. Мне просто не позволял сделать это инстинкт самосохранения. Поэтому я помотал головой, отвечая на вопрос о фамилии.
– Чё? – возмутился Ману. – Показывай, сказал! Или хочешь, чтобы заставили? – он кивком головы показал на мальчишку с палкой позади себя.
– Фу, как меня бесят эти выродки, – скривился тот, которого называли Рике. – Не понимают никаких слов.
– Ага, сами нарываются! – подхватил хитрый, не отрывая глаз от вожака. – Вломить ему надо, сразу всё поймет!
Не дожидаясь от меня какого-то членораздельного ответа, Ману пнул меня по рукам ногой. Я ахнул от резкой боли и, чтобы не повалиться на землю, опёрся одной рукой о стену, а потом как можно быстрее снова прислонил ладонь к лицу. Ребята захохотали, запрыгали и стали пародировать мои всхлипы.
– Нормальный у него нос, видели?
– Да стрёмный он, точно!
– Замолчи, Рике!
– Бородавка размером с весь Мадрид!
– Не видно было, Ману, давай ещё раз!
Ману посмотрел на меня, дрожащего и отчаянно закрывающего лицо, будто я смертельно его обидел. Как же я хотел, чтобы Авель сейчас был рядом!
Тут Ману схватился за воротник моей уже потрёпанной рубашонки и поднял меня на ноги, протащив спиной по стене. Я замычал от боли в теле и растерянности, но не сдался и рук не опустил. Мальчишек это не устроило. Они все горели азартом.
– Слышьте, а чё глаза у него такого цвета? – смутился Рике, подойдя ближе. – Блин, как у рыбы зенки!
Я бросил на Рике умоляющий взгляд, но он не отреагировал.
– Пацан, да покажи харю, а то хуже будет! – хитрый подпрыгивал от любопытства.
Мне пришлось отрицательно помотать головой.
– Да чё упрямый такой?!
Сквозь руки я смог выговорить только одно очень неудачное слово.
– Пахнет.
Мальчишки резко затихли и стали удивлённо переглядываться. Удивление с их лиц плавно сходило, и я догадался, что они сдерживают смех.
– А? – переспросил Ману, высоко подняв брови.
Я повторил своё слово, но это не помогло. В ту же секунду он рванул меня за воротник, специально выставив ногу так, чтобы я кубарем полетел на землю. Под гулкий смех я грохнулся на плечо, сильно ушибив локоть, рефлекторно убрал с лица ладони, чтобы сжать ноющее плечо, и весь скорчился. Они набросились на меня, не дав мне подняться. Когда меня колотили, я уже ничего не слышал. Их ноги и руки попадали мне по спине, животу, обрушивались мне на голову. Теперь им было всё равно, что на моем носу не было бородавок, и что мою маму звали не Агатой. В какой-то момент, когда от онемения всего тела я перестал чувствовать пинки и удары, всё прекратилось. Мальчишки просто убежали, как и прежде задорно смеясь, а я остался один, хнычущий и дрожащий, как от холода.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я лежал без единого движения, сжавшись в клубок. Краем глаза я увидел, как знакомо покраснел небосвод. Разбегались последние облачка, вокруг стало смеркаться. Я десятки и сотни раз наслаждался этим видом, сидя у окна, однако сейчас эта картина приводила меня в ужас. Приближалась темнота, а у меня всё еще не было ни ночлега, ни пищи, ни воды. Лишь это сподвигло меня кое-как подняться, опираясь на стену и охая.
Мне больше не хотелось искать чьего-то внимания. Я надеялся, что больше никто не появится, будь то ребёнок или взрослый. Не хотелось бежать, заливаться слезами в истерике или кричать, на это попросту не осталось никаких сил. Всё, на что я был способен – это опрокинуть на землю длинную доску и подвинуть ободранную подушку от дивана. Съёжившись на этом хламе, я тихо плакал, пока меня не усыпили собственные жалкие всхлипы.