000
ОтложитьЧитал
Глава 1
Двое молодых мужчин сидят в меленькой комнате. Стол, несколько стульев. Из мебели всё. Единственное окно закрыто плотными синими шторами. С потолка свисает одна уцелевшая, на сломанном деревянном основании дешёвой люстры, лампочка свеча. Света доставало для того, чтобы видеть собеседника, но не хватало для создания иллюзии искусственного дня. Глаза быстро уставали. Освещение, словно умирало, краски его желтушного оттенка собирались призрачным выпотом по углам и плоскими каплями стекали в тень.
– Неужели ты не видишь – мы обречены на провал. Обществу не нужны наши идеи, – говорил обритый на лысо, широкий, как шкаф, мужчина. Светло-голубые, словно полинявшие под солнцем глаза, горят вызовом. Носогубные складки резко очерчены, рот воплощение решительной твёрдости, квадратный подбородок. Говорил он спокойно. Для него не подлежат сомнению, те мысли, которыми он делится с собеседником. Он много думал и пришёл к определённым выводам. Теперь он просто озвучивал их, ставил в известность старшего товарища.
– Ты прав Петер. Мы обречены. Нам не выиграть, и обществу потребления мы не нужны, – согласился с утверждением Петера, худой, бородатый парень с длинными густыми чёрными волосами, закрывающими уши, образующими на голове подобие шапки. Зелёные, близко посаженные глаза, лоб мыслителя, нос тонкий с острым кончиком, рот, прикрытый бледными губами, чувственный.
– Тогда зачем всё это?
– До победы наших идей мы не доживём и всё равно, наша борьба не бессмысленна. Не бывает бессмысленной борьбы. Любые действия приводят к отклику. Мы призваны показать путь. А по нему пойдут другие. Они-то и смогут преобразовать общество потребления в общество достижений. Другое общество, другие идеалы. Наш дом, в котором нам не суждено жить.
– Очередная красивая утопия, по-моему, придуманная, извини меня, неудачниками.
– Да за что извини? Быть неудачником считается чуть ли не грехом у нас. Но это далеко не так. Ещё один механизм управления и сортировки на нужных и не нужных. По сути, неудачник это тот, кто не может или не хочет вписаться в систему. Именно неудачники и двигают вперёд человечество, будят его, не дают закисать в собственном желудочном соку. Надо потерпеть неудачу, и не суметь приспособиться, чтобы начать поиск. Стройка любого здания начинается на пустом месте. Ты же не можешь построить дом твоей мечты на крыше дома твоего дедушки. Все мы неудачники и нечего этого стыдиться. Мы за бортом. И только такие парни, как мы, добиваются настоящего успеха, а не те, кого с самого рождения укачивали в золотой колыбели. Мы плывем, и мы тонем, но обязательно, в конечном счёте, добираемся к новым землям.
– Нас никто не поддерживает. Всем всё равно, если не хуже. Как же что-то можно построить, если всех нас в стране не больше трёхсот человек. Невозможно бороться, когда нет надежды на победу.
– Настоящих революционеров не может быть много.
– Эрик, ты же сам знаешь, любая элита, плохо. Приходя к власти с лучшими намереньями, через поколение, через два поколения, она вырождается в партийную номенклатуру. Мы это видим и в СССР и Китае, не говоря уже о Корее.
– Элита не как получение социального преимущества, в виде денег, власти, имущества, а как ответственность. Ты добровольно берёшь на себя обязанности, а лучшей наградой за их исполнение будет осознание принесённой тобой обществу пользы. Оплата государственного деятеля не может быть выше средней заработной платы по стране. Но это касается будущего, настоящие революционеры всегда существуют на средства, которые добывают сами.
– Но как, как? Я не понимаю.
– Достаточно того, что мы есть. Вся грязь, поднятая против нас пропагандой, со временем уляжется, а память останется. Наши приемники ещё ходят в детский сад, младшую школу, а может и не родились, – Эрик, на секунду задумался. – Да, скорее всего, не родились. То, что их родителей сейчас ужасает, для них будет слаще мёда. Наша бескомпромиссность, и главное вера, станет для них примером, на который они будут равняться. Быть не такими, как все, всегда привлекательно. А у нас есть ИДЕЯ и драка. Как ещё сказать по-другому, что для революционера есть только один вариант – стать нужным и жить в огне классовой борьбы? – Он, сделал паузу, наморщил лоб. – Даже не столько классовой борьбы, а сколько в войне с системой. Главное начать. Противоречия в системе накапливаются, и следующие поколение уже не захочет бездумно плавать в жиру материального накопления. Иначе, зачем? Скажи, ну зачем им все эти машины, одежда, дома, золото, деньги? Бездонный рот, желудок и жопа. Знаешь ли, надоедает быть такой скотской пародией на человека. Нашему поколению ещё не надоело, так надоест следующему. Чем отчаянней, безнадёжней будет выглядеть наша борьба, тем ярче, в будущем, будет пылать огонь наших идей. Только вооружённое сопротивление может дать реакцию нужного качества и силы.
– Зачем вообще нужна городская партизанская война? Есть сильная коммунистическая партия Фаверленда (КПФ), а она-то может влиять на людей, пользуясь их доверием, сейчас. Не говоря уже о десятке других красных и розовых партий.
– Ну и чего они добились? К власти их не пускают, ситуации они никак не меняют, постепенно скатываясь к соглашательству, к встраиванию в современную политическую систему западного мира. Мы с тобой, да и большинство из наших, были членами КПФ, ходили на митинги, участвовали в демонстрациях. Изменило ли это что-нибудь? Ничуть. Нам приходится действовать в условиях постоянно увеличивающегося благосостояния общества. Каждое следующие поколение живёт лучше предыдущего. Сытость расслабляет. Одних заученных, по «Капиталу», молитв красному божеству – Коммунизму, мало для победы. Ему нужны жертвоприношения. Разбудить обывателя может лишь его собственная кровь. Когда он в толчке его собственного тёплого, третьего по счёту, на втором этаже загородного особняка, сортира, увидит красные пятна, вот тогда он по-настоящему испугается. Единственная вещь в мире способная изменить сложившуюся личность это шок, и чем он сильнее, тем кардинальнее изменения. То же самое касается и любого общества. Сегодня для них мы ужасные монстры, террористы, а завтра герои. Так всегда бывает, без этого нельзя. Костёр цивилизации горит на костях героев. Чтобы сделать съедобными потроха гуманизма, их отварили в бульоне насилия. Я люблю свою родину, люблю людей, обыватели там они или нет, в конце концов, именно для них всех, я и живу так, как живу. Умереть за счастье своего народа, вот истинная справедливость. Смерти бояться не надо. Когда ты понимаешь, что тебе не страшно, то становишься готов на всё. И вести вооружённую борьбу меня вынуждают три основополагающие установки западного мира, скрытые за обычным их лозунгом – свобода предпринимательства, вероисповедания, собраний и слова. Что может значить эта самая их свобода и демократия, если её умело препарировать:
1. Деньги. Личное обогащение, как смысл жизни. Покупать значит жить. Статус определяется вещами, их стоимостью и собственно деньгами.
2. Любовь к себе и бездушие, как первое правило существования в обществе. Тебя не касается то, что составляет работу или заботу для других людей. Важен только ты сам. Помочь нет, заложить да. Чем меньше эмоций, тем лучше.
3. Потворство любым, пускай и самым диким порокам, и извращениям, как наиболее полно составляющим их системе управления и первобытным побуждающим желаниям всех людей. Действуй на низменное, чтобы держать в подчинении. Мораль, семейные ценности, гендерные роли – отживший своё хлам наследства патриархально традиционализма из тёмного прошлого человечества.
Так или иначе, об этом говорят на собраниях любых левых партий. Но знаешь, что мне ещё не нравиться в наших придворных коммунистах?
– Что? – Петер, всегда любил разговаривать с Эриком Эйхом, но сегодня их беседа просто его завораживала и, как следствие, меняла, правда не так, как бы хотелось Эрику.
– То, как у них выдают партийные билеты. Они дают их каждому, кто изъявил желание вступить в партию.
– Как же иначе?
– Партбилет – это особая привилегия, её надо заслужить. И когда билеты раздают направо и налево, ценность этого, сакрального для меня акта, нивелируется. Вот у тебя есть партийный билет КПФ?
– Конечно есть.
– А у меня нет. Партбилет – это привилегия носителя наивысшей социальной справедливости и ответственность за будущее твоего народа. Его нужно не просто заслужить, его нужно выстрадать. Если бы я верил в загробную жизнь, то сказал бы, что это пропуск в красный рай. Иначе говоря, партбилет – это частичка души организации. Чтобы его получить ты должен измениться, а получив его начать менять мир. Партийный билет – это символ борьбы, движения, того, что ты ещё жив, что твоё сердце бьётся. И вообще, его не выдают, им награждают! Поэтому мы их получим, только когда победим.
– Нас всех просто убьют и никакие билеты нам не помогут.
– Конечно, а впрочем, может, и не всех убьют. Например, ты, можешь выжить, – на губах Эрика блуждает полуулыбка.
– Это ты брось, – Петер, почему-то, сам не зная почему, испугался. – Я такой же, как все. Просто тоскливо умирать, когда тебе не исполнилось ещё тридцати, трудно.
– Не важно, когда умирать, главное, чтобы ты выполнил миссию. Мы освещаем путь для будущего человечества. Мы Лучи. А как тебе известно свет не исчезает бесследно. Ведь видим же мы звёзды, такими, какими они были миллиарды лет назад…
Глава 2
Демонстрация шла своим ходом. В этот раз на улицы столицы Фаверленда, КПФ вывела порядка десяти тысяч человек. Достаточно внушительное количество для города, в котором жителей, считая вместе с пригородами, насчитывалось два миллиона. Шествие было обусловлено принятием парламентом очередного нового закона, регулирующего деятельность профсоюзов. По сути, документ, как его ещё называли "закон о стачках", делал существование профсоюзов бессмысленным. Он душил ограничениями и запретами, а ещё давал право властям, по сути, ставить организаторов забастовок вне закона. Собрал рабочих профсоюз на стачку, и они не вышли на работу, извольте пожаловать в камеру. Об увеличении оплаты труда, в условиях нарастающей, из года в год, инфляции, можно было забыть.
Город Давинвиль тянулся вдоль побережья на несколько десятков километров. Аэропорт, старая часть столицы, узкая линия спальных районов, железнодорожный вокзал, затем шли пригороды, а потом, после пригородов, центральная, самая густонаселённая, часть города. Такое необычное сэндвичное расположение города, обуславливалось историческими причинами первой волны заселения территории Фаверленда. Поэтому демонстрация проходила в центральной части. Люди шли под красными полотнищами, скандировали лозунги, трубили в трубы, били в барабаны. В воздухе носилось, искрилось и гудело электричество коллективного возбуждения. Солнце светило ярко, но грело уже не так, как летом. Хоть Давинвиль был и южным городом, омываемым тёплым, никогда не замерзающим, морем, к октябрю температура воздуха снижалась со знойных сорока до бархатных двадцати-двадцати пяти градусов. Сочная зелень тропиков уверенно чувствовала себя на бульварах и проспектах большую часть года. Лишь три зимних месяца столица тускнела, облетала, становясь типичным современным холодным мегаполисом. Причём происходила такая метаморфоза, как-то сразу, без перехода из жаркого лета в красочную осень. Раз, и деревья становились обглоданными скелетами. Ну, а пока зелёные, пышно богатые, облагороженные, умело подстриженные человеком, растения, равномерно распределялись по паркам, аллеям и просто по обочинам дорог. Всё аккуратно, красиво, много. В таком городе приятно не только отдыхать, но и жить. Нарушал это обывательское спокойствие субботнего утра, гомон тысяч молодых людей, идущих по проспекту Смирения, центральной улицы столицы.
Хоть демонстрация и была официально санкционирована, её колонны, со всех сторон, окружала полиция. Любое теоретическое отклонение от намеченного маршрута каралось полицейской агрессией. Участник демонстрации, попав внутрь оцепления, даже захотев облегчиться, не мог покинуть его границ до прихода демонстрации в конечный пункт назначения, к зданию парламента на площадь Орлов. Все попытки пролезть за цепь оцепления встречались дубинками. Извечных непримиримых врагов левых, злобных наци, сегодня видно не было. Им и самим не нравился закон о стачках, но позволить себе выразить солидарность с красными они не могли.
Пока КПФ со своими союзниками бушевала на площади гордых Орлов, окружённая со всех сторон, сверкающими на солнце чёрными касками солдат полицейских спецподразделений, в квартале от этого людского моря, на тихой улочке, стоял микроавтобус с тонированными стёклами. В нём сидело три молодчика, не считая водителя. Они ждали окончания митинга перед парламентом, когда участники начнут расходиться. С большой долей вероятности они предполагали, что один из главных левых активистов, заместитель председателя КПФ Ивар Лай, как все его называли – неистовый Лай, двинет от парламента прямо к себе домой, благо до него было всего пять минут неспешного ходу, а может и краснопузых друзей своих прихватит. Получилось бы хорошо. Одним махом сразу нескольких. Наци давно задумали акцию устрашения для красных, и вот подвернулся случай, который упускать было нельзя. Сколько можно терпеть выходки этих панков. Слишком много силы они себе взяли.
Зелёная коробочка рации, лежащая на коленях, самого старшего среди боевиков наци, представительного мужчины, зашумела. Он нажал кнопку и поднеся рацию к губам, произнёс:
– Да, – он нахмурился, его красные, до блеска выскобленные бритвой, щёки побледнели, а глаза налились кровью. Начиналось, и мужчина переходил из состояния ожидания в состояние лихорадочного возбуждения.
В ответ на его "да", в динамике что-то шёпотом прокрякало и он, спрятав рацию в карман, пригладил зачёсанные назад, светло-коричневые с проседью, волосы и уставившись немигающим взором на своих спутников, проговорил:
– Лай через три минуты будет здесь. С ним ещё трое. Кончаем всех.
Боевикам не нужно было повторять дважды, достав из спортивной сумки, они натянули на головы шапочки с прорезями для глаз и рта, вооружились пистолетами.
– Они точно здесь пойдут? – пробасил один из боевиков.
– Другого пути к дому Лая нет, – командир наци не стал прятать лицо под маской. Сам он убивать не шёл, в его задачу входила координация и контроль чёткого исполнения приказа главы организации. Уперев большие белые чистые ладони в колени, командир наклонился вперёд и чётко, громко произнёс их лозунг. – Ярость и честь! – Взяв боевиков за шеи руками, приблизил их лбы к своему и сквозь зубы, с застарелой ненавистью, выдавил. – Идите и пристрелите этих красных свиней! Убейте их всех!
Короткая психологическая накачка сделала своё дело. Напряжение ожидания сменилось жаждой действий. Водитель, всё это время наблюдающий за переулком, повернулся и сказал:
– Идут.
Из-за угла, четырёхэтажного белого особняка, вышли четверо. Они что-то живо обсуждали, жестикулировали, смеялись. Демонстрация прошла без эксцессов, митинг провели в едином порыве общего братства, с верой в победу. У всех демонстрантов было хорошее настроение, и двигающаяся к дому Лая четвёртка не являлась исключением.
Два зомби с пистолетами, в дутых куртках цвета хаки, выскочили, будто из-под земли. Захлопали выстрелы. Боевики стреляли на бегу. Двоих убили сразу. Марте Зделс попали в голову: покачнувшись, она упала на спину. Глаза широко распахнуты, всё лицо успело залить кровью, дыра над левой бровью. Штермана изрешетили, превратив в дырявое ведро. Свернувшись в калачик, он лёг у стенки дома. Оставшиеся в живых двое леваков рванули назад. За ними понеслись боевики: стрелять они не переставали, палили не жалея патронов. Две пули попали в спину секретарю высшего партийного собрания Альберту Урбану, но он продолжал нелепо вихляя задом, на заплетающихся ногах, бежать. Третья пуля успокоила его навсегда. Оставался последний красный, собственно Лай, на которого и устраивалась засада. Он забежал за дом с сидящими на хвосте боевиками. Раздалось раскатистое эхо ещё двух выстрелов. А через двадцать секунд наци вернулись в переулок. Подбежав к машине, они вскочили в салон. Водитель тут же дал газа.
– Ну? Кончено? – командир волновался.
Еле проглотив азарт волнения закончившейся погони, запыхавшиеся убийцы, проговорили:
– Лай ушёл.
– Мы ему в плечо попали, а он юркнул в подворотню.
– Почему же вы его не добили?
– У нас патроны кончились. Всё пусто.
Глава 3
Их было пятеро. Главный Эрик Эйх и ещё четверо – Петер Сваар, Лора Вайнхофф (возлюбленная Эрика), Вил Авен и Генрика Шваб. Первая их совместная акция должна была пройти сегодня ночью. После убийства трёх левых активистов и покушения на Ивара Лая, красная пресса подняла невообразимый вой. КПФ организовывала одно шествие за другим. Шума получилось действительно много, но какого-либо отклика у властей он не имел. Следствие топталось на месте. Арестов не намечалось. Всем было понятно, чьих это рук может быть дело, а полицейские чины лишь руками разводили: доказательств нет и точка. Эрика и его друзей (молодое поколение коммунистов) такая ситуация бесила – их раздражала крикливая показушная позиция, которую заняло руководство КПФ, и вызывало гнев безразличие властей. Собрав не равнодушных дальнейшей судьбе левого движения людей, Эйх предложил им совершить, действительно сильный поступок – первую акцию прямого действия красных в Фаверленде.
Центральное отделение национального коммерческого банка, в старой части города на улице Чаек, призывно сверкало огнями. Недалёкое море шумело, набережная молчала. Круглое, в форме китайского фонаря, здание жило помимо и без людей. Рабочий день кончился, солнце зашло, а банк светился изнутри праздником, все три этажа суперсовременного здания, казалось выстроенного из одного стекла и света, манили, призывали. Приди и возьми. Вот оно твоё благополучие, стоит протянуть руку и всё, что ты захочешь, будет твоим – машины, дома, мебель, электроника, секс. Счастье! Счастье материального мира. Деньги решают всё. Но, тише, это тайна, которой больны многие. Не произнося ее вслух, они посвящают себя всего службе могущественному рогатому богу – Золотому Тельцу. Тайна! Их секретик, важнее всего на свете, нужнее. Что ж, а где же ещё может жить их бог, идолище поганое? Конечно здесь, в банке.
Для тех, кто не умеет зарабатывать и не хочет ждать, милости просим, заходите, приходите, вешайте на шею ярмо пожизненной кабалы крепостного права современного мира капитала. Одна подпись и зашуршало, замелькали купюры. Шире, шире раскрывай карман! Зачем терпеть, ограничивать себя? Ты можешь получить то, что хочешь прямо сейчас. Ведь, как оно тебе нужно?! До зарезу аж челюсти сводит. Вот эту курточку, шубку, колечко, последнюю модель автомобиля, дырку или кукан. И ты в порядке. Жизнь удалась. Подставляй потные ладошки под золотые брызги счастья! Ни о чём не думай, просто бери их и беги в магазин, на рынок, в салон, в кабак. И, трать, трать, трать… Покупай, покупай, покупай… Жри пока рожа не треснет, пей пока печень не отвалиться, блуди до тех пор, пока черенок не сотрется под корень. Вещи новенькие пахнущие заводской особой свежестью новизны, тащи их к себе сегодня в берлогу, для того чтобы завтра же они устарели и нужно было бы покупать новые. Ну, чем плоха такая жизнь? Зачем искать иной смысл существования, раз он давно найден. Да, и не забывай платить, расплачиваться за минуту, секунду угара, годами каторги. Опять деньги, но на этот раз, хоть они и идут к тебе в руки, они не твои – они банка, кредитора, системы. Кто-то обязательно обогатится, но только не ты.
Группка испуганных, до состояния скотины, гонимой на бойню, леваков прятались в парке. Прижались к забору, загородились ржавым сараем; прячась во мраке, тряслись и ждали. Никто не жаловался, но боялись все. Вил Авен, недоучившийся студент журналист (за неуспеваемость его выгнали с четвёртого курса), исходил кислым потом; особенно мокла у него мошонка. Длинные волосы обвисли сосульками, усы чёрными дугами, спускавшиеся к подбородку, серебрились капельками соли, короткий норвежский нос заложило, и он покраснел. Глаза, как всегда, скрывали квадратные чёрные очки. Даже в условиях хозяйничающей в городе ночи, он не изменил своей странной привычке. Никто из товарищей не видел цвета глаз Авена. Он скрывал их, как великое сокровище. Партийцы шутили, что у него вообще нет глаз, называли кротом. Хоть он и потел, и трясся, отступать не собирался.
Генрика Шваб, худенькая, рыжая конопатая зеленоглазка, с маленькой грудью, с широко распахнутыми в постоянном, должно быть врождённом, удивлении глазами смотрящими открыто и, как она предпочитала думать, честно на жизнь. Её пушистые, кудрявые волосы, открывая чистый лоб, отодвигались золотистой линией их гребня наверх, начиная расти высоко и придавая Генрике вид солнечного одуванчика. Она боялась, но, как-то инстинктивно, словно ей предстояло перепрыгнуть буйное пламя разгоревшегося не на шутку языческого костра. Так она себе всё и представляла. Брачный ритуал ночи любви дохристианской эры, когда свободы было больше, а запретов и контроля меньше. Отец Генрики был священник и в значительной степени её бунт против системы объяснялся этим фактом, и форма протеста обуславливалась данным ей отцом воспитанием. Она училась на геолога (в геологоразведочный институт она тоже поступила против воли отца) и до сих пор смотрела на мир сквозь призму некоторых религиозных представлений. Генрика, в своих суждениях, либо отрицала религиозные идеи и отталкивалась от них, либо неосознанно искала подтверждения неких догматов веры в коммунистической идеологии.
Лора Вайнхофф почти не испытывала страха. Почти, но не совсем. Её страх можно было назвать крайней степенью волнения, предвкушения того, о чём она давно мечтала, а Эрик нашёл в себе смелость воплотить в жизнь. Борьба стоила жизни. Против зла, за будущее светлое коммунистическое (обязательно коммунистическое, другого она не понимала и не признавала) завтра. Она была сирота. Её приёмные родители типичные буржуа, которых она не любила (потому что они не любили её), привили ей отвращение к стяжательству, накопительству; раз и навсегда заведённому порядку в их семье, где весь смысл существования сводился к одному своему драгоценному "брюху". Закончив педагогический колледж, она год работала учительницей младших классов. Из школы её уволили за слишком вольно-фривольное понимание учебной программы, а больше за эпатирующий внешний вид. Дырявые шорты, тяжёлые армейские, всегда расшнурованные, ботики и майки с фотографиями Ленина, Сталина, Мао и Че. Да к тому же Лора занималась неприкрытой агитацией старшеклассников, курила с ними, пила пиво, одним словом, наводила крамолу. Несколько раз её предупреждали, уговаривали, внушали. Ей легче было уйти, чем изменить принципам свободы, пускай и находившим пока воплощение только в её внешности. На обложке свода правил, по котором она жила, красовалось экстремальное слово – Фанатизм, наиболее полным образом объясняющее все кульбиты её поведения.
Лора была натуральной брюнеткой. Короткая стрижка, чёлка прямая линия, лоб наполовину открыт, затылок, ещё чуть-чуть и можно было говорить, выбрит. Лицо овальное, кожа белая до невозможности; луна, прозрачная до степени свечения изнутри, тем интереснее смотрелся румянец возникающей, в периоды волнения, на её щеках. Глаза чёрные, с таким оттенком, когда зрачок и радужная оболочка становились одним целым. Лора смотрела и неподготовленному человеку, первый раз с нею встречающемуся, становилось неуютно. Глаза наркоманки, или демона. Вся из себя тоненькая, с осиной талией, с высокой грудью; пока Лора стояла неподвижно на месте, сидела, то, со стороны, выглядела изящной, но стоило ей сделать шаг и истинно женский шарм уступал место нахальному, выставленному на показ, образу хулиганистого подростка. Всем видам одежды, она предпочитала джинсы (если не носила драные шорты, тоже джинсовые) и водолазки с неизменной серебреной цепочкой, надетой поверх, а иногда и майки, когда ей было нужно выказать свою позицию, сделать назло. К тому же она курила. Красилась редко, но если и накладывала косметику, то предпочитала украшать веки зелёными тенями с жёлтыми звёздочками на внешних уголках глаз. Получались две кометы с зелёными хвостами, летящими к ямкам висков Лоры. Необычный персонаж. Лора, запоминалась сразу, врезалась в память навсегда, иногда насильно. Всегда активная, инициативная, впереди. Знамя движения, воплощенное в женскую плоть.
Первый соратник, заместитель Эрика Эйха, Петер Сваар, крепкий, лысый, скрытый юдофоб. Он из всех членов пятёрки меньше всего страдал от приступа неконтролируемого мандража перед акцией. Учился он на историка, и учился хорошо. Занятий старался не пропускать, в родном учебном заведении вёл себя тихо, из общего числа студентов не выделялся. Многими настроенными на левую волну однокурсниками считался за правого обывателя. Петера это устраивало. Своё членство в КПФ он не рекламировал и на митингах к микрофону не лез.
– Скоро одиннадцать. Не пора ли нам, Эрик? – Лора, выразила нетерпение первой, но чувствовалось, что одного с ней мнения придерживаются и остальные. Ожидание вымотало всех.
– Пожалуй.
Сигнал к действиям был воспринят товарищами с облегчением. Частичка корки напряжения сжимающего сердца, отвалилась, дышать стало легче. Юные революционеры склонились над большим баулом. Прожужжала молния, руки вторглись в раскрытое чрево сумки. Достали чёрные шуршащие ветровки, красные платки на лицо, бутылки. Бутылки были заполнены горючей смесью – "Коктейль Молотов". Горлышки заткнуты белыми лоскутами ткани – фитилями. Переодевшись, прикрыв лица платками, леваки, гуськом, маленькой колонной, возглавляемой Эриком, быстрым шагом, пошли к блистающему во тьме храму капитализма. Последние двадцать метров они пробежали. Растянувшись в линию вдоль круглого фасада, группа зачиркала зажигалками. Затеплились рыжие огоньки, беспокойные птички, рвущиеся из рук революционеров на свободу. С этим желанием никто спорить не захотел. Довольно синхронно они размахнулись: бутылки ушли назад и вниз, потом резко взлетели над головой вверх, оторвались и, кувыркаясь огненными шарами, понеслись в стеклянный стакан банка. До здания было не больше десяти метров, а ребятам казалось, что их метательные снаряды летят через всю вселенную. Таким долгим им показался полёт от них до первого громкого, оглушающего «дзинь-бабах!». Стёкла оказались прочнее, чем они рассчитывали. Лишь одна пущенная мощной рукой Петера бутылка смогла преодолеть стеклянный барьер: проделав дыру в витрине второго этажа, бутылка стукнулась об угол стола, лопнула, залив жидким огнём чей-то кабинет. Остальные бутылки, разбившись, выплеснули из себя бензиновую смесь, стекавшую по стеклянным стенам, горящим водопадом. Запылало!
Не став любоваться на дело своих рук, пятёрка пустилась наутёк. Страх сменился азартом. Адреналин жёг вены не хуже, чем коктейль Молотова. В парке сняли ветровки, платки. Затолкали ставшие ненужными и опасными вещественные доказательства свершённого преступления в урну. Вил, плеснул из пузырька, поджёг. В чёрных зеркалах его очков заплясал оранжевый дымный тюльпан.
Из парка уходили разными путями, по одному. Сирены полицейских машин заныли, уже когда ребята были далеко. Горящий победным факелом банк и экстремистов разделяло несколько кварталов. Каждый заранее продумал пути отхода. Девушки, пошли по самому простому пути, взяли такси и доехав, независимо друг от друга, до железнодорожного вокзала, пересели там на автобусы и таким манером добрались до дома. Парни избрали другой вариант. Заранее договорившись со своими друзьями, они, после акции, пошли к ним в "гости". Побухать и переночевать. Никто из друзей об акции ничего не знал, так что получилось вполне естественно. Стиль жизни левой общины предусматривал такие поздние визиты товарищей и совместные ночёвки.
Никого не задержали. Банк сгорел полностью. Акция получила общественный резонанс и активно обсуждалась в буржуазной прессе. В общем её неожиданно поддержала значительная прослойка общества, на что Эрик с товарищами вначале и не рассчитывали. Через три дня пятёрка в полном составе собралась на съёмной квартире приятеля Петера, студента однокурсника. Сидели в большой комнате за круглым столом. Хозяина квартиры услали за выпивкой.
– Всё это хорошо, но мало.
– Эрик, что ты имеешь в виду? – Генрика, махнув рыжим одуванчиком головы, заблестела глазами.
– Наша акция, проверка на способность к самостоятельным действиям. Поджог будоражит воображение обывателя, но ничего кардинально не меняет. Ситуацию переломить может только настоящее вооружённое сопротивление. Наци давно к такому пониманию борьбы пришли.
– Правильно, – Петер, тихонько стукнул по столу кулаком.
– Что же нам пример с нацистов брать? – Вил в удивлении приподнял над очками мохнатые гусеницы бровей.
– Я говорю о том, что пули прокладывают путь к революции. Система начнёт относиться к нам по-другому.
– Да, и всех нас быстренько закроет, – Вил Авен, всё ещё не понимал.
– Да у них клыки давно сгнили, – Лора усмехнулась и затянулась сигаретой, потянувшись вперёд. – Кусать нечем, понимаешь? Нам вполне по силам их победить. Они хоть и большие, но дряхлые, – выпустила облачко сигаретного дыма в потолок. – Чего ты боишься?
– Я ничего не боюсь. Просто, что вы, собственно, предлагаете?
– Городскую партизанскую войну против системы. Мы такие в стране не одни; создадим свою организацию. Объекты – чиновники, руководители карательных отрядов полиции, крупные корпорации.
– Я – за, – Генрике Шваб идея пришлась по душе. Остальные члены пятёрки тоже были “не против”: подготовленные к действию предыдущей жизнью в партии, совершённым совместно поджогом, они хотели большего. – Нам оружие будет нужно, транспорт, деньги. Ведь мы на нелегальное положение перейдём. Да?
– Да. Этими вопросами я сам займусь. – Эйх говорил так, что ему хотелось верить и без всяких объяснений, но он их дал. – Оружейник у нас есть – токарь, на металлообрабатывающем заводе работает. Твой знакомый Петер.
– Мой приятель, сочувствующий. Я его со школы знаю, правильный парень. Я с ним говорил, щупал на предмет изготовления оружия.
– На роль оружейника подойдёт? – Эрик задал вопрос, на который знал ответ.