Стихотворения (1828 г.)

Крымские фотографии 1867 г.

I.

АЮ-ДАГ.

(дорогой).

 
Там, где извилины дороги
Снуют свою вкруг моря сеть,
Вот страшно выполз из берлоги
Громадной тучности медведь.
 
 
Глядит налево и направо,
И вдаль он смотрит с-высока,
И подпирает величаво
Хребтом косматым облака.
 
 
В своем спокойствии медвежьем
Улегся плотно исполин,
Любуясь и родным прибрежьем
И роскошью его картин.
 
 
Порой – угрюмый он и мрачный,
Порой его прелестен вид,
Когда, с закатом дня, прозрачной
Вечерней дымкой он обвит.
 
 
Порой на солнце в неге дремлет
И греет жирные бока;
Он и не чует и не внемлет,
Как носятся над ним века.
 
 
Вотще кругом ревет и рдеет
Гроза иль смертоносный бой,
Все неподвижно, не стареет
Он допотопной красотой.
 
 
Наш зверь оброс зеленой шерстью!..
Когда же зной его печет,
Спустившись к свежему отверстью,
Он голубое море пьет.
 
 
Сын солнца южного! на взморье
Тебе живется здесь легко,
Не то, что в нашем зимогорье,
Там, в снежной ночи, далеко,
 
 
Где мишка, брат твой, терпит холод,
Весь день во весь зевает рот.
И, чтоб развлечь тоску и голод,
Он лапу медленно сосет.
 
 
И я, сын северных метелей,
Сын непогод и буйных вьюг,
Пришлец, не ведавший доселе,
Как чуден твой роскошный юг,
 
 
Любуясь, где мы ни проедем,
Тем, что дарит нам каждый шаг,
Я сам бы рад зажить медведем,
Как ты, счастливец Аю-Даг!
 

II.

БАХЧИСАРАЙ.

(ночью при иллюминации).

 
Из тысячи и одной ночи
На часть одна пришлась и мне,
И на яву прозрели очи,
Что только видится во сне.
 
 
Здесь ярко блещет баснословный
И поэтический восток:
Свой рай прекрасный, хоть греховный,
Себе устроил здесь пророк.
 
 
Сады, сквозь сусрак, разноцветно
Пестреют в лентах огнских,
И прихотливо и приветно
Облита блеском зелень их.
 
 
Красуясь стройностию чудной,
И тополь здесь и кипарис,
И крупной кистью изумрудной
Роскошно виноград повис.
 
 
Обвитый огненной чалмою,
Встает стрельчатый минарет.
И слышится ночною тьмою
С него молитвенный привет,
 
 
И негой, полной упоенья,
Нотного воздуха струи
Нам навевают обольщенья,
Мечты и марева свои.
 
 
Вот одалиски легким роем
Воздушно по саду скользят:
Глаза их пышут страстным зноем м
И в душу вкрадчиво глядят.
 
 
Чуть слышится их тайный шопот
В кустах благоуханных роз:
Фонтаны льют свой свежий ропот
И зыбкий жемчуг звонких слез.
 
 
Здесь, как из недр волшебной сказки,
Мгновенно выдаются вновь
Давно отжившей жизни краски,
Власть, роскошь, слава и любовь,
 
 
Волшебства мир разнообразный,
Снов фантастических игра,
И утонченные соблазны,
И пышность ханского двора.
 
 
Здесь многих таинств, многих былей,
Во мраке летопись слышна.
Здесь диким прихотям и силе
Служили молча племена;
 
 
Здесь, в царстве неги, бушевало
Не мало смут, домашних гроз;
Здесь счастье блага расточало,
Но много пролито и слез.
 
 
Вот стены темного гарема!
От страстных дум не отрешась,
Еще здесь носится Зарема,
Загробной ревностью томясь.
 
 
Она еще простить не может
Младой сопернице своей,
И тень её еще тревожит
Живая скорбь минувших дней.
 
 
Невольной, роковою страстью
Несется тень её к местам,
Где жадно предавалась счастью
И сердца ненадежным снам.
 
 
Где так любила, так страдала,
Где на любовь её в ответ,
Любви измена и опала,
Ее скосили в цвете лет…
 
 
Все дни счастливых вдохновений,
Тревожно посетил дворец
Страстей сердечных и волнений
Сам и страдалец и певец.
 
 
Он слушал с трепетным вниманьем,
Рыданьем прерванный не раз
И дышущий еще страданьем,
Печальной повести рассказ.
 
 
Он понял раздраженной тени
Любовь, познавшую обман,
её и жалобы и пени
И боль неисцелимых ран.
 
 
Пред ним Зарема и Мария –
Сковала их судьбы рука –
Грозы две жертвы роковые,
Два опаленные цветка.
 
 
Он плакал над Марией бедной:
И образ узницы младой
Тоской измученный и бледный,
Но светлый чистой красотой,
 
 
И непорочность и стыдливость
На девственном её челе,
И безутешная тоскливость
По милой и родной земле,
 
 
её молитва пред иконой,
Чтобы от гибели и зла
Небес Царица обороной
И огражденьем ей была. –
 
 
Все понял он! Ему не ново
И вчуже сознавать печаль,
И пояснять нам слово в слово
Сердечной повести скрижаль.
 
 
Марии девственные слезы,
Как чистый жемчуг, он собрал,
И свежий кипарис и розы
В венок посмертный ей связал.
 
 
Но вместе и Заремы гневной
Любил он ревность, страстный пыл,
И отголосос задушевной
В себе их воплям находил.
 
 
И в нем борьба страстей кипела,
Душа и в нем от юных лет,
Страдала, плакала и пела,
И под грозой созрел поэт.
 
 
Он передал нам вещим словом
Все впечатления свой,
Все, что прозрел он за покровом,
Который скрыл былые дни.
 
 
Тень и его здесь грустно бродит,
И он, наш Данте молодой,
И нас по царству теней водит,
Даруя образ им живой.
 
 
Под плеск фонтана, сладкозвучный
Здесь плачется его напев,
И он, сопутник неразлучный,
Младых Бахчисарайских дев.
 

III.

ЧУФУТ-КАЛЕ.

 
Грустна еврейская Помпея;
В обломках город тих и пуст,
Здесь ветхий голос Моисея
Переходил из чистых уст
В уста преданьем непрерывным,
И, верный праотцам своим
Хранил завет их с рвеньем дивным
Благочестивый караим.
 
 
Сюда, изгнанник добровольной,
Он свой Израил перенес:
В обрядах жизни богомольной
С годов младенческих он рос,
И совершив свой путь смиренный,
Достигнув мирно поздних дней,
Он возвращал свой пепел бренный
Земле – кормилице своей.
 
 
Крутизн и голых скал вершины,
Природы дикой красота
Напоминали Палестины
Ему священные места.
Здесь он оплаканного края
Подобье милое искал
И чуялось ему: с Синая
Еще Господь благовещал.
 
 
Теперь здесь жизнь уже остыла,
Людей житейский гул утих,
И словно буря сокрушила
Й разметала домы их.
Не тронуты одни гробницы
Почивших в вечности колен,
Сии нетленные страницы
Из повести былых времен.
 
 
Народ, разрозненный грозою,
Скитальцы по лицу земли!
Здесь, наконец, вы под землею
Оседлость верную нашли.
В Иосафатовой долине
Вас ждал желаемый покой:
И уж не выживут. вас ныне
Из лона матери родной.
 

IV.

ВОЗВРАЩАЯСЬ ИЗ КОРЕИЗА.

 
Усеяно небо звездами,
И чудно те звезды горят,
И в море златыми очами
Красавицы с неба глядят.
 
 
И зеркало пропасти зыбкой
Купает их в лоне своем
И вспыхнув их яркой улыбкой,
Струится и брызжет огнем.
 
 
Вдоль моря громады утесов
Сплотились в единый утес:
Над ними колосс из колоссов
Ай-Петры их всех перерос.
 
 
Деревья, как сборище теней,
Воздушно толпясь по скалам,
Под сумраком с горных ступеней
Кивают задумчиво нам,
 
 
Тревожное есть обаянье
В сей теплой и призрачной мгле;
И самое ночи молчанье
Несется как песнь по земле.
 
 
То негой, то чувством испуга
В нас сердце трепещет сильней:
О ночь благодатного юга!
Как много волшебного в ней!..
 

V.

 
Вдоль горы, поросшей лесом,
Есть уютный уголок:
Он под ветряным навесом
Тих и свеж, и одинок,
 
 
Приютившихся в ущелью,
Миловидный Кореиз,
Здесь над морем, колыбелью
Под крутой скалой, повис.
 
 
И с любовью, с нежной лаской,
Ночь, как матерь, в тихий час
Сладкой песнью, чудной сказкой
Убаюкивает нас.
 
 
Сквозь глубокое молчанье,
Под деревьями в тени
Слышны ропот и журчанье:
С плеском падают струи.
 
 
Этот говор, этот лепет
В вечно-льющихся струях
Возбуждает в сердце трепет
И тоску о прошлых днях.
 
 
Улыбалась здесь красиво
Ненаглядная звезда,
С нам слетевшая на диво
Из лазурного гнезда.
 
 
Гостья в блеске скоротечном
Ныне скрылася от нас,
Но, в святилище сердечном
Милый образ не угас.
 

VI.

МЕСЯЧНАЯ НОЧЬ.

 
Там, высоко, в звездном море,
Словно лебедь золотой,
На безоблачном просторе
Ходит месяц молодой,
 
 
Наш красавец ненаглядной,
Южной ночи гость и друг;
Все при нем, в тени прохладной,
Все затеплилось вокруг:
 
 
Горы, скаты их, вершины,
Тополь, лавр и кипарис
И во глубь морской пучины
Выдвигающийся мыс.
 
 
Все мгновенно просветлело –
Путь и темные углы,
Все прияло жизнь и тело,
Все воспрянуло из мглы.
 
 
С негой юга сны востока
Поэтические сны,
Вести, гости издалека,
Из волшебной стороны, –
 
 
Все для северного сына
Говорит про мир иной;
За картиною картина,
Красота за красотой:
 
 
Тишь и сладость неги южной,
В небе звездный караван,