000
ОтложитьЧитал
Глава десятая
На утренний развод следующего дня старшина меня не поднял. Пожалел. Решил, наверное, что закалка у замполита ещё не та. Правильно решил. Я проснулся от жажды. В каптёрке никого не было. Тяжело оторвал голову от подушки. С трудом сел. На часах уже десять. Горели «трубы» отравленного организма. Начали пригорать щёки. От стыда. «Ничего себе, Фадеев! – стучала в лоб нетрезвая совесть. – Вот это «дебютировал» в коллективе!» А когда вспомнил, что умудрился в первый же день получить от комбата взыскание, – совсем поплохело. Одним словом, как говорится, поймал «отходняк» по полной программе. Умылся водой из ведра прямо в комнате. Пить её Олег строго-настрого запретил. Оделся. К зеркалу не походил, чтобы не видеть свои печальные, укоризненные глаза. Вышел в коридор. На тумбочке всё тот же Рахматуллин.
– Дневальный! А где старшина?
Солдат встрепенулся и уставился на меня непонимающими глазами.
– Где дежурный по роте?
– Спыт!
– Как спит?! Ну-ка давай его сюда!
Рахматуллин засеменил в сторону кроватей. Через минуту показался Рубан:
– Вызывали, товарищ лейтенант?
– Ты что, спишь, что ли?
– Никак нет! Откуда вы взяли?
– Рахматуллин сказал.
Сержант повернулся к солдату:
– Ты чо, чуркистанец! Совсем нюх потерял?! Кто спит? Ты сказал?
Дневальный испуганно залепетал:
– Нэт, тыварыша сержант! Я сказала – вы койка смотрите…
– Чо я смотрю?
Рубан взял Рахматуллина за пряжку ремня и сильно дёрнул на себя. Боец с трудом удержал равновесие. Я вмешался:
– Э, Рубан! Прекрати!
– А что он, товарищ лейтенант, всякую херню несёт? Мы с Куничкиным в нарды играли.
– Где старшина?
– Он вроде на баню пошёл. Что, товарищ лейтенант, смотрю неважно вам? Небось во рту пересохло?
Сержант откровенно подкалывал меня, но ломать комедию было глупо:
– Есть немного. Перебрал вчера.
Было заметно, что Рубану понравился мой откровенный ответ:
– Зато поёте вы здорово! Мы слышали.
Я поморщился. Совесть продолжала давить на нервные окончания. К нам подошёл Куничкин:
– Здравия желаю, товарищ лейтенант!
– Привет!
– В магазин «Си-Си» привезли.
– Что привезли? – я подумал, что сержанты решили поиздеваться надо мной на пару.
– Напиток такой. Вкусный! Вы в Союзе не пробовали! В баночках.
– Ну, до магазина мне ещё далеко. Денег нет!
– Да какие вопросы, товарищ лейтенант, – они одновременно полезли в свои карманы, и каждый достал по несколько купюр, – вот, возьмите!
Обратив внимание, что денег у ребят много, я для себя тут же сделал вывод: бойцы здесь получают достойно!
– Спасибо, мужики! С получки отдам, – сказал я им, принимая банкноту в двадцать чеков.
– Да бросьте вы, товарищ лейтенант, – хитро улыбнувшись, переглянулись они, – какие мелочи!
В магазине, пытаясь не замечать изучающий взгляд продавщицы – миловидной женщины за тридцать, я рассматривал витрину, пытаясь сообразить, что же это такое, «Си-Си».
– Новенький? – вопрос, конкретика которого не заставляет задумываться.
– Да.
– С пятой роты?
– Да!
– Говорят, на гитаре играешь и поёшь?
– Бывает.
Мне хотелось только одного, вернее, двух: влаги и удалиться.
– А нам споёшь?
Из подсобного помещения вышла ещё одна девушка:
– Ух ты, какой большой!
Женщины рассмеялись. Первая продолжала:
– Что хочешь, касатик?
– «Си-Си»!
– Свет, смотри! Надо же! Второй день в Афгане, а уже в магазин пришёл и «Си-Си» спрашивает… Шустрый! Сколько тебе?
– Не знаю. У меня вот двадцать чеков…
– Ну!? Так это двадцать банок!
– Нет, двадцать не надо. Две, пожалуйста!
– А ещё и культурный какой!
Схватив две железные банки с каким-то неизвестным для меня напитком, я выскочил из магазина.
Соснович встретил меня в расположении роты широкой белозубой улыбкой. Я с завистью отметил про себя, что выглядел он не в пример мне отлично.
– Как здоровьечко, замполит?
В ответ я только криво усмехнулся и показал ему две банки «Си-Си».
– Ух ты! Уже в магазин сходил? А деньги откуда?
– Рубан занял. Они с Куничкиным подкалывали меня, когда я нарисовался в роте. Потом денег предложили. Я говорю – с получки отдам, а они смеются. Слушай, а сколько бойцы здесь получают?
– Ни хрена не получают! Семь чеков в месяц.
– Я не понял тогда. У них же по пачке в руках было.
– Дембеля. Поднакопили!
Что-то не очень верилось в это. Олег хитро мне подмигнул.
– Подлечиться не хочешь? Может, по маленькой?
Я отшатнулся от него. Даже мысль о спиртном вызывала рвоту.
– Не. Вчера перебрал. Хватит.
– Ну, ладненько. Тогда вечерком. Мужики вернутся, и посидим по-человечески.
Соснович опять улыбнулся:
– Командир на утреннем разводе интересовался – где новый замполит пятой роты? Я говорю: приболел малость.
Стыд снова ударил мне в лицо.
– Вот, блин, опозорился. В первый же день…
– Да брось ты! С кем не бывает! Кушнаренко сам иногда так забухает – по три дня не видим! А как трезвый – всех дерёт! Так что не бери в голову! Я вот уже на баню сходил, наши вечером придут с рейса – мыть их надо.
– Так ты говорил, что сгорела баня-то.
– Офицерская – да. Пока все в солдатской моются. Ну, ничего, скоро отделаю новую – будет лучшая в дивизии! Здесь по баням – ух! – какое соревнование! Баня – это жизнь!
Около пяти вечера Олег зашёл в ленинскую комнату, где я просматривал подшивки газет.
– Юрка! Пошли роту встречать!
Мы обошли крайний модуль. Я увидел столбы пыли над площадкой перед въездом в парк ОБМО: крытые брезентом, высокие тяжелые КамАЗы выстраивались в линию. Захлопали двери кабин. Сначала из них на землю падали бронежилет и каска, спальный мешок и противогаз, затем сыпались дымовые гранаты и шашки, боеприпасы и медицинские принадлежности, потом ещё что-то… И наконец показывался грязный, небритый, но с автоматом в руке воин. Он что-то кричал соседу, собирал в охапку свои шмотки и шёл к месту построения. К нам со старшиной подошёл маленький лохматый капитан.
– Олег, это кого ты привёл? – весело спросил он, протягивая руку мне и Сосновичу.
– Замполит наш новый.
– Да ты что?! – Ротный Климцов, а это был именно он, крутился вокруг меня, потирая руки от удовольствия. Подошёл старший лейтенант с удивительно нежным, почти девичьим лицом.
– Марков Коля, замкомроты.
– Юра. Замполит.
– Марчелло, смотри! – ротный примерился со мной ростом и оказался ровно по плечо, – Это ж просто лом какой-то! Как кувалдой своей шмякнет – бойцу кранты!
Соснович и Марков рассмеялись. Старшина добавил:
– Это что, командир! Он до нас полтора года в дисбате служил!
– Да ну?! Ну, тогда полный пиндец!
Ротный обернулся к солдатам, которые с неподдельным интересом наблюдали всю эту картину.
– Так, банда! – Климцов обратился к строю роты. Слово «банда» прозвучало не зло, а, скорее, по-братски. – У нас новый замполит! Глядите, какой здоровый! Прям как… – ротный оглянулся на меня, хмыкнул, – бронепоезд! Не советую портить с ним отношения!
Кто-то в строю засмеялся, кто-то просто хрюкнул в кулак. По глазам бойцов я видел, что страха никто не испытал. Ещё я сразу понял, что солдаты любят Климцова. Это меня обрадовало. Значит, в роте есть коллектив. Правда, какой он – воинский или бандитский, мне только предстояло узнать.
Ко мне подошли три прапорщика. «Взводные», – догадался я. От солдат они отличались только солидным возрастом. Всем троим было за сорок.
– Краснянский Миша.
– Бочковский Анатолий.
– Гергель Саша.
– Юра. Фадеев. Замполит роты.
– Да мы поняли уже. Значит Омеля отслужился. Небось пьяный уже?!
Я не успел ответить. Климцов снова обратился к роте:
– Так, оружие сдать в ружпарк – и в баню! Старшина, командуй!
Подхватив свой автомат, ротный обнял меня за плечи и повёл к модулю.
– Ну что, замполит, после баньки гуляем! Сейчас пойду, доложу командиру. Разгружаться будем завтра. А вы, комиссар со старшиной, стол готовьте!
Капитан помчался в сторону штаба. Я направился в роту.
– Товарищ лейтенант, – меня легко тронул сзади боец, – сержант Багнюк. Климцов сказал вам отдать, – он протянул вещевой мешок, который характерно звякнул и булькнул.
В каптёрке я открыл мешок: так и есть – водка. Пятнадцать бутылок. Меня удивило, что все пробки обмотаны изолентой.
– Чтобы солярка не попала, – пояснил старшина. – В баках через кордон везут. Но всё равно какой-то нефтью отдаёт. Мы эту водку «ашхабадкой» зовём. На Кушке к полевой стоянке, где наши ночуют, её фургонами подвозят.
– Кто подвозит?
– Кто? Туркмены. Они у бойцов скупают джинсы и шифон, мелочёвку всякую типа очков да жвачек. И тарят наших водкой. Что ещё-то из Союза везти? Вот поэтому, Юрок, и водятся у наших бойцов денежки. У кого больше, у кого меньше. Я когда в Афган пришёл – тут мне такие легенды про дембелей из ОБМО рассказывали! Что типа были такие ушлые хлопцы, что по увольнении из Кушки на своих «Волгах» и «Жигулях» домой уезжали.
Я в очередной раз округлил глаза:
– Как это?
– А что «как»? В принципе, очень просто! В Кушке клали деньги на сберкнижку, а не транжирили направо-налево. Вот и накапливалась такая сумма, что на машину хватало… Хотя что-то не особо я в это верю!
– Почему?
– Да это сколько ж надо туда-сюда перевезти товару… Просто физически невозможно! Не каждый же день на Кушку колонны ходят. Да и деньги уж больно большие… Не, врут, наверно!
– Олег! Ну, то, что приторговывает помаленьку народ, я понял. А откуда деньги-то берут на те же джинсы? Если получают по семь чеков…
– Вот тут уже твоя работа, замполит! Следить за нашими бандитами, чтоб не сливали духам соляру, не сдавали аккумуляторы, запаски… Ну, и так, по мелочам… Всё, охламоны, готовы продать… Правда, слава Богу, есть один негласный, но жёсткий закон – не сдавать душарам боеприпасы, гранаты, короче, оружие. Это уже великое западло! За это сами свои так отмудохают, что мама не горюй!
– А что, были случаи?
– При мне ни разу! Но, сам понимаешь, тому же нар-коше, когда плотно сидит на игле, уже насрать на все законы. Так что воспитывай этих раздолбаев!
Я с удивлением осознал, что очередная афганская страшилка не произвела на меня того гнетущего впечатления, как вчера. Наверное, мозг уже начал адаптироваться к новой жизненной ситуации. А может, несколько успокаивала та обыденность, с которой вся эта информация доходила до меня.
Вечером за дружеским столом я увидел весь командный состав пятой роты. Из всех я был самым молодым в Афгане. Ротный и взводные собирались домой, зам и старшина отвоевали почти по году. Пили меньше, чем накануне. Зато сколько интересных историй и баек из жизни автомобилистов я услышал! Побритый и причёсанный Омеля оказался замечательным рассказчиком. В его поведении, настроении, не было ни грамма уныния или обиды по поводу тех служебных неприятностей, с которыми ему предстояло возвратиться домой. На мой сердобольный вопрос: «Как теперь дальше думаешь служить?» – Славка ответил просто:
– Юрка! Да хрен его знает! Как получится, так и получится! Живут же люди беспартийными. И ничего, не помирают. Пойду «Ванькой взводным» долбить. После Афгана ничего не страшно! Были бы люди хорошие!
Климцов хлопнул своего, уже бывшего, замполита по плечу:
– Омеля! Поехали вместе! В Ленинградский округ. Я без партийного билета, может, до замкомбата дослужусь, а ты у меня ротным будешь! Зато, блин, на собрания ходить не надо! Взносы платить тоже не надо! Красота!
Все засмеялись. Мне стало чуть не по себе: так о родной коммунистической партии при мне ещё никто не говорил. Комиссарская совесть приказывала: «Встань, Фадеев! Прекрати эти крамольные разговоры!» Приказ совести я не выполнил. Наверное, если бы сказал что-нибудь подобное, то эти нормальные мужики – военные работяги, взяв меня за ухо, выставили бы из комнаты. А мне было с ними спокойно и комфортно. Я почти чувствовал себя равным в этой сплочённой команде. И это было замечательно.
На шутливое приглашение ротного вместе отправиться в Ленинградский военный округ Омеля только хмыкнул:
– На север? Ага, щас! Я – на ридну нэньку Украину! Вон только теперь непонятно как – Юрка-то с Кавказа приехал.
Всё внимание переключилось на меня. Коля Марков, оторвавшись от тарелки с жареной картошкой, спросил:
– Юр, что, правда в дисбате служил?
– Служил.
– Расскажи!
Ну вот, всё начиналось сначала.
На следующий день, на утреннем разводе, я увидел свою роту в полном составе. Бойцы как бойцы. Чернявые и белоголовые, высокие и маленькие. Худые и… совсем худенькие. Загорелые лица. Обветренные губы. Солдаты.
Меня официально представили перед всем личным составом. В строй я встал уже полноправным офицером отдельного батальона материального обеспечения. При прохождении торжественным маршем перед командиром мы с Колей шли вслед за Климцовым. Благо, что Марчелло хоть и был ниже меня ростом, но не настолько, как ротный. В противном случае картина выглядела бы комично: совсем не высокий командир, за ним – дылда замполит, и опять крепыши-малыши взводные.
Рота уехала разгружаться по частям и складам дивизии, а я пошёл к Омеле принимать дела и должность. Сонный Славка обматерил меня за то, что разбудил:
– Юрка, что, офигел совсем?! Время-то сколько?! Какие дела? Тетрадки с протоколами собраний где-то у старшины в каптёрке валяются.
– Слушай, Слав, а комсомольская организация в роте есть?
– А как же! Веремеев, младший сержант, – секретарь. И комсгруппорги взводов есть. Всё как положено!
– А партийная? – спросил и тут же осёкся: – Нет?
– Уже нет.
– Ну, ладно. Пошёл в роту.
– Иди. Слушай, давай вечером доложим, что, мол, всё в порядке: «Должность сдал, должность принял». Я тогда послезавтра и укачу!
Прекрасно понимая, что документация у Омели запущена и ничего с этим не поделаешь, я предложил ему доложить хоть сейчас. Славка обрадовался:
– Да? Спасибо, брат! Сейчас приведу себя в порядок и зайду за тобой!
Мои предположения подтвердились. В потрёпанных тетрадках царил хаос: протоколы общих и комсомольских собраний были явной отпиской, журнал учёта ротных нарушений закончил свою работу полгода назад, книга индивидуальных бесед с военнослужащими «умерла» ещё раньше. Надо было восстанавливать или начинать всё сначала.
В каптёрку заскочил Омельченко:
– Ну что, Юрок, пойдём к шефу?
– Да. Пошли!
Майор Силин встретил нас ленивым кивком головы:
– Что, рапортовать пришли? Что-то быстро. Фадеев! Неужто всё в порядке? Не поверю, что у Омельченко дела подбиты, документация в норме. А?
Омеля сузил глаза и жёстко ответил:
– Что есть – то и есть! Делать ничего не буду! Можете держать меня тут, сколько положено, но толку не будет!
Было видно, что отношения этих двух людей далеки от идеальных. Замполит батальона встал из-за стола.
– Омельченко! Ты за тоном-то следи! Не борзей окончательно. Кто виноват, что так получилось у тебя? Я, что ли?
– Да?! Никто не виноват?! Мы с Мишкой одни такие, да? А все остальные прям ангелы!
Славка разгорался на глазах. Из него, как говорится, попёрло:
– Блин, как «Омеля, водочки привези… ой, а как там джинсики сыну в отпуск…» – это нормально! А как на парткомиссии сказать, что, мол, Омельченко хороший замполит, – так язык в жопе!
– Омельченко! – Силин прикрикнул. Лицо его стало красным. Но Славку было не остановить. Видимо, он давно решил, что перед отъездом выскажется на полную:
– Ну, я – Омельченко! Что ж, товарищ майор, так сдавать своих-то? За себя очко сыграло?! – похоже, Славка уже не выбирал выражений. Мне стало неудобно присутствовать при этом разговоре. Силин зло бросил мне:
– Фадеев, выйди!
Закрывая за собой дверь, я слышал монолог Омели:
– А почему «выйди»? Что, не хотите, чтоб новенький услышал, как замполит замполита сдал?
Силин закричал в ответ:
– Да никого я не сдавал!..
Он продолжал что-то кричать. Я плотно закрыл дверь в кабинет и отошёл от неё. Мимо меня по коридору прошёл старший лейтенант. Он протянул мне руку и одновременно сказал:
– Аттестаты занеси! Я – начвещь, Олег. На кого это Силин так орёт? В первый раз слышу, чтоб он так матерился.
– Юра. С Омелей…
– А-а. Понятно. Славка решил напоследок пару «добрых» слов сказать начальнику.
– Угу.
– Чтоб не подрались ещё там!
– А что, могут?
– Ну, сейчас вряд ли. А по пьянке – свободно!
Начвещь удалился в свой кабинет. Я вышел на крыльцо штаба. Закурил сигарету, размышляя о виденном мною конфликте. Принимать чью-то сторону не спешил. Хотя Славкина позиция была мне понятней. Через несколько минут появился и он сам. Как ни странно, лицо у него было спокойным и довольным.
– Всё, Юрка! Можно к Кушнаренко зайти, доложить и паковать чемоданы!
– Что, Силин добро дал?
– А куда он денется? Вот сказал ему всё, и прям полегчало в душе! Да он и сам знает, что лажанулся. Так, для виду орёт. Дай сигарету!
Я протянул Омеле пачку.
– А что, он мог что-то реально сделать?
– Не знаю, вряд ли. Но хотя бы выступить в защиту, – Славка сделал глубокую затяжку. – Мы ж с ним почти одновременно в Афган пришли. Он часто с нашей ротой в рейс ходил. И отношения у нас были почти дружеские. И выпивали вместе. Вроде и мужик нормальный. А тут, блин, вся эта история… Противно!
Мимо нас быстрым шагом прошёл замполит. В отличие от Славки лицо у него было явно не добродушным. На нас он даже не посмотрел.
Командир части не стал вникать в подробности. Только спросил:
– Принял должность?
– Так точно!
– Теперь спрос с тебя! Иди, служи!
Кушнаренко встал, обошёл свой стол и протянул руку Омельченко.
– Ну что, Слава, домой?
– Да, товарищ майор, отбарабанил. Вот завтра со своими День автомобилиста – отмечу и на самолёт.
– Сожалею, что так у нас получилось. Мы ведь с Силиным к ордену тебя представили, а тут вся эта катавасия приключилась. Обидно, конечно. Ты давай, в Союзе дурака не валяй, как здесь под дембель! Водочкой не увлекайся – у тебя семья! Парень ты хороший. Всё наладится! Желаю тебе успеха во всём!
– Спасибо, товарищ командир! Думаю, всё будет в порядке! Не пропаду!
Глава одиннадцатая
Мы с Омелей пересекали пыльный плац, когда к нам подлетел Соснович:
– Мужики! Откуда путь держите?
– Из штаба. Юрка тянуть не стал – должность принял.
Старшина с удивлением посмотрел на меня:
– Да ну?! Молодец! И правда – что тянуть?! Как там у вас, замполитов, говорится: рот закрыл – дела сдал! Всё равно Силин не сегодня-завтра уйдёт. А новый начальник своей метлой мести будет.
Мы зашли в курилку перед крыльцом нашей роты. От палящего нещадно солнца она была прикрыта маскировочной сетью. Сели на скамейку. Закурили. В первый раз я видел Славку таким спокойным, даже грустным. Олег тоже обратил на это внимание:
– Омеля! Тебе никак взгрустнулось? Что, уезжать не хочется?
Сбив пепел в закопанный в землю колёсный диск от КамАЗа, Омельченко не спешил с ответом. Потом, глядя куда-то мимо нас, заговорил:
– Бляха муха, сам не пойму! И радостно, и грустно одновременно. Пока не верится, что через несколько дней буду дома. Что два года пролетело. И в то же время трудно представить, что вас, может, больше никогда не увижу. Что вот рота уйдёт в рейс, и без меня… Что ни говори, а клёво мы тут покуролесили. Всякого хватало – и хорошего, и говна. Но в целом…
Омеля умолк. Солидарно молчали и мы.
– В целом это кусок жизни! И не самый плохой!
Славка тряхнул головой, как будто выбрасывая из неё грустные мысли. И уже весело закончил:
– Вот завтра за наши крылатые яйца выпьем – и помашу вам ручкой!
Старшина рассмеялся. Я переспросил:
– За что выпьем?
Омеля ткнул пальцем в эмблемки на моих петлицах.
– Вот за них! Завтра ж наш законный праздник! Видишь два колеса с крылышками?
Я утвердительно кивнул. Славка хихикнул:
– А напоминают что? Два колеса – это яйца, а руль – это… И полетел этот руль на крыльях любви в… госпиталь к девчонкам!
Теперь мы засмеялись все вместе.
– Слушайте, а сколько женщин в батальоне? Я вот двоих в магазине видел.
Мужики уставились на меня.
– Что, Юрок, приспичило уже? – Олег хитро прищурил глаз.
– Нет. Просто интересно.
– Ладно-ладно, «интересно»! Мы свои, буржуинские!
Продолжал Омеля:
– У нас много своих, так сказать, обмовских. Но все заняты. Нашему брату лейтенанту да старлею не светит. Начальство – вне очереди. А в госпитале девах много. Парней из ОБМО они о-о-очень уважают! Скажи, Олег!
– Не то слово! Мы ж всегда к ним с подарками.
– С какими подарками? – это уже я встрял в разговор.
– С разными. Особенно девчонки любят выпить и вкусно закусить. А у нас водочка всегда есть и овощи свежие из дуканов. Не то что тушёнка да каша. Токо вот частенько нет возможности в гости к барышням заруливать, – Олег вздохнул и добавил: – Так что, Юрок, качай руки!
– Зачем? – я по-честному не врубился.
Соснович с Омелей покатились на скамейке. От смеха.
– Как зачем? Вспомнишь переходный возраст! Устал правой – работай левой!
– Вот дураки! А ещё взрослые мужики!
– Вот именно – взрослые! И здоровые, между прочим. А природа своё требует! Носи, Юрка, в кармане платочек чистенький.
– Да пошли вы! Вот дебилы!
Мужики зашлись в хохоте ещё пуще. Вместе с ними ржал и я.
Утром следующего дня в батальоне было торжественное построение. День автомобилиста. По этому случаю на трибуне рядом с Кушнаренко стоял заместитель командира дивизии по тылу. Полковник Брылёв. Он поздравил личный состав с праздником. Вручил медали прапорщикам и солдатам. «За боевые заслуги». В нашей роте награждённых не было. Стало даже как-то обидно. За своих. Уже за своих.
– Нам, блин, всё режут, – шепнул мне в строю Марчелло.
– Что режут? – тихонько спросил я его.
– Наградные. У них мы, видите ли, самая хреновая рота. Ни одно представление за полгода не прошло. А у нас два бойца ранение получили…
В это время в ротных колоннах нарастал радостный гул. Это начальник штаба батальона зачитывал список тех, кто увольнялся и отбывал в Союз в первой партии. В соседней, четвёртой, роте уже поздравляли своих дембелей, когда очередь дошла до нашей, пятой. Бойцы напряглись. Так и есть – у нас меньше всех. Но всё-таки есть. Четыре человека! Со всех сторон к ним потянулись руки. Шум нарастал. Климцов прикрикнул:
– Разговорчики в строю! – потом добавил с улыбкой: – В роте обниматься будете!
– Товарищ капитан! А я когда? – с левого фланга второго взвода прокричал вертлявый белоголовый солдат.
– А ты, Лебедев, уйдёшь не просто в последней партии, а в последний день установленного законом срока!
– Да ладно! Шутите? – боец сплюнул себе под ноги.
Ротный снова стал серьёзным.
– Нет, Лебедев, не шучу! Я тебя предупреждал, а ты вот всё шутки шутил…
Я спросил у Маркова, кивнув головой в сторону солдата:
– Что так?
– Дерьмовый он и солдат, и человек, – коротко ответил зам.
Сразу после построения начался футбольный турнир.
– Товарищ лейтенант! – обратился ко мне Рубан. – А вы будете играть?
– Конечно, буду!
– А за кого – за роту или за офицеров?
– Не знаю. А как принято?
– Как сами хотите. Давайте лучше за роту, а то в прошлый раз мы почти всем проиграли.
– Ладно, замётано.
Футбольным полем был кусок земли за столовой. Хотя сделать его можно было где угодно: везде одинаково ровная, выжженная солнцем пустошь. Играли – кто в чём: от спортивных трусов и футболок до штанов от маскхалата с голым торсом. Играли азартно, не щадя ног. Пятая рота заняла третье место из шести команд, на что грязный и потный Марчелло заметил:
– Если б управлению не подсуживали, могли и в финал выйти!
Все дружно потянулись к умывальникам.
– Коль, и что, всегда такие выходные?
– Какие, блин, выходные?! Это просто сегодня наш праздник! А так каждый день – будни! Вот сейчас ещё будет День Революции, да Новый год попразднуем. Всё остальное – понедельники!
Мы умывались противной, перенасыщенной хлоркой водой. Поливали друг другу на спину, растирая густую шиндандскую пыль. Я всё никак не мог угомониться:
– А после обеда бойцы чем занимаются?
– Кто чем. Письма пишут. Спят. Телик смотрят. Это уже твоя забота! Кто-то в парк пойдёт в машине покопаться.
– Так выходной же!
– Ну и что. Послезавтра в рейс. Просто сегодня это не в обязаловку. Но они-то знают, у кого есть проблемы в «крокодилах».
– Каких крокодилах? – опять новое понятие для меня.
– Ну, мы так КамАЗы свои называем. Высокие, трёхосные. Короче, 43–10 – это вам не 53–20!
– Что-что?
– Юрок! На хрен оно тебе нужно? Ты ж замполит, а не технарь! Наездник!
– Почему наездник?
– У тебя водительские права есть?
– Конечно!
– А ежели что-то в движке сломается – починишь?
Я пожал плечами.
– То-то и оно! Тебя в Новосибирске учили языком работать, а меня в Самарканде четыре года раком в мотор ставили. Поэтому я – шофёр! А ты – болтливый наездник!
На Марчеллу невозможно было обижаться. Как махнёт своими девичьими ресницами, глазками поведёт, губки бантиком сложит – ни дать ни взять Ален Делон! Или Катрин Денёв. Вот только матерится, как настоящий шофёр.
– Ладно, пошли в роту! Скоро на обед.
– Жарко! И жрать-то не охота, – мне хотелось только пить. – По праздникам хоть готовят что-нибудь особенное?
– Ага! Пельмени! – Николай хмыкнул. – Всё то же самое. Может, и правда не ходить? Вечером сами поляну накроем. Как-никак у нас двойной повод: праздник и проводы Омелины.
– Я точно не пойду.
Марчелло снисходительно хлопнул меня по плечу.
– А вот ты, Юрок, точно пойдёшь!
На мой вопросительный взгляд добавил:
– Тебе роту вести на обед. Что, расслабился, замполит? Твой день!
Да, что-то я тут, при афганской «демократии», забылся за три дня. Поэтому тут же ответил:
– Конечно, поведу. Но сам обедать не буду.
– Ну, это уж твоё дело!
– Рота, выходи строиться на обед! – прокричал дневальный. Из расположения на улицу стали медленно выходить солдаты. К ним присоединялись те, кто сидел в курилке. Вяло строились у крыльца. На меня практически никто не обращал внимания. Кроме уже знакомых мне Рубана, Куничкина, Багнюка, пофамильно я никого не знал. Искал глазами того солдата, который возмущался утром на построении по поводу своего дембеля. Но не находил. «Лебедев», – вспомнил я его фамилию.
– Рота, равняйсь! – команду бойцы выполнили плохо. – Отставить! Равняйсь! Смирно! Замкомвзводам доложить о наличии людей!
Сержанты прошли по шеренгам и дружно доложили с места:
– Все!
– Как все? А где Лебедев?
Замок второго взвода с удивлением уставился на меня. Видимо, оттого, что я так быстро запомнил солдата.
– Он не хочет обедать.
– Как это не хочет?! А где он?
– Телик смотрит.
– Иди, вызови его в строй!
– Да он не пойдёт!
– Куда не пойдёт? В строй? Совсем офигел, что ли? – я начинал заводиться. – На обед может и не ходить, а на построение обязаны выйти все!
На крыльце показался Соснович. Подошёл ко мне. Тихонько спросил:
– Юр, что? Проблемы какие?
– Лебедев в строй не встаёт.
– Я ему, мать его, не встану!
Старшина резко повернулся и зашёл в казарму. Я обратился к роте:
– Мужики!
Такое обращение заставило смолкнуть разговоры в строю.
– Я, конечно, человек здесь новый и ещё не все ваши порядки знаю, но какие-то будем менять.
– Какие, товарищ лейтенант? – насмешливо крикнул кто-то с хвоста колонны третьего взвода.
– Ну, хотя бы те, которые превращают вас из солдат в стадо. Что-то я сегодня ни одного награждённого в роте не увидел…
По возникшему гулу я понял, что задел за живое. Но продолжал:
– Вы что, хуже всех, что ли?
Со всех сторон посыпалось:
– Да у нас больше всех рейсов…
– Пошли они на…
– Задницу не лижем…
– Крайних сделали…
Когда народ угомонился, я обратился к бойцу, который попал в список первых увольняемых:
– Как твоя фамилия?
– Гуляев.
– А ты что, задницу кому-то лизал?
На секунду мне показалось, что солдат сейчас меня ударит. Он даже поддался вперёд, но сдержался. Опять разбушевался строй:
– Сашка ранен был…
– У него полсотни рейсов…
– Он два раза на Чагчаран ходил…
Боец смотрел на меня со злой обидой. Я доброжелательно хлопнул его по плечу:
– Не обижайся, Гуляев. Извини! Понимаешь, вот и обидно! Тебе бы домой вернуться с медалью на груди. А ты, раненый герой, будешь в Союзе друзьям только на пальцах всё показывать.
Глаза солдата посветлели. А после слов «раненый герой» он смущенно заулыбался:
– Да не в этом дело, товарищ лейтенант. Я…
Гуляев не договорил, так как на крыльце показался Лебедев, оглядываясь в темноту коридора:
– Товарищ прапорщик, на фига по жопе ногой?
Из расположения отозвался Соснович:
– Встань в строй и заткнись!
Солдат быстренько засеменил на левый фланг роты. Я сделал вид, что не заметил его.
– Ладно, мужики, ещё поговорим за жизнь. И не раз. И про дисбат вам расскажу. Особенно Лебедеву будет интересно. Равняйсь! Смирно! В столовую шагом марш! А песни-то поёте?
– Так точно! – за всех ответил Куничкин.
– Тогда за-апевай!
Лучше бы не пели. Полный разлад.
В солдатский зал столовой я зашёл в первый раз. Ничего особенного: всё как обычно. Длинные, на десять человек, столы. Тяжёлые лавки. Алюминиевые кастрюли с пищей. И только тут до меня дошло, что тарелок и ложек на столах не было. У каждого бойца был свой котелок и своя ложка. Замок первого взвода подал команду: «Раздатчики пищи, встать!» И без перерыва: «Раздать, блин, первое!» Солдаты подавали свои котелки, в которые наливался какой-то суп. Вдруг я увидел, что некоторые мои бойцы, не имея ложек, употребляли первое через край, закусывая хлебом. Поинтересовался:
– Где ложка, воин?
– Потерял.
– Куничкин!
– Я, товарищ лейтенант!
– Где ложка у твоего подчинённого?
Сержант наклонился над столом, чтобы увидеть того, о ком я говорю.
– Морозов? Слоняра! Посеял где-то! Хлебало раззявил!
– Ну, и чем ему теперь есть?
– А я откуда знаю? Стыбрит где-нибудь! – сержант продолжал спокойно обедать.
Безложечных я насчитал пятеро. Сразу бросалось в глаза то, что это были молодые солдаты. Макароны они стали есть руками, подливку вымакивая хлебом. «Надо со старшиной решить этот вопрос», – подумал я. И всё же было странно, что ложки теряет только молодёжь. Подозвал одного из них, пока рота выходила на улицу.
– Рядовой Токтогулов, – представился юноша.
– Как же ты ложку потерял? Это ж для бойца первое дело!
Солдат, смотря куда-то мимо меня, равнодушно ответил:
– Не знаю. Утром проснулся, а в тумбочке нет.
– Ладно, иди мой котелок и в строй!
Такой ответ насторожил меня. Неужто кто-то ворует ложки? А зачем? Знают ли об этом взводные? Вопросы крутились у меня в голове, пока рота возвращалась в расположение.
– Олег! – позвал я Сосновича, который через плац направлялся в сторону жилого модуля.
– Что? Я к Омеле иду.
– Слушай, а ты знаешь, что у молодых бойцов ложек нет?
– Опять?! Вот, блин, достали меня уже эти ложки! – старшина смачно сплюнул на землю.
– А что, это не в первый раз?
– Какое там в первый раз!
Чтобы не торчать посередине плаца, мы присели на скамейку у офицерской общаги.
– Кто-то действительно теряет. Они же их постоянно при себе носят. Не уследишь. Но в основном тыбрят, конечно.
– Кому они нужны?
– Ну, в первую очередь тем, кто реально профукал. Деды и дембеля, а то и черпаки, потеряв свою, у кого заберут? Конечно, у молодого! Кроме того, с ложкой связана и ещё одна история. Неприятная.