Мытищи

– Плохо, брат Николай Дмитрия, – говорил я Грачеву.

– А что-с?

– Да видишь, сколько наехало.

– Не бойтесь, нашей дичи не убьют. Ведь эти господа далеко не пойдут, походят по лугу, а на лугу-то взять нечего.

– Все-таки надо пораньше встать, чтоб не идти по их следу.

– Я встану раньше всех, – перебил его молодой человек, – и всех вас разбужу.

– Ну, ладно.

– Чай да сахар, господа, – послышался за нами хриплый голос. Оглянувшись, увидел я небольшого роста старичка, всего обросшего волосами. На нем был какой-то странный сюртук с тремя медными пуговицами, на голове теплый картуз, а охотничьи сапоги перевязаны под коленом веревкою. В руках держал он арапник, на который искоса поглядывали две исхудалые лягавые собаки.

– А! Фока, здорово, – сказал Грачев. – Ты уж не бреешься?..

– Достатки не позволяют, Николай Дмитриевич, – отвечал пришедший.

– Чьи это у тебя собаки?

– Да вот Антон Филимоныч дал понатаскать. Сучонка-то будет работница, а этот так дураком и останется.

– А ружье-то у тебя где?

– Занес в лавку, положил покуда… Позвольте, господа, чайку чашечку выпить.

Фока был усажен вместе с нами: на охоте нет чинопочитания, полное равенство. Мы посмеялись над некоторыми оригинальными его выходками и дали ему гривенник, чтоб зашел в капернаум – так называл он питейный дом.

Стемнело уже совершенно, окна постоялых дворов осветились огнями, девушки убирали посуду и самовары. На улице стало пусто. Свистнув собак, отправились и мы на отдых.

Все комнаты наверху были заняты охотниками; соседи наши, как было видно, еще вовсе не думали обо сне, шумели, спорили о ружьях, собаках и кончили тем, что стали петь! Дощатая перегородка дозволяла вам слышать внятно каждое слово, и я помещаю здесь охотничью песнь, пропетую ими довольно изрядно в два голоса:

 
Нам в столице надоело
Пыль на улицах глотать;
Едем в поле, то ли дело
На свободе погулять!
 
 
Вечерком тележку ладим,
Снаряжаемся, как в бой,
И собаку нашу гладим,
Позабытую зимой.
 
 
За заставу выезжаем,
На душе у нас светлей,
Мы и песню запеваем,
Что нам в поле веселей.
 
 
Вот приехали, болото
Наших псов к себе манит,
Началася им работа,
Уж один из них стоит.
 
 
И взвился нетерпеливый,
Выстрел грянул тот же час,
И заряд тот был счастливый –
Как свеча, погас бекас.
 
 
Но такая, впрочем, меткость
Ведь у вас незауряд,
Пуделя для нас не редкость,
Дорог, что ли, нам заряд.
 
 
Ну конечно, что сердито
Мы стреляем дупелей;
Да ведь вскочит, как убитый,
Мимо дать грешно, ей-ей.
 
 
А в лесу стрельба другая.
Не трудна еще она,
Как тетерька холостая
Поднимается одна.
 
 
Но как выводок семьею
Вскочит, как не оплошать?
Сам не знаешь, что с тобою,
Всех хотелось бы стрелять.
 
 
Иль весною, занят тягой,
Сердцу биться не велишь
И лишь изредка со флягой
Что-то тихо говоришь.
 
 
Вдруг, откуда ни возьмется,
Циркнет, коркнет, налетит,
Сердце дрогнет и забьется,
А дробь мимо угодит.
 
 
То стрелять ты не успеешь,
То понизил на прицел:
Извинить себя сумеешь.
Да уж вальдшнеп улетел.
 

Приятные звуки двух пастушьих рожков разбудили нас на рассвете. Какая-то русская заунывная песня, раздавшись громко под нашими окнами, стихала за мостом, досылая до нас свои задушевные, бесконечные переливы. Во всех комнатах началось движение, каждый торопился поскорее одеться и не опоздать; только приехавший с нами юный охотник упрашивал нас подождать и напиться чаю. Просьбе его было решительно отказано, и мы отправились на правую сторону Яузы.

– Ишь, как бегут, – говорил Грачев, показывая на трех охотников, подпрыгивавших по аллее, – а мы с тобой не торопясь дело сделаем.

– Да найдем ли дичи-то?.. Время-то раненько…

– Найдем, походим, а уж найдем. Вот видите, в лугу будет много народу, сюда и заходить не стоит, завернем только в первые кустики да прямо мимо острова в Бочаги. Полазим, а уж толку добьемся.