Один счастливый день

© Благотворительный фонд «РЕНЕССАНС», 2021

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

Ирада Берг. Предисловие

писатель, драматург, продюсер культурных проектов, член Союза писателей Санкт-Петербурга, автор проекта «Чтения со смыслом».

Проекту «Чтения со смыслом» два года, и я рада, что итогом становится книга, сборник рассказов, который объединяет состоявшихся людей из разных областей и победителей литературного конкурса.

«Быть счастливым намного сложнее, чем несчастным» – так говорит героиня моей пьесы Lockdown Магда. На мой взгляд, счастье – это стремление к осознанности и работа над собой, прежде всего над собой.

Выбирая тему года, мы решили остановиться на теме счастья, но направить ее в более конкретное временное пространство – один день. Интересный эксперимент, такие разные эти счастливые дни у каждого…

На сайт проекта «Чтения со смыслом» в этом году пришло более 1500 эссе, из которых жюри выбрало 41.

В рамках этого проекта на одной сцене встречаются состоявшиеся писатели, молодые авторы, известные артисты и те, кто только начинает свой творческий путь. Это, своего рода, творческая лаборатория, где можно свободно выражать свое мнение.

Я очень рада, что книга «Один счастливый день» издается в замечательном издательстве «РИПОЛ классик», и очень надеюсь, что она будет интересна для читателей любого возраста.

Желаю всем найти что-то важное для себя в наших чтениях со смыслом!

Лидеры мнений

Андрей Аствацатуров. Перед употреблением встряхнуть

Валерию Айрапетяну, непревзойденному мастеру рассказов о петербургском метро

О нем:

Андрей Алексеевич Аствацатуров (1969 г. р.) – российский писатель, филолог, профессор СПбГУ, и. о. заведующего кафедрой Междисциплинарных исследований в области языков и литературы; директор Музея В. В. Набокова, член Союза писателей Санкт-Петербурга.

Автор книг «Люди в голом» (2009), «Скунскамера» (2010), «Осень в карманах» (2015), «И не только Сэлинджер» (2015), «Не кормите и не трогайте пеликанов» (2019), «Хаос и симметрия» (2019), а также трех научных монографий и более 150 статей, посвященных проблемам английской, американской и русской литературы.

Лауреат премии «Новая словесность», финалист премий «Новая словесность», «Национальный бестселлер», «Ясная поляна», «Созидающий мир», премии имени Сергея Довлатова. Проза переведена на французский, итальянский, чешский, финский, венгерский, японский и китайский языки.

На досмотр пройдите, пожалуйста… – крупный мужчина с выбритой до синевы физиономией загораживает турникет. – Спасибо!

Тот день, 27 марта 2003 года, начался обыкновенно. Будильник в телефоне зазвонил как ему положено – в 8:00 – пора, мой дорогой, на работу! Ранним утром в моей квартире обычно командует время: трещит, тормошит, отдает указания. Принять вертикальное положение, нашарить под кроватью тапки, просунуть в них ступни, подняться, пройти через коридор в ванную, прямиком к умывальнику, где на стеклянной полке сверху уже ждут тюбик с пастой, зубная щетка, пенка для бритья (перед употреблением встряхнуть!), контейнер с тремя безопасными лезвиями и мыло.

В тот раз, как и во все другие разы, время каждые десять секунд отсчитывало чистое движение и предъявляло глазу предметы, с утра почти незнакомые: кран, под которым освежаешь ладони и физиономию, мохнатое полотенце на крючке, потом, уже на кухне – электрический чайник, холодильник немецкого производства, почти пустой, пакет с молоком, миску с овсяными хлопьями. Меня самого там не было. Я продолжал спать, и передвигался по квартире скорее автоматически, даже не включая верхний свет, силой времени и привычки. Свитер, носки, джинсы, пуховик, зимние ботинки, и, наконец, рюкзак, куда отправились книга Кьеркегора, кошелек и вместе с ними телефон. Ключ в замке механически повернулся, был извлечен наружу и помещен в карман куртки.

Собственное существование обычно обретаю в метро, проходя сквозь турникет. Но сегодня сон еще почему-то не окончательно выветрился и плохо соображаю, особенно если мне отдают приказы.

– На досмотр пройдите, пожалуйста… – Мужчина кивает могучим сизым подбородком и вытягивает руку с раскрытой, как на советском плакате, ладонью. – Спасибо!

Его «спасибо» вызывает раздражение и почти стряхивает остатки сна – я еще не выполнил приказа, не прошел на досмотр, как велено, а он уже благодарит – типа никуда, голубчик от нас не денешься. Понемногу просыпаюсь. Когда по утрам в голову лезут злые мысли и обиды, всегда просыпаешься, причем быстро, раз и навсегда, словно зайцем перепрыгиваешь в метро через турникет. А вот добрые мысли – наоборот, они имеют свойство усыплять, успокаивать, превращать содержимое ума в вязкую, мутную похлебку.

Иду туда, где досмотр, в застекленный закуток. Здесь сидит еще один дозорный и тоже кивает подбородком. Только подбородок теперь уже не могучий, а маленький и круглый, как жетон от метро.

– Поставьте, пожалуйста, рюкзак на ленту. Спасибо!

Ставлю. Опять это «спасибо». Хам! Хотя, с другой стороны, что тут такого? Люди работают, просвечивают рюкзаки, сумки, портфели, чемоданы, разглядывают спрятанные в них кошельки, книги, ключи, телефоны, аэрозоли, фаллоимитаторы. Короче, выполняют служебный долг. Это очень скучно – «выполнять долг»! И если верить Кьеркегору, что сейчас лежит у меня в рюкзаке – не религиозно и даже не этично. Но ничего другого в жизни ни мне, ни этим дозорным, видимо, никогда не перепадет. Рюкзак заезжает в металлическую коробку, а потом снова появляется. Все, как и ожидалось. Ни оружия, ни взрывчатых веществ, ни отрезанных конечностей, ни даже презервативов, чтоб разбудить любопытство. Ничего эпического в рюкзаке не обнаруживается.

– Спасибо. Все порядке. – Досматривающий еще раз кивает подбородком. («Что там, мать твою, может быть не в порядке!»)

Я теперь почти ожил. Но не весь целиком, а отдельными частями. Вот снизу – ступни и лодыжки – они проснулись и неуютно жмутся в жестких ботинках. Сверху проснулись уши – оттого, наверное, что по ним теперь со всей силы барабанят окружающие звуки. Пальцы правой руки тоже ожили и сейчас сжимают гладкую прямоугольную пластинку – проездную карточку. Прикладываю ее, и табло загорается цифрой «15» – проходи, не задерживайся и не тупи: всего лишь количество поездок, ничего особенного. Перекатываю проснувшимся бедром металлические палки турникета, делаю шесть равномерных шагов и вот уже стою на эскалаторе, утягивающим меня вниз – к поездам, туннелям и к платформе, где я через несколько минут буду барахтаться в густой человеческой похлебке.

Но пока эти несколько минут не закончились, можно насладиться покоем и почувствовать, как движение лестницы увлекает тебя, не дает окончательно выпутаться из сна и снимает всякую ответственность за происходящее вокруг. Не нужно идти, не нужно бежать – тут это опасно. Нужно просто замереть на месте и оставаться какое-то время неподвижным. Все произойдет помимо тебя, само собой. Будь уверен – доставят к поезду целым и невредимым. Над головой медленно течет волнообразный свод, навстречу проплывают безучастные лица пассажиров, мелькают неоновые светильники с их неживым, ядовитым сиянием. Подобное будет повторяться, множиться, заново нагонять сон и ничего неожиданного никогда не предъявит. Потому как оно заранее продумано, проверено и отлажено. Ну что тут невероятного и эпического может случиться? Всего лишь простая лестница, а не лестница к Богу.

Впрочем, однажды случилось. Сорок, кажется, лет тому назад, еще в эпоху СССР. Тогда тоже казалось, что все сверху до низу отлажено, что оно явилось раз и навсегда. Но вышло иначе. Вон тот седой затылок, который сейчас торчит у меня перед носом, наверняка помнит катастрофу на Авиамоторной. В тот день граждане возвращались домой с работы. Усталые, возможно, счастливые мыслью о выполненном долге. Становились на эскалатор один за другим, по одному, по двое. И тут оно случилось. Причем само собой, без чужого злого умысла.

Как потом показало следствие, нарушилось сцепление двигателя и лестницы. Рабочий тормоз не сработал, аварийный тоже, и лестница под тяжестью пассажиров сама двинулась вниз, стремительно набирая скорость. Сначала все смеялись – быстрее доедем! Но тут кто-то не удержался на ногах, повалился, повалил других, люди завопили, замахали руками, стали хвататься за светильники, пытались влезть на балюстраду, а лестница уже неслась, расшвыривая их безо всякой жалости и сваливая внизу, как мешки с картошкой, в одну кучу.

Катастрофа произошла за какую – то минуту, и многие даже не успели сообразить, что случилось. На том московском эскалаторе их оказалось около сотни. Восьмерых раздавили насмерть, еще три десятка стали инвалидами. Остальные отделались ушибами, синяками и вывихами конечностей. Врачи приехали незамедлительно. Уцелевших развезли по больницам, трупы отправили в ближайший морг. Кровь спешно вытерли, а в газете на следующий день написали, что на Авиамоторной произошла поломка эскалатора, что среди пассажиров имеются пострадавшие и что причины аварии расследуются.

Нет. Судя по всему, седой затылок ничего такого сейчас не вспоминает. Шарит левой рукой в кармане куртки, достает телефон, пускающий трели – звук тотчас же пропадает – и прикладывает к уху:

– Да, Михалыч… Да, дорогой! – Голос ласковый, старческо-дребезжащий. – Конечно, слышал! Уже доложили… Да, уж, ты, как говориться, сам виноват. Виноват, говорю! Ах, ты сам уже понял? Ну, хорошо… Приходи тогда сегодня, как говорится, каяться. И приноси…

Он еще что-то произносит, но тут по громкой связи на всю мощь включают музыку, и слов уже не разобрать. В уши со всех сторон вливаются звуки кого-то народного мотива.

– Виноват… – слышу еще раз, и слово «виноват», случайно выхваченное слухом, само собой разваливается на две части: вино и вата. Ритмичная мелодия энергично встряхивает их у меня в голове и собирает в частушку:

 
Приноси вино и вату,
Будешь, Ваня, виноватый!
 

Народный мотив обрывается также внезапно, как начался, и женский голос, захлебываясь от радости, объявляет:

– Сегодня у посетителей супермаркета «Планета» счастливый день! Супермаркет дарит вам скидки на охлажденного цыпленка!

Вот оно, оказывается, ты какое! Счастье. Магазинный рай для vip-клиентов, где есть все, что пожелается. Где исполнятся все ваши самые сокровенные мечты. Когда Михалыч умрет, на том свете ему явится не ангел с трубой, не демон с опаленными крыльями, а сизый охлажденный цыпленок. Гигантская тушка в тридцать три человеческих роста: ощипанная, гладкая, мокрая, с отрубленными конечностями и без головы. Для Бога нет ничего невозможного – так что встречайте, счастливчики! Михалыча, тоже голого и сизого, вытолкнут вперед – мол, «покайся, тебе скидка выйдет!». Михалыч стар и глуп. Он трясется от страха и надеется на скидку: «Виноват, сильно виноват…».

– Ладно… Для Бога нет ничего невозможного. Видишь те двери?

Михалыч двери видит.

– Это супермаркет. За дверьми – твое счастье. Бери корзинку и ступай прямо туда. Будешь ходить и до второго пришествия выбирать продукты.

– А потом?

– Потом наоборот. Прежде ты ходил и выбирал, а потом будешь выбирать и ходить.

…Приятно пребывать в этих мечтах, пусть даже апокалиптического свойства: пусть не в своих, а в чужих снах и в чужих словах. Но скоро мой отдых закончится – вон уже виден вестибюль станции. Лампы на балюстраде еще по-прежнему мелькают навстречу, отмеряя секунды: четыре, три, две… Еще мгновение – и эскалаторные ступени начнут уменьшаться, потом сложатся и смиренно заползут под металлический гребешок, где им самое место. Странное ощущение: будто земля уходит из-под ног и ты окончательно просыпаешься. Делаю шаг.

– В Петербурге гастроли московского цирка! – сообщают мне вслед.

Седой загривок, качнувшись, начинает стремительно удаляться. Его обладатель, тощий пожилой мужчина, теперь со всех ног бежит к поезду. Срываюсь с места и бегу вслед за ним. Так быстро, что мысли не поспевают за телом. Гастроли московского цирка! Тоже мне новость… Подбегаю к дверям вагона. Вся наша теперешняя жизнь – сплошной московский цирк. Двери закрываются за спиной. Все бегают, скачут туда-сюда как акробаты, строят друг другу клоунские рожи, а случись что – никто и бровью не поведет. Каждый тут сам по себе – еще сверху навалятся и раздавят в лепешку. Поезд, качнувшись, трогается в путь и заезжает в туннель.

– Проходи, проходи, чего застыл?! – раздается сзади хриплый женский голос, и меня мягко подталкивают в спину. Прохожу, как велено – прямиком туда, где «места для пассажиров с детьми и инвалидов». Нахожу прореху между сидящими туловищами, аккуратно втискиваюсь. Очень уж неохота стоять. Достаю из рюкзака книгу, толстую, философскую и открываю ее ближе к концу.

Мне вдруг приходит в голову, что вагон, как злая мысль, никогда не усыпляет пассажиров. Нет, он, конечно, их раскачивает из стороны в сторону, в такт своему движению, но всякий раз – перед каждой станцией, когда кому-нибудь выходить – энергично встряхивает. Будто выполняет инструкцию: «Перед употреблением встряхнуть». А мы ведь и в самом деле едем в офисы, в школы, к станкам. Словом, туда, где нас употребят сообразно долгу и инструкции. И сидим сейчас, с самого утра, доверху набитые едой и мыслями, ожидая встряски.

Сюжета в философской толстой книге почти нет, как нет его сейчас и в моей жизни. Зато имеется этическое назидание. Некий судья увещевает молодого человека, интеллектуала и повесу, жить без иронии и счастья, уговаривает сплести в одном движении все разрывы чувств. Встать перед дверьми к Богу, которые никогда не откроются, смиренно опустить голову под гребешок неумолимого парикмахера. Что там еще?

– Двери закрываются! Следующая станция – Черная речка!

Да, и еще – обязательно убить в себе поэта.

Но в метро, особенно там, где «места для пассажиров с детьми и инвалидов» ничего эдакого не выйдет. Движение то и дело встряхивается, прерывается морганием лампочек, отсчитывающим остановки, этими самыми остановками на станциях, каждая станция богато украшена, аляповата по-своему, и потому вызывает счастливое чувство – всякий раз с новым оттенком. Вот здесь, около станции метро, ты ел сосиску в тесте – было вкусно. А здесь угостился сигаретой и с наслаждением покурил. Тут – прямо на платформе, у всех на глазах – поцеловался (потом вы еще пошли в кафе и там приятно потискались). Все это в клочках, все никак не сплетается в одно-единственное чувство…

Рядом, справа от меня, разговаривают две женщины. Одна постарше, в черном пальто, напоминающем судебную мантию. Другая – помоложе, в синем пуховике и вязаной игривой шапочке с томатным помпоном. Из-под шапочки неряшливо высунулся рыжий локон-клоун. Когда вагон останавливается, я слышу, о чем они говорят. Когда начинается движение и шум, слов почти не разобрать. (Как в моем советском детстве! Пришел в цирк, который приехал на гастроли, и то ли от счастья, то ли от выпитого в буфете лимонада, все время бегаешь в туалет, пропуская целые куски представления. Когда уходил, под куполом на верхней площадке топтались воздушные гимнасты – готовились выступить. А вернулся – никаких гимнастов: на арене уже кувыркаются клоуны с томатными носами).

Сейчас – остановка.

– Мне надо сегодня пять тысяч внести, понимаешь? – говорит та, что помоложе, с помпоном. – А денег нет совсем. Вообще нет!

– Займи. – Женщина в черном пальто делает неопределенный жест рукой.

– Да у всех уже тридцать раз занимала! Самой стыдно…

– Ну стыдно. И что? – Старшая пожимает плечами.

– И главное – всего-то пять тысяч!

По громкой связи механическим, магнитофонным голосом объявляют, что двери закрываются и что следующая станция – Невский проспект.

– Работаешь, работаешь, – слышу сквозь вступающий гул, – а денег кот наплакал. В церковь, что ли, сходить, Бога попросить? Чтоб эти пять тысяч мне сегодня послал…

Она еще что-то говорит, приблизив лицо к уху старшей, но слов уже не разобрать.

Конечно помолись! И сразу все двери откроются, и деньги потекут обильно: сотнями, тысячами, как пассажиры на эскалаторе в час пик. Для Бога же нет ничего невозможного.

И тут меня внезапно осеняет – вот он, мой сюжет! Вот оно – высшее счастье отречения и свободного выбора! Пойти за ней, окликнуть, остановить. И потом смиренно, склонив голову – «не благодарите, я всего лишь Его слуга, не по собственной воле, по научению!» – отдать деньги и сразу исчезнуть. А она сразу восхитится, застынет на месте как вкопанная, очаруется, вооружится надеждой, уверует.

Лампы моргают – сейчас объявят станцию, девушка с помпоном поднимается, движение поезда постепенно успокаивается. И вот черный туннель с толстыми змеящимися кабелями по стенам уже позади. В окна вагона плеснул свет, понеслась платформа, остановилась, двери уже расходятся в стороны. Надо решаться! Идти за ней или нет? У меня всего пара секунд. Встаю. Нет, вскакиваю и следом за ней – на платформу. В руках, в ногах, в пояснице чувствую невиданную электрическую силу, чувствую, что в эту секунду огромного скачка я облачился в себя. Все тело бодрствует, оно готово к прыжку, как зверь Рошфора.

Иду за томатным помпоном, стараясь держаться на расстоянии, но не слишком далеко, чтобы не потерять ее из виду и ловлю себя на мысли, что она для меня есть, а меня для нее – еще нет: нет моей оболочки, мыслей, слов и поступков. Но все же – уже присутствую в ее жизни: незримо, смиренно, словно провансальский трубадур, не смеющий открыться королеве своего сердца. Позади глухой стук отъезжающих вагонов, вокруг толкотня, водоворот толпы, что норовит затянуть, но продолжаю внимательно следить за помпоном. Крошечный эскалатор уже тащит его вместе с хозяйкой на верхнюю платформу. Протискиваюсь сквозь людей, делаю несколько шагов вверх по ступенькам и оказываюсь у нее за спиной. Через полминуты мы выбираемся на верхнюю станцию. Водоворот толпы остался внизу, а здесь почему-то пустынно и нет общего движения. Мы движемся по платформе: она впереди, я – следом, не встречая препятствий в виде людей.

Мужчины, женщины и даже дети здесь определенно есть, но они рассредоточились по краям платформы и ждут поезда. Лиц не видно – все уткнулись в мобильники. Да и не важно. В настоящий момент моему сюжету никакие посторонние лица не нужны, а если они и появляются, то просто как служебные персонажи, статисты, расставленные на сцене. Я вообще сейчас никого и ничего не способен воспринимать. Во мне что-то рождается, ширится – и сердце радостно колотится, отбивая секунды. Или так во мне отзывается стук колес поезда, который подъезжает (вот уже подъехал, замер, распахнулся).

– Двери закрываются! – объявляют из вагона. – Следующая станция – Сенная.

Красный помпон останавливается, что-то не так с джинсами, она неловко их поправляет. А я замечаю себе в лихорадке, что Сенной станции здесь нет – и неправильно ее объявлять. Сенная на другой ветке – на той, что осталась внизу. Некогда об этом думать. Пора действовать.

Я сейчас по-прежнему наэлектризован и полон решимости. Снова эскалатор. Будет тащиться вверх долго. Зато есть время все обдумать. Может – прямо сейчас? Нет, не годится. Нужно отдать деньги и уйти, а куда я с эскалатора, спрашивается, уйду? Не бежать же вниз. Лучше обождать. Вот выйдем на улицу, и тогда…

– Место бы уступили… – послышался сзади мужской голос. Это он – кому-то, не мне. Пять минут пролетают как легкий выдох-вдох, и мы уже выходим из метро сразу на Невский. Свежий воздух. Ни единого облачка на небе. Солнце вовсю поливает лоснящиеся крыши, пешеходов, общественный и частный транспорт. Кругом млеет волшебная весна. Странно: с утра выходил из дома, а на улице стояла казенная зима. Видимо, так мне показалось спросонья. Когда спишь или в полусне – тело остывает. И потому, наверное, кажется, что вокруг зима. А просыпаешься, как вот я сейчас, и никакой тебе зимы (даже если она у тебя за окном).

Мы идем к подземному переходу. Неподалеку прогуливается молодой человек с мегафоном. И важно, как конферансье, объявляет, что двери какого-то там магазина снова открываются для покупателей. Распродажи, скидки. Двери открываются, двери закрываются. Торопитесь! Охлажденный цыпленок ждать не будет! Тут же рядом – пожилая женщина, похожая на билетершу, раздает рекламные буклеты. Милиционер проверяет документы у двух тощих азиатов. А если нет документов? Тогда что? Потащат в суд, к судье – к тому самому, что всех увещевает? Да нет. Просто выдворят восвояси, вытолкают за дверь, которая то открывается, то закрывается.

…Где она? Где томатный помпон? Неужели потерял?! Тревога перехватывает дыхание. И деньги. Где деньги?! Хватаюсь за бок, навылет раненый мыслью о пропаже.

Нет, все в порядке. Вот кошелек – во внутреннем кармане. А вот и он, тот самый помпон. Мелькнул в глубине перехода. Бросаюсь туда, в переход, на ходу достаю из-под сердца кошелек. Вынимаю пятитысячную купюру, стыдливо-красную, хрупкую как бабочка.

– Девушка, постойте! – решительно хватаю ее за рукав. Оборачивается, останавливается и удивленно смотрит. Бледное лицо, на подбородке розовый прыщик.

– Что?

– Вот, – протягиваю ей бумажку. – Ваши пять тысяч.

Улыбаюсь. Мне сейчас действительно хорошо и спокойно. Тревоги, отчаяния со мной больше нет. Только тихое счастье от прыжка, который я сейчас совершил.

– Это… не мои… – растеряна, зачем-то стягивает с головы вязаную шапочку с томатным помпоном. Вокруг бледного лица теперь настоящий рыжий пожар. А глаза – испуганные.

– Ваши-ваши! – сую деньги ей в руку. – Я видел, как они у вас из кармана выпали.

Коснулся ее пальцев и тут же почувствовал, как весь окружающий мир явился в мое тело, как к себе домой: лоснящиеся от солнца крыши, аляповатая лепка над верхними этажами домов, тяжелые шторы на окнах, жирные пирожные, выставленные в витрине кондитерской, золотое кольцо на толстом пальце проходящей мимо женщины, электрический разряд, бегущий по троллейбусным проводам и еще многое другое, что я не успел схватить своим случайным чувством. Во всех этих проявлениях жизни проступил новый, чудесный смысл.

Резко поворачиваюсь и ухожу. На самом деле, почти убегаю. Дело сделано! Теперь она поверит, что жизнь существует не клочками, что в ней есть замысел и правда.

Перехожу на шаг и вдруг резко теряю равновесие и лечу лицом вниз. Книга падает из рук кому-то под ноги, страницы некрасиво мнутся, распятые на асфальте. Чьи-то сильные руки меня подхватывают.

– Осторожно! – произносит глухой механический голос. – Двери закрываются!

* * *

Вагон раскачивается вместе с пассажирами. Люди сидят, стоят, по-прежнему уткнувшись в мобильники, так что лиц почти не видно. Два тощих азиата напротив внимательно изучают прикрепленную карту метрополитена, тыкают в нее пальцами, горячо спорят о чем-то, но слов не разобрать. Усатый мужчина справа, вовремя подставивший руки, возвращает мне книгу. Потом из внутреннего кармана достает газету, разворачивает ее и энергично встряхивает.

Время идет своим чередом: поезд, скорее всего, движется точно по расписанию.

А я вот, кажется, пропустил свою остановку.