000
ОтложитьЧитал
XXII
Мы начали спускаться по новой галерее. Ганс шел, как всегда, впереди.
Едва мы сделали сотню шагов, дядюшка, приблизив лампу к стене, вскрикнул:
– Вот первозданная почва! Мы на отличной дороге! Вперед, вперед!
В первые дни существования мира, когда земля мало-помалу охладилась, уменьшение ее объема произвело в коре трещины, щели и рассеянны. Галерея, по которой мы пробирались, именно принадлежала к расселинам такого рода. Когда-то через нее выбрасывался расплавленный гранит и так избороздил своими волнами первобытную почву, что теперь образовался какой-то извилистый безвыходный лабиринт.
По мере того, как мы спускались, выказывались яснее ряды пластов, составлявших первичную формацию.
Геология принимает эту первичную почву за основание земной коры и признает, что она состоит из трех различных слоев, сланцев, гнейса и слюдяного сланца, лежащих на непоколебимой гранитной породе.
Никогда, вероятно, минералоги не находились в таких благоприятных условиях для изучения природы, как мы. Мы могли изучать на месте, видеть своими глазами, щупать своими руками то, что бурав, грубый и неразумный инструмент, не может вынести на поверхность земли.
Между пластами сланца, окрашенного прекраснейшими зелеными цветами, извивались металлические жилы меди и марганца, виднелись бороздки платины и золота.
– Боже мой! – думал я, – сколько богатств зарыто в недрах земли. И никогда этими богатствами не воспользуются люди. Перевороты первых дней зарыли их на такую глубину, что ни бураву, ни заступу их не достать.
За сланцами следовали гнейсы слоевого строения; они были замечательны правильностью и параллельностью слоев. За гнейсами пошли слюдяные сланцы, расположенные большими пластами, которые бросались в глаза сверканьем белой слюды.
Свет наших ламп отражался в мелких гранях илистой массы и перекрещивал свои лучи под всеми углами. Мне чудилось, что я путешествую в пустом бриллианте, в котором лучи разбивались на тысячи сияний и отблесков.
К шести часам вечера, свет этот начал значительно ослабевать; стены приняли темный кристальный оттенок; слюда сливалась плотнее с полевым шпатом и кварцем, и образовала настоящую каменную породу, до такой степени твердую, что она выдерживает на себе четыре формации земного шара.
Мы находились в громадной гранитной темнице.
Было восемь часов вечера. Воды не осталось ни капли. Я страдал невыразимо. Дядюшка шел впереди. Он не хотел ни на минуту останавливаться. Он все прислушивался; прислушивался, вероятно, к журчанью чаемого источника.
Но ничего не было слышно.
Ноги уже отказывались мне служить. Я перемогал себя, как только мог. Остановка привела бы дядюшку в отчаяние, потому что день, – последний день по уговору – уж приходил к концу.
Наконец силы меня совсем оставили. Я вскрикнул и упал.
Дядюшка воротился, стал около меня, посмотрел и проговорил глухим голосом:
– Все кончено!
Он сделал сильный жест.
Больше я ничего уже не видал и не слыхал. Я впал в беспамятство.
Сколько пролежал я в этом положении – не знаю. Когда я, наконец, пришел в себя, я увидал, что спутники мои лежали неподвижно, завернувшись в одеяла.
Спали они или нет?
Я не мог уснуть. Мученья мои все увеличивались. Я терзался мыслью, что уж некому и нечем мне помочь. Последние слова дядюшки раздавались у меня в ушах.
Да! «все кончено!» все кончено.
Да, никогда уж не выйти мне на поверхность земли! Нас отделяла от божьего света земная кора в полтора мили толщиною. Мне казалось, что эта масса придавливает меня всего своею тяжестью. Я силился повернуться, двинуться и не мог.
Прошло несколько часов. Кругом царила мертвая, могильная тишина.
Я опять начал впадать в забытье.
Вдруг я услыхал шорох. В туннеле уж было ночи совсем темно. Я всмотрелся получше.
Ганс, с лампой в руке, уходил от нас.
Куда? Зачем? Хочет он нас тут покинуть? Дядюшка спал. Я хотел вскрикнуть, но у меня не было голосу.
Стало совсем темно и все опять стихло.
– Он нас хочет покинуть!
Но скоро подозренья мои исчезли. Ганс не бежал. Он не поднимался по галерее, а спускался вниз.
Это меня успокоило.
Но куда он пошел? Что заставило двинуться невозмутимого Ганса? Верно уж есть у него какая-нибудь важная на то причина. Может, он отправился на розыски? Может, услыхал какой шум, журчанье воды?
XXІІІ
Прошел целый час. Какой то был час!
Наконец, в глубине пропасти раздались шаги. Ганс возвращался. Слабый свет от лампы начинал скользить по стенам, и потом показался в отверстии галереи.
Ганс подошел к дядюшке, взял его рукой за плечи и разбудил.
Дядюшка поднялся.
– Что? – спросил он. Что тебе надо?
– Vatten, – ответил проводник.
Во время сильных страданий всякий язык, надо полагать, делается понятен. Я ни единого слова не знал по-датски, однако понял в чем дело.
– Вода! вода! – вскрикнул я.
Я просто обезумел от радости.
– Вода? – повторил дядюшка. – Где вода?
– Где? – спросил он по-исландски.
– Nedat! – отвечал Ганс.
– Внизу! – перевел дядюшка.
– Где? где?
Я схватил Ганса за руки, я тискал их…
А он глядел на меня со своим обычным спокойствием.
Сборы наши были не долги. Мы ринулись в темный проход.
Покатость этого прохода достигала до двух футов на каждую сажень.
Мы шли целый час, сделали около тысячи сажень и спустились, значит, на две тысячи футов.
Тут мы очень ясно различили звук, выходивший из стен гранитной массы, – звук, похожий на глухой шум, напоминающий отдаленные раскаты грома.
– Правда! правда! – вскрикивал дядюшка. – Это рев потока! Да, да! это поток!
– Поток! Неужто поток? – вскрикнул я.
– Разумеется. Ни малейшего сомнения. Вокруг нас течет подземная река!
Как оживила нас эта надежда!
Мы ускорили шаги. Я чувствовал, что усталость мою как рукой снимает. Самый этот шум уже освежал меня.
И шум постепенно усиливался. Сначала он все раздавался над нашими головами, а потом послышался за левою стеною.
Я пробовал рукой стены, нет ли где влажности, но влажности нигде не оказывалось.
Еще полчаса шли. Еще сделали полмили.
Ясно, что Ганс не мог в короткое свое отсутствие сходить так далеко, как мы теперь зашли.
Он, как «горный» житель, движим был только инстинктом и «почувствовал» поток в стенах, но не видал его и не утолил жажды.
Скоро мы совершенно убедились, что, продолжая идти вперед, мы только удаляемся от потока. Шум воды стал заметно ослабевать.
Мы вернулись назад. Ганс остановился на том месте, где всего явственнее слышен был шум.
Я сел у стены и слушал, как бежала вода. Быстро-быстро она бежала! Но меня от нее отделяла гранитная стена!
Я уже не думал, не старался приискивать средств, я просто начал приходить в отчаяние.
Вдруг Ганс на меня глянул, и мне показалось, что на губах у него мелькнула улыбка.
Он взял лампу, подошел к стене, приложил к ней ухо и, медленно передвигаясь, стал прислушиваться.
Я понял, что он ищет места, где шум всего явственнее.
Наконец, он такое место нашел в левой боковой стене, на три фута от земли.
Господи! до чего замирало у меня сердце!
Я угадывал замысел Ганса, но не смел еще надеяться на успех.
Наконец, он взял свою кирку и стал долбить ею в стену.
– Мы спасены! спасены! – вскрикнул я!
– Да! да! – закричал дядюшка с восторгом, – Молодец Ганс! Молодец, молодец! Без него мы бы не догадались!
Да, как ни было просто это средство, а мы бы не догадались. Нет ничего опаснее как ударять заступом в этот остов земного шара. Мог вдруг сделаться обвал, который бы расплющил нас, как три вишни.
А что если поток прорвется и зальет, поглотит нас?
Разумеется, все это не шутка и забыть таких опасностей мы не могли.
Но все эти соображения не в силах были нас остановить: жажда до того терзала нас, что мы готовы были пробуравить и дно океана.
Принялся за дело Ганс. Я и дядюшка, мы были в таком волнении, что могли только довести до беды каким-нибудь неловким судорожным ударом.
Ганс, спокойный и хладнокровный как всегда, тщательно и осторожно проламывал отверстие, в полфута шириной.
Я слышал все увеличивающийся шум потока. Мне казалось уже, что я испытываю благотворное его действие, что свежая вода уже каплет на мои воспаленные губы.
Скоро кирка углубилась фута на два в гранитную стену. Работа уж длилась больше часу.
Я просто сходил с ума от нетерпенья.
Дядюшка уже решился употреблять сильные средства и схватил свою кирку, как вдруг раздался свист.
Струя воды вырвалась из отверстия и ударила в противоположную стену.
Ударила она так сильно, что Ганс почти опрокинулся и вскрикнул.
Я опустил руку в бьющую струю и понял причину его крика, – я тоже вскрикнул: источник был горячий.
– Вода в сто градусов! – вскрикнул я.
– Так что ж? – вскрикнул дядюшка, – она остынет!
Галерея наполнилась парами, образовался целый ручей
и побежал по подземным извилинам.
Мы зачерпнули первый глоток воды.
Создатель! какое наслаждение!
Какая это вода? Откуда?
Мы не разбирали, нам было все равно.
Вода была еще тепла, но уже действовала оживляющим образом.
Я пил не отрываясь, не замечая вкуса.
Только насладившись вполне, я заметил, что вода железистая.
– Дядюшка! – вскрикнул я, – да это железистая вода!
– Для желудка это прелесть что такое! – ответил восторженно дядюшка, – Прелесть! В высшей степени насыщена железом! Вот бы куда ездить лечиться, а не в Спа и не в Теилиц!
– Ах, что за вода! – восхищался я. – Великолепная!
– Еще бы не великолепная! Разве может быть не великолепна вода, которая зачерпнута на глубине двух миль под землею? Знаешь, она вкусом несколько смахивает на чернила. Да, на чернила. Что ж? Чернильный вкус отличный! Ай да Ганс Бъелке! Какову штуку открыл! Надо назвать этот благодетельный источник его именем!
– Да, да! – вскрикнул я, – назовем его Гансбахом!
Ганс этим нисколько не возгордился. Утолив жажду, он по-прежнему спокойно пристроился в уголке.
– Теперь надо быть поосмотрительней, – сказал я, – не терять этой воды.
– Это почему ж? – возразил дядюшка. – Я полагаю, что источник этот неиссякаем.
– Очень может быть, дядюшка, а все-таки не мешает наполнить мехи и фляжки, а затем попробуем замкнуть отверстие.
Мой совет был принят благосклонно. Ганс, с помощью гранитных обломков, попытался заложить пробитое в стене отверстие. Но это было не очень-то легко. Вода жгла руки и выбрасывала вложенные в отверстие, камни.
Напор был слишком силен и все наши старания оставались тщетными.
– Судя по силе потока, – сказал я, – начало его находится на большой высоте.
– Не подлежит сомнению, – ответил дядюшка. – Давление громадное. Но знаешь, мне пришла одна мысль…
– Какая?
– Послушай: зачем заделываем мы это отверстие?
– Да потому… потому…
Я не мог одного прибрать, почему именно.
– Ведь мы не уверены, что еще встретим источник, так или нет?
– Не уверены.
– Ну, в таком случае пусть эта вода течет себе с богом. Она потечет вниз, а не вверх, следственно, послужит нам и путеводною нитью и станет освежать нас.
– Вы, дядюшка, придумали отлично! – вскрикнул я. – Отлично! Если только вода будет, так дело в шляпе! Нечего бояться неудач!
– А! наконец-то ты начинаешь верить!
– Верю! верю!
– Ну и прекрасно! А теперь отдохнем немножко.
Я совершенно забыл, что уже ночь: хронометр это показывал, однако, ясно.
Мы улеглись и скоро погрузились в крепкий сон.
XXIV
На другой день все предыдущие страдания были уже нами забыты.
Мы встали, позавтракали и напились славной железистой воды. Я чувствовал себя бодрым и весело готовился в дальнейший путь. Предложи мне в ту минуту кто-нибудь воротиться назад, отказаться от опасного путешествия, я бы с негодованием отвернулся от подобного предложения.
Но, разумеется, об этом не было и речи.
– Идем! идем! – кричал я, – идем вперед!
Эхо повторяло мои восторженные крики.
В четверг, в восемь часов утра мы пустились в путь.
Гранитная галерея изгибалась излучисто, представляла неожиданные повороты и походила на лабиринт. Впрочем, главное направление все-таки постоянно было к юго-востоку.
Дядюшка внимательно смотрел на компас.
Галерея уходила почти горизонтально, с наклонением дюйма в два на сажень, никак не больше. Ручей журчал под нашими ногами и бежал не шибко.
Я сравнивал этот ручей с благодетельным гением, ведущим нас по трудному пути.
Дядюшка, поклонник «вертикальных линий», проклинал горизонтальное наклонение галереи.
– Это только удлиняет путь! – вскрикивал он, – Это только удлиняет путь! Мы двигаемся не по радиусу, а по гипотенузе!
Но делать было нечего – выбора не было. Хорошо уж и то, что все-таки мы подвигались, а не стояли на месте.
Впрочем, время от времени наклонение усиливалось, ручей начинал пениться, и мы спускались быстрее.
Вообще в этот день, равно как и в следующий, мы много подвинулись по горизонтальному пути и мало по вертикальному.
В пятницу вечером, 12 июля, мы были, по нашему расчету, на тридцать миль к юго-востоку от Рейкиавика, на глубине двух с половиною миль.
Вдруг под нашими ногами открылся глубокий колодезь.
Дядюшка с радости захлопал в ладоши.
– Отлично! – вскрикнул он. – Отлично! Тетерь мы начнем спускаться на славу! Это превосходная лестница!
Ганс расположил веревки как следует, чтобы предупредить несчастье, и мы начали спускаться.
Этот колодезь образовался, вероятно, во время сжатия земной коры, в эпоху ее охлаждения.
– Если прежде им выходили вулканические извержения в Снефельс, – думал я, – то почему же они не оставили никакого следа?
Мы спускались по круглому, словно вырубленному рукою человека ходу.
Мы должны были останавливаться каждую четверть часа, чтобы дать отдых ногам. Мы усаживались на выступах, спускали ноги, разговаривали, ели и запивали еду из источника.
Само собой разумеется, что попав в колодезь, источник Гансбах превратился в водопад и потому воды стало меньше, но все-таки достаточно для утоления нашей жажды.
12 и 13 июля, следуя по извилинам колодца, мы проникли еще на две мили в земную кору, что вместе с прежними двумя слишком милями составляло уже около пяти миль ниже уровня моря.
Но 14-го, около полудня, колодезь принял вдруг юго-восточное направление, с более легким наклоном, около сорока пяти градусов.
Дорога сделалась гораздо удобнее и однообразнее.
Наконец, в среду, 15-го, мы были на глубине семи миль под землею и на расстоянии пятидесяти миль от Снеффельса.
Не взирая на утомление, здоровье наше было в отличном состоянии и нам ни разу не пришлось прибегать к дорожной аптеке.
Дядюшка каждый час записывал показания компаса, хронометра, манометра и термометра, и потому мог давать себе отчет в нашем положении очень легко.
– Знаешь, где мы? – сказал он мне.
– Где?
– По горизонтальному направлению мы в пятидесяти милях от Снеффельса!
– Неужто? – вскрикнул я. – Ах, боже мой!
– Что такое?
– Да мне пришло в голову, что если ваши вычисления верны, то мы уж не под Исландией!
– А!
– Ведь в этом можно убедиться! Вот я прикину ваши измерения на карте!
Я прикинул.
– Да, да! Мы уже прошли мыс Нортланд и теперь идем под открытым морем!
– Под открытым морем, под открытым морем! – повторял дядюшка, потирая руки.
– Дядюшка! океан над нашими головами!
– Разумеется, над нашими головами, Аксель, что ж тут удивительного, а? Разве нет в Нью-Кестле каменноугольных копей, которые простираются далеко под водою. Это очень просто, мой друг, и естественно!
Достопочтенный профессор Лиденброк мог считать наше положение «простым и естественным, но мысль, что мы прогуливаемся под массами воды, все-таки несколько меня тревожила.
Впрочем, стояли ли над нашими головами пустыни и горы Исландии или катились волны атлантического океана, в сущности это было для нас все равно, так как гранитная оболочка была тверда и прочна.
Я скоро привык к этой мысли и перестал беспокоиться. Колодезь, или проход, или провал, – назовите его как хотите, – шел то прямо, то извилисто, наклоны его были очень непостоянны. Но он все-таки направлялся к юго-востоку и быстро вел нас в глубину.
Спустя четыре для, в субботу, 18 июля, ввечеру, мы пришли к довольно обширной пещере.
Тут дядюшка отдал Гансу его еженедельную плату и решил, что завтрашний день будет днем отдыха.