Мистер Скеффингтон

– Не стоит переживать, миледи, – изрекла Мэнби, выплывая из ванной (тучи, как ей казалось, начали рассеиваться). – Очень печально слышать, что ваша светлость не сомкнули глаз. Желаете принять аспирин? Я принесу. И какой костюм вам приготовить – серый или…

– Это все мистер Скеффингтон, – продолжила Фанни, снова крутнувшись на табурете и устремив в сторону Мэнби полный сожаления взор распахнутых глаз.

– Мистер Скеффингтон, миледи? – эхом откликнулась Мэнби и застыла, потрясенная.

– Он как будто совсем натуральный, – сказала Фанни. Глаза ее по-прежнему были распахнуты.

– Натуральный, миледи? – только и вымолвила Мэнби, ибо этот дом, по крайней мере верхние его покои, не слышали слов «мистер Скеффингтон» вот уж почти четверть века. – Неужто он… неужто мистер Скеффингтон захворал, миледи? – рискнула поинтересоваться Мэнби, тщательно подбирая слова.

– Я не знаю. Я не стала бы нарочно… нарочно… я хочу сказать, что не думаю о нем, не вызываю его образ… а он…

Тут Фанни, не спуская с Мэнби глаз, судорожным жестом откинула со лба волосы и расплакалась – к собственному ужасу и стыду и аналогичным эмоциям своей горничной.

– О, о, о! – рыдала Фанни, не делая попыток спрятать лицо, все еще удерживая прядь волос ладонью на темени. – О, о, о!

* * *

Она вообще-то плакала только в финале своих романов, когда все представляется в самых темных тонах, когда чувствуешь себя жалкой и не видишь ни единого солнечного лучика. О чем было Фанни плакать – ведь жизнь так ее баловала. Безмерно счастливая сама (за исключением случаев, упомянутых чуть выше), Фанни щедро дарила счастье окружающим, пока ее не постигла опасная болезнь, пока ей не начал являться мистер Скеффингтон. Иначе говоря, слезы не были ее спутницами. Однако Джоб, подобный духу из гробницы минувшего, повадился к Фанни и лишил ее сна, и теперь на нее страшно смотреть, с ней невыносимо находиться рядом – тут всякий расплачется. Как ей быть? Как положить конец призрачным визитам? Разве не бессмысленно, не бесполезно затворяться от того, кто на самом деле находится где-то совсем в другом месте?

Собственные отчаянные рыдания перепугали даже саму Фанни, не говоря о Мэнби. Ни той ни другой и не снилось, что Фанни способна производить столько шума. Мэнби сходила за водой; Мэнби растворила таблетку аспирина; Мэнби пошевелила поленья в камине; Мэнби позвонила на первый этаж, чтобы в спальню ее светлости принесли бренди, – словом, Мэнби сделала все, что только в силах сделать простая смертная горничная. Теперь она зашла в тупик. Последним ее предложением, продиктованным отчаянием, было вызвать доктора.

– Не надо, – всхлипнула Фанни. – Я сама поеду к врачу. Да, на сей раз поеду. Нынче же. Прямо сейчас. Мне нужен настоящий специалист – простой врач тут не поможет. Вот оденусь, и…

– Какой костюм приготовить миледи – серый или…

– Мэнби, заклинаю тебя, не произноси больше эту фразу! – взмолилась Фанни, взяла носовой платок и промокнула набрякшие веки заплаканных глаз. – Из-за этого вопроса я так… так рассердилась и так… так расстроилась…

– Стало быть, миледи, черный костюм вам приготовлю?

Ни в жизнь бы (призналась Мэнби секретарше, мисс Картрайт, тем же утром, только позднее, когда бедная ее госпожа наконец-то успокоилась настолько, что ее стало можно одеть, усадить в автомобиль и отправить к доктору сквозь туман), ни в жизнь бы не поверила она, Мэнби, что миледи позволит себе распуститься до таких нынешних степеней. Как она вскидывалась на Мэнби – слова ей не скажи! А главное-то – похоже, и впрямь с госпожой все происходит через… – Тут Мэнби прикрыла рот ладонью, убедилась, что их не подслушивают, и выдохнула:

– …через мистера Скеффингтона.

– Того, который… – выдохнула и мисс Картрайт.

И вытаращила глаза на Мэнби. Мисс Картрайт была в доме человеком новым – прослужила всего шесть недель, – но истинная секретарша способна немало вызнать и в более короткий срок.

Мэнби кивнула.

– Он самый и будет. Муж ейный.

До сих пор в моменты эмоциональных потрясений Мэнби, случалось, переходила на кокни.

* * *

Для начала Фанни поехала к мадам Валезе́, которая слыла истинной волшебницей в ситуациях, когда требовалось вернуть женскому лицу былую прелесть. Автомобиль ощупью пробирался в тумане, а Фанни сидела, уткнувшись в меха по самый нос. Это для фильтрации нездорового воздуха, сказала она себе, а на самом деле Фанни пряталась. Пока лицо ее не приведут в порядок, она не может появиться ни перед кем – будь то случайный прохожий или хоть сам доктор, доктор в особенности, ведь, взглянув на ее припухшие веки, он решит, что Фанни уже постиг нервный срыв, в то время как этого пока не случилось. И тогда Фанни очень расстроится, а визиты Джоба, соответственно, участятся.

Целый час она расслаблялась в искусных руках Елены, первой помощницы мадам Валезе. Сама мадам, добросовестнейшая из работодательниц, не рискнула нынче утром выйти из дому, сообщила Фанни бойкая Елена, и тот факт, что на это отважилась «милади», есть прямой укор всем лежебокам и домоседам. Откинувшись в неправдоподобно удобном кресле, Фанни предоставила Елене обложить гудящую свою голову ледяными компрессами; веки блаженствовали под пухлой тяжестью прохладным примочек. На щеки (в тех местах, где кожа особенно одрябла) накладывались порции жирных субстанций, потом стирались, заменяемые порциями дневного крема. Зона подбородка и шеи удостоилась особых стараний. Последней фразой, которую услышала Фанни, прежде чем погрузиться в сон – ибо она погрузилась в сон, и проспала до окончания сеанса, – был совет Елены пройти экстракурс процедур для подбородка – это весьма поможет. Последней ее мыслью была: «Приплыли: я на том жизненном этапе, когда подбородку требуется экстракурс».

Тут Фанни отключилась, разнеженная манипуляциями Елены, а проснулась не раньше, чем та тоном триумфатора предложила ей посмотреться в зеркало.

Определенно Фанни выглядела куда презентабельнее: следы слез, которым Елена уделила немалую долю усилий, исчезли вовсе, – но абсолютно так же всегда выглядят все без исключения посетительницы салонов красоты: лица этих леди после экстрапроцедур и просто процедур кажутся одинаковыми масками.

Что ж, во всяком случае ее лицо не выдает ни кошмарной ночи, ни утренней истерики, и вообще краткий сон взбодрил Фанни, как-то отодвинул необходимость идти к психотерапевту. Не выждать ли пару дней? Ведь с этими врачами только свяжись – потом так и завязнешь.

Шофер уже подрулил к нужному дому, уже остановился, а Фанни все колебалась. Несколько минут она медлила в автомобиле, играя тонкими трепетными бровями (некогда с целью воспеть эти брови лорд Кондерлей штудировал и раздергивал на цитаты великую английскую литературу – от поэтов-елизаветинцев до Герберта Уэллса).

Шофер терпеливо ждал хозяйского знака.

– Ладно, – в итоге сказала Фанни самой себе и плотнее закуталась в меха, готовясь к решительному шагу. – Раз уж я здесь, надо идти. Надо поговорить со старичком.

* * *

Сэр Стилтон Байлз, именитый специалист по нервным, а также женским, болезням, старичком вовсе не был, о чем Фанни знала бы, если бы с должным вниманием выслушивала жалобы своих вечно хворающих приятельниц. Сэра Стилтона никто не назвал бы юношей, но и на старичка он еще не тянул: ему было тридцать восемь лет. Начисто лишенный врачебного такта, равно как и неудобного багажа в виде сострадания к пациенткам, сэр Стилтон не выбирал с ними выражений. Пусть другие сострадают – он на ерунду времени терять не станет, тем более что все эти праздные дамочки сострадания и не заслужили, ибо что вызвало их недуги, если не их же привычка потакать собственным слабостям? Не собирался сэр Стилтон и симулировать сострадание. Его задача – лечить бездельниц, ну или внушать им, что они излечены. Каждый вечер, выпроводив последнюю пациентку, сэр Байлз распахивал окно, чтобы из кабинета выветрились миазмы приторных духов, и восклицал:

– Ох уж эти женщины!

Приятельницы Фанни, все, как одна, страдали нервами; все, как одна, принадлежали к типу женщин, которых в восемнадцатом веке называли светскими дамами, и все, как одна, были в восторге от методов сэра Стилтона. Не в пример прочим докторам с их вкрадчивыми речами, сэр Стилтон действовал как бодрящий холодный душ. Дамы обожали бывать у него в кабинете. От сэра Стилтона они возвращались расхрабрившимися, готовыми на все. За двадцать минут он умудрялся вселить в каждую пациентку азарт, характерный для участниц гонки, заодно с уверенностью, что главный приз достанется именно ей. Что за блаженство, хором соглашались дамы, когда с тобой не сюсюкают, а сразу дают тебе в челюсть (именно так, по-мужски, они начинали выражаться, побывав у сэра Стилтона). Далее, дамы сходились на том, что сэр Стилтон Байлз наверняка великолепный любовник; гадали, существует ли леди Байлз, и, если нет, удобно ли пригласить сэра Байлза на ужин. Они слетались к нему целыми сотнями. В его кабинете давно воцарилось благоухание (по выражению хозяина, завис неистребимый смог) женских духов. «Боже мой!» – стонал про себя сэр Стилтон, когда порог кабинета переступала особенно надушенная пациентка.

Впрочем, благодаря этим дамочкам он ведь неуклонно богатеет – значит, стоит потерпеть их парфюмы, заодно с куриными мозгами, раз уже в тридцать восемь лет он, Стилтон Байлз, практически на пике карьеры. С недавних пор его методы весьма по вкусу даже при дворе: дважды в неделю его вызывают к принцессам крови. Вот и Фанни, решившись обратиться за медицинской помощью, отправилась, естественно, к самому посещаемому врачу. Заранее записаться на прием она не потрудилась: опыт говорил, что такие, как Фанни Скеффингтон, в предварительной записи не нуждаются, – вдобавок ждать пришлось бы целую вечность. Фанни не просчиталась: придя без предупреждения и обнаружив в приемной изрядную очередь, она проникла в кабинет первой.

Дверь перед ней открыла некая особа, одетая в форму медсестры, но медсестрой не являвшаяся. Фанни она видела впервые, и потому опешила. Никогда еще на ее памяти никто с такой легкостью не брал барьера. Что? Пройти без записи? Как? К сэру Стилтону очередь на несколько недель, и «окошко» вряд ли образуется.

– Даже не думайте, – свысока было брошено Фанни. – Невозможно, и точка.

– По-вашему, мне умирать? – молвила Фанни с улыбкой, которая многие годы имела эффект поистине колдовской и до сих пор была мила.

– Ну что вы! – Предполагаемая медсестра, в отличие от своего босса, располагала начатками врачебной этики. – Будем надеяться, что не все так плохо.

– Передайте доктору вот это, – бросила Фанни, оттерла «медсестру» к стене, шагнула в приемную и достала из сумочки визитку.

«Мой случай не терпит отлагательств» – вот что Фанни нацарапала на визитке. И, поскольку она была герцогская дочь и в высшей степени хорошо обеспеченная бывшая жена невероятно богатого человека, сэр Стилтон, знавший наизусть книгу пэров, не говоря о потенциально полезных фактах о финансистах, продержал Фанни в приемной минут пять, не более.

– Ничего фатального, – констатировал он, сосчитав пульс Фанни и вторично скользнув взглядом по ее визитке.

– Как это ничего фатального! – возмутилась Фанни и начала рассказывать о мистере Скеффингтоне.

* * *

Десять минут спустя она вылетела обратно в приемную; щеки ее горели, глаза сверкали, голова была высоко поднята.

– Вызовите мой автомобиль, будьте любезны, – распорядилась Фанни.

Она теперь представляла собой максимально возможный контраст с той дамой, что пыталась опутать чарами мнимую медсестру.

«Ему снова удалось», – горделиво подумала «медсестра», спеша раскрыть для Фанни дверь, и не удержалась – вслух произнесла:

– Он просто кудесник, не так ли?

– Чудо Господне! – таков был брошенный ей ответ (почти гневный, чуть не сказала себе «медсестра», но отогнала это предположение как далекое от реальности).

Однако Фанни действительно вспылила, а что до глаз ее, так их блеск объяснялся отнюдь не хваленой живительностью байлзовских сеансов – блеск объяснялся негодованием Фанни. До сих пор она так неистовствовала всего один раз – когда узнала о первой измене мистера Скеффингтона. Что за напыщенный индюк этот Стилтон Байлз! Ее приятельницы, рвущиеся к нему, – не более чем толпа мазохисток.

– Зря вы с ним развелись, – изрек индюк, выслушав рассказ Фанни о неподобающем поведении мистера Скеффингтона (крайне полезный комментарий по прошествии двадцати двух лет, ничего не скажешь).

– Как это зря? Но ведь он…

– Сколько вам лет? – по-хамски перебил Байлз.

Фанни сказала правду – глупо было бы лгать врачу, – и он заметил:

– Вот не ожидал.

На этом-то этапе Фанни впервые и почувствовала укол ядовитого жала, ибо, судя по физиономии, удивился Байлз не тому, что Фанни уже почти пятьдесят (как ей подумалось в первое мгновение), а тому, что ей еще нет и пятидесяти. Осознание причинило настоящую боль.

– Просто я сегодня ночью совсем не спала, – поспешно сказала Фанни, стараясь не показать, как сильно уязвлена.

– Видите теперь, насколько важен сон для женщин вашего возраста?

– Сон важен для всех без исключения, – свысока парировала Фанни.

– Вот именно: для всех, кто не хочет оскорблять взоры окружающих.

Это она-то оскорбляет? Она, Фанни Скеффингтон, которую столь долгие годы абсолютно всюду считали едва ли не прекраснейшим из созданий, а в течение осиянных славой и триумфами пяти блаженных лет так и вовсе самым прекрасным созданием в мире? Она оскорбляет взоры? Она, к которой эти самые взоры обращались, причем даже взоры незнакомцев, и она-то помнит, как светлели лица при ее появлении! Она – «очей отрада, крошка Фанни», как называл ее бедный лорд Кондерлей, сопровождая слова восхищенным взглядом (скорее всего цитировал)^[5]. В любом случае речь об отраде, а не об оскорблении, и вообще для тех, кто оскорбляет взоры, таких цитат не припасают.

Разумеется, цитировал Джим давненько, да и встречные незнакомцы, если вспомнить несколько последних случаев и если быть с собою честной, смотрели на Фанни скорее с удивлением, нежели с восторгом. Как бы то ни было, остается Дуайт; не далее как минувшей осенью, как раз перед болезнью Фанни, он объявил, что жить без нее не сможет, что готов бросить университет и сделаться привратником в ее доме, ее буфетчиком – кем угодно, лишь бы иметь счастье видеть Фанни, поскольку она – прекраснейшее из творений Господа Бога. Юноши не говорят подобного женщинам, оскорбляющим взоры. Правда, с тех пор Фанни почти не виделась с Дуайтом: чуть ли не сразу ее свалила болезнь, – зато Дуайт приезжал в Лондон, уже когда она выздоровела, и ужинал с нею. Всего один раз – ну так что же? У него экзамены в Оксфорде. Или (под ледяным, пристальным взглядом Фанни засомневалась) дело не в экзаменах?

Сэр Стилтон – равнодушный, невозмутимый – сидел напротив, но Фанни его словно не видела. Невозможно, думала она, менее чем за полгода столь катастрофически измениться: так не бывает, чтобы за короткий срок прекраснейшее из творений Господа Бога превратилось в оскорбление для взоров. Или бывает?

Сэр Стилтон, отвратительный мужлан, однако, не унимался:

– Теперь, когда дни любви для вас прошли безвозвратно…

Не все же ему перебивать Фанни – на сей раз она оборвала тираду, слишком сильно задетая, чтобы помнить об осмотрительности.

– Ради бога, объясните, – воскликнула она, и вспыхнула, и вскинула подбородок (то есть подставила под бесстрастный взгляд именно те телесные локации, к которым Елена советовала применить экстракурс процедур), – почему вы решили, будто они прошли, да еще и безвозвратно? Откуда вам знать – быть может, я прямо сейчас переживаю период, который вы назвали днями любви?

(В конце концов, Дуайт примчится к Фанни, стоит ей только пальчиком шевельнуть, – и про экзамены забудет. Или – под Байлзовым взглядом мысли Фанни снова заметались – не примчится?)

– Моя несчастная леди, – только и сказал сэр Стилтон.

Повисло молчание. Двое смотрели друг на друга: губы сэра Стилтона выдавали сардонический настрой, руки сэр Стилтон поставил домиком; Фанни же была слишком уязвлена, чтобы говорить.

Какими вульгарными мужчинами полон этот мир, думала Фанни; хвала Господу, они принадлежат к низам, и есть мужчины другие – они иначе смотрят на женщину, они женщину боготворят, они клянутся, что жить без нее не смогут. По крайней мере, такие клятвы Фанни выслушивала прошлой осенью – а ведь прошлая осень была совсем недавно, разве нет?

Вне себя от гнева, Фанни буравила взглядом мерзкого Байлза: как он посмел ее жалеть? – но даже в эту минуту сомнения умножались, принимали более отчетливые формы, заползали, подобно промозглому туману, прямо к Фанни в сердце. Допустим – всего на миг, сказала себе Фанни, – что Байлз прав: что она и впрямь достойная сочувствия женщина во власти иллюзий. Допустим, жизнь вот-вот прекратит баловать ее теплом и счастьем (может быть, уже прекратила), что тогда? Что делать такой женщине? Как протянуть вторую половину срока, отпущенного ей в этом странном мире, пройти еще два этапа – пожилой возраст и старость (отсчет начнется в день ее пятидесятилетия)? Чем заняться женщине – бездетной, без каких-либо талантов, без особых интересов? Прежде ее интересы сводились к друзьям и красоте, – и жизнь текла легко и радостно; теперь же ситуация отягощена тем обстоятельством, что по уважительнейшей из причин эта бездетная женщина избавилась от мужа. Помнится, окружающие превозносили ее доброту, говорили, что у нее чудесный характер, но ведь не трудно проявлять щедрость и доброту, когда имеешь все; мало того – когда имеешь все, невозможно вести себя иначе. Доброта была обусловлена счастьем, питалась от счастья. Останется ли Фанни столь же доброй, щедрой, снисходительной и так далее на новом жизненном этапе – в годы, что лежат перед нею, как неведомая земля за верстовым столбом с надписью «50»? Уж конечно, там, после пятидесяти – холод; он будет нарастать с каждым годом, что станет раздевать Фанни подобно разбойнику с большой дороги. Ей вспомнилась давешняя хозяйская дочка. «Тугощекая юность» – так Фанни вчера подумала. Снисходительностью тут и не пахнет. А как насчет доброты? Надолго ли хватит доброты, когда никому дела уже не будет, добра Фанни или нет? И не пора ли уже избавляться от этой привычки – манить пальчиком? Раньше Фанни улыбалась, поднимала пальчик – и тотчас все бросались к ее ногам. Жалкая выйдет сцена, если теперь этот жест не встретит ни единого отклика, ни единого, даже слабого, порыва!

Глаза Фанни потемнели – их затуманило страхом. Сэр Стилтон исчез для нее. В течение нескольких кошмарных мгновений Фанни видела перед собой старуху: по мере утрачивания тех, кто к ней неравнодушен, старуха склоняется к перееданию, превращается в обжору, а несварение и тоску вымещает на прислуге.

– Именно в этот период, – прозвучало вдруг из темной тучи, в последние минуты прятавшей сэра Стилтона (и прозвучало жутким ответом на мысли Фанни), – крайне важны мужья. Вот почему за них следует держаться, вот почему развод – большая ошибка. Любовники, как вы, вероятно, знаете, ведь, судя по всему, в свое время были недурны собой и, полагаю, имели любовников…

В свое время… Он сказал «в свое время». Фанни словно очнулась. В свое время. Господи! Что бы ни уготовило ей будущее, никто не станет отрицать, что и полугода не прошло с того дня, когда Дуайт… «Да что же это я, – теперь Фанни перебивала ход собственных мыслей, – так цепляюсь за Дуайта, за этого мальчика, словно он – моя единственная надежда, бедный малыш…»

– Любовники, – гнул свое сэр Стилтон, твердо намеренный завершить фразу, – как вам, должно быть, еще помнится, неизменно оставляют сосущую боль под ложечкой.

Иллюзия рассеялась полностью, сэр Стилтон был реальнее некуда. Фанни сверлила его ледяным взглядом. Что за выражения! Что за манера говорить о заключительных стадиях ее романов – пусть печальных, но не лишенных специфического очарования и всегда облагороженных искренним сожалением! Как свежи все они в памяти Фанни! Бедняжка Адриан Стейси, предшественник Дуайта; с ним Фанни рассталась менее года назад и могла бы до словечка, до интонации воспроизвести их последний разговор, и уж будьте уверены – и слова, и тон явили благородство их обоих. Правда, расставание с предшественником Адриана Стейси, с Перри Лэнксом, который сделал потом блестящую карьеру (или между Перри и Адрианом затесался кто-то еще?), было не таким томно-сладостным, потому что Перри, как адвокат, требовал конкретики.

– Ах, Перри, какая же конкретика в любви? – увещевала Фанни – противница клятв и даже обещаний.

Тогда Перри Лэнкс предположил (как на перекрестном допросе, честное слово!), что Фанни просто дурочка.

– Дорогая моя, без конкретики нынче никуда, – сказал он устало и терпеливо, будто объясняясь с ребенком.

И все-таки даже в этом расставании не было ничего похожего на боль под ложечкой: разве только Фанни пришла к убеждению насчет признаков усталости и терпеливости. Едва таковые появляются, с возлюбленным пора закругляться, решила она тогда, надеясь, что Перри ее настроя не заметил. Ну а что до прочих любовников, о каждом из них Фанни вспоминала исключительно с восторгом и нежностью.

Но вот он, этот беспардонный Байлз, хлещет ее словами – будто пощечины отвешивает: связывает милых, преданных бывших возлюбленных с сосущей болью под ложечкой.

– Даже представить не могу… – начала было Фанни.

– …почему ваши подруги ходят ко мне, – незамедлительно закончил за нее Байлз.

– Вот именно. Сколько я вам должна? – добавила Фанни и протянула руку к перчаткам и сумочке.

– Я еще не отработал свой гонорар, – сказал Байлз и резко бросил: – Сядьте! – потому что Фанни поднялась и нависла над ним.

– С меня довольно! – сказала она в ответ, открывая сумочку. – Так сколько?..

– Ладно, не хотите садиться – слушайте стоя.

– Не желаю я больше слушать! Сколько…

– Раньше выслушаете – раньше уйдете, – оборвал ее Байлз. – Так вот: в долгосрочной перспективе единственный, кто нужен женщине, шансы которой неутешительны…

– Этого достаточно? – оборвала его Фанни, шлепнув на стол несколько банкнот.

Слушать дальше она не собиралась.

– Во всем мире, – не смутился сэр Стилтон, – как я пытаюсь вам сказать, дело до подобной женщины может быть только одному человеку. – Сэр Стилтон отодвинул банкноты. – И этот человек – ее супруг. Как правило, ему, бедолаге, просто ничего другого не остается. Вы поступите очень благоразумно, если без промедления вновь сойдетесь с вашим Скеффингтоном. Поверьте, это ценнейший совет. – Сэр Стилтон принялся постукивать по столешнице ножом для бумаги. – По гроб жизни будете меня благодарить.

Внезапно он отложил нож и встал из-за стола. Это не помогло – высокая Фанни все-таки доминировала над ним, крепко сбитым, коротконогим, почти квадратным. «С вашим Скеффингтоном», – мысленно повторяла она, сверху вниз глядя на сэра Стилтона, исподтишка косясь на собственную деликатную переносицу и отмечая, что носик ее по-прежнему прелестен. Этот Байлз не предварил «Скеффингтона» «мистером» – словно они с ним приятели.

– Тогда уж говорите просто «Джоб», – процедила Фанни, очень надеясь, что тон у нее ледяной.

Но сэру Стилтону холод был нипочем.

– С моим удовольствием, – сказал он. – Всегда симпатизировал евреям. В общем, сойдитесь с Джобом. Я имею в виду физический контакт; Джоб воображаемый тут не годится. Если уж совсем напрямик – затащите Джоба в постель. Вас преследует его призрак – стало быть, надо переспать с оригиналом. Единственный способ… Слушайте, я же для вашей пользы это говорю! – сам себя перебил сэр Стилтон, поскольку Фанни направилась к двери. – Единственный способ избавить разум от фантазий с иллюзиями – это облечь их плотью, пойти на физический контакт! Из-за чего, по-вашему, заканчиваются романы? Всякий роман тянулся бы и тянулся, если б стороны не вступали в половую связь. Помиритесь с Джобом. Встречайтесь с ним почаще. Пригласите его на ужин. Переспите с ним.

Фанни обернулась – ладонь на дверной ручке, взгляд пронизывающий.

– Я пришла к вам за помощью, а не получила ничего, кроме…

– Оскорблений – вы же это хотели сказать? Пожалуй, со своей точки зрения вы и правы. Вы не привыкли – вы просто не способны – выслушивать голую правду; это общее свойство всех женщин. Но пользу из своего визита вы все-таки извлечете, если только сумеете с этой правдой смириться. Я дал вам лучший совет из возможных. Последуйте ему – и ваша проблема отступит. Еще минуту внимания! – Сэр Стилтон жестом остановил Фанни. – Пригласите своего незадачливого муженька на ужин – и сами убедитесь: как только он окажется с вами во плоти, он перестанет вас преследовать в виде призрака. И кстати, – торопливо добавил сэр Стилтон, поскольку Фанни успела открыть дверь, – если к вам повадятся призраки других мужчин – тех, с которыми вы не состояли в браке, – если начнут мерещиться во всяких неподходящих местах – действуйте аналогично. Пригласите их отужинать. Хоть всех скопом, если понадобится, – закончил он с легкой усмешкой. – Созовите всю компанию, оцените каждого. Они, разумеется, тоже вас оценят, и тогда и вам, и им многое станет ясно…

Но Фанни уже исчезла. Толкнув дверь кабинета с такой неожиданно яростной силой, что мнимая медсестра метнулась в холл, Фанни потребовала вызвать ее автомобиль; щеки ее пылали, глаза сверкали.

– Он просто кудесник, не так ли? – с гордостью сказала мнимая медсестра.

– Чудо Господне! – выдала Фанни и столь скорым, столь энергичным шагом пошла к дверям, что мнимой медсестре изрядных усилий стоило семенить с ней вровень.

В ожидании следующей пациентки сэр Стилтон распахнул окно.