bannerbannerbanner
Название книги:

Семейное дело

Автор:
Вадим Панов
Семейное дело

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

© Панов В., Посняков А.,  2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Пролог

Сначала – тревога.

Даже не тревога, а нечто более слабое, едва заметное. Сначала лёгкое, на грани понимания, ощущение опасности. Сначала ты знаешь – и это иррационально, – что приближается враг. Беспощадный, безжалостный враг, опаснее которого ты ещё не встречал, но сначала тебе кажется, что всё происходящее – сон. И тревога, которая не тревога, и враг, который кажется страшным. Жестокий. Жаждущий крови… Тёплой, остро пахнущей крови, которую… которую ты тоже не прочь попробовать на вкус.

Ты ещё не видишь его, но уже хочешь… крови. Его крови.

Ведь ты тоже опасен.

А враг наполнен ею – кровью. Ведь не бывает, чтобы внутри жертвы не оказалось крови. Ты не помнишь ни одного такого случая. Ты начинаешь вспоминать и убеждаешься…

Сейчас не время!

Воспоминания сладки, но сейчас нельзя отвлекаться. Сейчас нужно сосредоточиться на том, кто рядом. На том, кто опасен, кто смог вызвать в твоей душе чувство лёгкой тревоги, и…

И это чувство не становится сильнее, потому что его съело слово.

ЖЕРТВА!

Ты знаешь, что приближающийся враг силён, но ты находишь для него только одно слово: жертва. Даже не находишь, ты используешь это слово машинально, не задумываясь, потому что все, кто бросает тебе вызов, – жертвы, насколько бы опасными они ни казались. Потому что твоя суть – охота. Потому что слово «враг» кажется тебе неестественным.

Какие враги могут быть у того, кто с нетерпением предвкушает чужую атаку?

У того, кто хочет крови.

У того, кто по-настоящему опасен.

Лёгкое чувство тревоги растворяется в желании убить. Не защититься.

Тьма становится твоим другом, тишина – твоим союзником, приближающийся убийца – жертвой. Ведь в нём течёт тёплая кровь.

Ты её хочешь.

Ты замираешь и несколько тягучих мгновений играешь в «Послушай ночную тишину». Улавливаешь легчайший шорох – жертва осторожна, умеет быть почти незаметной, но это «почти» – убивает… Ты же поворачиваешься абсолютно бесшумно, чуть приседаешь, готовясь к движению, и аккуратно ломаешь сухую палочку.

Ты улыбаешься.

Жертва не только осторожна и почти незаметна – жертва агрессивна и считает себя сильной. Жертва слышит трескучую подсказку и тут же прыгает, летит на тебя, изготовившись, уже предвидя сокрушительный удар… От которого ты плавно уходишь в сторону и отвечаешь резко: правая рука становится длиннее, превращается в прочный коготь, больше походящий на косу, острейший кончик которой дотягивается до незащищённого бока нападавшего.

Запах свежайшей крови ударяет в голову.

Твоя улыбка обращается в смех. Ты смеёшься, слыша предсмертный хрип лежащей у ног жертвы. Ты облизываешь окровавленный коготь и поднимаешь глаза к равнодушным звёздам. Ты смеёшься, предлагая им разделить твою радость. Ты смеёшься…

И просыпаешься.

Ты лежишь в своей кровати и морщишься от запаха пота. И без всякого интереса разглядываешь покрытую прочнейшей чешуёй руку, которая только что, в глубоком сне, была покрыта чужой кровью.

Крепкие пальцы. Острейшие когти на них.

Ты смотришь на них, и в твою голову приходит одна-единственная горькая мысль:

«Я не человек!»

Глава 1

Озёрский уезд, 1920 год, июнь

«В уезде участились случаи нападения банд местных уголовников и дезертиров на граждан. Отделение УгРо при Озёрском уисполкоме настоятельно рекомендует жителям уезда воздержаться от прогулок в тёмное время суток до полного уничтожения банд, которое воспоследует уже в ближайшие дни и недели. Краскор тов. М. Столяров».

«Ведомости Озёрского уисполкома» от 11 июня 1920 г.

– Тпр-р‑ру! Да стой ты, идолище! – Угрюмого вида мужик в засаленной телогрейке поверх серой косоворотки из дешёвого ситца и грязных штанах, заправленных в солдатские сапоги, спрыгнул с подводы, взял лошадь под уздцы и похлопал по морде. – Стой, кому говорю!

Лошадь – старая, видавшая виды кобыла неопределённой серовато-гнедой масти – презрительно покосила глазом и фыркнула.

– Ну, наконец-то, Игнат!

Из леса на дорогу выбрались двое: молодой парень с круглым глуповатым лицом и чернявый мужчина лет тридцати, с хитрым, неприятно бегающим взглядом тёмных глаз. Парень был одет по-деревенски: рубаха с суконной поддёвой, картуз да самотканые портки. А его хитрован-напарник, судя по одёже, был из городских: австрийский серовато-зелёный френч поверх синей косоворотки, довоенные диагоналевые брюки галифе, коричневая – блином – кепочка. И чем-то он походил на бывшего буржуйского премьера Керенского, то ли френчем, то ли – скорей – причёской: такой же треугольник на лбу, ёжик, как был у Александра Фёдоровича.

– Тьфу ты, жара! – Сняв кепку, хитрован вытер выступивший пот и, глянув на кобылу, хмыкнул. – Лошадёнка-то сдюжит?

– Сдюжит, Хаснатый, сдюжит, – пообещал угрюмый. – Большевички с ней по продразвёрсткам ездили.

– А-а‑а, ну раз та‑ак…

Хаснатый – то ли это фамилия была такая, то ли кличка – глумливо скривился и повернулся к парню:

– Точно они там вдвоём? Никого больше нету?

– Да никого, гы. – Селянин глуповато моргнул. – С утра, как ты велел, захаживал, спрашивал – не надо ли, мол, плотничать? А сам глазьями-то – везде, гы!

– Ишь ты, везде… Ох, Гунявый, Гунявый, хорошо б, коли так… – Хитрован нахлобучил на голову кепку и глянул на небо. – Темнеет уже.

– Темнеет. – Угрюмый Игнат потрепал кобылу по холке. – Думаю, робяты, – пора… А в усадьбе точно поживиться есть чем? Неужто не разграбили мужички?

– Не разграбили, – торопливо ответил Гунявый. – Не трогали наши баб графских, ничего от них плохого не видели, вот и не трогали. Так что ежели есть сокровища, то тут они.

– И большевики не взяли?

– Большевики тоже не лезли.

– Почему?

– Может, графиня их того… – Парень скабрёзно ощерился. – Уговорила?

– Антиресно, оружие у этих баб есть? – Исполняя приказ, Игнат привязал лошадь к старой осине, невдалеке от лип, что росли близ усадебной ограды. – Если нету… так я бы их обеих того… спробовал бы. Дочка-то графини – красивая. Да и сама она…

– Может, и спробуем, – сплюнул под ноги хитрован. – Коли по-быстрому провернём всё. А так – покуда вывезем, покуда в лесу всё спрячем – время-то о‑го‑го.

– Ох, мудёр ты, Хаснатый, – вроде бы и со всем уважением, но не особенно-то уважительным тоном промолвил Игнат. – Мудёр.

Хитрый мужик был Хаснатый, как говорили – с вывертом. В деревне к нему относились с опаской, не шибко-то доверяли – хитрован был из городских, а городские деревенских, ясное дело, завсегда норовят обвести вокруг пальца, с того, суки гладкие, и кормятся. Хотя… это ведь Хаснатый весь план налёта придумал, что есть, то есть. Всё и обсудили ещё вчера, загодя, заедая малую толику самогона шматком пахучего сала. Много не пили, потому как на дело идти и головы нужны ясные. Вот опосля – вот тогда уж и можно будет разговеться.

– Спрячем подводу в лесу, рядом с усадьбой, – учил Хаснатый. – Сами, как стемнеет, незаметно пробираемся во двор, выставляем раму – вот уже и в людской, а там… А там будет дело! Всё берём быстро, без суеты: сначала связываем старую графиню, потом – малую. И быстренько – по комнатам, по барским покоям…

– А ежели они супротивляться начнут, кричать?

– А ножик у тя на что, Гунявый? Иль уж хотя бы кулак.

– Понял… – Парняга немного помолчал и влез снова. – Мужики говорили, мол, в усадьбе оружия до хреноватой матери.

– Так и мы, чай, не пустые пойдём! Обрез, три «нагана», ножи – что, с двумя бабами не сладим?

– Так и у них могеть…

– Что «могеть», Гунявый? Пулемёт они на чердаке прячут, что ль?

– Пулемёт, не пулемёт, а то, что старая графиня с нечистой силой дружбу водит – факт! Мужики говорили…

– А при чём тут пулемёт – и нечистая сила?

– Дак я так, к слову…

…Про нечистую силу Гунявый, чтоб ему пусто было, вспомнил и сейчас, едва только налётчики подошли к липам – больно уж зловеще выглядела усадьба на фоне кровавого закатного неба: красные, словно глаза вурдалака, сверкали вечерней зарёй оконные стёкла мансарды, корявились кривоватыми лапами росшие невдалеке сосны, словно крышка гроба, торчала крыша амбара, а чуть левей, чёрными выпяченными рёбрами тянулись вверх стропила выгоревшего пару лет назад флигеля.

– А ну, хватит нечистую поминать, кому сказано! – подходя к ограде, злым шёпотом предупредил Игнат. – Накличешь ещё, дурень. Ну? Чего хмыкашь-то?

– Да не хмыкаю я, дядько Игнат. Колокольчики вспомнил.

– Какие ещё, к ляду, колокольчики? – Угрюмый сплюнул. – Не, ты слыхал, Хаснатый? Вот дурень. Вот дурень-то! Ох, чувствую, зря мы его с собой взяли – управились бы и вдвоём.

– Ничего, Игнате. Нож да обрез лишними никогда не бывают. Да и силёнкою Гуняву нашего Господь не обидел… не знаю, как там чем другим. – Хитрован покосился на спутника. – Так ты к чему колокольчик-то вспомнил, паря?

– К богатству! – ответил тот.

– К чему-у?!

– Колокольчики-то не простые – серебряные, – громким шёпотом объяснил Гунявый. – Я, как со двора уходил, сам слыхал, как старая графиня молодой про них говорила. Ещё подумал – антиресно, сколь в них серебра-то?

– Сыщем, не боись! – Хлопнув парня по плечу, Хаснатый негромко рассмеялся. – И колокольчики сыщем, и всё серебро заберём! Чую – удача ныне с нами!

Осторожно пробравшись задним двором, за сараями и каретной, налётчики замерли возле окна. С минуту прислушивались, вертели головами, а потом Игнат, вытащив нож, в два счёта выставил из пазов раму.

 

– Х-хэк! Всего-то и делов. А ну, подмогните-ка!

Раму осторожно поставили наземь, в траву. Образовавшийся проём глядел на пришельцев недобро, отпугивая мёртвой глухой тишиной и мраком.

– Темновато чегой-то. – Гунявый сглотнул. – Совсем темновато…

– Ты, паря, про фонарь забыл.

– Ах да, фонарь! Не пора ль вжечь?

– Не пора! Сперва залезем. – Потрогав рукоятку сунутого за пояс нагана, Игнат размашисто перекрестился и поплевал на руки: – Первым пойду, а вы покуда здеся… Огляжусь – свистну.

– С Богом, Игнат!

Хмыкнув, мужик ловко забрался на подоконник и…

И вдруг весь проём окна, шипя, окутала пелена жаркого тумана! Да что там жаркого – горячущего! Горячущего и резкого, как будто трубу в паровозе сорвало. Как будто…

– Кипято-ок! – заорал ошпаренный налётчик, выпадая обратно во двор. – Кипято-ок. Ох, ошпарили, суки‑и-и‑и! Сварили, сварили, у‑у‑у… Больно!!!

Выхватив револьвер, Хаснатый сделал несколько выстрелов в темноту людской. Стрелял наугад, поскольку никого там видно не было, одна тьма, и не попал, наверное, поскольку никаких звуков, кроме выстрелов да шипящего пара, не последовало. Игнат тоже больше не орал, только постанывал да матерился. Сильно пахло ошпаренным деревом, как бывает, когда в пьяном угаре опрокинут на пол кипящий самовар.

– Ах вы, суки! Гляньте-ка, там, наверху, баба!

– Графиня! Ага!

Хаснатый тут же пальнул, но не попал, лишь осколки стекла разлетелись со звоном. А хозяйка усадьбы, не обратив внимания на стрельбу, распахнула настежь окно и вытянула руки, будто собралась броситься злодею на шею, обнять, как обнимают внезапно вернувшегося с войны близкого родственника – здорового, живого…

– Сука!

Хаснатый собрался выстрелить снова, но из пальцев графини вдруг вырвался поток жёлтого пламени, нестерпимо яркого в ночной тьме, ударил Хаснатого в грудь, и налётчик тут же вспыхнул факелом, выронил оружие и, заорав от нестерпимой боли, принялся кататься по траве, пытаясь сбить смертельные объятия огня.

Гунявый опасливо попятился, забыв и про обрез, и про нож. Какой там обрез, когда тут – тако-ое!

«Нечистая! Как есть – нечистая!»

Гунявый ждал смерти, но графиня его не тронула. Пробормотала что-то неразборчиво, взмахнула рукой, как делал когда-то давно ярмарочный фокусник, и… И настоящий ураган завертелся под окнами усадьбы, как раз в том месте. Мощный всесокрушающий смерч, какой раньше Гунявый видал только на картинке в мартовском номере журнала «Вокруг Света» за тысяча девятьсот двенадцатый год! Журнал тот он выпросил как-то у заезжего охотника на пыжи, читать не читал – не шибко-то был грамотен, – а картинки рассматривал и даже подпись попросил сельского писаря грамотея прочесть: «Торнадо в Северо-Американском штате Техас». И вот здесь, во дворе графской усадьбы, именно это сейчас и было – торнадо!

Исполинской силы вихрь подхватил налётчиков, поднял в воздух, закружил, словно осенние листья, и понёс куда-то далеко-далеко… Впрочем, не дальше Тёмного озера, куда – прямо в воду – и сверзились все трое.

А выплыл потом один – Гунявый.

Пожалела его ведьма, не сгубила…

* * *

– Так вот ты какое, бесплатное муниципальное жильё для молодого специалиста… – Лера ещё раз проверила правильность адреса, убедилась, что напечатанные в ордере название улицы и номер полностью совпадают с содержимым ржавой таблички на углу дома, вздохнула, вернула документы в сумочку, медленно въехала в ворота, сняла мотоциклетный шлем и прищурилась: – Нет, я понимаю, что бесплатно полагается только сыр в мышеловке, но это… это…

Подходящее сравнение пришло на ум секунд через пять.

– Это ведь уже съеденный сыр! И переработанный.

Однако оценить её остроумие никто не смог – во дворе старого строения девушка была совершенно одна.

– И, возможно, не один раз переработанный!

Лера ещё раз вздохнула, поморщилась, перевела взгляд на кривую берёзу, зачем-то выросшую слева от дверей подъезда, и неожиданно подмигнула ей:

– Что скажешь?

Берёза прошелестела листьями невнятный ответ и застеснялась. Судя по всему, ей впервые предложили принять участие в дискуссии о достоинствах здания, и слов элементарно не нашлось. Впрочем… Какие уж тут слова…

Старый четырёхэтажный дом, с горбатой крышей и чёрными проёмами окон, чем-то походил на гроб или на выбросившегося на берег кашалота. Или на выбросившегося на берег кашалота в гробу. Казалось, что угрожающе нависающее над узеньким двориком здание готовится рухнуть на него, заполнив гнилыми обломками, и лишь выбирало подходящий момент, чтобы обеспечить как можно больше жертв и разрушений.

Дом выглядел опасным, тревожный шелест кривой берёзы лишь подтверждал это ощущение, но деваться было некуда – ордер предписывал селиться, и девушка нехотя слезла с ярко-розового скутера.

– Home, sweet home… чтоб тебя… Посмотрим, каков ты изнутри…

Как выяснилось – не лучше, чем снаружи.

Поднявшись по скрипучей лестнице на второй этаж, Лера безрадостно взглянула на грязную пластмассовую табличку с номером квартиры, на всякий случай постучала в обитую рваной клеёнкой дверь, ответа, ожидаемо, не дождалась, вытащила из сумочки выданные городской администрацией ключи, и…

Что-то прошмыгнуло под ногами. Крыса?

Маленькое, тёмное, подвижное… В меру дерзкое.

Девушка отпрыгнула от двери, постояла немного, успокаиваясь и пытаясь разглядеть, куда именно отправился шустрый зверёк, затем торопливо открыла квартиру – замки, как ни странно, оказались новыми, – прошла внутрь и щёлкнула выключателем.

В коридоре ничего не изменилось.

– Жильцы забрали с собой люстру? – криво усмехнулась Лера.

Но через секунду ей в голову пришло другое объяснение.

Девушка осторожно вышла в коридор, добралась до распределительного щитка, закрытого не замочком, а всего лишь небрежно стянутой проволочкой, и включила автомат.

В квартире тускло вспыхнула висящая на голом проводе лампочка. Сорокаваттная. Пыльная.

– А жизнь-то налаживается, – с иронией произнесла Лера, вернувшись в квартиру.

И, не удержавшись, бросила взгляд на своё отражение, появившееся в потемневшем от старости зеркале древней прихожей.

С удовольствием посмотрела.

В меру высокая, но не длинная, стройная, но не тощая, соразмерная, красивая… Никаких сомнений – красивая. Глазастая и улыбчивая обладательница прелестных ямочек на щеках и роскошной гривы чёрных, как смоль, волос, Валерия Викторовна Кудрявцева привлекала внимание всюду, где появлялась, а очевидная примесь восточной крови добавляла девушке пьянящего, нездешнего шарма.

Улыбнувшись и чихнув от поднятой пыли, Лера протиснулась мимо выставленного в коридор шкафа, выглядевшего настолько ветхим, что прикоснись – развалится, третьим и последним ключом со связки отперла дверь в комнату, но сразу её не открыла, постояла, словно пытаясь представить, что её ждёт впереди, пробормотала:

– Надеюсь, уборка займёт не больше недели…

И лишь после этого распахнула скрипучую дверь.

Комната оказалась непомерно узкой, походящей на пенал и навевающей мысли о раскольниковских стенах, что «души и ум теснят». Потрескавшийся линолеум на полу, возможно, ветеран линолеумной промышленности, первый рулон, сошедший со стропил линолеумной фабрики… или откуда они там выкатываются? В общем, старый. На стенах – его ровесники-обои, выцветшие до полной блеклости, украшенные кое-где подозрительными потёками. Слева – продавленный диван, щедро оставленный предыдущими жильцами, в связи с полной своей никчёмностью, рядом с ним – кухонная табуретка, на которой пылилась превращённая в пепельницу консервная банка. Выкрашенная в гнусно-коричневый цвет батарея источала леденящий холод.

Комната наваливалась, сдавливала плечи и вообще походила на хищную пасть! Лера ощущала это почти физически, первым порывом девушки было броситься прочь, но… но ведь жить-то где-то надо. В конце концов, это же временно всё, обещали же отдельную благоустроенную квартиру – по закону положено.

Справившись с желанием послать всё к чертям собачьим и проснуться, девушка подошла к окну, раздвинула старые, плотные и тяжёлые, словно сшитые из фанеры, шторы и попыталась открыть створки… Безуспешно. В целях борьбы со сквозняками или просто в неизвестных целях рама оказалась забитой гвоздями.

– Интересное кино…

Пробормотала и тут же обернулась – из коридора донёсся едва различимый скрип.

– Кто здесь?

Тишина.

«Показалось?»

Показалось, что старая квартира и весь старый дом замерли в ожидании? Что притаились, наблюдая за тем, как среагирует на происходящее новая жиличка. И кривая берёза – гадина! – оказалась с ними заодно, потому что в тот самый миг, когда девушка уже убедила себя в том, что никакого скрипа не было, в окно крепко стукнула потревоженная ветром ветка.

– Ай! – вскрикнула от неожиданности Лера, поворачиваясь спиной к двери.

И тут же её слух резанул жуткий скрип из коридора.

Наглый. Царапающий.

– Не подходите!

В дверях возникла неясная фигура с топором в руках.

– Не трогайте меня!

Перепуганная девушка схватилась за табуретку…

* * *

– Сулейман? – переспросила администраторша, с подозрением разглядывая стоящего у стойки регистрации мужчину: невысокого, полного – но не толстого! – черноволосого и носатого. В дорогом костюме и с золотыми часами на запястье. Мужчина планировал занять лучший номер лучшего отеля Озёрска – «президентский» люкс, – оплаченный на месяц вперёд, однако содержание предъявленного паспорта вызвало у строгой администраторши определённые сомнения: – Сулейман?

– Сулейман, – жизнерадостно подтвердил носатый и обаятельно улыбнулся: – Для друзей – Суля.

Однако растопить холодное женское сердце с кавалерийского наскока не получилось.

– Сулейман? – продолжила администраторша, прищуриваясь, словно целясь из «маузера». И на мгновение показалось, что в тишине холла ненавязчиво щёлкнул снятый предохранитель.

– Сулейман.

– Вы?

– Я, – с достоинством кивнул невысокий. Он уже понял, что от улыбок толку не будет, и решил сменить манеру поведения. – Сулейман Израилович Кумарский-Небалуев. А в чём проблема?

– Русский?

– Нет, чёрт возьми, азер… – мужчина даже чихнул от негодования, – азербайджанец!

– А почему у вас паспорт наш? – осведомилась женщина, услышавшая только последнее слово и не имевшая, по всей видимости, представления о том, что такое ирония.

И тем повергла Израиловича в кратковременный ступор.

– Откуда у вас наш паспорт?

– Потому что я русский, голубушка, – пришёл в себя Сулейман. – Неужели по фамилии не понятно?

– По какой из них?

– По обеим.

– А если непонятно?

– Тогда перечитайте.

– Зачем вы меня путаете?

– А вы что, полиция?

– Нет, но могу вызвать.

– Так вызывайте, и покончим с этим! – трагическим тоном предложил носатый и встал в позу. – Пусть! Пусть вся страна с негодованием узнает о тех невыносимых страданиях…

– Я думал, вы уже в номере, – уныло сообщил подошедший к стойке молодой человек, тоже в костюме, но не таком шикарном, как на Сулеймане Израиловиче. – Думал, вы принимаете душ…

– Из меня эту самую душу вынимают! – трагически сообщил Кумарский-Небалуев, прикладывая руку ко лбу. – Меня мучают…

– Понятно. – Молодой человек повернулся к администраторше и сделался унылее прежнего. – Ну-с, любезная Августина Ксенофонтовна, чем вам не угодил наш гость?

Молодого человека, судя по всему, в гостинице хорошо знали. Услышав вопрос, неприступная прежде администраторша перегнулась через стойку и негромко, но веско поведала:

– Подозрительный у него паспорт, товарищ Пихоцкий, имя-фамилия вызывают естественные подозрения. Надо бы проверить.

Интонации выдавали в женщине опытного осведомителя различных органов и комиссий, возможно, даже потомственного, однако унылый молодой человек ухитрился развеять её неприступность всего четырьмя словами:

– Личный гость господина Чикильдеева.

После чего развёл руками, показывая, что и рад бы выслушать соображения столь опытного администратора во всех подробностях, да смысла не видит, и повернулся к скучающему носатому:

– Приношу извинения, Сулейман Израилович. Честное слово: не ожидал.

– Зато здесь, наверное, безопасно, – сменил гнев на милость Кумарский-Небалуев. – Мышь не проскочит.

– Мышей у нас нет, – зачем-то поведала администраторша.

 

Мужчины внимательно оглядели её, кивнули, после чего Пихоцкий уныло продолжил:

– Ваш автомобиль у дверей. Вот ключи, документы и доверенность. Анисим Андреевич ждёт вас на объекте после обеда. Обедать рекомендую в ресторане при отеле: кухня хорошая, готовят быстро. После встречи покажу вам другие местные заведения.

– С плохой и медленной кухней?

– У нас есть разные, – развёл руками Пихоцкий. – Выберете на своё усмотрение.

– Приятно, наверное, быть таким остроумным? – осведомился Сулейман.

– Умение вовремя пошутить раскрашивает жизнь яркими красками, – проскрипел унылый помощник Чикильдеева. – Может, всё-таки согласитесь взять шофёра?

– Нет, – качнул головой Небалуев. – Я люблю водить машину.

И направился к лифту.

Августина Ксенофонтовна смотрела ему вслед с прежними сомнением, а пальцы администраторши машинально ёрзали по столу так, словно поглаживали лежащий на нём «маузер».

* * *

– Ты, что ль, жиличка новая? – опуская топор, прошамкала старуха в чёрном платке и засаленном переднике, надетом поверх старого, расписанного жёлтыми драконами, халата. – А я – Агафья Михайловна Брауншвейг, соседка твоя сверху.

Соседка? Лера вопросительно подняла брови, намекая, что неплохо бы добавить подробностей. И опустить топор. И Агафья Михайловна, как ни странно, девушку поняла. Наполовину.

– Племянник у меня в исполкоме служит, вот и попросил помочь сироте. – Тёмные глазки смотрели из-под чёрного платка недоверчиво, пристально и, как показалось девушке, злобно. – По телефонному аппарату позвонил, предупредил, а мне что? Мне нетрудно. Мне даже весело.

Обликом – крючковатый нос, маленькие, глубоко посаженные глазки, коричневое и морщинистое до крайности лицо – старуха походила на Бабу-Ягу или ведьму, какими их рисуют в детских сказках. Однако первый испуг прошёл, и Лера видела, что перед ней обыкновенная русская бабушка…

Правда, с топором.

С другой стороны, возможно, в Озёрске именно наличие топора и является обязательным элементом для определения «обыкновенная бабушка»? Или племянник, из исполкома позвонивший, попросил прихватить? Мол, жиличка новая, конечно, сирота, но холодное оружие, тётушка любимая, не забудьте, мало ли что…

– Красивая ты, – вынесла вердикт старуха, как следует побуравив соседку взглядом. – Прям как я в молодости.

– Спасибо, – пробормотала девушка, не уверенная в том, что услышала именно комплимент.

– А одеваешься плохо. Бедная, что ли?

Ответить Лера не успела.

– Сама вижу, что не богатая – богатую сюда не послали бы. Да и не стала бы богатая бесплатную квартирку просить или… – Старуха на мгновение задумалась. – Или стала бы? Богатые – они жадные… Помню вот, был у нас тут заведующий Райпотребкооперацией товарищ Кумаревич, Адольф Самуилович… Богатый был… И жадный. Его даже потом ещё посадить хотели, по линии КГБ, значит, только он делся куда-то… – Агафья Михайловна на несколько мгновений задумалась, видимо, припоминая куда-то девшегося Адольфа, и неожиданно продолжила: – Только не такой уж он и жадный был, да… Духи дарил, чулки… Жениться обещал… – Показалось, или старушка действительно зарделась? Правда, не выпуская из рук топора. – А как пропал – так никакой свадьбы и не сладилось.

Лера деликатно кашлянула.

– Ты табуретку-то положь, положь, – опомнилась Агафья Михайловна. – На вот, топорик, без него-то окно не открыть.

– Гвозди топором вынимать? – удивилась девушка.

– Топором, топором… Зубы-то чай не железные?

– Зубами?

– Вот и я говорю: топором сподручнее. – И старушка резким движением протянула Лере инструмент. Та машинально схватила его, да замерла: в левой руке табуретка, в правой – топор. И, лишь увидев широченную ухмылку соседки, во все её оставшиеся пятнадцать, не более, зубов, сказала:

– Ты прям как «Рабочий и колхозница». – Пауза. – Только без рабочего пока.

Девушка смутилась и вернула табуретку на пол.

– Или не умеешь гвозди топором вынимать?

– Всё я умею, – хмуро бросила Лера.

После чего осмотрела раму, вставила лезвие в щель и навалилась на рукоять. По ушам резанул длинный скрип, но гвозди поддались, и фрамуга отворилась, впуская в затхлое помещение свежий августовский воздух, напоённый запахом яблок и трав.

– Молодец, крепкая, – одобрила старушка. – Ты откуда у нас взялась?

– Из Тихвина, по распределению приехала, – брезгливо стряхнув налипшую на руки паутину, ответила Лера. – ИЗО в школе преподаю и МХК…

– Чего-чего?

– Рисование и… И рисование, короче.

– А‑а‑а… Ходил ко мне рисовальщик… – Судя по всему, Агафья Михайловна была одинокой, давно одинокой, и пользовалась любой возможностью для разговора. – Афиши в Дом культуры рисовал про кино и концерты разные. Но непутёвым оказался – пьющим. В общем, прогнала я его.

– И правильно.

– Знаю.

Старушка строго посмотрела на девушку, но та ответила предельно твёрдым взглядом, надёжно подтвердившим, что она, товарищ (или госпожа) Кудрявцева, не какой-нибудь рисовальщик и путь свой отлично знает.

И путь сей был сопряжён со средним российским образованием.

– Учительница, значит?

– Ага.

– Грамотная…

– Ага.

– Молодая…

– Как видите.

– Вижу я, что берёзу надо давно спилить, – пробурчала старуха, кивая на кривую знакомую Леры. – Совсем из-за неё темно.

– Да пусть растёт…

– Мужиков водить будешь?

– Э-э… – Резкие переходы с темы на тему и так-то сбивали с толку, а этот вопрос и вовсе вывел девушку из равновесия. – А в Озёрске есть приличные?

– Искать надо, – улыбнулась старушка. – Я не нашла.

Она цокнула языком и, не прощаясь, направилась к выходу, легко помахивая прихваченным топором, Лере оставалось лишь развести руками.

А затем оглядеться, прикидывая, во что станет ремонт и что нужно купить, вздохнуть – до начала занятий оставалась всего неделя, – запереть все двери и тоже уйти, поскольку ночевать в своей новой обители девушке решительно не хотелось.

Выйдя из подъезда, она подняла голову – тёмное окно комнатушки показалось жуткой беззубой пастью, старческой пастью, – и вдруг почувствовала спиной чей-то взгляд, резко обернулась…

И никого не увидела. Маленький дворик пустовал, и лишь постукивающие по стеклу ветки оживляли его тишину.

И пустоту.

– Город маленький, а пытается вести себя как большой, – тихонько произнесла Лера.

Озёрск прищурился, но промолчал.

А девушка улыбнулась, довольная тем, что беззлобно поддела своё новое обиталище, надела шлем и завела скутер… Точнее, не скутер, а натуральный отечественный мотороллер «Вятка» выпуска одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого, купленный пару лет назад на блошином рынке в состоянии «металлолом», заботливо восстановленный и выкрашенный в гламурный ядовито-розовый цвет, так, что мотороллер стал походить на легендарную итальянскую «Веспу», с которой, собственно, когда-то и был скопирован.

Запустив двигатель, Лера уселась в седло и, мягко отпустив сцепление, покатила в гостиницу. Привычно привлекая внимание прохожих: мужчин – ладной фигуркой на приметном скутере, женщин – тем же, только чувства получались иными. Однако Лера с той же привычностью не обращала внимания ни на приветливые взгляды, ни на завистливые, полностью увлечённая одной-единственной мыслью: успеет ли она устроить ремонт до начала учебного года?

* * *

– Нет, конечно.

– Что «нет»?

– А вы рассчитывали на «да»?

– Что «да»?

– А что «нет»?

Пауза, во время которой собеседники недоумённо смотрят друг на друга, после чего следует логичный, а главное – своевременный вопрос:

– Вы сейчас о чём спрашиваете?

– А вы о чём говорите?

– О проекте.

– И что вы сказали о проекте?

– Я сказал, что всё, связаное с архитектурными планами, идёт не так, – категорически заявил Сулейман Израилович. – Не будь я Кумарский-Небалуев.

И топнул ногой.

Анисим вздохнул.

И посмотрел на Пихоцкого. Пихоцкий изобразил на лице уныло-доброжелательное намерение исполнить всё, что будет указано, но подсказывать ничего путного не стал. Прораб, Василий Данилович Шишкин, тоже не горел желанием общаться с бушующим архитектором, и в разговоре в очередной раз возникла пауза.

А происходил разговор в эпицентре обширной строительной площадки, ещё не грязной, не раскопанной, но уже размеченной и огороженной, оснащённой бытовками для строителей и многочисленным парком техники. При этом южная сторона площадки упиралась в стоящую в лесах усадьбу графов Озёрских, которой суждено было стать ключевым зданием будущего комплекса «Озёрский дворец» – круглогодичного курорта, созданием которого известное семейство Чикильдеевых загорелось настолько сильно, что руководить проектом был поставлен лично Анисим Андреевич – старший сын и главный наследник. Замысел был грандиозным: главное здание, коттеджи в лесу, спортивный комплекс, аквапарк с бассейном олимпийского размера, яхт-клуб… С деньгами тоже проблем не возникло: нашлись инвесторы и в Питере, и в Москве. А вот реализация забуксовала: конкуренты подключили экологов, возник скандал областного масштаба, и пока его погасили, сезон оказался практически потерянным: тяжёлая техника вошла на площадку в самом конце августа.

И тогда же в Озёрск прибыл Кумарский-Небалуев – наблюдать и присматривать.


Издательство:
Эксмо, Автор