– Он говорил, что времени у него совсем мало осталось. – Тихо сказал Вера.
– Он говорил, что всю жизнь хотел на Крышу подняться. Он Крыльев хотел. Говорил, что боялся это делать всю жизнь.
– До сотого уровня дойдет и обратно в Город возвращается. Выше никогда не поднимался. А еще говорил, что короткий путь до Крыши знает. Короткий и легкий. Попросил меня с собой пойти. Я и согласилась. Он хорошо подготовился. – Вера замолчала. Взяла снова железный пруток и отогнала прочь червей, подбирающихся к запекшей крови на полу.
– Ты же с собой не позвал, Самсончик.
– Хорошо. Это точно. – Пропустил я последнее заявление. Взвесил еще раз на руке мешок. Остальное в мешке было продуктами. Или почти ими. С моим запасом не сравнить. С половиной брикета грибов и одним рулоном протеинов я бы и обратно не дошел. Да и до Крыши, наверное, тоже.
– Вера… – Посмотрел я девушке в глаза. Та отвела взгляд в сторону. Она наверняка рассчитывала, что я отвечу на ее фразу по поводу того, что не я ее позвал. Но откуда, же мне знать, что она на Крышу хочет? Да еще со мной?
– Как он умер, Вера? – Вера погрустнела.
– Он хорошо умер. Почти не больно. Он как с платформы упал, сразу сказал, что умрет. Но не расстраивался. Он попросил помочь ему на одеяло лечь и песню попросил петь пока он живой.
– Какую? – Удивился я. Чтобы Тимофей у девочки песни петь просил? Это же черт знает что такое? Это же стыдно!
– Колыбельную, Самсончик. – Вера блеснула влажными глазами в мою сторону.
– Я ее пела, когда ты пришел. Я ее уже второй день пою, может и больше.
– Ты хоть ела, что ни будь? – Грубовато спросил я. Вера отрицательно качнула головой. Я полез в свой тощий мешок достал рулончик животного протеина и протянул Вере. Весь.
– Ешь! – Вера округлила глаза.
– Самсончик! Ты чего?! Тут же на три дня?
– Ешь, говорю! – Почему же я с ней такой злой? А плакать хочется. Вот почему. Милый Тимка. Тимофей. Умер Тимоша и теперь уже никто на меня его глазами смотреть не сможет.
– Похоронить его надо. Знаю, что черви съедят. Но, пусть только не сразу. Пусть потом.
Я взял кирку и отошел в сторону. Туда, где бетон совсем прохудился, и рубился, словно сухая земля.
Вера осторожно развернула рулончик полупрозрачной пленки белков и надкусила край. Наверное, она не часто ела такую вкусную еду. Глаза ее сделались совсем голодными. Она кусала его и жевала, кусала и жевала. Глотала и кусала снова.
– Ешь, Верунчик, ешь. – Подумал я с непонятной нежностью. Размахнулся через плечо и врубился в бетон. Тот отвалился в стороны брызгами.
– Р-раз. И р-раз. – Командовал я себе, то злясь, то сожалея, то едва не плача. Командовал, пока яма не получилась достаточной для того, чтобы положить Тима почти вровень с полом. Тогда я выпрямился и вытер со лба пот.
Светляки в фонаре утомились и хотели пить. Это было заметно по зеленым оттенкам их свечения.
– Вера! – Окликнул я свою нечаянную спутницу.
– А у вас вода была? – Мне никто не ответил. Я подошел к тому месту, где лежал Тим.
Вера спала, свернувшись калачиком рядом с мертвым Тимом так и не выпустив из руки пруток, которым отгоняла червей. Те уже заползли на одежду Тима и с удовольствием слизывали запекшуюся кровь.
– П-п-пшли… – Зашипел я на них и пинками раскидал в стороны.
– Самсончик… – Вдруг захныкала Вера во сне. Совсем как ребенок.
– Вот это да! – Я оторопел. Склонил голову на бок.
– Как же это я так? Совсем ведь я ее не знаю. А она выходит меня знает. Может быть и с Тимошей пошла потому, что…
Я не стал додумывать. Додумывать этот вопрос было непросто. Я просто снял с себя куртку. Крепкую, надежную, теплую. Я просто ее снял и укрыл Веру.
Я большой. Почти на голову Веры выше. Ее моя куртка от плеч до пяток укрыла. Свернул потуже свой мешок и под голову ей положил. Все-таки удобней, чем на тонком одеяле лежать.
Взял флягу, капнул три капли Светлякам. Те обрадовались. Засветились ярко.
– Надо бы им дать поспать, но тогда совсем света не будет. Разве что в фонаре Тимофея что-то осталось? Искать не буду. – Решил я. Нужно дело до конца довести. Потом и отдохну.
Спина ныла. Руки подрагивали от кирки. Все-таки яму я вырыл здоровую.
Я взялся за одеяло, на котором лежал Тим и потащил его к яме. Положил его туда и присыпал бетонной трухой сверху, уплотнил лопаткой. Конечно, черви и туда пролезут, но все- таки полежит пока Тим спокойно. Помечтает о своем. О Крыльях помечтает.
Светляки в ее фонарике совсем оголодали. Я капнул им воды. Порылся в карманах, набрав грибных крошек, сыпанул им поесть.
– Посветят они еще пару-тройку дней. Пусть Тимке светлее с ними будет лежать. Пусть.
Усталость накатила, словно я прошел тридцать уровней к ряду.
– Самсончик! – Вдруг проснулась Вера. Проснулась, словно и не ложилась вовсе. Сидела, кутаясь в мою куртку.
– Ты где? – Шарила полоумным взглядом из стороны в сторону.
– Здесь я, Вера, здесь. – Отозвался я в полголоса.
– Я Тима похоронил. – Личико Веры из испуганного стало грустным.
– Он был хороший, Самсончик, правда?
– Правда. – Согласился я и присел рядом с Верой.
– Вера, давай поспим немного. Устал я. Правда, устал. – Я посмотрел Вере в лицо.
– Бедненький. – Коснулась она моей щеки нежно.
– Устал. Давай поспим. Давай. Ты меня обнимешь? – Я осторожно пожал плечами. Здесь за сотым уровнем уже прохладно. Если спать врозь, то много энергии потеряется. Замерзнем – придется продуктами компенсировать. А их никогда много не бывает. Нам ведь еще в Город возвращаться.
– Обниму. – Кивнул я головой и повалился на бок. Вера свернулась клубочком рядом. Взяла мою руку и забралась под нее.
– Спи, Самсончик, спи. – Пробормотала она, засыпая.
– Да… – Согласился я и тоже стал проваливаться в зыбкие сумерки сновидений.
Снов не хотелось, но они не спрашивают, приходить им или нет. Они просто снятся и все. Снился мне Тимоша. Веселый и добрый. Он водил меня по уровням, показывая как пробираться через осыпавшиеся пролеты. Как определить крепок ли бетон. Можно крепиться к арматуре, торчащей из стены, или нельзя.
Вот почему он так много знает.…
Глухая тоска подкатила во сне. Это было таким странным. Потери сразу не осознаешь. Они приходят потом. Они встают, где то за грудиной и ноют и ноют.
Я засыпал все крепче. Усталость давала о себе знать. И чем глубже я уходил во сны, тем непонятнее и тоскливее они были.
Заходер в толстых в целый палец очках. Со слабыми ногами. Сидел за своим микроскопом. Поглядывал в него и смешивал цветные растворы.
– Ты как, Самсон? – посмотрел он на меня поверх стекол, смешно опустив душку на кончик носа.
– Блокиратор будешь? – По спине прошел колючий озноб.
–Я еще молодой Заходер. – Ответил я Заходеру.
– Мне блокиратор не нужен.
– Ну, понадобится – Заходи.
– Хорошо. – Киваю я головой и плыву еще глубже, еще дальше.
Ландгрувер грустный, с поникшей бритой головой в ровных крапинах, обозначающих его еще не высокий ранг Храмовника.
– Ландгрувер – Спрашиваю его я
– А Изгои, они зачем? – Тот пожимает плечами и поднимает на меня вдруг повеселевшие глаза.
– Только им даны Крылья Самсон. Только Изгои могут увидеть небо и солнце. Только они могут летать.
–Ты врешь! – Кричу я Ландгруверу. – Я всю жизнь Изгой! Я родился Изгоем! Я и умру Изгоем! Но я никогда не видел, ни у одного из Изгоев Крыльев! Ни половины их не видел! Ни четверти!
Ландгрувер снова пожимает плечами. Он тоже не знает это наверняка.
– Так высшие Храмовники говорят, Самсон. Но, так говорят в Храме, и тебе следует этому верить.
Я плачу. Слезы текут по впалым щекам. Глаза узкие не как у всех, глаза Изгоя, мокрее мокрого.
– Почему, Ландгрувер? Ну, скажи мне почему? Почему я не родился Бегуном? Солдатом или Храмовником. Почему я не стал Химиком? Почему все считают, что мы даром едим грибы?
Ландгрувер пожимает плечами. Ландгрувер сжимает губы в нитку. Храмовник не должен повторять дважды того, что уже сказал. Нельзя не верить Храмовнику. Храм для Города – все. Храмовник говорит один раз. Всегда только один, и спрашивать еще, и еще – это не верить Храму.
Я отворачиваюсь. Мне никто не ответит. Никто.
А вот и Вера. Такая смешная. С косичками. И я совсем маленький еще. Бегаю по галереям в коротких штанишках и смеюсь как все дети.
Мне весело. Здесь почти все Изгои. И Вера тоже. У нее глаза в темноте почти не видят. Они меньше чем у всех. Но больше чем у меня.
Вот Валетт, тот Землерой. Это сразу заметно. Руки сильные, ноги короткие. Голова большая. Ноздри сплюснутые. Сильный. Он дразнится. Он показывает на меня пальцем, прыгает на своей кривой в мускулистых узлах ноге и кричит тонким голоском:
– Самсон – дармоед, Самсон – дармоед!
Появляется старый в дряблой коже и глубоких складках в пурпурном хитоне высший Храмовник. Молча, берет Валетта за руку и отводит в сторону.
Долго с ним беседует. Тот кивает головой победно зыркая в мою сторону. А я по-прежнему слышу
– Самсон – дармоед! Самсон – дармоед. – Храмовник уводит Валетта еще дальше. Очень далеко. Долго разговаривает с его матерью. Та кивает так же победно, поглядывая в мою сторону.
Она Плантатор. Она следит за плантациями грибов. Она недаром их ест. Если она не будет за ними ухаживать, то умрут все и Храмовники, и Химики и Изгои.
– Самсончик! Самсон… – Это уже из яви.
Я проснулся. С трудом перевернулся затекшим телом на спину и открыл глаза. Плесень, вобравшая много света, давала распознать контуры, и даже кое-что из деталей.
Вера сидела, завернувшись в мою куртку, и испуганно смотрела на то место, где лежал Тим.
–Тим ушел! Самсон! – Она, трогала то место, где он лежал, и снова прятала руку в складках куртки. – Он вовсе не умер, Самсончик! Он выздоровел и ушел. – Я, скрипнув зубами, поднялся.
Отдохнуть полноценно не получилось. Спина ныла. Руки гудели, но боль была терпимой. С ней можно было смириться. Но если я не отдохну за десять часов хотя бы еще час, то потом, просто свалюсь от усталости, и потом меня будет не поднять.
Я тронул Веру за плечо.
– Верунчик, я похоронил Тима. Вон там. – Я показал на притушенную блестку фонаря его каски. Светляки чувствуют хозяина. Они тоже грустят. В их переливах отчетливо виделся бордовые оттенки.
Вера всхлипнула. Дернула плечами.
– А я думала, что он ушел – Она посмотрела мне в глаза.
– Нет… – Ответил я нежно.
– Нет, конечно. Тебе просто плохой сон приснился.
– Плохой. – Согласилась Вера. Она подобрала ноги под курткой.
– Мне снилось, как Валетт обзывался. Он злой этот Валетт. Его потом Храмовники к себе взяли на перевоспитание. А он все равно не перевоспитался.
– Я проснулась. Вспомнила, что с Тимом была, а его нет. А потом вспомнила, что он с платформы упал. А тут его нет. Я думала, что он просто поранился, а потом встал и ушел. Посмотрел, что ты пришел и ушел.
Я глубоко и порывисто вздохнул. С трудом поднялся на ноги. Постучал ногтем по стеклу своего фонаря, будя Светляков. Те завозились, залезая друг другу на спины, вытягивая слепые головы, трогая губами стекло и переливаясь радостными голубыми красками. Я надел каску, натянув козырек почти до бровей.
– Нам пора, Верунчик, пора. – Вера съежилась под курткой.
– Ты же не поспал Самсон. – Я пожал плечами. Если я сейчас усну, то не проснусь и через три часа. Отдых должен быть полноценным.
– Я потом. Когда ты устанешь. Хорошо?
– Хорошо. – Согласилась Вера. Она встала на ноги. Подняла куртку на вытянутых руках и протянула мне.
– Это же твое, Самсончик. Ты одень. Тут холодно уже. – Я нахмурился. С Верой, что – то было неладно.
– Оставь себе, тебе нужнее, ты маленькая и голодная, поэтому и зябнешь. Мне не холодно.
– Хорошо. – Быстро согласилась девушка. Она всунула руки в рукава, застегнулась на все пуговицы. Я весело прищелкнул языком. Куртка Вере явно шла. А если бы была еще и чистой.…
– Давай с Тимом простимся. – Я, с трудом переставляя ноги, двинулся по направлению к фонарю Тима.
Ничего. Ноги расходятся. И руки разработаются. Все придет в норму.
– Придет. – Я прижал правую руку к сердцу и склонился над невысоким холмиком.
– Мир тебе, Тим.
– Мир тебе, Тим. – Повторила Вера и тоже поклонилась. Я вернулся к тому месту, где мы спали, и просто затолкал свой рюкзак в рюкзак Тима целиком.
Лопатку засунул себе за пояс, а одеяло, скатав в рулон, перебросил через плечо. Тим рассказывал, что так в Далекой войне носили шинели.
Войн было две – Далекая, и Последняя.
В Далекой были Солдаты. Они носили шинели, и когда было жарко – скатывали их в валик, скручивали бечевкой, и продевали через плечо.
Очень удобно, между прочим.
В Последней войне Солдат не было. Никто не знает почему.
Последняя война тоже была очень, и очень – давно. Но Далекая все равно была раньше.
Я забросил рюкзак на плечо и засунул кирку за пояс.
– Ну… – Позвал я Веру. Та тихонько отступила от могилы Тима и подошла ко мне вплотную.
– Пошли.…Пошли. – Вера взяла меня за руку, и ощущать ее теплую ладошку в своей мне показалось очень приятным.
– А куда мы идем? – Спросила она, как только мы отошли на десять метров.
– В Город. – Твердо ответил я. Вера остановилась.
– Самсончик, милый. – Прошептала она
–Я не хочу в Город. Там плохо. – Я растерялся.
– Вера – Попытался я ее вразумить. У нас продуктов на неделю. Этого как раз хватит для того, чтобы вернуться в Город.
– Этого хватит, чтобы подняться на Крышу. – Прошептала Вера испуганно. Она подумала, что я начну ругаться.
– Тим хотел выбраться на Крышу. Я тоже хочу. Ты можешь оставить меня. Я возьму Светляков у Тима. Они меня полюбят – вот увидишь. Ты мне только грибов оставь и воды. Чуть-чуть. Я сама могу дойти. А ты, если хочешь, возвращайся в Город.
– Черт! – Подумал я.
– Черт! Черт! Черт! – Если бы я был один, то я бы сам пошел искать подъем на Крышу, но с Верой. Может там плохо? На Крыше. Может быть, там нечего есть? Может быть там нечего пить? Может быть, там дышать нечем или в воздухе полно яда?
– Нужно идти в Город. – Упрямо качнул я головой.
– Вера идем в Город. Мы устали. Мы не сможем дойти до Крыши. Не сможем. Да и если дойдем – мы не готовы. Нужно больше еды, нужно больше одежды. Нужно… – Я остановился. Вера смотрела на меня как-то совсем странно.
Она никогда так на меня не смотрела. Я ее и помню то плохо, но вот так она на меня не смотрела. Я помню. Она всегда смотрела на меня с интересом и восторгом. Может быть с радостью.
А теперь.
Вера сделал шаг назад.
– Ты… – Сказала она, кривя губы.
– Ты… – Она вдруг стала, ломая пальцы расстегивать крутку. – Забери свою куртку! Не нужна она мне! Я все равно на Крышу пойду. Ты же… Ты…
– Я не трус, Вера! – Выкрикнул я свой действительно настоящий страх.
– Я не трус! Ты не знаешь что там на Крыше! Я не знаю что там на Крыше! Никто не знает! Даже Тим! Даже Ландгрувер! Может только Династы знают.… Да и то.…Ой! – Вера прижала кулачки к губам и сделала круглые глаза. Я запоздало прикусил язык. Сплюнул через плечо три раза и постучал каблуком об пол.
– Детство это все. Приметы, наговоры всякие, но мало ли.
– Ну, что? – Спросил я Веру.
– Мы идем? Идем в Город?
– Хорошо… – Согласилась Вера и опустила свою голову в бетонной пыли.
– Идем… – Она снова вложила свою ладонь мне в руку и мы пошли. Хрустко давили крошку. Светляки в моем фонарике, почувствовав дорогу, светились ярче.
– Я вообще не понимаю, как они чувствуют дорогу? Они же слепые? Вот ведь тоже незадача! Думать о таком что есть, а не понимаешь. Ну, да ладно. На то, чтобы думать есть Химики. Они все знают или почти все.
–А, вот, про Династов, я точно зря сказал. Зря! Их может быть на весь Город человек десять, а может быть и меньше. Они в Храме живут. Им Храмовники и служат. Ну, да ладно. Шут с ними со всеми. Теперь бы только до Города дойти.
Я через плохие подъемы шел. Вере там не спустится. Придется обходить. А любой обход – это день не меньше. Уровни они длинные, а подъемов-спусков не много. Да если и есть, то половина – труха.
– Самсончик… – Прерывисто проговорила Вера.
– Самсончик потише… Я не успева… Ю… – Я остановился с удивлением разглядывая девочку. Вера подошла ближе и виновато посмотрела мне в лицо. Ее щеки горели. Я потрогал мочки ушей. Они были ледяными.
– А ну-ка кашляни! – Вера, отдышавшись, уже не выглядела больной.
– Самсончик ты чего? – Забеспокоилась она.
– Я, правда, не больная. Правда. На вот – Кхе… Кх-грмхе… – В ее кашле, сухом с хрипами отчетливо проступала болезнь. Только начинающаяся болезнь.
– Ты ничего не ела после того как Тимоша упал? – Вера молчала.
– Может быть, ты грибов поела без ферментов?
– Что ты Самсончик? – Заулыбалась Вера вымученно.
– Я же знаю, что грибы нельзя без ферментов есть. Не ела я ничего Самсончик и не пила ничего. Я только своей рубашкой Тима накрыла. Он уже совсем тихий лежал. Раньше он мне не позволял себя накрывать, а когда он глаза закрыл и уснул, так я рубашку сняла и его укрыла. – Вера замолкла. Наверное, она чувствовала себя виноватой.
Я расстегнул ворот своей теплой в большую клетку рубашки для того, чтобы освободить шею. Шеей лучше чувствовать холодно на уровне или тепло.
Кожу лизнул промозглый ледяной сквозняк.
– А ну… – Я отстегнул с пояса флягу. Почти полную флягу с водой.
– Пей…
– Самсончик. – Испугалась Вера.
– А ты? Тут же вода.…
– Знаю, что вода. – Откровенно грубил я.
– Пей… – Вера осторожно взяла фляжку и долго возилась с пробкой.
– Никак, Самсончик. Никак… Я потом. Ладно? – Я выхватил из ее рук флажку и легко скрутил пробку. Вера хитрила. Она знала, что воды у нас немного.
Она знала, что всю ее пить сейчас нельзя. Потом может не остаться сил. Нужно экономить. Но и я знал, что если Вера больна, то до Города нам не дойти.
– Просто не дойти и все! И до Крыши тоже.
– Пей, Верунчик. – попробовал я говорить с ней нежнее.
– Пей. Тебе надо.
– Хорошо. – Согласилась Вера и, опрокинув флягу, стала жадно глотать воду. Она напилась, слизнула с губы каплю и протянула флягу обратно.
– Спасибо Самсончик, спасибо. – Ее лицо, из бледного, вдруг, стало молочно – белым, глаза закатились, и она медленно осела на пол. Я оторопело сел рядом.
Мы с Верой не прошли и сотни метров. Даже не дошли до обвала за последним подъемом. Я все еще боялся, что подъем будет засыпан и придется искать обход.
– А теперь? А теперь. Что же теперь?
– Как же ты так? Верунчик? А? – Я повернул ее лицо к себе. Впалые щеки. Темные синюшные губы. Дыхание мелкое и частое. Я коснулся губами лба.
– Черт!… Черт! Черт! Черт! – Лоб был горячим, словно реакторы Истопников. Я взял ее ладонь, и прижал к своей щеке.
– Самсончик… – Прошептала Вера.
– Самсончик, ты меня оставь. Ты дойдешь сам. Я знаю, что дойдешь. И до Города дойдешь и до Крыши дойдешь. Мы вдвоем не дойдем, а ты один дойдешь.
– Я здесь полежу. Я тебя подожду. Ты же вернешься, правда? А и не вернешься – так ладно. Хоть ты останешься цел. – Ее голос становился все слабей. Все тише.
– Помолчи уж. – Тихо ответил я. – Помолчи. – Вера замолкла. Только стискивала своей ладонью мои пальцы. Потом глаза ее закрылись и пальцы ослабли.
Я наклонился к ее лицу, ловя дыхание. Она дышала. Часто, но ровно.
– Вот ведь как.… Вот ведь.… Вот… – Я снова вытянул шею. По коридору гулял сырой сквозняк, выдувал из – под рубашки последнее тепло.
– Ах ты, Вера – Верунчик. Что же ты так? Тим ведь не уснул тогда. Он умер.
– Он умер, а ты ему рубашку свою дала. Да и застыла совсем. Нельзя же на таком сквозняке почти голой сидеть. Нельзя же просто. Как же ты так?
– Хотя бы в одеяло завернулась. Или его одеялом укрыла. Да, чего уж там? Все равно не в себе была. Тот, кто смерть рядом видит – все равно сердцем болеет.
– Может быть и Вера тоже? Может и не простуда у нее? Просто душа изболелась? Может, держалась пока я не пришел? А, я пришел – так сразу легче и стало. А стало легче – вот, и разболелась.
– Раньше держалась потому, что одна была. Страшно тут уже. Все-таки уровень за сотню. Редко кто доходит.
Я поднялся на ноги. Оставаться здесь больше было нельзя, сквозняк за двое суток добьет и меня и Веру.
Я снял каску, положил с ней рядом.
– Пусть хоть светло ей будет. – Светляки завозились под стеклом. Потянулись мордами вверх. Я погладил фонарик.
– Ничего, ребята, ничего. Посветите девочке. Посветите, хорошие. А, я до Тима дойду. Возьму его Светляков. Свет ему уже никчему. – Я снял с себя рюкзак. Положил рядом с фонарем, затянул ремень потуже подошел к стене.
Коснулся ее правой ладонью. Легонько. Лишь так, чтобы касаться ее пальцами. Если идти вдоль стены, то обязательно выйдешь туда куда надо, даже без света.
Я двинулся вперед быстрым шагом. Вере ничего не угрожало, но, все-таки, надолго оставлять ее одну не хотелось.
За поворотом вспыхнул едва заметный, бордовый огонек. Светляки плакали. Их хозяин умер, и они поменяли свой цвет.
– Да, хороший был хозяин Тим. Добрый. Он, наверное, и кормил их хорошо и поил и сказки рассказывал. Про Крышу, про Крылья. Тим он мастер рассказывать сказки. – Я подошел к холмику, под которым лежал Тим и осторожно снял с каски фонарик.
– Прости Тимоша. Прости. Нам без света с Верой совсем плохо, а тебе он уже никчему. Я твоих Светляков также как ты любить буду. Греть буду, если замерзнут. Кормить и поить. Скажи им, если ты меня слышишь, чтобы они и меня полюбили
Я засунул фонарик под рубашку и двинулся вдоль стены обратно. Тонкое холодное стекло знобко кольнуло голую кожу.
Я поморщился. Светляки очень не любят менять хозяев. Но иногда, получается, заставить их дружить с чужаками. Вот и сейчас они бастовали, совсем пригасив свет, едва различимые за воротом рубашки в бледном голубом сиянии.
– Вы глупые. – Начал я с ними беседу. – Вы глупые маленькие твари. Тим был мне другом. Тим был мне хорошим другом. Почему вы не хотите помочь мне? Помогите, прошу вас. Тим бы сам попросил, но он не может. Он хотел Веру на Крышу вывести. Он бы и меня вывел, если бы я успел.
Стекляшка потеплела. За отворотом рубашки стало отсвечивать малиновым.
–Грустно вам. – Продолжал я с ними говорить нежно – Так и мне грустно. А кому же весело когда друг умирает? Всем плохо. Всем жалко и мне жалко.
Я дошел до своего фонаря и присел на корточки рядом с Верой. Ей лучше не стало. Она отвернулась от фонаря в сторону. Лежала, сжав куртку пальцами до белых костяшек.
– Ничего, Верунчик – Сказал я Вере. – Мы дойдем. Теперь дойдем. Главное, что? Видеть куда идти. И чтобы вода была. А вода у нас есть. У меня еще осталось. Да и Тимоша запасливый. Наверное, у него в мешке больше литра еще осталось. Дойдем.
Я закинул мешок на спину. Взял свою каску и надел. Осторожно просунул Вере руку под голову вторую под колени и поднял.
– Какая же ты легкая Вера. Я тебя до Города хоть на руках хоть на спине, а все равно донесу.
Говорил, чтобы Вере не было страшно, а сам устал давно. Поесть бы, поспать по человечески. Но нельзя. Сейчас было совсем нельзя.
– Коридор он длинный больше километра. – Продолжал я успокаивать Веру.
– Через каждые сто метров подъемы и спуски. Но тот, через который я к вам пришел, завалило. Я кричал громко. Осыпался бетон. Так мы другими пойдем. Но пойдем попозже. Ладно, Верунчик?
Вера ничего не ответила. Просто уткнулась мне в плечо носом.
– Мы вот только нору найдем и там спрячемся. Здесь нор полно. Может быть, там даже реактор найдем. Рассказывали же, что в норах часто реакторы попадаются. Они старые, но все еще могут работать. А если будет реактор, то, наверняка и уголь будет. Черви же уголь не едят. А у меня, Верунчик, еще целая склянка катализатора есть. Целая склянка.
– Врал я ей, конечно. Кто же мне Изгою катализатор даст? Истопники сами его под расписку получают. Заходер бы дал, если бы у него было. А, может, и было? Я только не попросил. И чего же я катализатора у Заходера не попросил?
–Ду-р-рак!
– Вот и согреемся, Верунчик. Вот и согреемся. Я тебя горячей водой напою. У Тимоши, наверное, и сахар даже есть. Тебе бы сейчас в самый раз воды с сахаром вдоволь. Ты бы и поправилась. А если бы аспирину так вообще хорошо. Аспирин он знаешь как простуду гонит. У-у-у-ух!
Я остановился у первого прямоугольного провала, открывшегося из коридора влево. Чуть дальше был такой же провал право.
Я аккуратно положил Веру у стены, дошел до ближайшего, и ткнул киркой в дверь. Если та не рассыпалась ржавой трухой, то в норе можно было находиться.
Если дверь совсем прохудилась, то лучше в такую нору и не залезать. Могут не выдержать перекрытия. Могут взорваться старые баллоны с газом.
Все может быть.
Кирка туго воткнулась в металлопластик. Я рванул ее назад. Дверь, даже не заскрипев, отворилась.
– Вот это да! Вот это да! Так же быть не может! Чтобы вот так вот сразу и нормальную нору найти! Значит, видит боженька, что совсем плохо нам с Верой.
– Значит видит. Значит, поможет дойти.
Куда мы идем я додумывать не стал.
– Да и куда нам идти, если Вера болеет? Не брошу же я ее, в конце концов? Надо, чтобы она сама ногами шла. Вот только с едой да водой проблема. Да с отдыхом. Выспаться бы мне.
Я жестко протер глаза и осторожно шагнул в слепой прямоугольник дверного проема.
– Большая нора! Ох, большая!
Помещение действительно было большим. Метров сто квадратных не меньше. По стенам шли нары в два яруса. Повыше целые батареи толстых объеденных крысами кабелей. Даже плесени было совсем чуть-чуть. Тонкими чахлыми плетями висели они с дверями рядом.
Я прошел чуть дальше. Осторожно попрыгал. Прислушался. Бетон не трещал и не прогибался. Гудел плотно как целиковая земля. Как грунт у Землероев в штольнях. Был я там пару раз.
Если так перекрытие отзывается, значит крепкое. Значит, в этой норе жить еще можно.
Я повернул направо. Пошел вдоль стены. Через несколько метров в углу наткнулся на правильный кубик реактора. Он немного проржавел, но вполне годился к использованию.
Я взялся за рукоять и сильно опустил ее вниз. Заслонка противно заскрипела и ушла в сторону.
– Большой реактор. Для того чтобы такую нору прогреть большой реактор должен быть. Хотя, может быть, здесь человек двадцать жило. Если так? То большой реактор не нужен. Они сами себя могут согреть. Только для того, чтобы хорошую пищу приготовить или полечить тех, кто разболелся, скажем.
Я наклонился над прямоугольным зевом топки. Теплилась тайная надежда, что среди прогоревшего угля, золы и трухи сверкнет маслянистым налетом чуток катализатора.
– Если без катализатора так уголь совсем не поджечь. А если и подожжешь, так дым пойдет, вонь, газ смертельный во все стороны. Только уворачиваться успевай. Сгинем мы без катализатора.
Масляной пленки не было. Я залез в топку рукой, переворошил пепел. Тот был тонок и почти бел.
– Все выгорело! Мать их!
Ругнулся я.
– Все сожгли! Хотя бы о других подумали! Может быть, после них здесь кто ни-будь остановиться захочет?
Я отпустил рукоятку, и дверца с таким же противным скрипом опустилась на место.
– Ну, ладно. – Подумал я невесело – Одна нора и другая нора. Много их нор. Может быть, в какой ни-будь из нор, и найдем то, что нам надо? Может быть? А Тим, что там про норы говорил?
Я присел прямо на пол, морща под каской выпачканный пеплом лоб.
– А Тим говорил, что если нору приличную нашел, так нечего ее бросать. Нужно осмотреть все до последнего сантиметра. В норах много полезных вещей бывает, очень много.
Я поднялся на ноги. Выглянул в коридор. Вера по-прежнему полулежала, полусидела, прислонившись головой к стене.
– Ничего, Верунчик. – Прошептал я ей. – Ничего, Верунчик. Я уже нору приличную нашел и реактор нашел. Не может быть так, чтобы в такой норе угля не было? Не может, ведь? Ну, в крайнем случае, мы лишнюю одежду истопим.
– Плохо без одежды, но найдется ведь, то без чего обойтись можно? Знамо найдется. – Вера не отвечала. Ее личико было грустным и отстраненным. Только бровки ломались на выдохах.
Тяжело было Вере. Болела она. – Дня три – четыре в жару будет метаться. Потом еще отлеживаться столько же для того, чтобы сил набраться. – Я покачал головой.
– По любому выходило, что в Город мы не дойдем. Разве, кто по дороге встретиться, или чудо какое-то произойдет.
В то, что мы кого ни будь, сможем встретить, я не верил. Слишком мало Изгоев уходило в последнее время из Города.
Да и самих-то нас оставалось все меньше и меньше. Никто уже и не понимал, зачем они нужны эти Изгои. Да и мы, не понимали и не понимаем. До сих пор не понимаем.
Я вернулся в нору и продолжил движение вдоль стен. За реактором нашелся небольшой ящик, из серого с белесым налетом металла. Я радостно заулыбался. – Алюминий. Редкий металл. Очень редкий. И дорогой. Его ни время, ни черви не трогают. Вот только, если в кислоте держать так быстро в труху рассыплется. А так – ничего.
В таком ящике, что-то очень ценное должно было быть. Очень ценное. Очень. – Я потрогал рыжий от ржавчины замок на ящике. Тот еще был цел, и под грубыми чешуйками, похожими на коросту мутно блеснул чистый металл.
– Ну, да ладно. Алюминий он мягкий. Замок не срублю, так шарниры киркой поотворачиваю! – Я размахнулся и жахнул со всей силы по замку. Тот жалобно тренькнув, отвалился в сторону с пополам разрубленной душкой.
Металл оказался крепким только снаружи. Изъеденный кинжальной ржавчиной он весь разваливался на кусочки.
– Ну и ладно! Ну, и хорошо! Мне же чем хуже, тем лучше! Я сил меньше потрачу. Мне и еды понадобиться меньше. Может быть, и хватит, если уголь найдем.
Я поддел крышку молоком. Откинул ее в сторону. Нагнулся над ящиком, освещая его нутро.
Мне отчаянно везло. Нет, правда, везло. На самом дне, похожие на взрывчатые шашки Землероев, лежали круглые палочки топливного угля. С мягким антрацитовым блеском. Гладкие и ровные. А, рядом в бутыле было едва ли с его треть мутно-зеленой жижи катализатора.
Я закрыл крышку ящика. Помотал головой. Вдруг мерещится? И открыл ящик снова. Ничего не изменилось. Уголь и катализатор были на месте.
– Вот ведь как хорошо! Вот ведь как распрекрасно то! – Я выскочил в коридор. Поднял Веру на руки.
– Верунчик, Верунчик, Верунчик… Согреем мы тебя сейчас. И согреем и полечим. Есть у нас и нора. Есть у нас и уголь. Есть у нас все, чтобы выздороветь! – Вера слабо застонала.
– Не хочу без тебя, Самсончик… – Едва расслышал я.
– Ну, как же это без меня то? Не можешь ты без меня Вера. Никак не можешь! – Я протащил ее в нору и положил на нары покрепче совсем рядом с реактором. Мешок Тима внес следом. Теперь нужно было запустить реактор.
Я взял из ящика топливную шашку. Вытащил свой мешок и вытряхнул из него пожитки. Положил шашку внутрь и стал дробить молотком ее мелко. Нужно было мелко. Но и не так, чтобы очень. Если уголь совсем в пыль изрубить. Да если в норе сухо совсем так она и взорваться может.
Лекари каждый год по десятку таких вот, лопоухих лечат. Они думают, что чем шашка мельче изрублена, тем реактор теплее. Так – то оно так, но вот о том, что пыль, может, и жизни лишить не думают.