Избранное

Няня

 
Не тоскуй, моя родная,
Не слези твоих очей.
Как найдет кручина злая,
Не отплачешься от ней.
Посмотри-ка, я лампадку
Пред иконою зажгла,
Оглянись: в углу кроватка
И богата и светла.
 
 
Оглянись же: перед нами
Сладко спит младенец твой
С темно-синими глазами,
С светло-русой головой.
Не боится темной ночи:
Безмятежен сон его;
Смотрят ангельские очи
Прямо с неба на него.
 
 
Вот когда с него была ты,
От родимого села
В барский дом из дымной хаты
Я кормилицей вошла.
Всё на свете я забыла!
Изо всех одну любя,
И ласкала, и кормила,
И голубила тебя.
 
 
Подросла, моя родная…
С чистой, пламенной душой,
А красавица такая,
Что и не было другой.
Ни кручины, ни печали –
Как ребенок весела…
Женихи к тебе езжали:
За богатого пошла.
 
 
С тех-то пор веселья дума
И на ум к тебе нейдет;
Целый день сидишь угрюмо,
Ночи плачешь напролет.
Дорогая, золотая,
Не кручинься, не жалей…
Не тоскуй, моя родная.
Не слези твоих очей.
 
 
Глянь, как теплится лампадка
Пред иконой, посмотри,
Как наш ангел дремлет сладко
От зари и до зари.
Над постелькою рыдая,
Сна младенца не разбей…
Не тоскуй, моя родная,
Не слези твоих очей.
 

13 ноября 1855

Шарманщик

 
Темно и пасмурно… По улице пустой
Шарманщик, сгорбленный под гнетом тяжкой ноши,
Едва-едва бредет с поникшей головой…
И тонут, и скользят в грязи его калоши…
  Кругом так скучно: серый небосклон,
Дома, покрытые туманной пеленою…
И песней жалобной, младенчески-простою
Шарманщик в забытье невольно погружен.
О чем он думает с улыбкою печальной?
Он видит, может быть, края отчизны дальной,
И солнце жгучее, и тишь своих морей,
И небо синее Италии своей…
Он видит вечный Рим. Там в рубище торговка
Сидит на площади, печальна и бледна;
Склонилася на грудь кудрявая головка,
  Усталости томительной полна…
С ней рядом девочка… На Север, одиноки,
    И день и ночь они глядят
  И ждут его, шарманщика, назад
С мешками золота и с почестью высокой…
Природу чудную он видит: перед ним,
Лучами вешними взлелеян и храним,
Цветет зеленый мирт и желтый померанец…
Ветвями длинными сплелися кущи роз…
    Под тихий говор сладких грез
    Забылся бедный чужестранец!
Он видит уж себя среди своих полей…
    Он слышит ласковых речей
    Давно не слышанные звуки…
О нет, не их он слышит…
        Крик босых ребят
  Преследует шарманщика; горят
Окостеневшие и трепетные руки…
И мочит дождь его, и холодно ему,
И весь он изнемог под гнетом тяжкой ноши,
  И, как назло владельцу своему,
И тонут, и скользят в грязи его калоши.
……….
 

26 ноября 1855

Санкт-Петербург

Петербургская ночь («Длинные улицы блещут огнями…»)

 
Длинные улицы блещут огнями,
  Молкнут, объятые сном;
Небо усыпано ярко звездами,
  Светом облито кругом.
Чудная ночь! Незаметно мерцает
  Тусклый огонь фонарей.
Снег ослепительным блеском сияет,
  Тысячью искрясь лучей.
Точно волшебством каким-то объятый,
  Воздух недвижим ночной…
 
 
Город прославленный, город богатый,
  Я не прелыцуся тобой.
Пусть твоя ночь в непробудном молчанье
  И хороша и светла, –
Ты затаил в себе много страданья,
  Много пороков и зла.
Пусть на тебя с высоты недоступной
  Звезды приветно глядят –
Только и видят они твой преступный,
  Твой закоснелый разврат.
 
 
В пышном чертоге, облитые светом,
  Залы огнями горят.
Вот и невеста: роскошным букетом
  Скрашен небрежный наряд,
Кудри волнами бегут золотые…
  С ней поседелый жених.
Как-то неловко глядят молодые,
  Холодом веет от них.
 
 
Плачет несчастная жертва расчета,
  Плачет… Но как же ей быть?
Надо долги попечителя-мота
  Этим замужством покрыть…
В грустном раздумье стоит, замирая,
  Темных предчувствий полна…
Ей не на радость ты, ночь золотая!
  Небо, и свет, и луна
Ей напевают печальные чувства…
 
 
  Зимнего снега бледней,
Мается труженик бедный искусства
  В комнатке грязной своей.
Болен, бедняк, исказило мученье
  Юности светлой черты.
Он, не питая свое вдохновенье,
  Не согревая мечты,
Смотрит на небо в волнении жадном,
  Ищет луны золотой…
Нет! Он прощается с сном безотрадным,
  С жизнью своей молодой.
 
 
Всё околдовано, всё онемело!
  А в переулке глухом,
Снегом скрипя, пробирается смело
  Рослый мужик с топором.
Грозен и зол его вид одичалый…
  Он притаился и ждет:
Вот на пирушке ночной запоздалый
  Мимо пройдет пешеход…
Он не на деньги блестящие жаден,
  Не на богатство, – как зверь,
Голоден он и, как зверь, беспощаден…
  Что ему люди теперь?
Он не послушает их увещаний,
  Не побоится угроз…
 
 
Боже мой! Сколько незримых страданий!
  Сколько невидимых слез!
Чудная ночь! Незаметно мерцает
  Тусклый огонь фонарей;
Снег ослепительным блеском сияет,
  Тысячью искрясь лучей;
Длинные улицы блещут огнями,
  Молкнут, объятые сном;
Небо усыпано ярко звездами,
  Светом облито кругом.
 

13 января 1856

К славянофилам

 
О чем шумите вы, квасные патриоты?
К чему ваш бедный труд и жалкие заботы?
Ведь ваши возгласы России не смутят.
И так ей дорого достался этот клад
Славянских доблестей… И, варварства остаток,
Над нею тяготит татарский отпечаток:
Невежеством, как тьмой, кругом обложена,
Рассвета пышного напрасно ждет она,
И бедные рабы в надежде доли новой
По-прежнему влачат тяжелые оковы…
Вам мало этого, хотите больше вы:
Чтоб снова у ворот ликующей Москвы
Явился белый царь, и грозный, и правдивый,
Могучий властелин, отец чадолюбивый…
А безглагольные любимцы перед ним,
Опричники, неслись по улицам пустым…
Чтоб в Думе поп воссел писать свои решенья,
Чтоб чернокнижием звалося просвещенье,
И, родины краса, боярин молодой
Дрался, бесчинствовал, кичился пред женой,
А в тереме царя, пред образом закона
Валяясь и кряхтя, лизал подножье трона.
 

25 января 1856

Деревенский вечер

 
Зимний воздух сжат дремотой…
В темной зале всё молчит;
За обычною работой
Няня старая сидит.
Вот зевнула, засыпает,
Что-то под нос бормоча…
И печально догорает
Одинокая свеча.
 
 
Подле няни на подушке
Позабытое дитя
То глядит в лицо старушке,
Взором радостно блестя,
То, кудрявою головкой
Наклонившись над столом,
Боязливо и неловко
Озирается кругом.
 
 
Недалёко за стеною
И веселие, и смех,
Но – с задумчивой душою
Мальчик прячется от всех.
Не боится, как другие,
Этой мертвой тишины…
И глаза его большие
На окно обращены.
 
 
Ризой белою, пушистой
Ели йскрятся светло;
Блещет тканью серебристой
Льдом одетое стекло;
Сторона лесов далеких
Снегом вся занесена,
И глядит с небес высоких
Круглолицая луна.
 
 
А ребенок невеселый
К няне жмется и дрожит…
В зале маятник тяжелый
Утомительно стучит.
Няня спицами качает,
Что-то под нос бормоча…
И едва-едва мерцает
Нагоревшая свеча…
 

26 февраля 1856

Жизнь («Песня туманная, песня далекая…»)

К. П. Апухтиной

 
Песня туманная, песня далекая,
И бесконечная, и заунывная,
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная…
 
 
Грустным аккордом она начинается…
В звуках аккорда, простого и длинного.
Слышу я, вопль из души вырывается,
Вопль за утратою детства невинного.
 
 
Далее звуков раскаты широкие –
Юного сердца мечты благородные:
Вера, терпения чувства высокие,
Страсти живые, желанья свободные.
 
 
Что же находим мы? В чувствах – страдания,
В страсти – мученья залог бесконечного,
В людях – обман… А мечты и желания?
Боже мой! Много ли в них долговечного?
 
 
Старость подходит часами невольными,
Тише и тише аккорды печальные…
Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,
Звуки кругом раздались погребальные…
 
 
После… Но если и есть за могилою
Песни иные, живые, веселые,
Жаль нам допеть нашу песню унылую,
Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..
 

29 февраля 1856

Шарманка

М. А. Апухтиной

 
Я иду через площадь… Звездами
Не усыпано небо впотьмах…
Только слякоть да грязь пред глазами,
А шарманки мотивы в ушах.
 
 
И откуда те звуки, не знаю,
Но, под них забываться любя,
Всё прошедшее я вспоминаю
И ребенком вновь вижу себя.
 
 
В долгий вечер, бывало, зимою
У рояли я сонный сижу.
Ты играешь, а я за тобою
Неотвязчивым взором слежу.
 
 
То исчезнут из глаз твои руки,
То по клавишам явятся вдруг,
И чудесные, стройные звуки
Так ласкают и нежат мой слух.
 
 
А потом я рукою нетвердой
Повторяю урок в тишине,
И приятней живого аккорда
Твой же голос слышится мне.
 
 
Вот он тише звучит и слабее,
Вот пропал он в пространстве пустом.
А шарманка всё громче, звучнее,
Всё болезненней ноет кругом.
 
 
Вспоминаю я пору иную
И вот вижу: в столице, зимой,
И с колоннами залу большую,
И оркестр у подмосток большой.
 
 
Его речи, живой, музыкальной,
Так отрадно, мечтая, внимать,
То веселой, то томно-печальной,
И со мною твой образ опять.
 
 
И какие бы думе мятежной
Ни напомнил названья язык,
Всё мне слышится голос твой нежный
Всё мне видится ясный твой лик.
 
 
Может быть, и теперь пред роялью,
Как и прежде бывало, сидишь
И с спокойною, тихой печалью
На далекое поле глядишь.
 
 
Может быть, ты с невольной слезою
Вспоминаешь теперь обо мне?
И ты видишь: с постылой душою,
В незнакомой, чужой стороне
 
 
Я иду через площадь… Мечтами
Сердце полно о радостных днях…
Только слякоть да грязь пред глазами
И шарманки мотивы в ушах.
 

25 марта 1856

Апрельские мечты

О. П. Есиповой

 

 
Хотя рассыпчатый и с грязью пополам
Лежит пластами снег на улице сонливой,
Хотя и холодно бывает по утрам
И ветра слышатся стесненные порывы,
 
 
Но небо синее, прозрачное, без туч,
Но проницающей, крепительной струею
И свежий пар земли, но редкий солнца луч,
Сквозящий трепетно в час полдня над землею, –
 
 
Всё сладко шепчет мне: «На родине твоей
Уже давно весны повеяло дыханье,
Там груди дышится просторней и вольней,
Там ближе чувствуешь природы прозябанье,
 
 
Там отсыревшая и рыхлая земля
Уж черной полосой мелькает в синей дали…
Из сохнувших лесов чрез ровные поля
Потоки снежные давно перебежали.
 
 
И сад, где весело ребенком бегал ты,
Такой же прелестью былого детства веет:
В нем всё под сладостным дыханьем теплоты
Стремительно растет, цветет и зеленеет».
 

Апрель 1856

Санкт-Петербург

На Неве вечером

 
Плывем. Ни шороха. Ни звука. Тишина.
Нестройный шум толпы всё дальше замирает,
И зданий и дерев немая сторона
    Из глаз тихонько ускользает.
 
 
Плывем. Уж заревом полнеба облегло;
Багровые струи сверкают перед нами;
Качаяся, скользит покорное весло
    Над полусонными водами…
 
 
И сердце просится в неведомую даль,
В душе проносятся неясные мечтанья,
И радость томная, и светлая печаль,
    И непонятные желанья.
 
 
И так мне хорошо, и так душа полна,
Что взор с смущением невольным замечает,
Как зданий и дерев другая сторона
    Всё ближе, ближе подступает.
 

30 мая 1856

Дорогой

П. И. Чайковскому

 
Едешь, едешь в гору, в гору…
  Солнце так и жжет.
Ни души! Навстречу взору
  Только пыль встает.
 
 
Вон, мечты мои волнуя,
  Будто столб вдали…
Но уж цифры не могу я
  Различить в пыли.
 
 
И томит меня дремою,
  Жарко в голове…
Точно, помнишь, мы с тобою
  Едем по Неве.
 
 
Всё замолкло. Не колышет
  Сонная волна…
Сердце жадно волей дышит.
  Негой грудь полна,
 
 
И под мерное качанье
  Блещущей ладьи
Мы молчим, тая дыханье
  В сладком забытьи…
 
 
Но тряска моя телега,
  И далек мой путь,
А до мирного ночлега
  Не могу заснуть.
 
 
И опять всё в гору, в гору
  Едешь, – и опять
Те ж поля являют взору
  Ту ж пустую гладь.
 

15 июня 1856

Павлодар

Ожидание грозы

Н. Д. Карпову

 
Ночь близка… На небе черном
Серых туч ползет громада;
Всё молчит в лесу нагорном,
В глубине пустого сада.
 
 
Тьмой и сном объяты воды…
Душен воздух… Вечер длится…
В этом отдыхе природы
Что-то грозное таится.
 
 
Ночь настанет. Черной тучей
Пыль поднимется сильнее,
Липы с силою могучей
Зашатаются в аллее.
 
 
Дождь закапает над нами
И, сбираясь понемногу,
Хлынет мутными ручьями
На пылящую дорогу.
 
 
Неба пасмурные своды
Ярким светом озарятся:
Забушуют эти воды,
Блеском неба загорятся,
 
 
И, пока с краев до края
Будут пламенем объяты,
Загудят, не умолкая,
Грома тяжкие раскаты.
 

16 июля 1856

«Еду я ночью. Темно и угрюмо…»

 
Еду я ночью. Темно и угрюмо
  Стелется поле кругом.
Скучно! Дремлю я. Тяжелые думы
  Кроются в сердце моем.
 
 
Вижу я чудные очи… Тоскою
  Очи исполнены те,
Ласково манят куда-то с собою,
  Ярко горят в темноте.
 
 
Но на приветливый зов не спешу я…
  Мысль меня злая гнетет:
Вот я приеду; на небе, ликуя,
  Красное солнце взойдет,
 
 
А незакатные чудные очи,
  Полные сил и огня,
Станут тускнеть… И суровее ночи
  Будут они для меня.
 
 
Сердце опять мне взволнуют страданья,
  Трепет, смущение, страх;
Тихое слово любви и признанья
  С воплем замрет на устах.
 
 
И, безотрадно чуя несчастье,
  Поздно пойму я тогда,
Что не подметить мне искры участья
  В этих очах никогда,
 
 
Что не напрасно ль в ночи безрассветной
  Ехал я… в снах золотых,
Жаждал их взора, улыбки приветной,
  Молча любуясь на них?
 

7 августа 1856

Павлодар

Осенняя примета

 
Всюду грустная примета:
В серых тучах небеса,
Отцветающего лета
Равнодушная краса;
Утром холод, днем туманы,
Шум несносный желобов,
В час заката – блик багряный
Отшумевших облаков;
 
 
Ночью бури завыванье,
Иль под кровом тишины
Одинокие мечтанья,
Очарованные сны;
В поле ветер на просторе,
Крик ворон издалека,
Дома – скука, в сердце – горе,
Тайный холод и тоска.
 
 
Пору осени унылой
Сердце с трепетом зовет:
Вы мне блйзки, вы мне милы,
Дни осенних непогод;
Вечер сумрачный и длинный,
Мрак томительный ночей…
Увядай, мой сад пустынный,
Осыпайся поскорей.
 

16 августа 1856

Пловцы

Сотрудникам «Училищного вестника»

 
Друзья, неведомым путем
На бой с невежеством, со злом
И с торжествующею ленью
Мы плыли. Ночь была темна,
За тучи пряталась луна,
Гроза ревела в отдаленье.
 
 
И мы внимали ей вдали,
Дружнее прежнего гребли;
Уж берег виделся в тумане…
Но вихорь смял наш бедный челн,
И он помчался между волн,
Как падший витязь, жаждя брани.
 
 
И под покровом той же тьмы
Нас мчал назад. Очнулись мы
На берегу своем печальном.
А берег милый, хоть чужой,
Как путеводною звездой
Сиял на горизонте дальнем.
 
 
И мы воспрянули душой…
И снова нас зовет на бой
Стремленье к истине свободной.
Так что ж! Пускай опять, друзья,
Помчит нас по морю ладья,
Горя отвагой благородной!
 
 
Знакомый путь не страшен нам:
Мы выйдем на берег, а там
Доспехи битв не нужны боле:
Там воля крепкая нужна,
Чтоб бросить чести семена
На невозделанное поле.
 
 
И верьте, нам не долго ждать:
Мы поплывем туда опять,
На берегу нас солнце встретит;
Придет желанная пора
И жатву пышную добра
Оно с любовию осветит.
 

3 октября 1856

Ночь

К ***

 
Замолкли, путаясь, пустые звуки дня,
Один я наконец, всё спит кругом меня;
Всё будто замерло… Но я не сплю: мне больно
За день, в бездействии утраченный невольно.
От лампы бледный свет, бродящий по стенам,
Враждебным кажется испуганным очам;
Часы так глухо бьют, и с каждым их ударом
Я чую новый миг, прожитый мною даром.
И в грезах пламенных меж призраков иных
Я вижу образ твой, созданье дум моих;
Уж сердце чуткое бежит к нему пугливо…
Но он так холоден к печали молчаливой,
И так безрадостен, и так неуловим,
Что содрогаюсь я и трепещу пред ним…
 
 
Но утро близится… Тусклей огня мерцанье,
Тусклей в моей душе горят воспоминанья…
Хоть на мгновение обманчивый покой
Коснется вежд моих… А завтра, ангел мой,
Опять в часы труда, в часы дневного бденья
Ты мне предстанешь вдруг как грозное виденье.
Томясь, увижу я средь мелкой суеты
Осмеянную грусть, разбитые мечты
И чувство светлое, как небо в час рассвета,
Заглохшее впотьмах без слов и без ответа!..
И скучный день пройдет бесплодно… И опять
В мучительной тоске я буду ночи ждать,
Чтобы хоть язвами любви неутолимой
Я любоваться мог, один, никем не зримый…
 

20 октября 1856

Ответ анониму

 
О друг неведомый! Предмет моей мечты,
Мой светлый идеал в посланье безымянном
Так грубо очернить напрасно хочешь ты:
  Я клеветам не верю странным.
 
 
А если ты и прав, – я чудный призрак мой,
Я ту любовь купил ценой таких страданий,
Что не отдам ее за мертвенный покой,
  За жизнь без муки и желаний.
 
 
Так, ярким пламенем утешен и согрет,
Младенец самый страх и горе забывает,
И тянется к огню, и ловит беглый свет,
  И крикам няни не внимает.
 

29 октября 1856

Божий мир

В. Н. Юферову

 
Как на божий мир, премудрый и прекрасный,
Я взгляну прилежней думой беспристрастной,
 
 
Точно будто тщетно плача и тоскуя,
У дороги пыльной в знойный день стою я…
 
 
Тянется дорога полосою длинной,
Тянется до моря… Всё на ней пустынно!
 
 
Нет кругом деревьев, лишь одни кривые
Высятся печально вехи верстовые.
 
 
И по той дороге вдаль неутомимо
Идут пешеходы мимо всё да мимо.
 
 
Что у них за лица? С невеселой думой
Смотрят исподлобья злобно и угрюмо, –
 
 
Те без рук, другие глухи, а иные
Идут спотыкаясь, точно как слепые.
 
 
Тесно им всем вместе, ни один не может
Своротить с дороги – всех перетревожит…
 
 
Разве что телега пробежит порою,
Бледных трупов ряд оставя за собою…
 
 
Мрут они… Телега бедняков сдавила –
Что ж! Не в первый раз ведь слабых давит сила.
 
 
И телеге тоже ведь не меньше горя:
Только поскорее добежит до моря…
 
 
И опять всё смолкнет… И всё мимо, мимо
Идут пешеходы вдаль неутомимо,
 
 
Идут без ночлега, идут в полдень знойный,
С пылью поднимая гул шагов нестройный.
 
 
Где ж конец дороги?
      За верстой последней,
Омывая берег у скалы соседней,
 
 
Под лучами солнца, в блеске с небом споря,
Плещется и бьется золотое море.
 
 
Вод его не видя, шуму их не внемля,
Бедные ступают прямо как на землю, –
 
 
Воды, расступаясь, путников как братьев
Тихо принимают в мертвые объятья,
 
 
И они всё так же злобно и угрюмо
Исчезают в море без следа и шума.
 
 
Говорят, что в море, в этой бездне чудной,
Взыщется сторицей путь их многотрудный,
 
 
Что за каждый шаг их по дороге пыльной
Там вознагражденье пышно и обильно!
 
 
Говорят… А море в красоте небесной
Так же нам незримо, так же неизвестно,
 
 
А мы видим только вехи верстовые –
Прожитые даром годы молодые,
 
 
Да друг друга видим – пешеходов темных,
Тружеников вечных, странников бездомных,
……………
……………
 
 
Видим жизнь пустую, путь прямой и дальний,
Пыльную дорогу – божий мир печальный…
 

15 ноября 1856

После бала

 
Уж к утру близилось… Унынье превозмочь
На шумном празднике не мог я и тоскливо
Оставил скучный пир. Как день, сияла ночь.
Через Неву домой я ехал торопливо.
 
 
Всё было так мертво и тихо на реке.
Казались небеса спокойствием объяты;
Облитые луной, белели вдалеке
Угрюмые дворцы, заснувшие палаты.
 
 
И скрип моих саней один звучал кругом,
Но музыке иной внимал я слухом жадным:
То тихий стон ее в безмолвии ночном
Мне душу потрясал каким-то сном отрадным.
 
 
И чудилося мне: под тканью золотой,
При ярком говоре толпы немых видений,
В неведомой красе носились предо мной
Такие светлые, сияющие тени…
 
 
То вдруг какой-то страх и чувство пустоты
Сжимали грудь мою… Сменяя призрак ложный,
Другие чередой являлися мечты,
Другой носился бред, и странный и тревожный.
 
 
Пустыней белою тот пир казался мне, –
Тоска моя росла, росла, как стон разлуки…
И как-то жалобно дрожали в тишине
Напева бального отрывочные звуки.
 

4 января 1857

В альбом («В воспоминанье о поэте…»)

 
В воспоминанье о поэте
Мне для стихов листочки эти
Подарены в былые дни;
Но бредом юным и невинным
Доныне в тлении пустынном
Не наполняются они.
 
 
Так перед Вами в умиленье
Я сердце, чуждое сомненья,
Навек доверчиво открыл;
Вы б только призраком участья
Могли исполнить бредом счастья
Его волнующийся пыл.
 
 
Вы не хотели… Грустно тлея,
Оно то билося слабее,
То, задрожав, пылало вновь…
О, переполните ж сторицей
И эти белые страницы,
И эту бедную любовь.
 

Зима 1857

Санкт-Петербург

«Напрасно в час печали непонятной…»

 
Напрасно в час печали непонятной
   Я говорю порой,
Что разлюбил навек и безвозвратно
   Несчастный призрак твой,
Что скоро всё пройдет, как сновиденье…
   Но отчего ж пока
Меня томят и прежнее волненье,
   И робость, и тоска?
Зачем везде, одной мечтой томимый,
   Я слышу в шуме дня,
Как тот же он, живой, неотразимый,
   Преследует меня?
Настанет ночь. Едва в мечтаньях странных
   Начну я засыпать,
Над миром грез и образов туманных
   Он носится опять.
Проснусь ли я, припомню ль сон мятежный,
   Он тут – глаза блестят;
Таким огнем, такою лаской нежной
   Горит могучий взгляд…
Он шепчет мне: «Забудь твои сомненья!»
   Я слышу звуки слов…
И весь дрожу, и снова все мученья
   Переносить готов.
 

18 марта 1857

22 марта 1857 года

Н. И. М…ву

 

 
О Боже мой! Зачем средь шума и движенья,
  Среди толпы веселой и живой
Я вдруг почувствовал невольное смущенье,
  Исполнился внезапною тоской?
При звуках музыки, под звуки жизни шумной,
  При возгласах ликующих друзей
Картины грустные любви моей безумной
  Предстали мне полнее и живей.
Я бодро вновь терплю, что в страсти безнадежной
  Уж выстрадал, чего уж больше нет,
Я снова лепечу слова молитвы нежной,
  Я слышу вопль – и слышу смех в ответ.
Я вижу в темноте сверкающие очи,
  Я чувствую, как снова жгут они…
Я вижу все в слезах проплаканные ночи,
  Все в праздности утраченные дни!
И в будущее я смотрю мечтой несмелой…
  Как страшно мне, как всё печально в нем!
Вот пир окончится… и в зале опустелой
  Потухнет свет… И ночь пройдет. Потом,
Смеясь, разъедутся, как в праздники, бывало,
  Товарищи досугов годовых, –
Останется у всех в душе о нас так мало,
  Забудется так много у иных…
Но я… забуду ли прожитые печали,
  То, что уж мной оплакано давно?
Нет, в сердце любящем, как в этой полной зале,
  Всё станет вновь и пусто и темно.
И этих тайных слез, и этой горькой муки,
  И этой страшной мертвой пустоты
Не заглушат вовек ни шумной жизни звуки,
  Ни юных лет веселые мечты.
 

22 марта 1857

«О, удались навек, тяжелый дух сомненья…»

 
О, удались навек, тяжелый дух сомненья,
О, не тревожь меня печалью старины,
Когда так пламенно природы обновленье
И так свежительно дыхание весны;
Когда так радостно над душными стенами,
Над снегом тающим, над пестрою толпой
Сверкают небеса горячими лучами,
Пророчат ласточки свободу и покой;
Когда во мне самом, тоски моей сильнее,
Теснят ее гурьбой веселые мечты,
Когда я чувствую, дрожа и пламенея,
Присутствие во всем знакомой красоты;
Когда мои глаза, объятые дремотой.
Навстречу тянутся к мелькнувшему лучу…
Когда мне хочется прижать к груди кого-то,
Когда не знаю я, кого обнять хочу;
Когда весь этот мир любви и наслажденья
С природой заодно так молод и хорош…
О, удались навек, тяжелый дух сомненья,
Печалью старою мне сердца не тревожь!
 

20 апреля 1857