000
ОтложитьЧитал
С самого раннего детства мне казалось, что всемирная история представляет собой бесконечный свиток, на котором события, происходившие когда-то, записаны безвестным летописцем поначалу какой-нибудь полупонятной шумерской клинописью, потом ровными рядами библейского иврита, сменяющегося древнеегипетскими птичками и греческими кругляшками, следом – древнеславянской вязью, плавно перетекающей в современный русский язык, которому в будущем придёт на смену что-то новое. Да простят меня китайцы, индусы и прочие народы, имеющие свою не менее богатую историю и письменность, но о них у меня представления ещё более смутные, нежели об истории европейской цивилизации и её языках. Впрочем, что есть, то есть…
Так вот, мне так же всегда казалось, что на этом бесконечном свитке то и дело попадаются большие черные пятна, оставленные тем же пресловутым летописцем по небрежности или – кто знает? – по коварному умыслу. Иными словами, кое-что нам узнать уже не суждено, а ведь хочется, ой как хочется…
Наличие чёрных пятен подразумевает как бы неодолимое стремление историков их обелить или хотя бы сделать чуточку светлее. Вот тут и начинаются всевозможные фантазии и теории, подкреплённые, а то и не подкреплённые фактами и элементарной логикой.
Чем я хуже, подумалось мне однажды, попробую и я покопаться в этом богатом на клады и неожиданные открытия историческом огороде. Или, если угодно, минном поле. Так и появились мои серые пятна истории…
Нестор и русские герои
Про летописца Нестора в своё время ходило много слухов, мол, берёт взятки за то, чтобы вписать чьё-то имя на скрижали истории. Сколько берёт, никто в точности не знал, потому что не пойман – не вор. А Нестор и в самом деле был мужиком скрытным и довольно скуповатым. Если уж кого-то вписывал в летопись, то с очень большим скрипом и после очень долгих уговоров.
Приходили к нему даже Александр Невский и Дмитрий Донской. Мы, говорят, герои общенационального значения, взаправдашние, и нет никаких сомнений в том, что место в истории нам обеспечено на сто процентов, тут и к бабке не ходи. А Нестор им: справочки, пожалуйста, предоставьте, да ещё чтобы печатями были заверены, что вы участники хрестоматийных легендарных событий. А то много вас тут таких ходит, а я один, и ошибаться мне нельзя. История мне этого не простит.
– Какие, к чёрту, справки?! Морда твоя бюрократическая! – возмущаются герои. – Ты на наши доспехи ратные посмотри – все иссечены вражьими саблями! А ранения, после которых простые смертные не выживают?! Вот тебе и подтверждение нашего героизма.
– Тут намедни ко мне Иван Грозный заглядывал, бородой своей сивой тряс да стращал лютой погибелью, если не уважу, – гнёт свою линию Нестор, – только для меня истина дороже: не вписал я его, душегуба. Пущай палкой замахивается на сына своего непутёвого, а не на меня, и не надеется на снисходительность. А вас, господа, может быть, и впишу, но… только после того, как буду иметь на руках заверенную справочку!
Задумались герои: где же им взять такие справки? К Кутузову обратиться – так тот может выписать документ только о Бородинском сражении, не больше. К маршалу Жукову вообще не суйся – он не только бумагу не даст, да ещё в шею вытолкает, такой у него характер скверный.
– Может, у псов-рыцарей какой-нибудь документ выправить? – размышляет Александр Невский. – Так ведь я их всех перебил поголовно, хоть бы одного на развод оставил!
– А мне как быть? – чуть ли не рыдает Дмитрий Донской. – Хоть я и не всех татаро-монголов извёл, но что с них взять – они же поголовно неграмотные, да и письменности у них отродясь не было…
Так и не внёс их Нестор в свои летописи. А внёс только тех, кого сам пожелал. Но на каких условиях – об этом история умалчивает. И мы глубокомысленно промолчим. А что тут ещё, скажите, прибавить?
Карамзин, Ключевский и Пётр Первый
Историки Карамзин и Ключевский часто собирались вместе, чтобы сочинять историю России. Но в архивах копаться они не любили, потому что ничего приятного в этом занятии нет – пыли наглотаешься, папка какая-нибудь того и гляди с полки сверзится и по маковке даст, к тому же, пока что-то дельное откопаешь, не один месяц пропыхтишь в бумажных завалах.
А был у них один проверенный способ – вызывать с помощью спиритизма души умерших государей и выпытывать, как всё было. С всякими древнерусскими князьями да татарскими тохтамышами проблем не возникало. Только покрути тарелочку по столу, клики мертвеца по имени, и он уже тут, сердечный. Давайте, мол, господа, выкладывайте свои вопросы, да поживее, а то спать вечным сном мешаете, и вообще не княжеское это дело – интервью потомкам давать.
А историкам только того и надо – вопросы у них уже готовы, а то, что осталось неразъяснёнными, сами додумывают и выдают за чистую монету. А кто их, академиков, подловит на вранье? Знамо никто.
И вот добрались они в своих сочинениях до Петра Первого.
Словно сердце им подсказывало, что царь Пётр – тип вредный и исключительно капризный, наделает проблем, от которых только тошно станет. Мужик он был пьющий, тиран и самодур, а уж если ему что-то не по нутру, то впадал в истерику и ломал стулья. И не только стулья.
Покрутили академики тарелку, позвали дрожащими голосками Петра, а тот уже тут как тут – мало того, что грязно материться без причины начал, так ещё и глазищами с портрета со стены сверкает.
– Чего звали, холопы? – вопрошает. – Совсем страх потеряли – прах монарший беспокоить!
– Скажите, Пётр Алексеевич… – заблеял Ключевский.
– Кто таков? Какого дворянского роду-племени?! – рычит царь, аж, портрет на стене трясётся.
– Я…
– Молчать! Розгами засеку, батогами забью!.. Чего хотел? Учти, если какую-нибудь ерунду попросишь, то лучше бы помер раньше, чем на свет родился!
– Он будет спрашивать, – и указывает пальцем на Карамзина, а у того поджилки так трясутся, что слова вымолвить не в состоянии.
– Трусливые вы людишки, – окончательно разгневался Пётр, – после моей кончины совсем народ измельчал! Даже говорить с вами противно! Тьфу на вас!.. Я пошёл, а вы тут оставайтесь. Но учтите, ещё раз меня побеспокоите по пустякам, я найду на вас управу, ох, найду!
После того, как раскаты царского баса стихли, а портрет перестал сверкать глазищами, историки чуть успокоились. Сидят, друг на дружку пялятся, отдышаться не могут.
– Слушай, а что мы его испугались? – обрёл дар речи Карамзин. – Что он нам сделает – он же на том свете, а мы пока на этом…
– Ой, не говори! – заохал Ключевский. – У него рука повсюду… Лучше давай ничего плохого про него писать не будем. Напишем, мол, обычный правитель, воевал со шведами, строил корабли да города, морды народу чистил – ничего плохого и ничего хорошего. Царь как царь. Лучше с ним не связываться!
Как решили, так в итоге и написали. Это уже сегодня мы придумываем про Петра всё, что нам в голову взбредёт. Правда, тем, кто спиритизмом по старинке промышляет и тарелочки крутит, есть чего опасаться. Мало ли что – не только у Петра, но и у многих наших предков везде рука имеется. Да и современники им не уступают…
Михайло Ломоносов и скорпионы
Свои юные годы Михайло Васильевич Ломоносов провёл в Германии, где изучал всякие премудрости в тамошних университетах. Причём изучал всё подряд, так как деньги за обучение были уже проплачены, и недосуг было разбираться в деталях, ведь всё свободное время он проводил в пивных, где очень пристрастился к пиву с сосисками. А свободного времени у него было много, потому что он, как каждый уважающий себя гордый росс, занимался только перед сессиями, а их, как известно, всего две в году.
И каждый раз перед сессиями у него возникали нелады с немецким языком. В пивнушках-то он обходился всего двумя фразами «наливай» и «пшёл вон!», знакомыми любому халдею, а вот в университетах было сложнее. Чтобы облегчить изучение непослушного немецкого языка, Ломоносов взялся за перевод наиболее употребительных слов на русский. Но скоро столкнулся с рядом проблем. Взять к примеру нехорошее обувное слово, которое он запамятовал, как точно писать: «калоши» или «галоши»? Чтобы не ломать голову, он стал звать любую резиновую обувь «мокроступами». Этаким новаторским приёмом впоследствии воспользуются ярые поборники чистоты русского языка, а пока Михайло Васильевич восхищался своей изобретательностью и, дабы славное начинание не зачахло на корню, продолжал заниматься дальнейшими изысканиями.
Как-то хозяйка одной из пивнушек решила остудить не в меру разгулявшегося студента и облила его единственный камзол пивом.
– Экая ты гадюка! – рассвирепел будущий учёный и стал ожидать реакцию хозяйки.
Но та, к его удивлению, не отреагировала никак. Видно, в немецком языке нет слова «гадюка».
– Экая ты кобра! – выдал второй вариант Ломоносов.
Результат был тот же. Видно, в германских лесах кобр не водилось, и никто с ними знаком не был.
– Экий ты скорпион! – продолжил Ломоносов.
Хозяйка подскочила, как ужаленная, что-то залопотала и выплеснула на его камзол ещё кружку пива.
– Ага, въехала! – радостно захлопал в ладоши Михайло Васильевич. – Тут скорпионов отродясь не водилось, но смысл до неё дошёл! – И прибавил, победно улыбаясь: – И дети у тебя скорпионы, и внуки! И даже потомков будут звать скорпионами, попомни мои слова!..
Если бы только знал великий учёный, что он, как всегда, оказался прав! Потомок хозяйки пивнушки станет в будущем музыкантом всемирно известной рок-группы «Скорпионе», и эту группу будут знать и любить куда больше, нежели самого Ломоносова. Даже в России, ради которой он в недружелюбной Германии живота не жалел…
Рубенс и Папа Римский
Великий фламандский художник Рубенс не любил рисовать парадные портреты всякой знати, которая, с одной стороны, хотела увековечить свой облик для потомков, с другой стороны, жадничала платить за картины достойную цену. И посему искала всяческие причины снизить сумму гонорара, а то и вообще обвинить художника в бездарности и халтуре.
К чему они только ни придирались! Мол, тут на мундире пуговки синенькие, а у меня, погляди, зелёненькие! А нос мой орлиный отчего на твоей мазне варёной картошкой выглядит?! А уши как у слона африканского?! Короче, вот тебе десять гульденов за твои каляки-маляки, и точка. Скажи спасибо, что вообще взашей не выперли!
Подобная ситуация кого угодно вгонит в депрессию, а Рубенс был человеком всё-таки ранимым и воспринимал обиды очень болезненно. Он видел, что его картины расхватывают, как горячие пирожки, и всё на самом деле обстоит совсем иначе, но ничего поделать не мог. Он-то не один на портретном рынке, и только начни вертеть носом и отшивать богатых заказчиков, тут же работу ушлые собратья по цеху перехватят. А вот подвернётся ли впоследствии ещё что-нибудь, бабка надвое сказала.
Он даже подумывал податься в Россию рисовать олигархов, да его отговорили, мол, эти ребята непредсказуемые – культуры у них никакой, а вот хамства выше крыши. Тут и можно головы лишиться ни за понюх табаку. Короче, раздумал Рубенс ехать в Россию на заработки.
– Кто я – человек или тварь дрожащая? – рассуждал он, расхаживая по мастерской. – Сколько можно пресмыкаться перед богатыми мира сего? Этак и себя не увековечишь, малюя хари этих крохоборов! Пора приступать к нетленке!
И задумал он нарисовать Папу Римского, восседающего на своём престоле в окружении ангелов. А что – Папа человек образованный, наверняка оценит мастерство художника. Да и скупердяйничать ему не с руки – всё-таки наместник Христа на земле, а не какой-нибудь вшивый маркиз или захудалый герцог! Вон у него какие дворцы!
Сказано – сделано. Готовую работу Рубенс сперва продемонстрировал домочадцам, но их словам веры нет. Кто же станет хаять работу, от продажи которой произрастёт семейное благополучие?!
Замотал художник картину в тряпку и отправился в Ватикан к Папе. Тот долго и придирчиво изучал полотно, принюхивался к краске и, наконец, выдал вердикт:
– Похоже, но не очень! Ты тут какого-то жирного жлоба нарисовал с мордой законченного алкоголика, а разве я такой? Что про меня просвещённый мир скажет, когда увидит таким на картине? Щёки как булки, глазки блудливые, рука поднята не для благословления народов, а будто в ней стакан, чтобы чокнуться с собутыльником! Да и ангелочки вокруг – что это за поросята с крылышками?! Нет, не беру я твой товар, не нравится он мне!
Вышел Рубенс на улицу с картиной под мышкой и от возмущения плюнул на мостовую. Оказывалось, что Папа ещё хуже остальных заказчиков. Те хоть к пуговкам на мундирах да к носам на физиономиях придирались, но картины выкупали, а тут изначально полный облом!
– Ну, я ж тебе покажу! – погрозил Рубенс кулаком в сторону Ватикана. – Я эту картину так переделаю, что чертям в аду тошно станет!
И переделал, как обещал. Только вместо папской мантии мужик на картине остался нагишом, во всей своей рыхлости и дряблости. В руке он теперь держал кубок с вином, а ангелочки вокруг него кувыркались и оправляли нужду без всякого стеснения. Вместо мудрого кардинала-советника за спиной теперь стояла развратная особа с голой грудью… Если бы хватило места, Рубенс пририсовал бы ещё что-нибудь не менее скандальное, но… увы. Впрочем, хватило и того, что есть.
До наших дней сохранилось довольно много живописных работ великого мастера. В них он действительно показал всю свою мощь и силу таланта. Вот только полотно под названием «Вакх» стоит несколько особняком. Однако в каком бы громадном зале и в какой бы коллекции это полотно ни выставлялось, оно сразу приковывает внимание, и рядом с ним всегда толпятся люди…
Вот, оказывается, как нужно раздраконить настоящего мастера кисти, чтобы он даже из такого незамысловатого сюжета про пьянку создал настоящий шедевр!
