Повесть о граффах

В этот момент белая шляпка Корнелии съехала со спинки стула и упала на бетонный пол. Ирвелин, искоса заметив падение, инстинктивно наклонилась, схватила шляпку и через проем протянула ее хозяйке:

– Вы обронили.

– Что? – Госпожа Корнелия рассеянно приняла шляпу и остановила свой взгляд на протянутых руках Ирвелин. – Милочка, какие у вас грациозные кисти. Патришия, ты только взгляни!

– М-м-м? – Ее подруга нехотя обернулась, а Ирвелин так и застыла с протянутыми руками.

– У этой девушки потрясающей красоты руки! – произнесла Корнелия, вынув из своего крохотного розового ридикюля пенсне и приложив его к глазам. – А эти пальцы! Уникальная поэтичность! Будь я иллюзионистом, непременно бы изобразила их на бумаге или на небесном склоне…

– Спасибо, – неуклюже сказала Ирвелин и, когда наконец Корнелия перестала изучать ее пальцы, притянула свои руки к груди.

Патришия с пеной у рта выпалила:

– Что же случилось потом, на Робеспьеровской? Ты не закончила.

Корнелия зачарованно отвела глаза от Ирвелин.

– Верно. – Она убрала пенсне обратно в ридикюль, разместила шляпку у себя на коленях, откуда только что спрыгнул серый кот, и глотнула чаю. – Тот, с позволения сказать, господин, который выскочил на меня, без устали бранился. Право, как жаль, что я не смогла вовремя заткнуть уши!

– Бранился? О чем?

– Всех его слов я не разобрала, к своему счастью. Что-то о срыве какой-то важной сделки. И Белый аурум припомнил, и Мартовский дворец. Как ему не совестно было среди бранных слов упоминать эти священные творения!

Покачав головой, Патришия с заботой погладила плечо Корнелии.

– Как же ты справилась, моя дорогая?

– Не без последствий, разумеется, – с почестью приняв сожаление подруги, сказала госпожа Корнелия. – Мое колено до сих пор поскрипывает.

Больше из разговора двух подруг Ирвелин ничего не запомнила, с этого момента она всеми мыслями ушла в себя. После сентябрьских событий она впервые встретила упоминание о Белом ауруме, и упоминание это было странным. Невероятное совпадение, что произошло оно снова на Робеспьеровской. Но где именно на Робеспьеровской? Улица раскинулась по обе стороны от реки Фессы, ее протяженность не менее десяти верст. Ирвелин снова обратилась в слух, вот только подруги безвозвратно отошли от темы – госпожа Корнелия начала с воодушевлением перечислять имена своих драгоценных кошек, и, судя по надменной улыбке Патришии, та не встретила инициативу подруги с восторгом.

На следующий день настроение Ирвелин не задалось с самого утра. Забежав в одну из лавок на Скользком бульваре, она с грустью осознала, что не может себе позволить большинства пунктов из своего списка. Она прохаживалась по тесному залу, усыпанному всевозможными баночками и бутылями, методично вычеркивала пункт за пунктом и старалась не падать духом. Стиральный порошок – вещь, пожалуй, заменимая, в ее арсенале есть несколько кусков отличного душистого мыла; хлопковые полотенца с именной вышивкой от известной швеи – материализатора – не более чем хвастовство. Вместо нового рюкзака за шестьдесят две реи (с пуговицами из настоящей бирюзы!) Ирвелин взяла моток ниток и пару кусков рогожки и вышла из магазина расстроенной.

По пути домой Ирвелин бренчала скудными покупками и провожала взглядом покачивающиеся на ветру вывески. На углу улицы Левитантов ее взгляд в который раз остановился на кирпиче сливового цвета и стоящем в тени черном рояле. Следуя едва уловимому всплеску интуиции, Ирвелин вошла.

Когда время завтраков подходило к концу, кофейня «Вилья-Марципана» постепенно пустела. Не застав у барной стойки ни одного граффа, Ирвелин приблизилась и застала Тетушку Люсию за ее обычными делами.

– Доброе, – не поднимая головы от кассы, произнесла Тетушка Люсия. Она скрупулезно перебирала карточки постоянного гостя. – Что будете заказывать сегодня?

– Ничего не нужно. Я к вам с одним вопросом.

Приостановив подсчет карточек, Тетушка Люсия посмотрела на Ирвелин исподлобья.

– По какому вопросу?

Свои последующие слова Ирвелин произнесла быстро и скомкано, повинуясь скорее инстинкту выживания, чем истинному намерению.

– Скажите, вам, случайно, не требуются дополнительные руки? Официанты, например, или уборщики.

Услышав ее вопрос, который, к неудовольствию Ирвелин, оказался для Тетушки Люсии малоинтересным, хозяйка поправила свои круглые очки и продолжила перебирать карточки.

– Нет, новые работники нам не нужны.

– Даже на полставки?

– Даже на полставки.

Мимолетный порыв обернулся новым провалом. Огорчившись, Ирвелин уже вознамерилась отойти и более не отвлекать Тетушку, как из-за ее спины раздался знакомый голос, который был преисполнен радости куда больше, чем голос Ирвелин.

– Тетушка Люсия! Вы вся сияете!

Женщина снова отложила карточки и посмотрела на Августа Ческоля с претензией, точно летучая мышь, которая только-только притаилась в своем гнезде, а тут он, смелый человек, посмел ей помешать.

– Август Ческоль, – сказала Тетушка, вздыхая. – Напоминаю, пустые комплименты в счет не идут, и бесплатного кофе вы не получите.

– Обижаете! – Август подошел ближе и по-хозяйски облокотился на стойку. – Ни за что на свете не возьму на себя грех не заплатить за лучший черный кофе в Граффеории.

– Вам одну чашку? – спросила Тетушка Люсия, пропуская комплимент мимо ушей.

Август кивнул и повернулся к Ирвелин:

– Привет!

– Привет, – откликнулась Ирвелин без единой эмоции. Она ощутила легкий укол обиды. Желания говорить с Августом у нее не было, и она приготовилась прощаться, только вот левитант начал говорить вовсе не с ней.

– Вынужден признаться, что я стал свидетелем вашего разговора. Совершенно случайно, конечно. – Он изобразил виноватую улыбку. – Так вот, Тетушка Люсия, прошу, потратьте на меня еще минуту своего драгоценного времени и ответьте – не забыли ли вы мой совет? Если забыли, мне несложно будет его напомнить.

Ирвелин сделала попытку к тому, чтобы отойти, но Август, заметив это, приятельски похлопал ее по плечу, недвусмысленно намекая на ее присутствие. Тетушка Люсия сняла очки, которые остались висеть на цепочке, и обратила на Августа взгляд, полный сдержанной проницательности. В этот момент она напомнила Ирвелин строгую учительницу, которая делала выговор особо вредному ученику.

– Лишиться хорошей памяти я пока не успела, господин Ческоль, и прекрасно помню ваш совет. Однако. – Она сделала паузу, отчего ее речь показалась невыносимо грозной. – Я – потомок древнейшего рода Флициа, и наш род пользуется уважением граффов с самых первых лет правления Великого Ола. И я не позволю, чтобы в заведении моей матери за клавиши фамильного раритета садилась очередная молодая посредственность.

– Неужели за целый год к вам приходили одни лишь посредственности?

– Только они, господин Ческоль. Отличить талант от откровенной бездарности не так уж и сложно, знаете ли. – Тетушка Люсия вздернула подбородок. – И те, кто приходил испытать мой тонкий слух, талантом были отнюдь не обременены.

Август не смог сдержать снисходительной улыбки:

– Тетушка Люсия, со всем уважением, – а вас, прошу заметить, я уважаю как никого другого, – если мне не изменяет зрение, то у вас тут не королевская филармония, а маленькая столичная кофейня. Или та дверь на кухню, что испачкана мукой, на самом деле ведет в партер?

Тетушка Люсия оскорбленно сомкнула губы, и Август заторопился положение сгладить. Он едва заметно взлетел, чтобы оказаться чуть ближе к хозяйке кофейни, и смягчил прежде снисходительное выражение:

– Дорогая Тетушка Люсия. Я уверен, что изысканность вашего вкуса и ваша бескомпромиссность несут для этого заведения исключительно хорошую службу, – пропел он, после чего Тетушка Люсия, как показалось Ирвелин, только сильнее оскорбилась. Август продолжал: – Но вы взгляните на ваш так называемый фамильный раритет. – Он махнул рукой в сторону рояля. – Уже более десяти лет он чахнет под пылью, не имея возможности дарить этому миру красоту своего звучания. Мне, как любителю, кажется, что рояли созданы для того, чтобы на них играли, а не для того, чтобы быть немой пыльной статуей. К счастью, – выражая значимость момента, Август резко поднял руки вверх, отчего Ирвелин и Тетушке Люсии пришлось отклониться, – я могу снова подарить вашему роялю жизнь. Прямо сейчас я готов представить вам талантливого музыканта, непризнанного столичного гения – Ирвелин Баулин!

По мере течения их беседы сложно было не догадаться, к чему именно вел Август. И Ирвелин догадалась, но услышав столь высокопарные слова и сразу после них – свое имя, все же смутилась. Какими бы благими цели у Августа ни были, он бессовестно преувеличивал, учитывая, что он ни разу не слышал ее исполнения.

Ирвелин продолжала стоять на том же месте у стойки, гипнотизируя меню, выписанное мелом прямо на стене. Боковым зрением она увидела, как Тетушка Люсия вернула свои очки на переносицу и принялась изучать ее фигуру с большей заинтересованностью.

– Вы играете на фортепьяно? – задала она краткий вопрос.

– Играю, – так же кратко подтвердила Ирвелин.

Тетушка Люсия продолжала разглядывать Ирвелин, даже не пытаясь скрыть во взгляде сомнение. Ее интерес плавно перешел на кисти девушки, которые Ирвелин держала на стойке. Эх, если бы она заранее знала о том, что ее руки второй раз за сутки подвергнутся оценке, то вчерашний вечер она потратила бы не на посадку жасмина в мамины горшки с копошением в земле и грунте, а на чистку ногтей. Как и следовало ожидать, Тетушка Люсия не проявила того восторга, который вчера так яро проявила госпожа Корнелия, и, хмыкнув, вернулась вниманием к говорившему Августу.

Следом из уст Тетушки Люсии Ирвелин пришлось выслушать три безоговорочных отказа, обращенных скорее к Августу, чем к ней. Август же сдаваться отказывался. От комплиментов таланту Ирвелин он переходил к комплиментам самой Тетушке Люсии. Чем только он не восхищался: аккуратностью ее прически, ее цепочкой для очков, даже ее завитушками на чеках. Хозяйка кофейни сдалась, когда Август пообещал привести в «Вилья-Марципана» полный состав лагеря из левитантов-кочевников. В чем была истинная причина ее отступления, Ирвелин так и не поняла. То ли она действительно обрадовалась привлечению потенциальных гостей, то ли поддалась обаянию Августа, то ли попросту устала от его болтовни. В чем бы причина ни состояла, Тетушка Люсия все же пригласила Ирвелин на прослушивание, добавив при этом, чтобы девушка не обременяла себя излишней надеждой.

После того как они договорились о времени прослушивания (завтра, перед открытием), Август пригласил Ирвелин разделить с ним удовольствие от лучшего кофе в Граффеории. Она согласилась.

– Это был подкуп, не так ли? – спросила Ирвелин, когда они сели за столик у окна.

– Вроде того, – ответил Август без улыбки. – Видишь ли, я не люблю чувствовать себя паршиво, а после того дня у Миры я чувствую себя паршиво постоянно. Решил, что мне нужно срочно это исправить.

– Ясно, – сказала Ирвелин, отвернувшись к окну. – Во всяком случае, спасибо. Спасибо за возможность.

– Рад быть полезным.

Если Август думал, что Ирвелин сейчас накинется на него с расспросами о Белом ауруме, то он ошибался. Несмотря на его содействие с Тетушкой Люсией, Ирвелин не переставала дуться. Она глядела на проходивших мимо окна граффов, которые пинали осеннюю листву, и размышляла над пьесами, которые ей стоит завтра сыграть на прослушивании.

– Тетушка Люсия – начальник не самый ласковый, но человек она хороший, порядочный, – сообщил вдруг Август. – А такая нелюдимая она только в последнее время, всему виной заведение напротив – видишь, с треуголкой на вывеске? Это таверна, «Семерым по якорю» называется. Бывала там?

– Нет, – ответила Ирвелин, глядя на черную треуголку, довольно криво изображенную.

– Это хорошо, рекомендую тебе упомянуть об этом на завтрашнем прослушивании.

Ирвелин в изумлении обернулась.

– Сейчас поясню. – Август отхлебнул из чашки и, довольный возможностью рассказать чью-то историю, откинулся на спинку стула. – «Вилья-Марципана» существует уже шестьдесят лет. Кофейню открыла матушка Тетушки Люсии, испанка по национальности. В молодости, на своей родине, она познакомилась со своим будущим мужем и отцом Тетушки Люсии, а тот был граффом, и когда они поженились, то переехали жить сюда, в Граффеорию. Отец, как я знаю, работал в Банковском переулке обычным клерком, а вот молодой жене захотелось чего-то большего. Спустя несколько лет на последние сбережения она открыла кофейню «Вилья-Марципана», и не на улице Сытых голубей, знаменитой своими ресторанами, а на тихом перекрестке улиц Доблести и Левитантов. Вся тогдашняя публика пророчила чужестранке убытки. Никто не верил ни в нее, ни в ее дело – как ты наверняка знаешь, в то время граффы недолюбливали понаехавших сюда иностранцев. Однако спустя месяцы работы маленькая кофейня обрела у общественности большое признание. Моя бабушка рассказывала, что Фера Флициа, матушка Тетушки Люсии, была невероятно доброй и регулярно устраивала в своей кофейне бесплатные обеды для бездомных. Здесь проводили собрания местные клубы, граффы устраивали музыкальные вечера с танцами и иллюзорными шоу, даже телепаты порой сюда заглядывали – а это, скажу я тебе, показатель. К слову, многие считают, что эпоха душевного принятия иностранцев возымела свое начало именно с кофейни иностранки Феры Флициа.

– Когда дочке Феры исполнилось шестнадцать, та стала помогать матери, чем обратила кофейню в семейный бизнес. Молодая Люсия Флициа с самого отрочества была в курсе всех здешних дел, вела счетную книгу и ежедневно работала за этой стойкой, – он махнул назад, туда, где повзрослевшая Люсия сосредоточенно протирала витрину с выпечкой. – Когда родители умерли, кофейня по наследству перешла к их единственной дочери. Долгие годы кофейня продолжала собирать огромное количество посетителей, пару раз сюда заглядывала сама королева, – это бабушка мне рассказывала, но не советую полагаться на ее слово абсолютно. Но ничего в этом мире не бывает вечным, и спустя полвека успешной работы напротив «Вилья-Марципана» открывается таверна. Я заходил туда пару раз. У них там помимо недорогого ресторанчика, что на первом этаже, еще и гостиница имеется, на втором. Ходят слухи, что комнаты они предлагают только для местных, не для иностранцев, как в отелях на Туристическом бульваре. Тут-то у «Вилья-Марципана» и настали темные времена. Выручка упала, половина персонала уволилась, изрядная часть постоянных посетителей переметнулась к конкурентам – и вот уже десять лет как Тетушке Люсии приходится нелегко.

– И что же ты посоветовал ей? – спросила Ирвелин, вспомнив упоминание в их беседе о некоем совете.

– Вспомнить былое, – сказал Август, просияв от пробудившегося любопытства Ирвелин. – Видишь ли, после того как Фера Флициа умерла и за вожжи правления встала Тетушка Люсия, в кофейне перестали проводиться какие-либо развлечения. Ни музыкальных вечеров, ни танцев, ни шоу иллюзионистов. Одни пироги да чаи. Вот я и посоветовал Тетушке Люсии вдохнуть в кофейню прошлой жизни. Размышлял я так. Граффы – народ придирчивый, а удивить тех, кто воспринимает чудеса как данность, – дело сложное. У Феры Флициа, согласно суждению моей бабушки, недурно выходило приручать граффов с помощью своей доброты и любви к искусству. По словам бабушки, Фера была выдающейся пианисткой. Каждый вечер она садилась за этот рояль и играла для своих посетителей. Не пропускала ни дня, представляешь? Моя бабушка постоянно твердит, что мы, граффы, закостенели к обыкновенному мирскому искусству.

Мимо их столика прошли две укутанные в шарфы девушки и, услышав речь Августа, с интересом опустили на него взгляд. Август помахал им, чем спровоцировал общее замешательство, и девушки, хихикая, вышли из кофейни. Левитант как ни в чем не бывало продолжал:

– Так вот, прихожу я, значит, год назад к Тетушке Люсии и говорю: «А что, если вы вернете в „Вилья-Марципана“ старые добрые традиции Феры Флициа?»

– И что Тетушка Люсия ответила?

– Ответила, что скорее она пригласит кукловодов устраивать представления танцующих табакерок, чем позволит кому-либо играть на рояле ее матери.

Август усмехнулся, а Ирвелин стало не по себе. Она обернулась, чтобы посмотреть на черный рояль, и теперь его неопрятный вид не казался ей таким уж неопрятным. Теперь его пыль как будто обрела свой сокровенный смысл.

– А семья у Тетушки Люсии есть? Дети?

– Нет, детей у нее нет. Живет одна, а ее квартира прямо над этим потолком.

Взгляд Ирвелин перешел от рояля на все старинное помещение. Глубокие трещины на стенах теперь виделись ей чарующими отпечатками прошлого, а расшатанные столы и стулья – оберегами истории, которая творилась здесь; даже сидеть на этих стульях стало гораздо значительнее.

Их молчание затянулось. Август смотрел в окно на снующих туда-сюда граффов и украдкой поглядывал на Ирвелин, словно хотел что-то сказать, но никак не решался.

– Давай прогуляемся? – вдруг предложил он.

Они вышли в объятия пасмурного октября. Несмотря на близость полудня, над мостовой парила синеватая дымка. Спасаясь от ветра, Ирвелин поглубже спрятала еще теплые руки в карманы пальто.

– Я хотел бы извиниться перед тобой, Ирвелин, – произнес Август чуть слышно: его голос заглушал ветер. – Мы усомнились в тебе, а делать этого не следовало. – Ирвелин неоднозначно тряхнула головой, сама не понимая, что именно хотела этим сказать. – Себя я оправдывать не буду, – продолжал левитант, – а вот Миру… Эх, Мира. Язык ее бежит быстрее ее головы. Вот и все, что нужно знать о ее характере. Мира – человек неплохой, только больно сумасбродный. Сама она, кстати, считает, что ты никогда больше не захочешь с ней разговаривать.

Ирвелин посмотрела вдаль. Там, за шпилями городских ворот, виднелись вершины восточных гор. Дюры. В пасмурную погоду их обволакивал туман и казалось, что они вот-вот исчезнут.

– Знаешь, у меня было время подумать, и я пришел к выводу, что не стоит осуждать детей за ошибки их родителей.

Наверное, Август полагал, что эта фраза задобрит Ирвелин, и она оттает, однако вместо прощения Ирвелин без каких-либо чувств заявила:

– Я не осуждаю своего отца.

Августу оставалось только удрученно кивнуть.

Они миновали улицу Сытых голубей, по которой туда-сюда разъезжали лихие велосипедисты; их поклажи, нагруженные овощами, свисали с плетеных корзин. Доставщики так торопились развезти продукты по ресторанам в срок, что обычных прохожих они замечать не хотели, и Август и Ирвелин прошли этот перекресток короткими перебежками, лавируя от одного велосипедиста к другому. Один раз, предотвращая лобовое столкновение, Августу пришлось даже взлететь.

– А твои родители живут в Граффеории? – спросила Ирвелин с желанием сменить тему.

– Мои родители давно умерли, – ответил Август. Ирвелин поспешила извиниться за свой вопрос, столь неосторожный, но Август ее перебил: – Все нормально. Меня воспитали дедушка с бабушкой. В какой-то мере они заменили мне родителей, и я никогда не считал себя сиротой. Я вырос в счастливой семье. А родители мои умерли, когда я еще ходить-то не научился.

Теперь настала очередь Августа поскорее сменить тему.

– Скучаешь по своим предкам?

Ирвелин кивнула, с грустью осознав, что долгая разлука давалась ей с трудом.

– А по друзьям? По тем, что остались в большом мире.

– Там у меня не осталось друзей, – ответила Ирвелин кратко.

Август лишь на мгновение зафиксировал на Ирвелин взгляд, а потом, добавив голосу непринужденности, возвестил:

– Мы тут все болтаем и болтаем, а тебе, должно быть, не терпится узнать о Белом ауруме?

Утаивать свое любопытство было бы, пожалуй, глупо, и Ирвелин кивнула.

Граффы вышли на залитую туманом набережную, где перед ними раскинулась зеркальная гладь реки Фессы, главной реки Граффеории. На ее поверхности отражались заостренные концы черепичных крыш и просторы бесконечного неба. Сейчас хмурое небо стало виновником и хмурой реки, течение ее было спокойным и плавным. Двое соседей зашагали вдоль реки направо, туда, где было меньше чужих ушей. Мимо них в паре метров от земли пролетела девушка-левитант с собранным наспех хвостиком; во время полета она умудрялась что-то скрупулезно записывать в тетрадь. Обувью девушка решила пренебречь, и ее голые ступни деловито болтались в промозглом воздухе. Заметив на пути двух граффов, она отвлеклась от своего письма и мимолетом их оглядела; глаза девушки остановились на Августе, отчего она немного засмущалась, а после одарила левитанта несмелой улыбкой. Август обратил к ней лицо и подмигнул в ответ, заставив девушку покрыться ярким румянцем и в спешке полететь дальше.

Ирвелин обернулась на Августа. Не нужно быть выдающимся телепатом, чтобы понять, что небрежный облик левитанта во главе с его обаятельностью привлекали к себе много внимания. При этом такого точеного, благородного лица, как у Августа, Ирвелин раньше не встречала; над гравировкой его черт трудился не один природный скульптор. Если в мире и существовала очевидная красота, то это была именно она. Август, разумеется, знал об этой своей особенности, принимал и умело пользовался.

– Когда ты ушла от нас, мы еще долго не могли принять решение более-менее вразумительное, – начал рассказывать Август в приподнятом настроении. – Было и страшно, и интересно, настоящий ли Белый аурум лежал перед нами. Интересно было в первую очередь мне, Мира же от негодования беспрерывно плевалась слюной, но эти подробности мы опустим. В итоге ближе к вечеру Мира позвонила в полицейский участок. Она сказала им, что обнаружила у себя посторонний предмет, смутно напоминающий Белый аурум. Со словом «смутно» она, конечно, погорячилась – перед нами лежала его точная вибрирующая копия. Они прождали желтых плащей не дольше пяти минут…

– Они? – уточнила Ирвелин.

– Да, Филипп и Мира. Я ушел. Так Филипп решил. Он посчитал, что раз первая группа полицейских меня в квартире Миры не видела, так пусть и вторая не видит. Чем меньше народу задействовано в этой тайне, тем лучше. На этом и сошлись, и с Мирой остался только Филипп.

– А к Мире пришел тот же детектив? Ид Харш?

– Нет, во второй раз пришла женщина. По словам Филиппа, она не сильно надеялась на успех, но когда Мира показала ей белый камень, то женщина, ха, оживилась. Посыпались распоряжения. Белый аурум спрятали в какой-то ларец, а Мире и Филиппу сказали ехать вместе с плащами в участок. В тот же день была проведена экспертиза.

– И что же? – В предвкушении ответа Ирвелин остановилась.

Август, нагнувшись к ней поближе, прошептал:

– Подлинник. В квартиру Миры кто-то подкинул настоящий Белый аурум.

Ирвелин открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла и застыла в таком нелепом положении. Что же получается? Она вот этими руками держала настоящий Белый аурум?

– Миру и Филиппа пригласили на допрос, к той женщине-детективу. Там же присутствовала и телепат, которая сканировала нас в Мартовском дворце. Нет, – заранее отвечая на вопрос Ирвелин, вставил Август. – Сканированию их больше не подвергали. Телепат вспомнила и Миру, и Филиппа, и их показания приняли за чистую монету, однако обоих обязали не пересекать границ Граффеории до конца расследования и попросили записать имена граффов, которые имели доступ в квартиру Миры. Вот так.

– Желтые плащи, наверное, устроили в участке праздник.

– Как минимум отметили яичной настойкой, – усмехнулся Август.

– Но кто же подкинул Мире Белый аурум? И зачем?

Сильный порыв ветра заглушил вопросы Ирвелин, посылая их вместе с листьями на другую сторону реки.

– За все три недели, прошедшие со Дня Ола, я ни разу не встречала упоминания о краже Белого аурума, – поделилась Ирвелин. – Неужели желтым плащам удалось скрыть от граффов событие такого масштаба?

– Как мы видим, удалось. Да и вспомни, Ирвелин, кто именно присутствовал в Мартовском дворце на День Ола: известные лекари, дипломаты, придворные короля, даже детектива вон пригласили. Это не тот сорт людей, который болтает где ни попадя. Я больше удивлен, что сам не проболтался, а я, знаешь ли, тот еще…

– Погоди! – Ирвелин вдруг осенило. – Однажды я все же слышала о Белом ауруме. Вчера!

И она пересказала Августу подслушанный накануне разговор двух пожилых подруг.

– Как эта Корнелия описала того, кто ее сбил на тротуаре? – уточнил Август, дождавшись, когда Ирвелин закончит.

– Сутулый господин. Эфемер. Он говорил про срыв какой-то сделки и про Белый аурум, – повторила Ирвелин.

– И он выскочил на нее из какой-то лавки на Робеспьеровской?

– Да.

– А названия лавки госпожа Корнелия не упоминала?

– Названия не помню, – призналась Ирвелин, в задумчивости глядя на плавающие по реке алые листья. – Может, она и не говорила о нем. А что, ты знаешь, кто мог быть тем сутулым господином?

– Знать я, к сожалению, не могу, могу лишь догадываться. А догадка – вещь не самая надежная, поэтому я лучше пока промолчу.

Ирвелин бросила на Августа изумленный взгляд, не ожидая от левитанта столь изысканной мудрости, на что тот беспечно отмахнулся и вставил что-то про Филиппа.

С набережной они вышли на Робеспьеровскую. Шагая по витиеватой улице, каждый про себя прикидывал, откуда мог выскочить упомянутый сутулый господин, но так как в распоряжении граффов не было ровно никаких зацепок, а лавок на Робеспьеровской было порядком, им оставалось только идти и бесцельно озираться.

Красный кирпич дома номер 15/2 как и прежде ярко выделялся среди окружающей его россыпи приглушенного камня. Черный фонарь опасно покачивался в упорном сопротивлении ветру, а тяжелый молоток в форме грифона бронзовыми глазами наблюдал за стараниями фонаря и приветствовал граффов в своей обыкновенной надменной почтительности. На площадке второго этажа, где малиновый ковер был настолько обшарпан, что практически утратил свое законное право называться малиновым, Ирвелин и Август попрощались друг с другом. К удивлению Ирвелин, разговаривать с Августом ей было легко. Намного легче, чем с другими граффами, с которыми она успела пересечься в Граффеории с сентября.

Загремели связки ключей, заскрипели несмазанные замочные скважины. Не успела Ирвелин зайти за порог, как за ее спиной раздался встревоженный голос Августа:

– А это уже интересно.

Она обернулась. С протянутой рукой Август замер перед дверью с серебристой цифрой шесть.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Допускаю, что да.

– Что-то с дверью?

Август обернулся:

– Я всегда закрываю дверь на один замок. Нижний.

– Твоя дверь была открыта?

– Нет, закрыта, – сказал он. – Но на два замка.

Ирвелин в замешательстве свела брови.

– Значит, дверь закрыта и все в порядке?

– Я всегда закрываю дверь на один замок! – выходя из себя повторил Август. – И сегодня утром я тоже закрыл только нижний замок. А сейчас закрыты оба!

До Ирвелин наконец дошел весь корень проблемы. Она обошла лестницу и, остановившись рядом с Августом, предположила, что он мог отвлечься и случайно закрыть дверь на оба замка.

– Исключено, – отрезал Август. – Я уже и не помню, какой ключ на моей связке от верхнего замка. – Он помахал перед Ирвелин связкой из разномастных ключей, некоторые из которых были глубоко ржавыми.

– Думаешь, кто-то чужой проникал в твою квартиру?

– Я не думаю, я утверждаю, – сказал он и принялся в спешке подбирать ключ к верхнему замку. Спустя пять попыток замок одобрительно щелкнул, и Август, обернувшись на Ирвелин, осторожно приоткрыл дверь.

Внутри было тихо. Ирвелин вошла вслед за Августом, крепко сжав в руке свое единственное средство защиты – ключи. К счастью для обоих, сражаться оказалось не с кем: Август оббежал все комнаты и громко уведомил Ирвелин из ванной, что квартира пуста.

– Если здесь кто-то и был, то он уже ушел, – сказала Ирвелин, ослабив хватку с ключами.

– Здесь точно кто-то был, – отозвался Август тоном, который дал ясно понять – переубеждать левитанта было бесполезно.

Из прихожей, где стояла Ирвелин, была видна только часть полупустой гостиной. Высокий потолок и выбеленные стены создавали ощущение пространства будто бы нежилого. На полу лежал одинокий матрас, а за ним – пара стульев с небрежно скинутой на них одеждой. Голые окна выходили во внутренний дворик, где росла старая черемуха.

– Все на месте? – спросила Ирвелин, когда Август вышел к ней.

– Вроде на месте, – ответил Август, напряженно осматриваясь. Когда его взгляд дошел до Ирвелин, он скривил губы в попытке усмехнуться. – Считаешь меня сумасшедшим?

– Нет, не считаю, – серьезно ответила Ирвелин. – Три недели назад кто-то неизвестный проник к Мире, а теперь – к тебе. Может, если мы сейчас все тщательно здесь проверим, – и Белый аурум найдем.

Ирвелин хотела пошутить, чтобы немного расслабить накаленное состояние Августа, однако, встретившись взглядами, оба граффа резко сдвинулись с места и принялись за поиски.