Осенняя песня. Поэтические переводы

© Ирина Иванова, 2024

ISBN 978-5-0060-2595-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ

«Я тёмные часы души люблю…»

 
Я тёмные часы души люблю,
когда все чувства глубоко зарыты,
и в них, как в письмах, мной давно забытых,
я словно через время вглубь смотрю,
читая жизнь прошедшую свою.
 
 
Вдруг знание пришло, что я живу
вторую жизнь в безвременном пространстве,
и деревом цветущим я стою,
исполнив мальчика из прошлого мечту,
(и корни тёплые вокруг него теснятся)
который в прежней жизни затерялся
в печальном песнопевческом краю.
 

Конец осени

 
Я вижу с некоторых пор,
как в мире всё не постоянно:
за ясностью идут туманы,
за умиранием – укор.
 
 
И каждый раз меняются сады
от лёгкой желтизны до желтизны,
когда всё более отчётливо видны
распада постепенного следы,
и нет пути другого у судьбы.
 
 
Стою я в пустоте теперь,
смотря на мир сквозь голые аллеи,
почти до дальних берегов морей,
отвергнув, понимаю всё сильнее
всю мощь небес среди осенних дней.
 

Вечер

 
Медленно вечер меняет одежды,
сыпят деревья все старой листвой;
видишь – мир делится на двое прежний:
падает первый, взлетает второй;
 
 
ты остаёшься идти одиноко
там, где светлее, чем в доме пустом,
милости просишь у вечности строгой,
чтобы звезда освещала путь твой —
 
 
и пусть тебя (немыслимо распутать)
пугает жизнь и манит новизной,
душа, ошибаясь, близится к сути,
становится то камнем, то звездой.
 

«Что, Боже, сделаешь, когда мой мир прервётся?..»

 
Что, Боже, сделаешь, когда мой мир прервётся?
Я – твой кувшин (который разобьётся?)
Я – твой напиток (что в момент свернётся?)
 
 
Я – твой наряд, творение под солнцем.
Ты смысл после меня утратишь.
 
 
Не встретит без меня уже тебя, Создатель,
мой дом, куда ты каждый раз входил. Мой Бог,
не упадёт с твоих усталых ног
сандалия, которой был я кстати.
 
 
Сползло пальто большое с плеч твоих.
Твой взгляд, ловил всегда который,
когда щекой касался тёплой,
пойдёт искать меня надолго
и на закате, уйдя в горы,
он ляжет в каменные своды, колени преклонив.
 
 
Мне страшно. Что ты делать будешь, Боже?
 

«Тихая мелодия ручья…»

 
Тихая мелодия ручья
звучит вдали от городской пыли.
Верхушки сосен машут в забытьи,
как будто отрываясь от земли.
Лес дик, и шумный мир далёк,
лишь сердца слышен бой.
Я в одиночество своё
ныряю с головой.
 

Осенний день

 
Господь, пора. Не мало длилось лето.
На солнечных часах оставь немую тень,
открой дорогу ветру до рассвета.
 
 
На фрукты спелые прощальный луч пролей;
дай им почувствовать ещё тепла блаженство,
создай труда земное совершенство
последней сладостью вина в осенний день.
 
 
Не строит больше тот, кто не имеет дома.
Кто одинок теперь, навеки будет лишний —
не спать, читать, писать большие письма,
в смятении бродить аллеями безмолвно,
когда под ветром грустно кружат листья.
 

Детство

 
Как хорошо бы, подчинившись сну,
в фантазиях, что греют моё сердце,
увидеть вновь потерянный мир детства,
что канул безвозвратно –  почему?
 
 
И он мелькнёт, быть может, под дождём,
но мы не помним, что это такое  —
мир, полный встреч, когда чего-то ждём,
когда прошедшее ещё с тобою.
 
 
Казалось, ничего не происходит,
нас манит круг обыденных вещей,
мы наслаждаемся теченьем дней
и этим переполненные ходим.
 
 
Мы одиноки в детстве, как пастух,
что смотрит бесконечно в свои дали,
а кто-то издали движеньем рук
жмёт клавиши, мелодию играя,
а мы танцуем под неё на слух,
пока она свой не закончит круг.
 

«Белый замок в одиночестве пустом…»

 
Белый замок в одиночестве пустом.
Крадётся в голых залах тихий трепет,
плющ на стене висит из сил последних,
и все пути в округе замело.
 
 
Раскрылось небо, облака развеяв.
Мерцает замок. Вдоль белёсых стен,
держась руками, поднимается с колен
тоска… Часы стоят, и умирает время.
 

Опасение

 
В увядшей роще слышен птичий крик,
бессмысленный в такой увядшей роще.
И всё же раздаётся звонкий клик
в то время, когда мир затих,
широкий, словно небо, в мятой роще.
Покорно превращается всё в звук:
земля вся в нём беззвучно растворилась,
и с грозным ветром что-то вдруг случилось,
он, тихо вея, весь как будто сник.
Одна минута, словно вечность, длится,
бесстрастная, всё зная в этой жизни,
где нужно умереть, родившись.
 

На краю ночи

 
Моя спальня и этот мир,
что бодрствуют над землёй ночной,
едины, как скрипка, где я один
ощущаю всю эту ширь
возбуждённой струной.
 
 
Эти скрипичные вещи
полны воркующей тьмы,
в них слышен плач женщин,
в них обида кипит внутри,
пугая сладкие сны…
Я должен
дрожать серебром:
подо мной будет всё трепетать,
и то, что затянуто сном
на свету начнёт умирать
в ритме скрипичного танца,
что закружит небеса,
в узкие щели солнца слеза
упадёт с неба сразу
в пучину пространства,
чтобы светить без конца…
 

Смерть поэта

 
Лежал он. Отчуждённый его лик,
бледнея, на подушках возвышался,
и с этих пор он без него остался,
без чувств его, без знаний и участья,
тот мир, к которому он так привык.
 
 
Кто видели его живым, не знали
как был со всей природой он един,
луга, леса, все воды и глубины
его лицом до самой смерти стали.
 
 
Да и сейчас его лицо вбирает
всю необъятную земную ширь,
как нежный плод, открытый изнутри,
и постепенно тихо угасает,
оторванный когда-то от земли.
 

Прощание

 
Нутром всем ощутил я смысл прощания
в его тяжёлой беспросветной сути,
в его жестокости, что неизбежно губит
и рвёт безжалостно душевных нитей связи.
 
 
Я, словно беззащитным став, смотрел,
как мне позволило оно уйти, позвав,
как долго, поотстав, ещё белел
платочек у той женщины в руках.
 
 
Кивок, уже не связанный со мною,
движенье рук почти необъяснимо
напомнили цветущую мне сливу,
покинутую птицами весною.