Больше, чем коврик для йоги: как я стала лучше, мудрее и сильнее. Введение в йога-терапию: Оздоровление методами йоги и аюрведы. Йога – начни свой путь: Асаны, дыхание, медитации

Примите свое пятно полностью

Однажды я сидела на своем коврике, и меня преследовали мысли о том, что мешало мне в практике. Именно так я обычно и занимаюсь йогой, одержимая всеми своими отрицательными чертами, недостатками и проступками.

Мне было трудно сделать прогиб назад. У меня не получалась не просто одна поза, а целый ряд поз. Я не могла «открыть сердце». Чтобы открыть сердце, вы должны оттянуть лопатки назад и при этом направить грудь вперед, чтобы верхняя часть спины стала гибкой. Для негнущихся людей это подобно размягчению бетона, вы не можете напрячь мышцы так, чтобы встать в позу. Надо «открыться». «Раствориться». «Расплавиться». Это должно было быть «легко». Так ведь? Какого черта? Смех, да и только.

Моя спина была напряженной и сутулой по причине 50-летней застенчивости. У меня было искривление позвоночника, как у 80-летней. У меня уже был горб, подобный тому, который в последние годы жизни превратил мою долговязую бабушку ростом 167 сантиметров в 140-сантиметровую кроху.

Как йог, я должна была неустанно работать над спасением мира, но в тот момент я пыталась спасти себя. И это было сомнительное мероприятие.

Так что я сидела на коврике, чувствуя себя жалкой, когда мой преподаватель рассказал историю о богине Лакшми, у которой однажды выдался очень плохой день. В индуизме Лакшми – богиня изобилия, богатства и красоты. Это такая Хайди Клум древнего мира. У нее было все это.

Однажды Лакшми пригласили на свадьбу, и она выбрала красивое белое платье. Но когда она наряжалась, у нее начался менструальный цикл, и на платье случайно появилось пятно. В ужасе она удалилась от мира и спряталась. Но без изобилия, которое она давала, и сияния, озарявшего Землю, солнце померкло, посевы засохли, и мир начал умирать.

Богу Шиве выпало спасти Землю. Он злился, что, пока Лакшми беспокоится о своем платье, мир увядает. Шива сказал ей: «Ты должна прекратить страдашки; дело вовсе не в тебе и твоем глупом маленьком платье». (Я импровизирую, потому что, хотя я и стара, я не настолько стара, чтобы находиться там 2000 лет назад.) Речь шла о мировом изобилии.

Поэтому Лакшми решила, что если не может убрать пятно с платья, если теперь это часть ткани, то она примет его и сделает красивым. Она выкрасила платье в ярко-красный цвет. Ее красота не просто вернулась, она стала захватывать дух.

Мы не становимся меньше из-за наших маленьких несовершенств, мы становимся больше. И если с помощью изъянов мы делаем себя прекраснее, тогда мы становимся Лакшми.

Ошеломленная, я села на коврик.

Если самая красивая и богатая богиня мира смирилась с пятном, надо полагать, что и мы, простые смертные, способны это сделать.

До этого момента я думала, что только мне есть что скрывать! Как вдруг я поняла, что у каждого есть пятно. У каждого есть что-то, о чем он предпочел бы не говорить. Это, вообще-то, часть человеческого существования.

Так я и решила: чтобы расти и стать лучше, необходимо принять то, кем я была, со всеми недостатками. Принятие и прощение – вот что должно было произойти. Это очень трудно для людей типа А. Мы ожидаем многого, а именно совершенства. Я бы предпочла проигнорировать любые проблемы и двигаться дальше в жизни, чем иметь дело с таким количеством неприятностей! В конце концов, я успешно игнорировала горб на своей спине в течение многих лет; я просто не смотрела на него в зеркале.

И все же было очевидно, что если я хочу делать успехи на коврике, мне придется снять защитные слои и раскопать проблему. Мне очень хотелось делать прогибы назад и инверсии, но мое сердце не открывалось. Отчасти мешал горб, но вообще-то моя правая рука работала не так хорошо, как левая. Я не могла втянуть плечо в тело для поддержки. Оно застряло. И что еще хуже, теперь, когда мне было за 50, дисбаланс мышц плеча вызывал боль в правой части спины. Я жила с реальной физической болью и не могла справиться с блокировкой на коврике по причине того, что, как подозреваю, могло начаться в моей голове.

Я знала, что я больше этого. Как и Лакшми, я могла бы определить это и исправить. Так я и поступила. Пришла пора перестать прятать свой чит, покрасить платье и надеть его на вечеринку.

Дух переживает все

Горб на спине и проблема с рукой не появились в одночасье. Как и в моем случае, семена обычно засеваются задолго до того, как они прорастут.

Мой отец родился в скромной семье и стал успешным ветеринаром на Парк Авеню в Нью-Йорке. Моя мать была из богатой семьи и искала свободы духа, появляющейся в центре города на Кристофер-стрит в районе Гринвич-Виллидж^[2]. Понять, почему они развелись, было очень просто; неясно, почему они вообще поженились. Мой отец был стабильным и честным человеком. Моя мать экспериментировала. Ей было за 20, она была одинокой и (нет другого способа описать это) жизнерадостной, сумасбродной. Она была писателем, фотографом, потенциальной оперной певицей. Она вступала в различные театральные труппы, путешествовала по стране – дважды, продала все, чтобы жить на лодке, потом продала лодку, чтобы снова жить на суше, и постоянно таскала с собой ребенка.

Я научилась ловко лавировать между этими двумя мирами. На севере города, на Парк Авеню, я делала реверансы взрослым и наряжалась к ужину. На юге города в Гринвич-Виллидж, или на яхте, или на Лонг-Айленде я обедала перед телевизором во время поэтических чтений.

Хотя двойная жизнь давала больше возможности видеть мир, у нее была и обратная сторона. Когда мне исполнилось 12, мама и я успели пожить в дюжине разных мест, в том числе на лодке. Я очень часто пропускала занятия в школе – в сумме по крайней мере два года, потому что мама часто брала меня в свои приключения. Моя «Тетушка Мэйм», мама, обычно говорила, что жизнь учит нас большему, чем любая комната с четырьмя стенами, однако школьные чиновники считали иначе. Когда я училась в шестом классе, отец заявил, что с него хватит. Мой цыганский образ жизни подходил к концу.

Компромисс относительно того, кто будет лучшим родителем, решился тем, что меня отослали. Понимай, как хочешь. Мама неохотно собрала меня и отвезла в школу-интернат на севере штата Нью-Йорк, где я пошла в седьмой класс. Это обеспечило бы мне стабильность, респектабельность и хорошее образование, так мы все думали.

Я была слишком юной для своего класса, мне было всего 12, и поскольку детство я провела, общаясь почти исключительно с мамой, в средней школе я все еще играла с Барби и волшебной печью. Кроме мамы, самым большим влиянием на меня в жизни обладала бабушка Сара, женщина, которая с раннего возраста подбирала мне сумки и обувь. Когда мне было 12, я думала, что ходить по магазинам с бабушкой по Пятой Авеню – самое большое удовольствие для девочки.

Сентябрь принес новый учебный год, поэтому я упаковала свои платья и подходящие к ним туфли в большой чемодан. (Мама сказала, что когда-нибудь мы могли бы использовать его для морских путешествий, и это была мечта, за которую я цеплялась в течение многих одиноких ночей в школе.) Собрав волосы в аккуратный конский хвост и закрепив его заколками в тон блузке, я села в мамин кабриолет карамельно-красного цвета и проехала 600 миль до школы, которая в буквальном смысле оказалась свинофермой. Я не могла все это выдумать.

Вы спросите, как девочка с туфлями, сумками и заколками в тон попала на свиноферму? Очень хороший вопрос. Ну вообще-то на ферме были не только свиньи. Там водились также лошади, коровы, куры, мыши и кошки, но когда вас встречает аромат дюжины свиней, вы никогда этого не забудете.

В начале 1970-х годов в пылу антивоенной любовной горячки, охватившей большую часть США, какое-то время считалось, что необходимо отправлять богатых отпрысков манхэттенских либералов в прогрессивные интернаты, которые строились как коммуны. Все работали. По утрам мы занимались хозяйством на скотном дворе, и вот на рассвете я поднималась на холм в своих нелепых туфлях с чопорными каблуками, чтобы зарезать свиней и свернуть шеи цыплятам. Представляете себе девочку с Парк Авеню или хотя бы из Гринвич-Виллидж с мертвой курицей в руках? Конечно, там было много детей, не только городские эмигранты из Нью-Йорка, но и несколько местных, несколько стипендиатов и даже, как оказалось, начинающий психопат.

Хотя я и пыталась, я не могла есть пищу, которой меня кормили утром. Бекон на обеденном столе вызывал тошноту. К полудню я уже умирала с голоду, поэтому просила у работников кухни что-нибудь поесть. Изредка я пробиралась в частные дома воспитателей в общежитии и совершала набег на их холодильники. Думаю, технически это было воровство, но я отчаянно нуждалась в еде. По-видимому, правила были таковы, что учащиеся могли есть только животных, которых убили, и органическую пищу, которую вырастили, но персонал мог пополнять личные холодильники закусками всех видов.

Оглядываясь назад, могу сказать, что я многое узнала об истинной природе коммунизма. На первый взгляд все делали вид, что мы вместе разгребаем дерьмо, но при закрытых дверях те, у кого была власть, оставляли пирожные себе.

Всякий раз, когда я попадала в неприятности, это было связано с едой. Меня ловили на краже, сокрытии, контрабанде еды и, что хуже всего, на том, что я не ела за столом. Я пряталась в дни бойни, а потом меня наказывали, отправляя в комнату без ужина. Я умоляла маму прислать мне поесть, и тогда ее посылки конфисковали. Ей звонил директор школы и сообщал, что в очередной раз ее дочь поймали с нелегальной, неорганической пищей.

– Позвольте мне все прояснить, – сказала она директору по телефону, пока я сидела в заточении. – У моей дочери неприятности из-за голода? Да что с вами не так, люди?

Я люблю свою маму.

С того момента мне разрешили полуденный перекус, если я была голодна. Даже несмотря на то, что я выиграла войну со школьной продовольственной полицией, я оставалась несчастной. Я попыталась сделать жизнь лучше, купив сапоги для работы на скотном дворе, чтобы не чистить стойла в лакированных туфлях «Мэри Джейн». (Когда я попросила маму купить мне какие-нибудь рабочие сапоги, она ответила: «Если в Блумингдейле нет таких вещей, тебе не повезло, потому что я ни за что не поеду в Нью-Джерси». Нью-Джерси был диким-диким Западом, где продавались рабочие сапоги.) Но самое худшее в моих страданиях было то, что я не могла никому пожаловаться. Мое несчастье причинило бы моим родителям, особенно маме и бабушке, еще бо́льшую душевную боль. Поэтому я должна была собраться с мужеством. Мне предстояло проявить выдержку и пережить этот год.

А потом стало еще хуже, потому что, конечно, так всегда и бывает.

Все началось однажды днем, когда я стояла у задней двери кухни и ждала, чтобы мне вынесли еду. Мы с мамой думали, что мне, возможно, будут давать тост или бутерброд с арахисовым маслом, обычно я получала морковку или кусок вареной картошки. Если оценивать стоимость обучения по еде, то эта картошка стоила около сотни баксов.

Я стояла у кухонной двери и ждала свою картошку, когда из-за угла показался главарь группы мальчишек. Это был не Питер Пэн. Это был прыщавый 16-летний парень с жирными черными волосами, красной повязкой на голове и в грязных джинсах Levis. Должно быть, он оставался трижды на второй год, потому что ему было 16 и он учился в средней школе. И он тащил за собой еще троих заблудших мальчишек.

– Что это у нас тут? – спросил он.

Я бы предпочла не рассказывать остальную часть истории, однако долгое время я притворялась, что этого не было, и, честно говоря, устала скрывать правду. Все изнасилования бывают разными, но их жертвы остаются с одним и тем же: глубоким чувством потери и стыда. Что касается меня, то на какое-то время я потеряла свой внутренний свет. В моем сердце были невинность и бесстрашие, которые у меня отняли. В моей жизни появилось четкое «до» и «после». Хуже всего то, что я потеряла доверие к миру. Девочка, которая ждала с расправленными плечами и высоко поднятой головой ломтик холодной картошки, потому что выиграла войну со школьными чиновниками, больше не существовала. С того самого дня я ходила сгорбившись, стараясь защитить то, что было у меня внутри. Урок, который я усвоила, состоял в том, что если ты ходишь слишком гордо, то можешь пострадать.

Однако у моей истории счастливый конец. Так что мне нужно ее рассказать.

Помню, как шла по коридору, когда главарь схватил меня за правую руку и заломил за спину. Младшие мальчики бежали за нами, а он наполовину толкал, наполовину нес меня в туалет для мальчиков. Хотя мне было страшно, я старалась держать лицо кирпичом. Сначала я решила, что ему понадобилась моя картошка! Я сказала себе: хорошо, это всего лишь еда. Потом я твердила: «Я все еще в порядке; только мое плечо, кажется, сломано. Я все еще в порядке, моя рука онемела, но я чувствую свои пальцы. Я все еще в порядке, мое сердце бьется». И так далее.

Оказавшись в туалете, он швырнул меня на пол и стянул с меня джинсы до щиколоток. Ему потребовалось несколько попыток, чтобы довести дело до конца. Он держал мою руку согнутой за спиной, и боль в плече не давала мне почувствовать что-либо еще. Потом боль исчезла.

Казалось, исчезло все. Моя голова была прижата к основанию унитаза, и я помню, как смотрела на мочу, высохшую желтыми полосами вдоль основания, и думала: «Убирает ли этот туалет кто-нибудь?» Но я ничего не чувствовала. Я покинула свое тело. Девочка на полу в туалете была кем-то другим. Мой дух поднялся вверх. Я видела, что делал парень, слышала, что он говорит, но все это происходило вне меня.

– Давай посмотрим, подойдет ли он, – сказал парень, тыкая в меня пальцами, а потом еще чем-то, не знаю чем. Возможно, это была швабра. Не могу сказать точно. Каким-то образом он нашел способ сделать то, что хотел. Мне было 12, я была девственницей и весила меньше 45 килограммов. Я была ему неровня и настолько сексуально неопытна, что даже не понимала, что происходит. А когда все закончилось, я была разбита. Поговорим о пятне. Мои ноги были покрыты кровью. Мои штаны, которые все еще были на лодыжках, промокли насквозь. Там было так много крови, что я думала, что умираю. У меня еще ни разу не было месячных, и это была первая женская кровь, которую я видела в жизни.

Потом он встал у раковины и вымыл руки. Поправил перед зеркалом бандану и пригладил сальные волосы. Затем повернулся к своей команде, которая ждала у двери, и сказал:

– Ваша очередь.

Благодать повсюду

Хотя это был худший момент в моей юной жизни, в тот же миг я поняла, что, как я и говорила себе во время того долгого передвижения по коридору, «я была в порядке». Ибо что бы ни случилось еще в тот день и во всей оставшейся жизни, я знала одно: я выжила. Я подумала, что, возможно, Бог был со мной и позволил мне жить. В тот момент я не знала, забеременела ли я, была ли серьезно повреждена моя рука или в порядке ли мои внутренние органы. Но я знала точно:

Мы больше, чем то, что с нами происходит.

Дух не так легко уничтожить. Я была в порядке, и я буду в порядке, независимо от того, что еще произойдет в этом помещении или, если уж на то пошло, до конца моей жизни. Я верила в Бога и верила, что он мог пощадить меня, потому что у меня были еще дела в этом мире.

Поэтому, когда мистер Красная Бандана повернулся к мальчикам и сказал: «Ваша очередь», у меня появился луч надежды. Смешно, но я, пожалуй, впервые ощутила Благодать. Вероятно, это был худший момент в моей жизни, но за то время, которое потребовалось парню, чтобы обернуться, у меня появилась мысль, что, возможно, пришла «моя очередь» жить. И я пообещала себе, что буду мстить, прожив всю оставшуюся жизнь исключительно хорошо. Это был мой момент чит-ананда.

Но сначала я ничего не делала. Выживание было для меня на первом месте. Я думала, что у меня сломана рука, потому что я не могла пошевелить ею. Я была вся в крови, и я не знала, было ли это кровотечение связано с потерей девственности или нет. Так что я решила прикинуться мертвой, что было не слишком трудно, но это решение оказалось одним из лучших в моей жизни. Я подумала про себя: «Если я умру, то это все изменит».

Мы переходим от того, что «мальчики есть мальчики» (именно так назвала это школа, когда обнаружилось, что тот парень сделал то же самое с полудюжиной девочек), к тому, что «мальчики – это психопаты», которые занимаются сексом с мертвыми несовершеннолетними девочками. Правильно? Я лежала там, пока другие мальчики внимательно и долго смотрели на меня.

«Смотрите хорошенько, вы, маленькие сукины дети, – думала я про себя. – Правильно, смотрите внимательно, потому что я надеюсь, что этот образ останется с вами на всю оставшуюся жизнь. Вот, дайте-ка я раздвину ноги немного шире, чтобы вы точно видели, что со мной сделали».

Потом они убежали.

И, подобно белому голубю, которого волшебник выпускает в воздух, я была свободна. Мое сердце трепетало. Мое тело лежало распростертым на полу в туалете, но мой дух парил в высоте. Каким-то образом мне удалось остановить этот поезд, который мчался на всех парах. Я едва не превратилась в девушку, которой попользовалась целая команда. Я была жива, и в целом со мной все было в порядке.

Не хочу создать впечатление, что каждый должен пережить сексуальную травму, чтобы познать искупление. Есть и более простые способы. Мне потребовались годы терапии, чтобы смириться с этим. Когда я приняла это, то не хотела обсуждать, потому что то событие никогда не определяло меня. Я так много сделала в своей жизни, но все остальное становится второстепенным, когда вы произносите слово «изнасилование». Поверьте мне, сказать, что вас изнасиловали, – значит прервать разговор.

Честно говоря, я сожалею о нескольких вещах. Хуже всего то, что я, во-первых, потратила какое-то время на уборку туалета. Это так на меня похоже. Когда я испытываю стресс, то меня можно застать за уборкой в доме. О чем я думала? Я должна была кричать и бегать по коридору, как героиня фильма ужасов «Кэрри», разбрызгивая кровь на всех юных школьных придурков. Но вместо этого я протирала пол бумажными полотенцами.

Во-вторых, я сожалею, что не сказала о случившемся родителям. Я знала, что моя мама безумно огорчится. Она никогда не хотела, чтобы я уезжала, а теперь будет ужасно волноваться, если я останусь. Я просто позвонила и сказала, что мне нужно вернуться домой и показаться врачу. С отцом я не была достаточно близка, чтобы говорить о таком.

Еще хуже то, что, не рассказав правду, я выслушала много лекций от разных взрослых о том, что, как они предполагали, произошло. Преподаватели школы и различные терапевты рассказывали мне, как важно не торопиться с сексом, пока я не встречу правильного человека. (Боже, взрослые оооочень умны!) Я хотела, чтобы все это исчезло, а я вернулась к своей захватывающей жизни, где чистила сарай и ела холодную картошку. Если я и стыдилась, то только потому, что у меня не было достаточно сил, чтобы отбиться от того парня с самого начала.

Я не жалею о том, что столько лет пряталась, стеснялась, сдерживала себя, не признавалась в своем жизненном опыте. Я не жалею, что не сказала людям о том, что меня изнасиловали. Требовалось время, чтобы понять это. Я не хотела быть жертвой. Я не чувствовала себя жертвой. Поначалу я чувствовала себя идиоткой, потому что мне не следовало находиться в том месте в то время. Но жертвой? Никогда. В конце оперы жертва умирает. Даже в 12 я знала, что кое-что пережила. Думаю, что тот опыт был началом того, что сделало меня тем, кем я являюсь сегодня.

Все лечится любовью

Спустя целую жизнь я сидела на коврике на занятии йогой и, слушая историю Лакшми, вдруг поняла, о чем речь. Я поняла, почему не могу открыть свое сердце на практике. Может быть, в этой йоге что-то есть? Может быть, мне трудно быть уязвимой? Может быть, я боялась быть открытой и мягкой, потому что если покажу свою слабость, то меня потащат по коридору, заломив руку за спину. И конечно, в течение 40 лет я ходила ссутулившись, потому что меня всегда преследовала мысль, что если я буду стоять прямо и идти уверенно, то могу «напроситься».

На меня снизошло озарение.

Я поняла, что если буду двигаться вперед и выполнять обещание прожить необычайно хорошую жизнь, то снова обрету свой дух. Но мало того, что я должна была научиться делать махи ногами, мне также нужно было стать уязвимой, чтобы вернуть свое доверие. Попытка все контролировать и защищать себя, чтобы не испытывать боль снова, честно говоря, не принесла мне ничего хорошего.

Мне нужно было найти какую-то веру в то, что Вселенная, или Бог, или Зубная Фея будут рядом со мной. О, горе мне.

Если мой дух едва пережил нападение, то моя правая рука была действительно повреждена. На полу в туалете у меня произошел разрыв акромиально-ключичного сочленения, а в результате того, что я решительно игнорировала эту проблему на протяжении десятилетий, сустав так и не зажил правильно.

Эта рука стала для меня источником многочисленных разочарований в практике йоги. Она не давала мне выполнить позу полуголубя – Эка Пада Раджакапотасану. Она не сгибалась в обратной позе молитвы, Пашчима Намаскарасане. Я не могла завести эту руку за спину в позе коровьей головы, Гомукхасане. И что хуже всего, выполняя инверсии, я не могла втянуть головку плечевой кости правой руки в суставную впадину так глубоко, как левой, и поэтому, когда я стою вверх ногами, то похожа на Пизанскую башню. Даже поза перевернутого лука, Урдхва Дханурасана, вызывала в правом плече сильнейшую боль. У меня перехватывало дыхание, и я удивлялась, почему так долго не могла услышать эту боль. Впрочем, я ужасный слушатель, все так говорят.

Когда на меня снизошло озарение, я поняла, что не занималась той частью своего прошлого, а вместо этого похоронила его. Мало того что я приложила все силы, чтобы выбросить из головы малейшие следы этого происшествия, я еще и забыла о руке! Когда я сидела на занятиях йогой, слушая, как важно принимать свои недостатки, практиковать с благоговением ко всему окружающему, любить себя целиком и полностью, ко мне пришло осознание. Я поняла, что, о боже, мое плечо повредил тот сумасшедший! Я никогда не могла сложить два плюс два. Почему моя рука не слушалась? Потому что была сломана, и теперь ее нужно вылечить.

Позже тем же утром, когда пришло время инверсий, мой преподаватель выбрал для практики стойку на предплечье, Пинча Маюрасану. Упражнение состояло в том, чтобы расположиться возле стены и прижать пятки к твердой поверхности. Когда вы отталкиваетесь от пола, сердце открывается. Это глубокое открытие. Пока я работала со своей позой, склонившись влево, преподаватель подошел ко мне. Он деликатно положил руку сзади на мою правую лопатку. «Вам нужно приблизить эту руку к сердцу», – сказал он.

Впервые за много лет я заплакала. Преподаватель, вероятно, подумал, что мои слезы были связаны с желанием добиться совершенства. Но нет. Я была расстроена, потому что потратила впустую годы, не приняв руку в свое сердце. Сколько лет провела я в отрицании, пытаясь быть сильной! Я была расстроена тем, что не смогла вспомнить, горевала ли я когда-нибудь по-настоящему о том, что случилось. И тем, что никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы простить ту часть самой себя. Теперь моя рука была самой слабой частью моей практики. Я была травмирована, но, что еще хуже, я не простила себя за слабость и поэтому не могла принять ту часть себя в свое сердце. Вот и все. Я решила, что пора отпустить это. А потом, даже если это убьет меня, я собираюсь принять эту руку и вылечить ее. Я простила себя за то, что проявила слабость на полу в туалете, и за то, что, возможно, мне даже немного нравился этот мальчик, прежде чем он сделал то, что сделал.

Теперь вместо разочарования я чувствую любовь к своей правой руке. Это моя лучшая и худшая часть. Она символизирует все, что я пережила, все, чем я являюсь и еще надеюсь стать. Мое когда-то сломанное плечо – это моя чит-ананда. Перед практикой я завожу правую руку за спину и вытягиваю вверх в знак глубокого уважения и памяти. Перед инверсией я вправляю ее в плечевую впадину немного плотнее, держа ближе к сердцу. Мне регулярно делает массаж женщина, которую я люблю и которой доверяю. Всякий раз, когда она натыкается на старый шрам на плече, она говорит: «Какого черта здесь произошло?»

– Поверь мне, ты не хочешь ничего знать об этом, – отвечаю я.

После того как моя рука была безнадежно заблокирована в течение почти 40 лет, она медленно приходит в себя. Любовь к этой руке, забота о ней, принятие ее, как и всей себя целиком, дали мне больше свободы и радости, чем любая терапия.

Чит – это сознание или истина. Это столкновение с тем, что вы, возможно, не хотите знать, особенно о себе. Но это также та часть нашей жизни, пережив которую, мы становимся лучше. Чит трудно избежать, хотя некоторые лекарства помогают. Но в конце концов, вы можете не захотеть избегать чит, потому что с радикальным пониманием приходит радикальная свобода и рост.

Ананда – это блаженство. Это самое восхитительное в жизни. Лучшие моменты блаженства обычно приходят после определенного усилия и несут с собой больше награды, чем удовольствия, которые мы получаем с легкостью.

В эти дни я пришла в одно место, где приветствовала чит как ананду. Я пришла туда, где видеть ясно и точно, без всяких иллюзий, стало моим величайшим удовольствием. Я больше не буду прятаться. Перемена в моем отношении позволила мне стать безмятежнее, когда все хорошо, и лучше воспринимать трудности, и поэтому жизнь все чаще бывает чит-анандой. Жизнь становится счастливым принятием реальности, истинной чит-анандой.