Луговые разбойники

Глава III
Ассовум и Роусон. Предстоящая свадьба

Оперенная Стрела, как звали индейцы Ассовума, сравнительно недавно вошел в близкие отношения с белыми. Раньше, когда весь округ Фурш Лафав изобиловал дичью до такой степени, что славился среди всех Соединенных Штатов, племя Ассовума кочевало в глуши лесов. Интенсивное истребление дичи охотниками заставило племя это несколько расселиться и подойти ближе к белым. Однако не одно это обстоятельство сблизило краснокожего с белыми. Была и другая причина. Однажды изрядно захмелевший верховный вождь пытался оскорбить жену Оперенной Стрелы. Та стала звать на помощь, явился Ассовум, и в результате кровавой стычки был убит оскорбитель-вождь. Тогда краснокожему с женой волей-неволей пришлось покинуть своих соплеменников и добывать средства к существованию охотой и кое-какими работами женщины. Пока Ассовум стрелял дичь для своего обихода и для продажи белым, его жена Алапага плела из тростника корзинки и матики из гибкой коры некоторых деревьев.

Индеец забирал изделия жены и носил на продажу к белым, вследствие чего у них завязались отношения с окрестными фермами. Роусон, не упускавший случая похвастаться своим рвением в делах веры и благочестием, сумел уговорить Алапагу принять христианство. Что же касается самого индейца, то он упорно отказывался креститься. Он решил умереть, как родился и жил, в вере предков, и все угрозы и увещания Роусона оставались тщетными, только, казалось, еще усиливая твердость краснокожего.

Отпустив жену на проповедь, Ассовум пошел немного проводить ее и, кстати, зайти за зверинами шкурами, оставленными им у Робертсов. По дороге как раз и произошла описанная в предыдущей главе сцена.

– Что-то будет рассказывать ваш дядя у фермеров! – сказал Ассовум догнавшему его Брауну. – Ведь он походил на болотную черепаху, валяясь в этой луже, только, пожалуй, та все-таки бывает почище.

– Так-то так, но поистине удивительно, как это он мог так долго удерживать оленя. Не происходи это у меня на глазах, я бы ни за что не поверил, если б он это стал мне рассказывать.

– У белого много силы, его руки сделаны точно из железа! – с похвалою отозвался о Гарпере индеец. – А все-таки приди Ассовум несколькими минутами позже, в болоте валялся бы один толстый человек, а оленя и след простыл!

– Тем не менее его трудно убедить теперь в этом. Он готов утверждать, что способен продержать таким образом оленя хоть десять часов кряду.

– Да, толстый человек любит похвастать! – снисходительно согласился индеец.

Оба спутника затем молча продолжали свой путь. Вскоре слух их был поражен какими-то протяжными человеческими голосами. То методисты распевали свои гимны. Индеец, немного нахмурившись, сначала прислушивался к пению, а потом сказал:

– Слушай, как пронзительно раздается визгливый голос бледного человека! – так индеец называл Роусона.

– Ты, кажется, его недолюбливаешь, Ассовум? – спросил Браун, убежденный в этом и своими прежними догадками, и неприязнью, звучавшей обычно в голосе индейца при упоминании о проповеднике.

– Конечно! Да и за что мне его любить, если он нарушил мой покой?! Алапага до встречи с ним молилась одному со мною богу, Маниту, поклонялась Великому Духу, была мне послушна, и за это, когда она в первое время посевов тащила свои матчекота^[4] по полям, засеянным нами, и звери убегали оттуда, и поле давало хороший урожай, и хищники не приближались к нашему жилищу. Бледнолицый же заставил Алапагу смеяться над Великим Духом, которому молится по-прежнему Ассовум, но который уже не дает прежней обильной охоты.

Индеец сердито сдвинул брови и погрузился в мрачное молчание. Браун, не желая отрывать краснокожего от его мыслей, тоже молча ехал по тропинке. Наконец, шедшая между маисовыми полями тропинка вывела путников к ферме Робертса, откуда еще продолжали слышаться звуки песнопений методистов.

Когда вновь прибывшие, привязав лошадь белого у плетня, вошли в дом, пение уже окончилось. Молящиеся стояли на коленях, посреди них высился Роусон, резким, неприятным голосом произносивший какую-то длинную речь, укоряя в ней молящихся за грехи и в то же время прося у Бога все-таки простить недостойных.

Браун, принадлежавший к другой секте, которая не признавала коленопреклонения даже при молитве, скромно сложив руки, остановился у двери.

Вскоре проповедь кончилась, молящиеся стали не спеша выходить, здороваясь с стоявшим у дверей Брауном, который, судя по всему, был знаком почти со всеми окрестными фермерами и пользовался их расположением.

– Как вы поздно пришли, мистер Браун! – с укоризной сказала, подходя к молодому человеку поздороваться, молодая Мэриан Робертс, дочь хозяев дома, уже шесть недель помолвленная с Роусоном.

– Так вы, значит, заметили мое отсутствие? – пытливо глядя в глаза девушке, спросил Браун. – О, если бы я знал это, то пришел бы гораздо раньше!

– Что вы, что вы! Неужели вы приходите слушать проповедь из-за чего-нибудь другого, а не для того, чтобы молиться?

– Но ведь я не методист^[5].

– Что же из того? Все-таки все мы христиане!

– Однако ваш будущий муж, кажется, держится совсем иного мнения на этот счет, – ответил молодой человек, нарочно сделав на словах «будущий муж» ударение.

– Очень может быть, – сказала Мэриан, как бы не замечая умышленного ударения в словах собеседника. – Мистер Роусон сходится во взглядах с моей матерью, они очень строги в делах веры; мы же с отцом гораздо снисходительнее в этом отношении.

– Ну полно, полно, мисс, – перебил ее Браун, – я опоздал вовсе не из нежелания присутствовать на проповеди, а потому, что по дороге сюда с моим дядей случилось одно происшествие. Это-то и задержало нас.

– Разве с вашим дядей случилось что-нибудь неприятное или опасное? – с беспокойством осведомилась Мэриан.

– Ого, мисс Мэриан, мой дядя, по-видимому, пользуется у вас большим расположением! Непременно передам ему об этом, тем более что и он сам платит вам тоже искренней привязанностью. Рассказывать же о приключении его в лесу я не могу, потому что дядя просил меня помолчать, пока он сам не приедет и не расскажет о нем. Ведь вы знаете, как он любит рассказывать разные случаи из своей жизни.

– Ах, как это замечательно! – обрадовалась девушка. – Значит, сегодня мы услышим чрезвычайно интересное приключение на самой фантастической подоплеке!

– Что это за фантастическое приключение и с кем? – заинтересовался подошедший в это время Роусон.

– Дело идет об одном комичном случае с моим дядей и его геройском подвиге, – сказал Браун.

– А вы ручаетесь за правдивость рассказа мистера Гарпера? Вы сами были свидетелем этого приключения? – спросила Мэриан. – Вы ведь сами знаете, что ваш почтенный дядюшка рассказывает иногда просто невероятные…

– Мэриан! – строго остановил ее Роусон. – Не подобает молодой девушке говорить подобные вещи, да еще после службы!

Видя смущение хорошенькой Мэриан после столь строгого выговора, Браун счел нужным заступиться за нее.

– Вы слишком суровы, мистер Роусон; отчего бы иногда и не посмеяться над тем, что действительно смешно. Молодость имеет свои права, и ей многое прощается.

Проповедник уже собирался основательно возразить молодому человеку, но ему помешал приблизившийся к ним старик Робертс. Он взял руку Брауна, пожал ее и дружеским тоном попенял за то, что тот поздно приехал.

– А где же ваш почтенный родственник, мистер Гарпер? – спросил старик. – Тут ходят слухи, что с ним что-то случилось.

– Он сам расскажет об этом, когда приедет…

– Вот что, мистер Браун, – перебил его Роусон, – чтобы не забыть, приглашаю вас с дядей ко мне на свадьбу, которая состоится через месяц. Я очень бы желал, чтобы вы присутствовали на ней.

– К крайнему моему сожалению, вынужден отказаться от вашего приглашения! – холодно произнес Браун, опуская глаза. – Через месяц меня не будет в Арканзасе!

– Не может быть! Ведь ваш дядя недавно купил здесь землю, и я думал, что вы с ним и поселитесь у нас.

– Да, дядя так и думает устроиться, а я присоединяюсь к волонтерам, отправляющимся в Техас. Эта провинция решила отделиться от Мексики и потому просит у нас помощи^[6].

– Бросьте вы эти глупости, Билл! – воскликнул Робертс. – Пускай себе головорезы дерутся в Техасе, а вы оставайтесь у нас. На свадьбе Мэриан соберется много хорошеньких девушек, выберите себе по вкусу, да и женитесь с богом. То-то славно заживем! Ваш дядя, думаю, тоже обрадовался бы такой перспективе. А вот, кстати, и он пожаловал!

Действительно, к группе разговаривавших приближался Гарпер, терзаемый одной мыслью: не успел ли уж его племянник разболтать про сегодняшнее приключение. Однако неподдельный интерес, с которым встретили его появление, и начавшая собираться вокруг него толпа явно свидетельствовали, что сути истории еще никто не знает, и племянник сдержал свое слово.

– Молодец, что не разболтал! – обратился он к Брауну. – А теперь, друзья мои, – сказал он остальным, – я расскажу вам преинтересную историю одного приключения, случившегося со мною сегодня утром. Свидетелем выставляю моего племянника. Билл, поди сюда!

Ввиду своего особенного положения, Роусон счел недостойным выслушивать какие-то вздорные приключения и через черный ход вышел на расчищенное под пашню поле. Не зная, куда девать выкорчеванные пни и сучья, Робертс счел за лучшее сжечь их на месте и разложил там большой костер, оказавшийся очень кстати Ассовуму.

Индеец, уложив на угли ногу убитого сегодня оленя, в этот момент игравшего немаловажную роль в рассказе Гарпера, прилег у костра в ожидании вкусного обеда, который приготовляла, примостившись тут же, Алапага.

Удобно раскинувшись на одеяле и медленно покуривая трубку, Ассовум предался грустным воспоминаниям о своем прошлом и об участи его собратьев.

Прежде, думал он, краснокожие были сильны, храбры и здоровы. Дичь в лесах не переводилась, и кругом был необозримый простор. Но вот пришли белые, и сразу жизнь индейцев стала ухудшаться. Пьянство, болезни вконец разрушили счастье целых племен, а в частности и его собственное. Теперь, как огонь истребляет могучий дуб, истребила его племя огненная вода. Она все больше и больше охватывала, как разрастающийся пожар, сердца и ум краснокожих и привела их на край гибели. Великий Дух отступился от своих сынов, и они остались одиноки… Такие мысли роились в голове Ассовума, когда к костру приблизился проповедник.

Алапага, издали завидев его, бросилась навстречу. Роусон приветствовал ее краткой молитвой. Жена краснокожего была, по мнению индейцев, красавицей, да и белые не могли отрицать ее миловидности. Прекрасные зубы и чудные черные глаза, горевшие живым огнем, придавали своеобразную прелесть ее личику.

Ассовум остался очень недоволен той поспешностью, с какой его жена бросилась навстречу методисту, и с укоризной закричал:

– Алапага, неужели христианское учение позволяет с пренебрежением относиться к мужу и повелителю?

Алапага вместе с Роусоном подошли к костру, и проповедник приветливо поздоровался с краснокожим. Тот молча кивнул головой, оставаясь в прежней позе.

Не желая упустить удобного случая, Роусон принялся рассказывать некоторые места из Священной истории, стараясь и голосом, и интонацией, и самим подбором эпизодов как можно сильнее подействовать на бесхитростную душу дикаря. Ассовум молча принялся за изжарившуюся уже оленью ногу, но по всему было видно, что индеец не пропускает мимо ушей ничего из сказанного методистом. Он пристально смотрел на проповедника, ни одним словом не прерывая его.

Такое внимательное отношение к его словам только подбодрило Роусона, увлекшегося уже своими рассказами и к правде начавшего даже прибавлять выдумки и преувеличения. Покончив с едою, краснокожий все с тем же вниманием продолжал слушать.

– Теперь речь бледнолицего человека, вероятно, окончилась? – спросил он, когда Роусон на минуту прекратил поток своего красноречия. – Теперь пусть он послушает, что ему расскажет краснокожий.

Ассовум встал с одеяла, подошел поближе к методисту и начал:

– Вначале Великий Дух сделал свет. Потом он сотворил индейцев и назначил землю для их обитания. Все индейцы были соединены тогда в одно племя. Однажды они послали наверх молодого юношу разузнать, что там делается. Там все было прекрасно, и молодой человек залюбовался окружающей его красотою. Вдруг мимо него промчался олень, пронзенный стрелою в бок. Юноша стал преследовать животное до того места, где оно наконец упало и околело. Вскоре пришел и человек, ранивший оленя. То был сам Великий Дух, научивший здесь юношу, как нужно стрелять животных и резать их на части. Потом Великий Дух, видя, что путник не умеет и огня развести, научил его и этому, а также тому, как нужно хорошо жарить на огне мясо животных… Великий Дух, – продолжал индеец, – сотворил также двух братьев духов: злого и доброго. Первый только и делал, что разрушал все добрые дела, которые делал второй. Добрый дух решил изгнать злого, но так как не хотел употреблять силы, то предложил ему бежать наперегонки. Кто перегонит, тот и останется победителем. Злой дух согласился и…

– Довольно! – с яростью закричал долго сдерживавшийся методист, вскакивая с пня, на котором сидел. – Я не хочу больше слушать твоих глупых россказней и выдумок! Несчастный дикарь! Довольно, говорю я, довольно лжи и суеверий! Опомнись, пока не поздно!

Роусон вознамерился было продолжить свои обличения, но индеец встретил его таким свирепым взглядом, что методист моментально смолк, присмирел и собирался улизнуть подобру-поздорову, если бы не заметил, что индеец хочет продолжать говорить. Не рискуя рассердить краснокожего, Роусон счел за лучшее дослушать того до конца.

– Я слушал тебя, бледнолицый, – строго, но хладнокровно начал Ассовум, – слушал внимательно твои рассказы, не перебивая, и верил тому, что ты рассказывал мне. Верил тому, что из камня потекла вода, что палка превратилась в змею, что рыба проглотила человека и опять выпустила, что пророк улетел на небо на огненном шаре, и многому другому. Когда бледнолицый рассказывал все это, Ассовум верил ему, отчего же он не хочет, в свою очередь, поверить тому, что говорит краснокожий? Почему он не поверил, да еще и назвал Ассовума лгуном? Нет, глаза белого обращены только в свою сторону, а больше он ничего не способен видеть!

Презрительно взглянув на растерявшегося Роусона, Ассовум, не дожидаясь ответа, пошел к дому, знаком велев Алапаге принести туда же его вещи и оленью ногу.

Тем временем Гарпер закончил свой рассказ, под конец покрытый дружеским хохотом всех присутствовавших, не исключая его самого. Затем посетители разбрелись по домам, так как близилось обеденное время. Гарпера же с племянником как редких гостей миссис Робертс не отпустила, пригласив на обед к себе.

Браун намекнул Робертсу, что для предстоящей экспедиции в Техас ему понадобится лошадь. Старик, владевший прекрасными лошадьми и славившийся среди окрестных фермеров как лучший знаток коней, воспользовался случаем похвастаться своей конюшней и потащил молодого человека смотреть его любимцев.

– Вот лошадь, которая подойдет вам как нельзя лучше, но только, хоть я и рад продать ее, мне жаль, что вы пускаетесь в такое опасное предприятие. По-моему, Техас – такая страна, где никто не сможет добиться успеха.

– Мне надоела сидячая жизнь, – ответил Браун, – а потому и тянет повидать свет. По окончании же войны я обязательно опять вернусь сюда!

– Ну, не так-то просто вернуться из Техаса! Там или умирают, или превращаются в авантюристов!

– Ваш дом скоро совсем опустеет, мистер Робертс, – как-то уныло сказал Браун, видимо, не слушая, что говорит ему старик. – Сын ваш уехал в Теннесси, и когда Мэриан…

– Да, да, через месяц и она покинет нас, хотя я лично недолюбливаю этого святошу. Правда, он кроток, но в его порядочности я сильно сомневаюсь. По крайней мере, он позволяет Гитзкоту говорить о нем такие вещи, за которые я немедленно бы всадил нож в шею. Тем не менее, когда он заплатит за землю и устроится как следует, Мэриан станет его женой. Да что с вами, Билл? О чем вы задумались?

– Так, ничего; немного голова болит!

– Смотрите! – воскликнул вдруг Робертс. – Кто-то едет сюда. Четверо всадников, и все вооруженные! И ружья и ножи, – вот так неожиданность для моей жены, не позволяющей носить в воскресенье оружие. Боже мой! Да это регуляторы! Гитзкот, Мулинс, Смит и Гейнце. Должно быть, у нас в округе опять не все спокойно!

Глава IV
Регуляторы. Стычка

В описываемую нами пору такие отдаленные от главных правительственных центров штаты, как Арканзас, Миссури, Иллинойс, Кентукки, Теннесси и Миссисипи, служили ареною грабежей различных разбойничьих шаек, прямо-таки наводнивших эти места. Власти, несмотря на все предпринимаемые усилия, ничего не могли поделать с ними. Тогда-то стали образовываться отряды местных фермеров, желавших каким бы то ни было способом избавиться от непрошеных гостей.

Такие отряды присвоили себе название «Регуляторы» и стали в широких размерах применять закон Линча, дававший право совершать смертную казнь над виновными в разбоях и грабежах. Беспощадные, по-видимому, действия регуляторов, однако, имели свое оправдание. Обозленные постоянными кражами и грабежами местные жители считали себя даже обязанными прийти на помощь правительственным властям и избавить наконец свой край от возмутительного бандитизма.

Шерифы, судьи и прочие власти, невзирая на строгое запрещение применения местными жителями закона Линча, ничего не могли поделать. Да и как стали бы они преследовать неизвестных преступников, когда зачастую и самое преступление проходило бесследно, не достигнув их ушей?

Беда заключалась, однако, в том, что регуляторы не всегда бывали беспристрастны и карали только явных преступников. Иногда личная месть, оскорбленное самолюбие, увлечение заставляли регуляторов необдуманно лишать жизни совершенно неповинных граждан.

Однажды в Уайт-Коунти регуляторы захватили одного совершенно безвинного человека и, привязав его к дереву, стали бить плетьми, стараясь заставить его сознаться в преступлении, которого тот не совершал. Бедная жена этого фермера не вынесла тяжелой сцены наказания мужа и через несколько дней скончалась от горячки. Правда, впоследствии фермер доказал свою невиновность и в отместку убил предводителя регуляторов, но впечатление от их проступка едва ли могло изгладиться. Поговаривали, что и Гитзкот принадлежал тогда к тому печально известному отряду регуляторов и что именно указанная выше причина и послужила поводом к его изгнанию из Коунти.

Гитзкот славился как человек крайне надменный, задира, чрезвычайно дикого и свирепого нрава. Но люди, даже не желавшие с ним иметь никакого дела, вынуждены были все-таки признать его честность и храбрость. Остальные регуляторы, принадлежавшие к его отряду, были все больше из окрестных фермеров; все они носили карабины, ножи и кинжалы, сам же Гитзкот, как еж щетиной, был увешан всяким оружием.

Робертс окликнул подъезжавших всадников и осведомился, уж не с индейцами ли они собираются сражаться, если вооружились с ног до головы.

– Какие там индейцы! – ответил Гитзкот. – Конокрады опять появились в нашей местности и неподалеку от реки Арканзас увели четырех лошадей у Роулеса. Судя по следам, воры отправились на юго-восток, но, к несчастью, проклятый дождь смыл следы, и мы принуждены были разделиться на несколько отрядов, чтобы оцепить округу. Вот, направляемся к Вилькинсу, чтобы выработать дальнейший план. Не пожелает ли кто-нибудь из вас присоединиться к нам?

– Ну, уж только не я! – отозвался Робертс.

– Напрасно! Ведь у вас такой табун прекрасных лошадей, что не сегодня завтра и к вам могут пожаловать нежданные гости.

– Вот мы и подождем, пока это случится! Однако, джентльмены, прошу слезть с лошадей и закусить чем бог послал.

– С величайшем удовольствием! – отозвался Гитзкот, тотчас же спешиваясь. – Нам предстоит еще порядочный конец, а подкрепиться никогда не мешает!

Остальные регуляторы последовали примеру своего предводителя и тоже сошли с лошадей. Некоторые из них, знакомые с Брауном, подошли к нему поздороваться.

– А вы, молодой человек, отчего не хотите поддержать наше правое дело? – спросил его Гитзкот.

– Оттого, во-первых, что я совершенно незнаком с этой местностью и редко бываю здесь. Я постоянно в разъездах: сегодня здесь – завтра там. Во-вторых, скажу откровенно, я не уважаю вашего образа действий, иногда прямо-таки бесчеловечного.

– Ого, джентльмен, нужно пожить здесь подольше и тогда уже судить о наших действиях! – сердито пробормотал Гитзкот.

– Пожалуйста, господа, войдите в дом! – раздался с порога голос Робертса, как нельзя более кстати прервавший обострявшийся разговор Брауна с Гитзкотом. – Садитесь и принимайтесь за еду, будьте как дома!

Большинство фермеров чинно сидели за столом, не без уважения относясь к находившемуся здесь проповеднику, так как и сами были методистами. Только Гитзкот беспокойно ворочался на своем стуле, бросая в сторону Роусона довольно недружелюбные взгляды. Если бы не присутствие женщин за столом, регулятор наверное бы разразился потоком брани по адресу проповедника.

– А не найдется ли у вас глотка виски? – прервал молчание Гитзкот, утираясь рукавом куртки. – После того, чем угостила нас миссис Боувит, у меня все время свербит в горле.

– Мы вовсе не держим спиртных напитков! – возмутилась набожная хозяйка. – Да и миссис Боувит сделала бы лучше, если бы тоже не держала их.

– Вот-вот! И я тоже говорю! Чем держать какую-то дрянь, лучше вовсе ее не иметь, – отозвался Гитзкот, как бы не поняв, что хотела сказать хозяйка.

– Мистер Гитзкот, неужели вы не понимаете, что здесь лучше совсем не поднимать разговора о виски? Он, как видите, неприятен почтенной миссис Робертс! – вмешался Роусон.

– Мистер Роусон, неужели вы не понимаете, что вам лучше держать язык за зубами и не совать нос в чужие дела?! – иронически произнес регулятор.

– Господа! – заявил вошедший в это время Робертс, желая замять неприятный разговор. – Я велел задать корма вашим лошадям.

– Чрезвычайно благодарны за это! – отозвались регуляторы и стали подниматься из-за стола.

Затем все отправились на двор, где, усевшись на стволах спиленных деревьев и пнях, стали обсуждать различные планы, каким бы образом поймать конокрадов.

– Рано или поздно, но мы поймаем их, – заявил Гитзкот, – и тогда уж пусть они поберегутся! Я их повешу на ближайшем дереве! Ей-богу!

– По-моему, слишком жестоко наказывать смертью кражу! – заметил Браун.

– Жестоко, говорите вы? Да ведь с пропажей лошадей фермер теряет все. Я недавно продал трех лошадей за хорошие деньги, и вот они, у меня в кармане! А что бы я стал делать, если бы лошадей украли? Все пошло бы прахом. Нет, не будет пощады этим разбойникам! Я сам рискую жизнью в этой борьбе, и если выйду победителем, то пусть они берегутся! – Гитзкот возбужденно всадил нож в дерево, на котором сидел. – А, – прибавил он, завидя выходившего из дома проповедника, – вон опять появился наш почтенный джентльмен!

Роусон, как бы не слыша обращения Гитзкота, велел слуге негру приготовить ему лошадь.

Гитзкот, видя, что проповедник не желает обращать на него внимания, поднялся и громко сказал:

– Ну-с, господин святоша, я думаю, вы должны что-нибудь ответить на мое обращение, черт бы вас побрал!

Не успел никто и слова сказать, как Браун подлетел к Гитзкоту, схватил за шиворот и с такою силою перекинул его через древесный ствол, что, упав навзничь, тот расшибся в кровь. Остальные регуляторы мигом бросились между Брауном и упавшим предводителем. Тот вскочил на ноги, вытащил воткнутый в дерево нож и ринулся на обидчика. Билл, однако, не оробел и, вытащив из-за пояса пистолет, прицелился в противника.

Гитзкот, очевидно не ожидавший такого отпора, хотел схватиться за карабин, но товарищи не дали ему этого сделать.

– Не мешайте, черт вас подери! – зарычал разъяренный кентуккиец. – Я сейчас по-свойски разделаюсь с этим молокососом!

– Пускай попробует, – возразил Браун, тоже вытаскивая нож, – посмотрим, кто с кем разделается!

– Мистер Гарпер, вступитесь же, ради бога! – бледная, как полотно, закричала Мэриан. – Ведь Гитзкот способен убить кого угодно!

– Полно, дорогая мисс, – успокоительно ответил толстяк, – уйдите в дом, здесь не место молодой девушке.

– Но он убьет его! – горько плача, сказала девушка.

– Кого убьет? Вашего жениха? – несколько удивился Гарпер тому страстному вмешательству, с которым относилась Мэриан к разыгравшейся сцене. – Да ведь он совершенно в стороне. Это ссора между Биллом и Гитзкотом!

Девушка, не проронив больше ни слова и закрыв лицо руками, удалилась в дом в сопровождении Роусона, не спеша подошедшего к ней.

– Пустите меня! – ревел Гитзкот. – Я убью этого мерзавца, как собаку!

– В самом деле, отпустите его! – хладнокровно сказал Браун, бросая на землю пистолет. – С нас довольно и ножей!

Регуляторы расступились, и два противника, пожирая друг друга глазами, остановились один против другого. Руки их судорожно сжимали ножи. Каждый ждал нападения противника, Браун – спокойный и бесстрастный, Гитзкот – разъяренный, но озадаченный хладнокровием врага. Несколько мгновений длилось молчание, показавшее нерешительность соперников. Все затаили дыхание. Мэриан, точно приговоренная к смерти, скрестив руки, стояла на крыльце дома, с мучительной тревогой ожидая конца. Не понятное никому волнение молодой девушки было настолько сильно, что она дрожала всем телом.

Наконец, напряженное ожидание утомило зрителей, и они решили развести противников.

– Довольно, Гитзкот! – сказал Мулинс. – Нужно было драться, когда было время. Неделикатно заставлять хозяев этого гостеприимного дома переживать такие неприятные минуты.

– Это-то и удержало меня! – проворчал Гитзкот, давая товарищам увести себя. – Но этот молокосос пусть не подставляется под дуло моего карабина!

Хвастливые и неуместные слова регулятора вызвали неодобрительные замечания даже у его товарищей.

– Пускай болтает! – насмешливо сказал Браун. – Ведь это все, что ему остается делать!

Гарпер, в свою очередь, взял племянника за руку и потащил в дом.

– Пойдем, Билл, – уговаривал он его. – Ты с честью вышел из этого столкновения, чего же тебе больше? Нужно пощадить и бедных женщин, перепуганных этой ссорой. Ведь Мэриан даже упала в обморок.

– Мэриан дурно! – воскликнул Браун, бросаясь к дому. – Впрочем, что мне за дело, – вдруг опомнился он, – ведь с ней ее жених!

В это время регуляторы уже уехали, и Роусон также собирался уйти. Пока Гарпер сговаривался с Робертсом, чтобы идти помогать старику отыскивать пропавших свиней и, кстати, зайти к Баренсу, о котором он слышал как об очень разговорчивом и даже любившем приврать человеке, проповедник подошел к Брауну, поблагодарил его и призвал благословение Божие на него, чтобы защитить от мести злопамятного Гитзкота.

– О, я нисколько не боюсь его! – просто ответил молодой человек. – Моя сила и трусость противника гарантируют мне безопасность. Я сам не буду искать с ним ссоры, ну а он-то и подавно, поверьте, больше не решится связываться со мной!