Свиданий не будет

Глава 7. СТАРШИЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ

Активист находился здесь же…

А. Платонов. Котлован

Когда прощались с тезкой, Юрий Петрович попытался сунуть ему пятьдесят тысяч. Тот замахал руками и наотрез отказался взять деньги, несмотря на все увещевания Гордеева и ссылки на стечение обстоятельств.

— Нет-нет, — повторял Юрий. — Зарабатываю и так. А стечение обстоятельств какое-то очень особенное у вас получается. Так что эти деньги вам еще пригодятся.

— Что вы имеете в виду?

— Ну вот тебе! А еще в прокуратуру едете! «Волга» эта, которая за нами кралась, здесь, рядом стоит.

— Где? — Гордеев завертел головой.

— В двух шагах. Сидят скалятся.

— Лида, вы видели? — спросил Гордеев у дочери адвоката.

— Не заметила, — растерянно ответила девушка.

Выяснилось, что в тот момент, когда Гордеев наклонился и завязывал на кроссовке шнурок (он ведь был в городе впервые и не знал, что они подъезжают к зданию прокуратуры), за окном промелькнула уже надоевшая «Волга». Она стояла за полквартала от прокуратуры, в переулке.

— Ну хорошо. — Гордеев спрятал купюру. — Однако я причинил вам немало хлопот, и теперь, видя все это, опасаюсь, что еще не конец.

— А что они мне, работяге, сделают? — беспечно спросил Юрий.

— Надеюсь, что ничего. Однако, если будут какие-то проблемы, вы можете позвонить… Можно, Лида?

— Конечно. — Она достала из сумочки записную книжку, выдернула из нее листок и написала номер. — Вот мой домашний телефон. — И прибавила: — У меня папа — адвокат, может, слышали — Андреев его… наша фамилия.

Юрий хмыкнул:

— Извините, но, к счастью, не слышал. Не доводилось мне пока дела с адвокатами иметь.

— Ну, и не имейте с ними никаких вынужденных дел, — протянул ему руку на прощание Гордеев. — А в дружеской обстановке я с удовольствием выпил бы с вами кружку-другую пива. Или чего покрепче.

— Приведется, так выпьем, — серьезно сказал Юрий и вылез из машины, чтобы помочь своему беспокойному пассажиру и его спутнице выгрузить чемоданы.

В прокуратуре было пустынно. Гордеев представился постовому милиционеру и попросил встречи с кем-либо из руководства прокуратуры.

Нельзя сказать, что милиционер проявил в ответ достаточное рвение. Для начала он напомнил Гордееву, что сегодня пятница и рабочая неделя заканчивается.

— Я знаю, — сказал Юрий Петрович. — Однако хотя бы в силу ваших служебных обязанностей вы должны понимать, что человеку в заключении не все равно, когда он выйдет на свободу — в пятницу или в понедельник.

Невзрачный милиционер преобразился. Было понятно, что он хорошо понимал цену каждой минуты в тюремной камере.

— Допустим, — сказал он. — Но если вы думаете, что гостям из Москвы все можно, то ошибаетесь. У нас здесь…

Он не договорил.

— Я не гость здесь, а вы не у себя дома, а на рабочем месте, — жестко сказал Гордеев. — Я приехал к своему подзащитному и прошу незамедлительно дать мне возможность встретиться или с руководством, или со следователем, который ведет дело моего подзащитного.

Милиционер посмотрел на господина адвоката взглядом, постаравшись сделать его стальным, но не стал продолжать препирательства, а, проверив документы, отправил Гордеева и Лиду в кабинет к старшему следователю Кочерову. Поскольку в летнее время гардероб не работал, чемоданы приезжим пришлось оставить около милицейской вахты. «Что-то еще или то же самое они, конечно, могут мне подсунуть, — подумал Гордеев, — да, может быть, это и к лучшему: первый-то пакетик у Грязнова». За Лидин чемодан не опасался: он по-прежнему был в домодедовской упаковке, настолько нелепой, что незаметно нарушить ее было невозможно.

Старший следователь городской прокуратуры Кочеров встретил их, сидя за пустым столом и пошевеливая сплетенными пальцами рук, которые он вытянул перед собой. Казалось, он ожидал того момента, когда перед ним появятся московские визитеры.

Кочеров привстал в кресле, поздоровался, предложил сесть. Это был довольно высокий, худощавый человек с желтовато-бледным лицом, к особым приметам которого явно относились выдающиеся скулы и серые глаза навыкате.

Гордеев представился, объяснил, кто Лида.

Кочеров махнул рукой:

— Не надо долгих рассказов! У нас не Москва ваша, где преступление на преступлении, так что все притерпелись и внимания не обращают…

Гордеев хотел высказать свое отношение к этой своеобразной оценке криминальной ситуации в столице, но Кочеров продолжал, приняв в своем кресле свободную позу:

— Дело Андреева стало для нашего города довольно громким, если не сказать — сенсационным делом. Булавинск — это не мегаполис какой-нибудь, чтобы можно было скрыть. Люди потрясены: преступное сообщество пытается пролезть даже в судебную систему! Подкупив судью, хочет денежным тараном нанести удар по Фемиде!

Лида всхлипнула.

Гордеев быстро взглянул на нее и перевел взгляд, в котором закипал гнев, на Кочерова.

— Извините, товарищ Кочеров, я прерву вас! Вы не назвали свое имя-отчество.

— Мое имя-отчество — старший следователь Булавинской городской прокуратуры Кочеров, — сказал он, явно рисуясь и, возможно, подражая кому-то. — Но если вам это необходимо, то меня зовут Игорь Вадимович.

— Так вот, Игорь Вадимович, не смешивайте, пожалуйста, лекции по линии общества «Знание», которые вам известны, вероятно, лучше, чем мне, с профессиональным разговором. Мне, надеюсь, не надо перенимать у вас лекторскую эстафету и в рамках юридического ликбеза разъяснять вам, чем подозреваемый отличается от обвиняемого, а обвиняемый — от подсудимого или осужденного.

Бледнолицый Кочеров покраснел. Но явно не от стыда.

Гордеев, говоря о хорошем знакомстве Кочерова с обществом «Знание», имел в виду лишь то, что Игорь Вадимович был по виду на несколько лет старше Юрия Петровича, а значит, и о замечательном создании советской эпохи — обществе «Знание», действовавшем повсюду, у него были более обширные воспоминания. А мужчины, полагал Гордеев, к счастью, не переняли еще у прекрасного пола обыкновение изображать жеманное смущение или шутливое негодование при разговорах о возрасте.

Однако Кочеров действительно ярился не из-за этого. Это перестроечные ветры занесли его в прокуратуру. А начинал-то он свою карьеру в областном управлении КГБ, куда как активный комсомолец был направлен вскоре после окончания исторического факультета Усть-Басаргинского университета. Оперативник из него был никудышный, людей он, откровенно говоря, побаивался, но, получив власть, воодушевился. Любимым его занятием как раз были выступления с разъяснительными лекциями перед населением, где пустословное краснобайство Кочерова представало поистине образчиком какого-то странного искусства.

Вот и теперь, попав, благодаря обширным связям, в прокуратуру, он сохранил вкус к долгим беседам, нередко забывая о том, кто перед ним находится — несчастный узник, приведенный из зловонной камеры следственного изолятора, или опытный юрист. Узник, конечно, сидя на стуле в чистом кабинете, готов был достаточно долго слушать эту новую Шахерезаду, но Гордеев, несмотря на свою специфическую, разговорную профессию, терпеть не мог демагогов всех мастей. Словесные дуэли для него всегда основывались на умении вовремя мгновенно выложить перед соперником нужные знания, напомнить необходимые неоспоримые факты.

— Мне необходимо встретиться с моим подзащитным — Борисом Алексеевичем Андреевым. — Гордеев решил не дать Кочерову опомниться. — И чем раньше, тем лучше.

— Как давно вы с ним знакомы? — спросил Кочеров, пытаясь собраться с силами.

— Пока незнаком. Но как его защитник должен познакомиться.

— А чего это его защищать? — пытался Кочеров вновь взгромоздиться на своего демагогического конька. — Он же адвокат, как говорят, не из последних. Зачем ему еще кто-то? Он сам себя и защитит.

— А вот вы измените Андрееву меру пресечения, выпустите его под подписку о невыезде, тогда он самостоятельно и докажет вам свою невиновность. Это только Дэвид Копперфилд может со связанными руками и ногами выбраться как ни в чем не бывало из запертого сундука. Андрееву, как и любому обвиняемому, гарантировано право на защиту и на участие защитника в стадии следствия. — Произнося эти юридические положения, Гордеев старался придать голосу учительскую интонацию: слушай, мол, братец, бесплатный юридический ликбез. — Я заявляю первое ходатайство: измените меру пресечения моему клиенту! Освободите его из-под стражи.

Он протянул следователю ордер юрконсультации номер десять Московской городской коллегии адвокатов на ведение защиты на предварительном следствии.

— Думайте, что говорите! — подпрыгнул в своем кресле Кочеров. — Выпустить! Взяточника-адвоката!

Гордеев невольно улыбнулся. Адвокат, так уж сложилось, работает за гонорар, а понятие адвокатского гонорара — очень и очень тонкое понятие. Конечно, Кочеров вместо «взяточника» должен был сказать: «взяткодателя», подумал Гордеев, но он не знал причины этой оговорки-ошибки. А для комсомолистов, хлынувших в годы застоя в КГБ и МВД, органы были лишь ступенями движения во власти, и они не особенно затрудняли себя изучением уголовного права — так, проходили положенное для неофитов и вновь отдавались страстной погоне за должностями и чинами.

— Я-то думаю, — отчетливо произнес Гордеев, — но и вам советую. Когда я смогу встретиться с Андреевым и познакомиться с его делом?

— Ознакомитесь, — сказал Кочеров зловеще, уставя на Гордеева цинковый взгляд своих серых глаз, будто уже видел Юрия Петровича соседом Бориса Алексеевича по камере.

— Это не ответ.

— Сегодня, хочу напомнить вам, пятница. Конец рабочей недели. Если вы так печетесь о своем подзащитном, могли бы позвонить из Москвы, мы бы что-нибудь попытались сделать…

Гордеев вновь почувствовал, что его начинает обволакивать клейкая и душная вата пустословия.

Он достал из портфеля папку с бумагой и, не слушая велеречивое бормотание Кочерова, написал заявление на имя городского прокурора Богдана Осиповича Мещерякина. Такой же лист он протянул Лиде и продиктовал в наступившей тишине ее заявление Мещерякину с просьбой дать свидание с отцом. После чего выложил оба листа перед Кочеровым и сказал:

— Вот теперь мы не только позвонили вам, но и предъявили ордер на защиту, и уведомили письменно о своих ходатайствах. Не знаю, как у вас здесь с нормами рабочего времени, но в понедельник утром вам придется удовлетворить мое ходатайство и вынести мотивированное постановление по поводу всего того, что я изложил в предъявленном вам документе. Не поленитесь заглянуть в Уголовно-процессуальный кодекс, освежите необходимые вам знания. — Лицо Кочерова позеленело, и он злобно посмотрел на Лиду. А Гордеев как ни в чем не бывало продолжал: — В статье сорок седьмой кодекса сказано, что защитник допускается к участию в деле с момента предъявления обвинения, а в случае задержания подозреваемого или применения к нему заключения под стражу — с момента объявления ему протокола задержания. И еще советую: проштудируйте статью пятьдесят первую, где говорится об обязанностях и правах защитников. Телефон Лидии Борисовны указан в заявлении. Да он и в материалах дела есть, которое вы так и не захотели мне показать. До свидания.

Гордеев и Лида встали. Кочеров открыл ящик стола, демонстративно положил туда заявления адвоката и дочери подследственного. Закрыл его снова.

— До свидания, — невозмутимо повторил Гордеев.

— До свидания, Игорь Вадимович, — произнесла Лида. Происходящее в кабинете пугало ее, поведение Гордеева казалось слишком резким, опасным. «Зачем он его дразнит?» — думала Лида, но пока что решила молчать.

Они подошли к милиционеру. Чемоданы были на месте.

— Ну что? — спросил постовой. — Добились своего?

— Каждый своего добьется, — в тон ему ответил Гордеев и добавил полушутливо: — На вещички наши никто не покушался?

— А надо? — снахальничал постовой.

— Об этом лучше справляться в Уголовном кодексе. Особенно полезно перед заступлением на пост. — Гордеев подхватил поклажу, и они вышли на улицу. — Теперь куда?

— Может быть, вы остановитесь у нас? — спросила Лида. — Во вторник и мама приедет.

— Это не кажется мне очень удобным, — сказал Гордеев. — Я бы предпочел провести эту ночь в какой-нибудь приличной гостинице, а потом, может быть, придумать еще что-нибудь… По некоторым соображениям. Есть в Булавинске приличная гостиница?

— Понимаю, — вздохнула Лида. — Приличная гостиница есть. Она и горкомовская бывшая, и интуристовская. «Стрежень» называется. В двух шагах отсюда.

— Очень хорошо. — Гордеев вновь взялся за чемоданы. — Главное, Лидочка, не унывайте! Уныние, как учат нас основоположники, страшный грех.

— Смертный грех, — поправила Лида.

Глава 8. СЕРАЯ ЗОНА

Кем не владеет Бог — владеет Рок.

Зинаида Гиппиус. Три формы сонета, III

Лида повела Гордеева к гостинице переулками, которые напомнили ему Замоскворечье. Так он ей и сказал.

— Ну, это не удивительно, — ответила Лида. — У русской архитектуры есть общие традиции в разных краях, вы же знаете. Притом Булавинск развивался особенно бурно во второй половине прошлого века, и здесь оказалось немало торгового люда из Москвы. Архитекторы тоже были московские, так что есть объяснения вашим впечатлениям. А я когда оказываюсь в переулках близ Большой Ордынки, не раз, посмотрев на какой-нибудь особняк, думаю, будто в Булавинск попала.

— А как людям здесь живется? — спросил Гордеев и вдруг подумал, что его вопрос, хотя вполне понятный для адвоката, прозвучал почти так же ненатурально, как звучали они в фильмах советской эпохи про народ, живущий под мудрым партийным руководством.

Но Лида поняла то, что интересовало Гордеева.

— Живут, как вся Россия. Я ведь уехала отсюда три года назад, бываю теперь только на каникулах, да и то не всегда. А многое изменилось.

— И что же?

— Конечно, во-первых, нет проблем с продуктами. Да не только… — Лида улыбнулась. — Представляете, когда я стала учиться в университете, папа купил для меня маленький телевизор, малазийский, потому что в квартире, которую он мне тогда снял, телевизора не было. Мы на Маросейке его покупали и все рассуждали, может, другую какую модель поискать, с дизайном получше, южнокорейскую? А продавец наш говорит: «Да что вы, берите, уж две недели никаких телевизоров не было». Ну, тогда папа решил еще один такой же телевизор купить, маме в подарок, чтоб ей на кухне около плиты веселее было. Так из Москвы и повез. Трех лет не прошло… — Она горестно вздохнула, вспомнив ту историю, которая с ее хлопотами сегодня виделась ей какой-то забавной, почти сказкой…

— Ну а теперь? — спросил Гордеев, поняв ее переживания. — Телевизоры завезли, стиральные машины доставили?

— Все есть, — кивнула Лида. — В Москве, конечно, подешевле, но если посчитать, сколько на перевозку уходит, так на так получается.

— Значит, Булавинск рынок принял?

— Может быть, но рынок не принял Булавинска. Товары есть, а покупать не на что. Зарплаты задерживают, заводы закрываются.

— У вас, наверное, оборонки много?

— Есть, конечно. Но не только в оборонке дело. Нам с папой мама рассказывала — она экономист, — что наша оборонка на две части разделилась, наверное, как и повсюду. Кое-кто на конверсию перешел, стали всякий ширпотреб выпускать — от кастрюль-скороварок и унитазов до кассовых аппаратов, они сейчас повсюду нужны. А другие замерли и ждут чего-то. То есть понятно чего. Новых заказов от военных.

— А военные не заказывают.

— Наверное. И вот опять и опять: митинги, коммунисты тут как тут, красные знамена, Ленин — Сталин, «За державу обидно!». Как будто бы остальным не обидно, что у нас даже дорог приличных нет. Вот бы и строили, раз такие оборонные-патриотичные.

— Ну, вот эта дорога, по которой мы идем, вполне приличная, — попытался пошутить Гордеев. Они шли по переулку, вымощенному, как видно, еще в стародавние времена тесаным камнем.

— А вы не смейтесь! У нас ведь действительно люди все умеют. Вот когда Вялин мэром стал, улицу, на которой он живет, от его дома до поворота вымостили чуть ли не мрамором. Нашли мастеров без промедлений!

— Это какой Вялин? — заинтересовался Гордеев. — Эс Эм? — Он вспомнил фотографию в рекламном буклете, который видел в самолете. — Серьезный мужчина.

Лида хмыкнула:

— Вы шутите, наверное. Небось слухи о делах нашего мэра уже до Москвы дошли.

— Честное слово, нет, — искренне возразил Гордеев. — Москва наблюдает за битвой Черепкова с Наздратенко. А про вашу область — смотрите же, наверное, свой телевизор — почти ничего не говорят. Ну убили кого-то. Так это повсюду в России разборки. Вон в родных краях Президента прямо охота без лицензий — и ничего…

— Но наш Сергей Максимович тоже прославится, вот увидите!

— И чем же? Что улицу перед своим домом замостил? Так это еще большевики, кажется, учили: начни с себя. Завтра он, может, и еще где-то что-то заасфальтирует.

— Начинать с себя и древние советовали, я не о том говорю. Понимаете, ведь тоже помню, хотя еще школьницей была, чего ждали люди от перестройки восемь, еще шесть лет назад…

— А получили совсем другое? — ожидая утвердительный ответ, спросил Гордеев.

Но Лида не стала соглашаться:

— Получили не то. Вы знаете, я нередко задумываюсь: а почему, собственно, меня понесло на исторический? В наши-то дни, при родителях с такими актуальными профессиями? Было, как говорится, с кого делать жизнь.

— И до чего же додумались?

— Вы знаете, у меня, наверное, мужской ум…

Гордеев остановился и, поставив чемоданы на мостовую, окинул восхищенным взглядом рослую фигуру Лиды, всмотрелся в ее юное лицо с правильными чертами, свежее, на которое не смогли наложить отпечаток ни переживания последних недель, ни начавшийся на рассвете перелет.

— Хороша! — только и сказал он.

— Вы, наверное, понимаете, Юрий Петрович, что феминистка сейчас сказала бы вам кое-что не слишком приятное…

— Но если вы феминистка, зачем же говорить: «мужской ум»?!

— Я не феминистка. Просто у меня, наверное, действительно мужской ум, мне об этом говорили разные люди, — и вот я стала задумываться, что же это происходит в России?

— Сейчас?

— Всегда! Можете смеяться надо мной, как эдаким махоньким Карамзиным в юбке, но все же я решила заняться историей потому, что, по-моему, со времен музы Клио никто из женщин по-настоящему изучением истории не занимался…

— А как же академик Нечкина? — спросил Гордеев.

— Да ну вас! — Лида махнула рукой. — Не буду ничего рассказывать. Селитесь в свою гостиницу и скучайте здесь.

Из переулка они вышли на небольшую набережную площадь, на которой стояло девятиэтажное здание гостиницы «Стрежень» — вполне стандартное, стеклобетонное, но с некоторой выдумкой: балконы-лоджии номеров, сплошь тянущиеся вдоль фасадной стены, были разделены каким-то модерновым подобием колонн.

Гордеев критическим взглядом окинул гостиницу, потом посмотрел в сторону реки:

— А вид из номера, наверное, роскошный.

— У нас из квартиры тоже есть на что посмотреть, — с вызовом сказала Лида. Ей все же было досадно, что Гордеев не хочет поселиться в их доме.

— Посмотрим ишо, — меланхолически пробормотал Гордеев, которому важно было оказаться наедине с теми неизвестными силами, которые упрятали за решетку Андреева и, как уже было понятно, могли похвастаться не только этим.

Холл гостиницы был пуст. Администраторша за стойкой решала кроссворд.

— Ну, что там у нас предлагает семь по горизонтали? — Гордеев подошел к ней. — Здравствуйте.

— Здравствуйте. — Администраторша отложила газету и сняла очки. — Поселяться?

— И номера есть? — Вопросом на вопрос ответил Гордеев.

— Не говорите. Новые ведь времена. Какой желаете? Полулюкс?

— Не обязательно. Что-нибудь скромное, одноместное, с душем.

— Только-то? — разочарованно протянула хозяйка гостиницы. — А девушке тоже одноместный?

— Я местная, — скаламбурила Лида.

— Она местная, а я командированный, — сказал Гордеев. — Сами понимаете, суточные-гостиничные, не разгонишься. Так что одноместный номерок с удобствами.

— А у нас они все с удобствами. — Администраторша полистала свои раскладки. — Хотите так: номер с двумя кроватями, но на вторую я никого подселять не буду. Он будет побольше площадью, чем одноместный.

— Давайте.

— Вы надолго?

— Если б я знал! Можно пока на сутки.

— Завтра же суббота!

— Ну мало ли что! Можно будет продлевать…

— Сейчас все можно. Но листок проживающего все же заполните.

Номер Гордееву дали на шестом этаже, но он оказался с видом не на реку, а на противоположную — на старый город.

Юрий Петрович было пожалел об этом, но Лида успокоила его.

— Во-первых, окна у вас выходят на запад, так что утром солнце беспокоить не будет, а во-вторых… — Она вышла на балкон и позвала его. — Идите сюда. Посмотрите, как красиво.

Действительно, старый Булавинск сверху выглядел уютным миром, утопающим в зелени. Правее возвышался довольно большой храм с крестами, золотившимися в лучах еще довольно высоко стоявшего июньского солнца.

— Преображенский собор, — пояснила Лида. — Недавно отреставрировали.

— Не взорвали, значит, большевики, пощадили?

— Взорвать не взорвали, а без крестов и колоколов стоял. В нем краеведческий музей был.

— Милый городок, — сказал Гордеев. — Вы, госпожа Клио, наверное, знаете кучу историй о его прошлом.

— Знаю кое-что.

— Расскажете?

— Если захотите.

— Обязательно. Вот, кстати, вам пример — ваш храм. Уже восстановили. И службы, конечно, идут.

— Идут. Но все ведь знают, что деньги на его реставрацию бандиты дали.

— Какие бандиты?

— Наши, местные. Водочники.

— А почему бандиты, если на храм пожертвовали?

— Это знаете, что получилось: раньше были храмы на крови, а теперь что же — на водке?

— Понимаете, Лида, я на это дело смотрю немного по-другому. Конечно, водочные деньги. Конечно, не праведники. Но все-таки восстановили не только собор, но и памятник архитектуры. Небось территорию вокруг благоустроили. Пусть восстанавливают. А там, глядишь, и книжки начнут читать. Рынок всех обкатает.

— А мне кажется, до нормального рынка, ну или, как сейчас любят говорить, шведского капитализма, нам еще очень далеко. Сейчас модно говорить о нашем времени как о смутном, но, может, это и правильно. Как ни крути, смутное, или, мягче сказать, переходное. А что такое переход? Почти исход!

Лида говорила, увлекаясь. Видно было, что она не только хочет убедить Гордеева в серьезности своих рассуждений, но и в том, что она принадлежит к новому поколению, которое не только выбирает пепси, но и пытается сделать страну лучше, богаче.

— Да, Моисей водил народ сорок лет, а мы переходить будем, может, лет двадцать… Все ведь не так сложно. Недавно Егор Гайдар писал, что для нашего периода главная особенность — это отношения власти и собственности.

Гордеев слушал Лиду не то чтобы вполуха, но не переставал водить глазами по сторонам, оглядывая городскую панораму.

— При социализме власть и собственность были связаны. Так? — спросила его Лида.

— Еще как были связаны! — подтвердил Гордеев.

— В цивилизованном рынке власть и собственность четко разделены. Так?

— Лидочка, право слово, вы, уверен, очень старательная студентка. А сессия уже закончилась. А цивилизованный рынок — это второй мировой миф после мифа о коммунизме.

— Но все же! Там, при рынке, есть власть: она устанавливает правила. Согласны?

— В целом.

— Есть бизнес — он играет по этим правилам. Разве не так?

— Допустим.

— Ну, Юрий Петрович, вы что, скептик? Почему?

— Не знаю, — пожал Гордеев своими совсем не узкими плечами. — Наверное, я просто адвокат. И немного — религиозный мыслитель. «Нет счастья на земле…»

— Но на земле есть жизнь! Все же. И мы сейчас — все вместе — оказались на переходе из мира, где власть и собственность слиты, в мир, где они разведены.

Гордеев посмотрел на часы:

— Лидочка — (подумал, что это его обращение к рослой, современно одетой девушке довольно странно), — вы все правильно говорите, но я человек очень конкретный. Мне в этом, как вы его назвали, переходе сейчас назначено разобраться с делом вашего отца. Разберусь — можно и пофилософствовать…

— Эх! Да я потому и говорю об этом, что вижу: мы — папа, я, вы, Юрий, который нас вез, — все мы оказались в этой, ну, серой зоне, что ли… Понимаете, это даже не туман. Там свежо, иногда тепло, звуки какие-то мягкие, светотени… А это серая зона — власть и собственность уже вроде бы разделены, но пока на самом деле объединены, связаны тысячами нитей. Власть определяет для бизнеса разные правила, меняет их…

— Понимаю, — кивнул Гордеев. — Мне вспомнился рассказ одного старого писателя. Он сидел. Долго сидел. При Сталине. И однажды свела его судьба с уголовником-интеллектуалом. То есть этот сидел за какие-то экономические преступления. А о том, что такое «экономические преступления при социализме», можно написать трагифарс абсурда. Ну вот… Однажды разговорился уголовник-экономист с писателем и вдруг заявляет: «Если доживу до свободы, все, больше — ни-ни, никаких там махинаций-спекуляций и тому подобного». Писатель на экономиста с удивлением глядит, понять не может: вроде человек серьезный, а кается, будто не с таким же зеком говорит, а с кумом лагерным или с каким другим гражданином начальником.

Экономист понял недоумение писателя и поясняет свое чистосердечное раскаяние. «С большевиками невозможно работать, — говорит. — Нет твердых правил. Ну, представьте (они с писателем, как люди интеллигентные, были друг с другом на «вы»). Сели мы с вами играть в карты, в «очко». Играем. Я, к примеру, шулер. Передернул карты как следует, приготовился выигрывать, а вы в этот момент объявляете: «Играем не до двадцати одного, а до восемнадцати». Ну что ж, согласен. Приготовился я к новым правилам, а вы вновь: «Играем до двадцати трех!» Я опять перегруппировался, а вы… Нет, так играть невозможно! А работать и подавно!

Лида улыбнулась:

— Подходящая притча.

— Еще как! И злободне-е-евная! — кивнул Гордеев. — Если, как вы заметили, власть меняет правила для бизнеса, то бизнес начинает искать доверительных отношений с ней…

— Серая зона! — вздохнула Лида. — Добралась и до папы.

— Ну-ну! Не унывать! — Гордеев приобнял ее за плечи и увел в номер. — Здорово у нас вышло! На балконе обычно о любви говорят, серенады слушают, а мы за политэкономию посткоммунизма принялись!

— Настоящие русские люди!

— Поговорили, Булавинском полюбовались, а теперь пора бы и до вашего дома добраться. А затем приглашаю вас пообедать. Есть в городе своя фирменная кухня?

— Фирменная кухня у моей мамы, но это на той неделе… Можно, наверное, куда-нибудь пойти. Хотя…

Гордеев приложил палец к губам. Одно дело — вести в гостиничном номере общие разговоры о времени и о себе и совсем другое — строить планы на ближайшие часы.

Лида кивнула. Гордеев быстро переложил кое-что из портфеля в чемодан, а из чемодана — в портфель, подхватил Лидино заграничное чудовище, с которого предварительно содрал наконец бумажную упаковку, и они прошли в холл.

— Лифт только наверх, — безразлично сказала дежурная по этажу. Их должность устояла даже в экономических штормах эпохи. — Лестница там.

Пришлось идти по лестнице.

Вдруг они услышали цоканье каблуков, а между вторым и третьим этажом увидели поднимающуюся им навстречу девушку ростом под стать Лиде, в длинном, но открытом платье и в босоножках на высоченных шпильках.

— Лидуха! — воскликнула девушка. — Ты что это делаешь в наших краях?

— Танча?! — Лида удивилась, пожалуй, посильнее.

— Ага! На каникулы приехала?

— На каникулы. А…

— А я здесь работаю. Фирма наша два номера арендует на третьем этаже. Зайдешь? — Гордеева эта девушка, которая в его реестре женской красоты прошла бы по разряду «смазливых», казалось, не замечает. — Посидим-поболтаем, кофейку попьем, расскажешь, как там, в столице… — Она наконец посмотрела на господина адвоката — темные глаза, очи черные, внимательные. — С молодым человеком своим познакомишь.

— Это Юрий Петрович, — сказала Лида. — А это моя бывшая одноклассница Таня.

Гордеев и гостиничная дива обменялись пристальными взглядами.

— Сейчас нам некогда, — развела руками Лида. — Может, позже как-нибудь. Я ведь на все лето приехала.

— Телефон у тебя тот же? — спросила Таня-Танча.

— Тот же.

— А моим так и не поставили. — Разговорчивая девица, вероятно природная брюнетка, привычно, как видно играя, поправила свои роскошные волосы, умело выкрашенные в светло-русый цвет. — Так что пользуюсь мобильным, — прибавила она вроде не хвастаясь, но со значением.

— Значит, и сюда добралась цивилизация! — с наигранным восторгом произнес Гордеев.

— А то! — Владелица новейшего средства связи выставила из разлетающихся складок платья на ступеньку рядом с Гордеевым свою длинную загорелую ногу, гладкую, как отполированная.

— Ну до свидания, Таня! — Лида заторопилась вниз, Гордеев — следом.

— Пока.

— Это наша классная знаменитость, — объяснила Лида, когда они вышли из лестничной шахты в холл. — Таня Вершкова. Она в десятом классе участвовала в областном конкурсе красоты и заняла первое место. Куда-то уезжала, то ли в Москву, то ли даже за рубеж, вроде у нее был контракт фотомодели… Потом вернулась. Интересная девочка. — Лида фыркнула. — А прозвище у нее откуда-то взялось смешное — мне ребята из нашего класса рассказывали — Джуси Фрут. Представляете, королева красоты — и какая-то жвачка.

— Бывает, — протянул Гордеев, проходя вслед за Лидой через вертящуюся входную дверь на улицу.

Обвел глазами площадь, набережную, высокие деревья с яркими, еще не изъеденными летом листьями.

— Красота. — Хмыкнул: — И при этом, как вы изволили выразиться, серая зона.